Все изложения
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
о халифа?
Старик поклонился до земли и указал юноше дорогу.
Кто в Багдаде не знает солнца вселенной, великого, знаменитого Джиаффара?
(Я. С. Тургенев. Стихотворения в прозе.) (440 слов.)№66
Бим долго бежал. И наконец, еле переводя дух, пал между рельсами, вытянув все четыре лапы, задыхаясь и тихонько скуля. Надежды не оставалось никакой. Не хотелось никуда идти, да он и не смог бы, ничего не хотелось, даже жить не хотелось.
Когда собаки теряют надежду, они умирают естественно тихо, без ропота, в страданиях, неизвестных миру. Не дело Бима и не в его способностях понять, что если бы не было надежды совсем, ни одной капли на земле, то все люди тоже умерли бы от отчаяния. Для Бима все было проще: очень больно внутри, а друга нет, и все тут.
Нет на земле ни единого человека, который слышал бы, как умирает собака. Собаки умирают молча.
Ах, если бы Биму сейчас несколько глотков воды! А так, наверно, он не встал бы никогда, если бы...
Подошла женщина. Сильная, большая женщина. Видимо, она сперва подумала, что Бим уже мертв, наклонилась над ним, став на колени, и прислушалась: Бим еще дышал. Он настолько ослабел со времени прощания с другом, что ему, конечно, нельзя было устраивать такой прогон, какой он совершил за поездом, это безрассудно. Но разве имеет значение в таких случаях разум, даже у человека!
Женщина взяла в ладони голову Бима и приподняла: Что с тобой, собачка? Ты что. Черное ухо? За кем же ты так бежал, горемыка?
У этой грубоватой на вид женщины был теплый и спокойный голос. Она спустилась под откос, принесла в брезентовой рукавице воды, снова приподняла голову Бима и поднесла рукавицу, смочив ему нос. Бим лизнул воду. Потом, в бессилии закачав головой, вытянул шею, лизнул еще раз. И стал лакать. Женщина гладила его по спине. Она поняла все: кто-то любимый уехал навсегда, а это страшно, тяжко до жути провожать навсегда, это все равно что хоронить живого.
Она каялась Биму: Я вот тоже... И отца, и мужа провожала на войну... Видишь, Черное ухо, старая стала... а все не забуду... Я тоже бежала за поездом... и тоже упала... и просила себе смерти... Пей, мой хороший, пей, горемыка...
Бим выпил из рукавицы почти всю воду. Теперь он посмотрел женщине в глаза и сразу же поверил: хороший человек. И лизал, лизал ее грубые, в трещинах, руки, слизывая капельки, падающие из глаз. Так второй раз в жизни Бим узнал вкус слез человека: первый раз горошинки хозяина, теперь вот эти, прозрачные, блестящие на солнышке, густо просоленные неизбывным горем.
Женщина взяла его на руки и снесла с полотна дороги под откос:
Лежи, Черное ухо. Лежи. Я приду, и пошла туда, где несколько женщин копались на путях.
Бим смотрел ей вслед мутными глазами. Но потом с огромным усилием приподнялся и, шатаясь, медленно побрел за нею. Та оглянулась, подождала его. Он приплелся и лег перед нею.
- Хозяин бросил? спросила она. Уехал? Бим вздохнул. И она поняла.
(Г. Я. Троеполъский. Белый Бим Черное Ухо.) (444 слова.)
№70
Хотя детство мое прошло в Пятигорске, сам я все же коренной москвич. В каких бы городах мира я ни бывал, как бы ни восхищался их красотой, Москва, остается для меня лучшим городом в мире. Идешь по Москве, по ее площадям, по тихим переулкам и чувствуешь, сердцем своим ощущаешь: это твой город. Он есть у тебя так же, как есть мать, родина, небо над головой, воздух, которым ты дышишь.
Можно бессчетно приходить на Красную площадь, и все-таки дух захватывает, когда смотришь на сказочный храм Василия Блаженного, устремленный в небо всеми своими цветными фантастическими куполами. Он как бы вобрал в себя красоту и мастерство русских зодчих. И тут же малиновая кремлевская стена, а за ней соборы, встают как зажженные свечи, торжественные, гордые и нарядные. Словно вся краса Древней Руси пришла на эту площадь. Надо только уметь смотреть, чувствовать эту красоту. И учатся этому с детства.
Святые камни Москвы летопись, бережно хранящая имена поэтов, писателей, художников, воинов, связавших с ней свою жизнь и судьбу.
Москва бесконечно разнообразна. На ее сверкающие, оживленные улицы спешишь, когда на душе радостно и хочешь побыть среди людей. В старинные задумчивые переулки ее идешь, когда хочется поразмыслить о чем-нибудь, сосредоточиться, остаться наедине с собой. Эта Москва задумчива, есть в ней переулки пушкинских и лермонтовских времен. Сохранились до сих пор дома, где бывали великие русские поэты, писатели, композиторы, художники. Сохранились уголки литературной и театральной Москвы прошлого. Это живая история, культура и гордость наша.
Я говорю об этом потому, что когда забывается история, то неизбежно начинается низкопоклонство, нигилизм, раболепное поклонение всему, на чем стоит штамп: импортное. Иные бросают пренебрежительно: В старой, пыльной, купеческой Москве... И пренебрежительно относятся к тому, что их окружает. Подумаешь, какое-то старье! Вот там, за рубежом, это шедевры. И поддерживается эта уверенность рассказами своих же туристов, которые охают и ахают, вспоминая чужестранные красоты, а своего родного не знают и не ценят. Да, именно так и зарождается непонимание своей исконной, национальной культуры.
Я люблю сегодняшнюю Москву с ее новыми широкими проспектами, щедро залитыми светом, с легкими мостами, взлетающими над рекой, с пестротой реклам, афиш художественных выставок, концертов, спектаклей. Москва сейчас один из крупнейших мировых центров культуры.
Сегодняшняя Москва стремительная, трудовая и праздничная очень хороша. Но нельзя не восхища