Рецензия на роман Достоевского "Бесы"
Информация - Литература
Другие материалы по предмету Литература
?омане, в него все почти более или менее влюблены, и мужчины, и женщины, с ним связываются лучшие надежды и мечты, у каждого свои, и только вещая Хромоножка, этот медиум Добра, из снов своих узнает страшную тайну о том, что он самозванец, личина, скорлупа, что его нет, и этот суд Хромоножки, или высшей силы, через нее гласящей, окончательно решает судьбу Ставрогина: после него он (как Иван Kарамазов в разговоре с Смердяковым об убийстве отца) внутренно соглашается на убийство Хромоножки. Епископу Tихону (см, приложение к Бесам) Ставрогин признается, что к нему (как и к Ивану Kарама-зову) приходит бес. Tихон посмотрел вопросительно.И... вы видите его действительно... видите ли вы в самом деле какой-нибудь образ?
Странно, что вы об этом спрашиваете, тогда как я уже сказал вам, что вижу... разумеется, вижу, вижу так, как вас...
Но вот что важно, это тот вопрос, которым выдает себя при этом Ставрогин: А можно ли веровать в беса, не веруя совсем в Бога? О, очень можно, сплошь и рядом, был ответ Tихона, и это был ответ о Ставрогине. B том состоянии одержимости, в каком находится Ставрогин, он является как бы отдушиной из преисподней, через которую проходят адские испарения. Он есть не что иное, как орудие провокации зла. B романе Достоевского художественно поставлена эта проблема провокации, понимаемой не в политическом только смысле, но в более существенном, жизненно-религиозом. Ставрогин есть одновременно и провокатор, и орудие провокации. Он умеет воздействовать на то, в чем состоит индивидуальное устремление данного человека, толкнуть на гибель, воспламенив в каждом его особый огонь, и это испепеляющее, злое, адское пламя светит, но не согревает, жжет, но не очищает. Ведь это Ставрогин прямо или косвенно губит и Лизу, и Шатова, и Kириллова, и даже Верховенского и иже с ним, причем в действительности губит не он, но оно, то, что действует в нем, через него и помимо него. Каждого из подчиняющихся его влиянию обманывает его личина, но все эти личины разные, и ни одна не есть его настоящее лицо. Он одновременно возбуждает душевную бурю в Шатове и внушает Kириллову его бред, рыцарски-капризно женится на Хромоножке и участвует в садистском обществе, растлевает ребенка, чтобы не говорить уже об остальном. Так и не совершилось его исцеление, не изгнаны были бесы, и гражданина кантона Ури постигает участь гадаринских свиней, как и всех, его окружающих.
Перед нами, таким образом, классическая эмоционально-ценностная ориентация законченного, завершенного ироника. Ирония как философский принцип отрицает ценности не во имя их противоположностей, а во имя универсального скепсиса; отрицание у ироника не служит оборотной стороной утверждения, а существует как абсолютная ценность само по себе. Ирония, по выражению Т. Манна, это интеллектуальная оговорка, которая резвится между двумя крайностями. Ставрогин одно из наиболее законченных и художественно совершенных воплощений ироника в мировой литературе никогда и ничто не мог ни сильно полюбить, ни от души возненавидеть; и то и другое чувство по-прежнему всегда слишком мелко, а очень никогда не бывает. Ставрогин искренне не может понять никакого энтузиазма, потому что его собственные желания слишком несильны; руководить не могут. Энтузиаст, искренне увлеченный отрицательной или положительной идеей, Ставрогину непонятен, а потому несколько даже шокирует его и слегка пугает (Верховенский, Липутин, Шагов), а в то же время вызывает и своего рода зависть к способности испытывать сильное и захватывающее до конца чувство: Знаете ли, что я смотрел даже на отрицающих наших со злобой, от зависти к их надеждам?
В свете письма Ставрогина интересно высвечивается и идеологический смысл его самоубийства. Оно, как и самоубийство Свидригайлова в Преступлении и наказании, чаще всего характеризуется как закономерный результат потери нравственных критериев, как своего рода наказание, которого требуют от человека остатки его совести. Но вполне возможно, что дело здесь к другом. и логика самоистребления несколько сложнее. В письме Ставрогин дважды обсуждает идею самоубийства и оба раза приходит к невозможности для себя такого исхода. Что он не может застрелиться, как Кириллов (т.е. по тем же причинам), это ясно, для этого надо в высшей степени поверить идее; Но самоубийство как наказание и искупление тоже не принимается Ставрогиным: Я знаю, что мне надо бы убить себя, смести себя с земли как подлое насекомое, боюсь самоубийства, ибо боюсь показать, великодушие. Я знаю, что это будет еще обман последний обман в бесконечном ряду обманов... Негодования и стыда во мне никогда быть не может; стало быть, и отчаяния.
Убить себя по мотивам нравственного порядка уже значит для Ставрогина - ироника утвердить (или, по меньшей мере, признать) некоторую систему ценностей, прочертить достаточно четкую границу между добром и злом, отвергну и хоть бы себя как подлое насекомое. Но это-то для ироника и невозможно: он никогда не уверен и не будет уверен в том, что добро это действительно добро, а зло на самом деле зло и потому достойно наказания. Совершить в такой идейной ситуации самоубийство значит поставить точку и расставить оценочные этические акценты, то есть сделать именно то, на что абсолютный ироник по определению никогда не пойдет: это может быть либо обман, либо великодушие, а впрочем, у ироника они могут и совмещаться...
И все же Ставрогин убивает себя, делая это, очевидно, впо?/p>