Как измерить себя человеку?
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
убцов, остается за рамками "православной культуры". Читатель уже понял, что речь идет о масштабном исследовании М.М.Дунаева. Ничуть не подвергая сомнению необходимость такой работы (одной из первых), полагая ее очень полезной именно в качестве начала для работы мысли и чувства, вместе с тем, не могу согласиться с двумя принципиальными вещами: во-первых, именно православный догмат, опыт нравственного богословия берутся автором за сущностные критерии в оценке русской классики и современных писателей, с чем трудно согласиться; а во-вторых, результатом такого подхода становится смешение задач литературы и веры. Ведь если бы литература "несла… полноту христианской Истины", то тогда она бы давно уже смогла потеснить или вообще заменить собой Евангелие как весть об Истине. Такой же жесткой позиции придерживается и В.Хатюшин в статье "Без Божества" можно прочесть: "…Именно поэтому искусство, если оно искусство, а не баловство, не игра, принципиально должно быть подчинено высшим религиозным задачам" (выделено автором К.К.) Так ли это? И нужно ли это?
Богословие центром своим полагает Бога, а литература человека. Богословие создало неизменный и вечный догмат, литература норму, постоянно меняющуюся и национальный образ исторического мира и человека (так же уточняющийся, меняющийся при сохранном до сих пор традиционном ядре). Только нормам классицизма, как известно, удалось продержаться в литературе Нового времени около 200 лет, а далее мы наблюдаем постоянные смены направлений или частичное восстановление прежних норм в союзе с новыми элементами. Литература вся живет в ситуации соотнесения и борьбы нового и традиции ("современности" и "вечных истин"), постоянно и постепенно накапливая свой культурный слой свою почву. Православие знает Истину Христа, литература знает (или может, стремится знать) правду о человеке-современнике. А потому "дух Истины, исходящий из созданного произведения" (В.Хатюшин) может таковым только казаться, и "проверяя" догматом вероучения качество художественного произведения, мы не найдем ни одного совершенного произведения литературы. А потому проблема не в том, что нужно отменить догмат, чтобы литературе и писателю дышалось свободнее (многие так и делают), но в понимании того, что вообще доступно литературе в стремлении к Истине, что позволено художнической фантазии на этом пути? (Ведь не будет же человек русской культуры утверждать, что "все позволено", имея блестяще воспроизведенный опыт этой вседозволенности в самой же литературе, у Достоевского, в частности). Опираясь на ортодоксальное истинное богословие, писатель может, действительно, "проверить и уточнить", насколько тот или иной его герой занят вопросами веры и верующего человеческого сердца (равно как неверия, сомнения, нигилизма) насколько близок он или далек от нормы христианского мировоззрения и мирочувствования (5). Так понимал критик Н.Н.Страхов творчество Ф.М.Достоевского: как борьбу русского человека с властью "извращенных идей", борьбу за самого себя, которая начинается, когда "с неодолимою силою просыпается человек, человеческая душа и мучит его своим пробуждением…" (6, 111). Если же историк литературы или критик начинает свой анализ произведения с позиции, что в христианском объяснении человека и мира "все решено" (что является правдой христианского универсума), если лично для самого критика или историка тоже "все решено" (верность догмату похвальна), то почему-то получается очень "сытое православие" и "сытая критика". Почему?
Сохраняя главным критерием "правильное христианство", твердея в мысли от крепости догмата или, напротив, впадая в хлестаковскую необыкновенную легкость мысли от борьбы с догматом, следуя такими путями, критик непременно потеряет сущностно-ценное для понимания произведения потеряет чутье художественной силы литературы. Тогда он не отличит смелость и искренность человеческого признания в борьбе за подлинное в себе от "безверия и темного начала", испугается трагизма потери или обретения веры, списав все на первородную греховную поврежденность человеческой природы и "попорченность воззрений" автора произведения, или с глупой щедростью все подряд включит в "православную прозу", превращая литературу в "православие без берегов" и границ.
В литературе, когда она говорит о человеке, "правильного" оказывается гораздо меньше, чем мы желаем до "правильного" так трудно дотянуться и так долго нужно расти. И, конечно же, я веду речь о той литературе, что и сама ищет правду о человеке не на мировой свалке виртуального мира, не в "игрушках" фэнтези, не в постмодернистском "великом безликом", веду речь о той литературе, что не презирает реальности и знает о "боли бытия". Веду речь о писателе, обладающим творческим даром и тратящим всего себя на реализацию его. Пока есть такие писатели, критик имеет право говорить о художественной литературе; если вдруг их не станет, то он будет говорить о "туристической" массовой беллетристике. А пример с Михаилом Елизаровым как раз яркое тому доказательство чем меньше таланта, тем больше тяга к "конструктивности идеи" ("православности", "язычеству", "либеральности", "монархичности" и прочему). У подлинного таланта нет этой нарочитой заданности, этой искусственно-прочерченной графики идеи. Тут к герою чаще всего "прилагается" идея, а не вырастает изнутри его самого. Чем