Говорит “человек толпы”
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
?онамеренные речи”).
Расхожие фразы, начисто потерявшие свою образность, не только носятся вокруг, но и насаждаются прессой. Молчалин-литератор, с присущим ему “профессионализмом”, излагает некоторые принципы написания статей: “Дальше пойдёт уж заключение: штандарт скачет, андроны едут, дважды два стеариновая свечка и прочее. Словом сказать, все двенадцать столбцов в исправности налицо” (“В среде умеренности и аккуратности”).
Какая-нибудь фраза, понравившаяся “человеку толпы” своей простотой, а главное простотой и даже примитивностью содержащейся в ней мысли, может повторяться им до бесконечности.
Так, например, Разумов-старший, получивший отставку и не понимающий, за что с ним так обошлись, постоянно произносит одну и ту же фразу: “мухи не обидел!” “Мухи не обидел! в тысячный и тысячный раз повторял он, усиливаясь рассеять и успокоить наплывавшие на него со всех сторон сомнения” (“Больное место”). Или пример из “Мелочей жизни”. Здесь Люберцев-старший во всевозможных интерпретациях и без всякого повода буквально преследует своего сына советом беречь здоровье. “Главное, друг мой, береги здоровье!.. Будешь здоров, и житься будет веселее, и всё пойдёт у тебя ладком да мирком!.. Здоровье это первое наше благо!” “Излишняя горячность здоровью вредит, а оно нам нужнее всего”. “А пуще всего пекись об здоровье. Береги себя, друг мой, не искушайся! Ведь ты здоров?” (“Мелочи жизни”). И так далее в том же духе.
Салтыков-Щедрин использует приём и несобственно прямой речи. Постоянное волнение “человека толпы” за завтрашний день не может оставить безучастным и самого писателя. Авторская речь и речь персонажей постепенно проникаются одними и теми же тревожными интонациями. Так, например, в повествовании о Черезовых: “Теперь они боятся в особенности, потому что Надежда Владимировна готовится сделаться матерью. Ах, что-то будет? что такое будет, даже представить себе нельзя!.. Сколько рабочих дней отнимут одни роды, а потом и ребёнок. Надо его кормить, пеленать, мыть, отлучиться от него нельзя. Да и как тут поступить не знаешь... Ах, не сумеют они своим домом жить. В меблированных комнатах всё готово, в кухмистерской тоже. Так они жили всю жизнь и другой жизни не знают. И вдруг очутятся в пространстве на собственной ответственности вот где настоящая-то мука!” (“Мелочи жизни”).
Таких примеров в выбранных нами произведениях немало.
Ещё один мощный пласт лексики “человека толпы” это то, что Щедрин называет “заколдованным кругом патентованных русских пословиц” (“Пёстрые письма”).
Общепризнанная аксиома составляет в пословице предмет высказывания. Помимо русских пословиц, “человек толпы” достаточно активно использует школьную латынь и привычные ему с гимназических лет церковнославянские изречения. Но русские пословицы и поговорки, безусловно, находятся у него на первом месте. Иногда они произносятся достаточно обособленно, то есть выражают какую-то определённую, “закруглённую” со всех сторон мысль. Например, о начальнике в “Пёстрых письмах”: “Птичка невеличка, да ноготок востёр”. В “Господах Молчалиных” эта пословица уже “вросла” в речь, стала частью целого высказывания: “Велика ли птица столоначальник, а и того раньше половины первого не жди”. Чаще всего встречается именно случай, то есть “врастание” пословиц и поговорок в речевой поток. Тому же Молчалину принадлежат следующие высказывания: “клином выбивать надо адвоката ищут” (“В среде умеренности и аккуратности”), “так ведь не всякое же лыко в строку”, “никогда, говорю, не бывало, чтоб яйца курицу учили”.
Коль скоро речь “человека толпы” пересыпана пословицами это один из верных признаков его благонадёжности. “Было времечко, писал Салтыков-Щедрин в “Пошехонских рассказах”, пошехонцы и от пословиц совсем было отвыкли (речь идёт о фантастическом отрезвлении. М.К.). Живут без пословиц и баста. Скажут им: “Эй, господа! уши выше лба не растут!” а они в ответ: “Так что ж что не растут! ушам и не следует выше лба расти! Мы об ушах и не думаем!” Да вот под конец и узнали, что во все времена ни о чём другом и речи не было, кроме как об ушах”.
Из других наблюдений за речью “человека толпы” нам хотелось бы привести здесь следующие: если “дело” своё чиновник в достаточной степени “излагает отчётисто, ясно” (“Пёстрые письма”), то в случаях, когда разговор заходит о вещах более личных, следовательно, требующих к себе, в той или иной степени, проявления личного отношения, в этих случаях мы видим, что речь его оформлена множеством многоточий, выражающих неуверенность в себе и, самое главное, возможность в любой момент “закруглить” фразу.
У “человека толпы” свой особый язык язык недомолвок, который до конца понятен лишь ему самому. Мы приведём сейчас пример небольшого диалога разговора между чиновниками “в трактире “Грачи”” из “Пошехонских рассказов”:
“Что такое было? гремел Пугачёв, это вы насчёт тех, что ли? Так разве мы поощряли? разве мы покрывали? А что касается до перспектив, так ведь и это в тех же видах... Нельзя без перспектив! Нужно, чтоб общество имело в виду: “Вот, мол, что для вас...” А там какую перспективу в ход пустить, а какую попридержать это уж не мы! Наше дело сообразить, изложить, представить, а потом...
Я очень хорошо понимаю, что хотел выразить Емельян Иваныч, сухо отрезал Вожделенский, но, к сожалению, доводы его не кажутся мне убедительными...”
Язык “человека толпы” отражение его запутанной жизни, построенной по запутанным указани?/p>