Творчество Солженицына
Реферат - Литература
Другие рефераты по предмету Литература
»иний русской классической литературы идею нравственного идеала, внутренней свободы и независимости даже при внешнем притеснении, идею нравственного совершенствования каждого. В этом он видит национальное спасение, так же как связывает свои надежды с идеей покаяния. Эту же мысль он проводит и в своей, казалось бы, самой политической обличительной книге Архипелаг ГУЛАГ: ..-линия, разделяющая добро и зло, проходит не между государствами, не между классами, не между партиями, она проходит через каждое человеческое сердце и через все человеческие сердца....
В процессе анализа, я старался чаще обращаться к тексту рассказа, цитировать, чтобы еще раз почувствовать силу и красоту исконно русского языка который Солженицын возвращает нам во все более скудеющую речь нашу. Говоря о мастерстве писателя, об особенностях его языка и стиля, я вновь обращаюсь к выразительному чтению отдельных эпизодов, авторских размышлений. Я восхищен глубинным чувством языка, верностью Солженицына народной правде. Хочу добавить ко всему сказанному, что рассказ в целом, несмотря на трагизм событий, выдержан на какой-то очень теплой, светлой, пронзительной ноте, настраивает на добрые чувства и серьезные размышления. Пожалуй, в наше время это особенно важно.
2.2 Раковый корпус
Это повесть: И повестью-то назвал сперва для одного того, чтоб не путали с конфискованным романом… Лишь потом прояснилось, что и по сути ей приличнее называться повестью.
Повесть задумана весной 1955-го в Ташкенте в день выписки из ракового корпуса.
Однако замысел лежал без всякого движения до января 1963-го, когда повесть начата, но и тут оттеснена началом работы над Красным колесом. В 1964-м автором предпринята поездка в Ташкентский онкодиспансер для встречи со своими бывшими лечащими врачами и для уточнения некоторых медицинских обстоятельств. С осени 1965-го, после ареста авторского архива, когда материалы Архипелага дорабатывались в Укрывище, в местах открытой жизни только и можно было продолжать эту повесть. Весной 1966-го закончена 1-я часть, предложена Новому миру, отвергнута им и пущена автором в Самиздат. В течение 1966-го закончена и 2-я часть, с такой же судьбой. Осенью того года состоялось обсуждение 1-й части в секции прозы московского отделения Союза писателей, и это был верхний предел достигнутой легальности. Осенью 1967-го Новый мир легализовал принятие повести к печатанию, но дальше сделать ничего не мог. Первые издания повести вышли в 1968 году в Париже и Франкфурте.
В Раковом корпусе сталкиваются и расходятся два главных действующих лица. Один, прообразом которого отчасти служит сам автор, Олег Филимонович Костоглотов, бывший фронтовой сержант, а ныне административно-ссыльный, приехавший в онкодиспансер умирать и почти случайно спасенный. Он навсегда ранен увиденным на войне и каторге, так что, даже прочтя в зоопарке на клетке барсука; Барсук живет в глубоких и сложных норах, тотчас соображает: Вот это по-нашему! Молодец, барсук, а что остается? И морда у него матрасно-полосатая, чистый каторжник.
Другой Павел Николаевич Русанов, весь свой век прослуживший по анкетному хозяйству да по кадрам и кое на кого столь успешно сигнализировавший, что они отправились на один с Костоглотовым Архипелаг. Фамилия у него подчеркнуто русская, и вся семья вышла из народа, а потом доросла вот до такого мировоззрения: Русановы любили народ свой великий народ, и служили этому народу, и готовы были жизнь отдать за народ. Но с годами они все больше терпеть не могли населения. Этого строптивого, вечно уклоняющегося, упирающегося да еще чего-то требующего себе населения".
Все их споры и борьба за выживание перед лицом личной, а не коллективной смерти происходят в самую краеугольную пору, когда только начинается слом сталинской машины, т. е., так сказать, во время протоперестройки, для одного означающей проблеск света, а для другого крушение кропотливо созданного мира.
Не последнюю роль в осмыслении происходящего играет литература. Костоглотов и сам задумывается над отечественной словесностью; а к Русанову же приезжает дочь журналистка и начинающая поэтесса, только что наведавшаяся в Москву: Я там сейчас насмотрелась! Я побывала в писательской среде, и немало, ты думаешь, писателям легко перестраиваться, вот за эти два года? Оч-чень сложно! Но какой это опытный, какой тактичный народ, как многому у них научишься!
О том же, но с точки зрения обратной, говорит и старая больничная сиделка из ссыльнопоселенцев, отказывающаяся читать что-либо, кроме французских романов: Близко я не знаю книг, какие бы не раздражали. В одних читателя за дурачка считают. В других лжи нет, и авторы потому очень собой гордятся. Они глубокомысленно исследуют, какой проселочной дорогой проехал великий поэт в тысяча восемьсот таком-то году, о какой даме упоминает на странице такой-то. Да, может, это им и нелегко было выяснить, но как безопасно! Они выбрали участь благую! И только до живых, до страдающих сегодня дела им нет... Где мне о нас прочесть, о нас? Только через сто лет?
Между двумя главными героями помещается еще промежуточный третий проповедник нравственного социализма Шулубин, не имеющий, согласно автору, точного частного прототипа. Кое-кто из первых читателей счел был, что он-то и выражает мечты самого писателя, однако теория эта измышлена как раз в годы