Русский литературный язык: от XVIII века к XX. Размышления по поводу знаменательных дат
Статья - Разное
Другие статьи по предмету Разное
?труктуре выделенного стиха и понять во всей полноте его смысл: что все-таки свирепо - огонь или перо? Вот закономерное для XVIII века явление - позволим себе назвать его морфологическим синтаксисом.
Выдвинутый затем карамзинистами и творчески подхваченный Пушкиным тезис "говорить как писать и писать как говорить" - диктует смену морфологического синтаксиса синтаксисом логическим, текущим вслед за мыслью и четко компонующим фразу вокруг двух центров - центра подлежащего и центра сказуемого. Литературный текст XIX века - не свободно рассыпанный бисер слов, собираемый воспринимающим на морфологическую ниточку, а выстроенный магнитом мысли ряд: классическим примером такой выстроенности может служить любое стихотворение классиков, но наиболее ярким кажется лермонтовское "Смерть Поэта", знаменитое завершение его, в котором мысль настолько стремительно движется вперед, что не позволяет перевести дыхание, а каждая строка тянет за собой следующую:
А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов, Пятою рабскою поправшие обломки Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда - все молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата! Есть грозный суд: он ждет; Он недоступен звону злата, И мысли и дела он знает наперед. Тогда напрасно вы прибегнете к злословью: Оно вам не поможет вновь, И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь!
Что может прибавить к этому язык XX века? "Серебряный" век, казалось, считал, что это - только верность пушкинской традиции. Но за этой верностью вырастала новая синтаксическая организация, опирающаяся на кажущуюся свободу синтаксических связей, на самом деле подчиненную - но уже не логике, а психологии мысли. Ассоциативные связи определяют соположенность слов в тексте, на первый взгляд, бессмысленно произвольную:
Ночь. Пустой вокзал. И настоящая грусть, Только теперь я узнал, Как за тебя боюсь. Грусть, это - когда Пресной станет вода, Яблоки горчат, Табачный дым, как чад. И как к затылку нож, Холод клинка стальной - Мысль, что ты умрешь Или будешь больной.
Л. Мартынов. Грусть. 1925
Вокзал - и грусть. Грусть - и пресная вода, горькие яблоки, чадящий табак. И (хотя совсем не "и", а где-то параллельно) - страх , как к затылку нож , хотя языковой узус требует либо "нож к горлу", либо "дуло (пистолета) к затылку". Мог ли так написать Лермонтов? По крайней мере, не написал. А та его грусть, которая нашла воплощение в лирических строках, выражается логично и прямо: "И скучно, и грустно...", "Мне грустно оттого, что я тебя люблю (современный поэт тут бы поставил точку) и знаю: молодость цветущую твою не пощадит..", "Печально я гляжу на наше поколенье..." Разумеется, обыденная речь не вполне совпадает с современной поэтической, но, вспомнив собственное речевое поведение, не согласимся ли мы с тем, что не только в пьесах Чехова чувство и мысль выражаются сейчас весьма ассоциативно. Знаменитая фраза Астрова о жаре в Африке, за которой стоят тоска и безысходность, имеет в нашей разговорной речи массу синонимов, которые безошибочно воспринимаются слушающим, натренированным на психологическом синтаксисе? Более того - мы легче понимаем (и с большим доверием слушаем) человека, если он говорит не прямо, не называет вещи своими именами, а ищет для них нестандартный ассоциативный словесный шифр (а за прямым выражением мысли видим порой противоположное содержание). Знаменитый призыв Евгения Базарова "не говори красиво" в принципе означает "не говори прямо", поскольку сам нигилист говорит о том же, что и его друг Аркадий, но уже на "изломанном" ассоциациями языке будущего века, в речевом потоке которого пауза оказывается иногда содержательней долгого периода.
Итак, от морфологического до психологического синтаксиса - вот одна линия, пока завершившаяся в точке конца XX века, когда текст превращается в своеобразную синтаксическую загадку, а темо-рематическая его организация отражает индивидуальную кодификацию, и расшифровать код - задача читающего:
...и что кроты - наследники Гомера, и норы их длинней, чем Илиада: такой расклад, поверь мне, не химера, хотя на слово верить мне не надо. Убитый снег упал ничком на поле. Кто был охотник, кто дуплетом бил, кто говорил, что есть покой и воля? Я это никогда не говорил.
В. Кальпиди. Памяти Андрея Тарковского
Это опять поэтический пример, но повторимся: именно поэзия, при всей условности своего языка, обнажает не только содержательный нерв эпохи, но и "нерв" формальной языковой организации. В процитированном стихотворении (это законченное произведение, не отрывок!) типично начало - фраза строится с середины, как случайно подхваченный обрывок разговора, типична ассоциативность семантических текстовых связей (почему кроты - и Гомер? потому что Гомер слеп? и потому что повествование в "Илиаде" разветвляется, как кротовые норы разветвляются во тьме? тьме веков? почему убитый снег? потому что это стихотворение "памяти"? и потому что снег падает в "Ностальгии"? - "такой расклад" - химера или путь к авторскому коду?), типична загадочная обрывистость фраз и текста в целом.
Вторая линия - линия семантического развития. XVIII век - век прямых значений, где развитие семантики легко отталкивается от любой из сем. См. в приведенном ранее ломоносовском отрывке: тонкий прах - сема "малости", которая присутствует и в современном то