Преломление готической традиции в произведении Эдгара По "Повесть о приключениях Артура Гордона Пима"
Информация - Литература
Другие материалы по предмету Литература
µ в пропасти ружьё, я привязал её к кустам и начал быстро спускаться вниз, пытаясь энергичными движениями преодолеть дрожь, которую я не мог унять никак иначе. Меня хватило, однако, на первые 5-6 шагов; при мысли о бездне, разверзшейся под ногами, и о ненадёжных ступенях и клиньях из мягкого мыльного камня, которые служили единственной мне опорой, воображение моё разыгралось необыкновенно. Напрасно я пытался отогнать эти мысли, вперив взгляд в плоскую поверхность, стены прямо перед собой. Чем упорнее я старался не думать, тем ужаснее и отчётливее возникали у меня в голове разные видения. Наконец настал тот момент, столь опасный в подобных случаях, когда мы заранее как бы переживаем ощущения, испытываемые при падении, и ясно представляем себе головокружение и пустоту в животе, и последнее отчаянное усилие, и потемнение в глазах, и, наконец, острое сожаление, что всё кончено и ты стремительно летишь головой вниз. Мои фантазии, достигнув критической точки, начали создавать свою собственную реальность, и все воображаемые страхи действительно обступили меня со всех сторон. Я чувствовал, как дрожат и слабеют ноги, как медленно, но неумолимо разжимаются пальцы. В ушах у меня зазвенело, и я подумал: Это по мне звонит колокол! Теперь мной овладело неудержимое желание посмотреть вниз. Я не мог, не хотел смотреть больше на стену и с каким-то безумным неизъяснимым чувством, в котором смешался ужас и облегчение, устремил взгляд в пропасть. Тут же мои пальцы судорожно вцепились в клин, и в сознании, как тень, промелькнула едва ощутимая надежда на спасение, но в то же мгновение всю душу мою наполнило желание упасть даже не желание, а непреодолимая жажда, влечение, страсть. Я разжал пальцы, отвернулся от стены и, раскачиваясь, замер на секунду. Потом сразу помутилось в голове, в ушах раздался резкий, нечеловеческий голос, подо мной возникла какая-то страшная призрачная фигура, и, тяжело вздохнув, я с замирающим сердцем обрушился к ней на руки.
Я потерял сознание, но Петерс поймал меня…
Иррациональная категория, выраженная в психическом состоянии Пима, и создаёт такой готический фон. Рассказчик сам показывает градацию и причинно-следственную специфику своего гиперболического состояния страха, повлекшего за собой галлюцинацию в образе страшной призрачной фигуры и его падение с потерей сознания. И, как всегда в таких случаях, сверхъестественное, очень тесно связанное с субъектом героя, кульминируется в рациональном ключе: призрачной фигурой оказывается его друг Петерс, спасший его от падения. Сами краски, какими окутывает себя рассказчик, не описывают обычное состояние страха, а раскрывают его в мистическом, ирреальном ключе, с изображением извращённого, сверхъреального состояния страха и, обратного ему, желания упасть. Как видно, герой сам преломляет категории мистического и иррационального; по сути, он сам отражает характер готических мотивов и образов, причём в повести есть даже такой эпизод, в котором рассказчик переодевается в вещи матроса, загадочным образом убитого на бунтарском корабле, чтобы запугать их суеверного капитана, которого и подозревали в этом убийстве. Т. е. даже в этом эпизоде отражается взаимосвязь повести с характерными чертами готического жанра, так как сам герой является несущей частью готических мотивов и непосредственно является их выразителем наряду с необъяснимой атмосферой некоторых эпизодов в структуре повести. Только готика как категория условного художественного мира в этом эпизоде словно пародируется рассказчиком. Преломление готики как таковой в повести осуществляется параллельно с её пародированием, так что в повести имеет место её переосмысление на художественном уровне: устанавливается рациональный взгляд Эдгара По-художника на возможное иное её воплощение в искусстве. Иррациональные проявления человеческих поступков, как, например, каннибальство, описанное в повести, также несомненные показатели такого пересмотра, пересмотра иррационального и дьявольского, бывших в классических готических произведениях содержательным планом сверхъестественного. По же, наоборот, показывает, что и человек способен быть формой дьявольского и иррационального, воплощать собой извращённые поступки в критические минуты своей жизни. Эта чёрная готика, окрасившая повесть в мрачные тона, воплотилась не только в своеобразной поэтике и стилистике Эдгара По, но и в конкретном сюжетном развёртывании её эпизодов. Тут уже сама материальность иррациональных проявлений поступков человека воплощает содержательные мотивы готики.