С.А.Есенин и революция

Сочинение - Литература

Другие сочинения по предмету Литература

3 году его оттуда выгнали за неуспеваемость и участие в сионистских сборищах. Пытался в революционном духе воспитывать детей, но скоро забросил педагогическое ремесло, отдавшись всецело сексотству и "социальной" поэзии: "Мой дом - весь мир, отец мой - Ленин..." Наиболее заметная его работа - сценарий известного фильма "Волочаевские дни" (1936),

Литератор Матвей Ройзман писал о нашем "герое": Вольф Эрлих был честнейшим, правдивым, скромным юношей. Он романтически влюбился в поэзию Сергея Есенина и обожал его самого. Одна беда - в практической жизни он мало понимал. Здесь нет ни одного слова правды, но именно в таком ореоле воспринимали его современники: тихонький, мяконький - из него бы получился неплохой провинциальный артист. Даже в недавние наши дни у волка сохранялся овечий "имидж": на его родине, в Ульяновске, открыли музей его имени (позже тихо и благоразумно прикрыли).

В практической жизни он разбирался великолепно, В 1930 году сообщал матери: "Сам я живу замечательно. Две комнаты с передней, а я один. Сам к себе в гости хожу. Шик!" (Адрес того "шика": ул. Литераторов 19, кв. 13). Что ни говори - ценный кадр ЧК-ГПУ-НКВД. Есенину "советская" власть на захотела плохонького угла дать, а к таким, как "Вова", радела классовой лаской. Пройдя в 1922 году подготовку в радиотелеграфном дивизионе Петроградского военного округа, Эрлих время от времени совершал путешествия в южные республики СССР, совмещая отдых с обязанностями сексота ГПУ и пограничника (вот еще одна странность его биографии: в 1924 году он признан Негодным к воинской службе по ст. 125; личная карточка № 166 от 14 мая 1924 года). Споры о том, сфотографирован он однажды в форме пограничника или гэпэушника, - пустые, одно не мешало другому.

Но пора вернуться в "Англетер" Кажется, никто не обратил внимания, что Вольф Иосифович после смерти Есенина не промолвил на эту тему ни слова в газетах и лишь в 1926-м поместил в сборнике воспоминаний о поэте статейку "Четыре дня".

Поначалу Эрлиху было не до писанины. Он заметал следы преступления, колыхаясь между Ленинградом и Москвой. 16 января 1926 года он сообщил матери: "живу в Москве с тех пор, как привез сюда Сергея. Нет! На два дня выезжал в Питер". В другом письме (не датировано) припоминал: "Зимой я был несколько раз в Москве, а после смерти Есенина прожил там без малого 2 месяца)" Домовая книга точно зафиксировала: вернулся он в Ленинград 19 февраля 1926 года.

Где он жил в столице, почему о его пребывании там в дни похорон поэта никто даже не упомянул? "Волк" рыскал по приказу своих хозяев с Лубянки и с Комиссаровской: в Москве докладывал об "операции" и получал новые инструкции, в Питере, запасшись "заключением судебно-медицинской экспертизы" о самоубийстве Есенина и, возможно, отрекомендованный чьим-то предварительным звонком в загс, получил "Свидетельство о смерти" (№ 1120) поэта, воровски взял в больнице остатки его одежды и вещей (они могли стать уликами для подлинного следствия). "Вова" спешил, может, быть, "мальчики кровавые в глазах" все-таки давали о себе знать. Он испытывал слабость к жутким стихотворным медитациям. Одна из них с многозначительным названием "Шпион с Марса" для нас весьма любопытна:

Снятся мне багровыми ночами

Кровяные росы на ветвях,

Женщина с огромными очами

С платиновым циркулем в руках.

Не будем останавливаться на "масонских штучках" автора, процитируем еще лишь два последних четверостишия:

Подожду.

А ремесло шпиона -

Вряд ли признанное ремесло...

Постою, пока сквозь гром и звоны

Можно различать значенье слов.

Но, когда последний человечий

Стон забьет дикарской брани взрыв,

Я войду, раскачивая плечи,

Щупальцы в карманы заложив.

Трудно сказать, так ли картинно входил Эрлих в пыточную, где убивали Есенина, или перед нами его очередная рифмованная фантазия, но, согласитесь, стишок наводит на размышления. Так же, как и другой ("Между прочим"), "кабацкий", где рисуется питейное заведение и...

Где пьют актеры - внешность побогаче;

Ну, джемпер там, очки, чулки, коньяк,

Европой бредит, всеми швами плачет

Не добежавший до крестца пиджак.

И бродит запах - потный, скользкий, теплый.

Здесь истеричка жмется к подлецу.

Там пьет поэт, размазывая сопли

По глупому, прекрасному лицу.

Но входит день. Он прост, как теорема.

Живой, как кровь, и точен, как затвор.

Я пил твое вино, я ел твой хлеб, богема,

Осиновым колом тебе плачу за то.

Как видим, весьма боевитый и нагловатый "лирический герой", заставляющий задуматься о его создателе - "шпионе". Вывести его на чистую воду непросто, он, как на одной своей фотографии, застегнут на все пуговицы полувоенного френча ("Мы наглухо кожанки застегнем", - писал он в стихотворении "Площадь жертв революции"). Маскировку Эрлих начал сразу же после убийства поэта, но особенно активно стал гримироваться в 1929-1930 годах, когда Сталин брал за жабры троцкистов. О том, как заволновались и засуетились ленинградские "зиновьевцы", можно книгу написать. Есенинская история к тому времени стала забываться, имя поэта было в опале, а Эрлих вдруг взялся за сочинительство брошюрки "Право на песнь" (он тогда был больше занят подготовкой своего стихотворного сборника "Вдова с деревянными ногами" - так уголовники называют виселицу). Заголовок для воспоминаний он не случайно позаимствовал из статьи Троцкого "Памяти Сергея Есенина". В ?/p>