Предназначение поэта и тема невыразимого в лирике А.А. Фета
Статья - Литература
Другие статьи по предмету Литература
?ть глубины своей души: "Напрасно вечное томление сердец". На первый взгляд его контраст высказывание во второй строфе о даре поэта. Но оба интерпретатора полагают, что посредством частицы "лишь" вовсе не противопоставлены "бедность" языка философа или обыкновенного человека "крылатому слова звуку" поэта; поэт тоже не способен высказать все тайны своей души. Смысл второй строфы, с точки зрения Н.В. Недоброво и В.С. Федины, иной. Поэт "хватает на лету" впечатления бытия, и сопоставленный со стихотворцем орел несет "в верных лапах" "мгновенный", способный скоро исчезнуть, но хранимый для божественный вечности "за облаками" "сноп молнии". Это значит: поэт способен останавливать мгновение, сохранять преходящее, кратковременное ("темный бред души", "трав неясный запах", "сноп молнии") в мире вечности, "за облаками".
Эта трактовка интересна, но спорна. В этом случае оказывается неоправданным тот отчетливый контраст, на который указывает частица "лишь": ведь получается, что вторая строфа содержит не контрастную, а совсем новую мысль в сравнении с первой. Кроме того, буйствующее в груди чувство, о котором говорится в первой строфе, - это тот же самый "темный бред души", о котором сказано во втором шестистишии.
Естественное недоумение: как же тогда объяснить сочетание утверждения о невозможности любого человека, в том числе и лирического "я", высказать себя ("Хочу и не могу. Не передать того ни другу, ни врагу…") с идеей всесилия слова поэта? На мой взгляд, в первой строфе лирическое "я" представлено не как поэт, а как носитель "прозаического", "обыкновенного языка" не своего собственного, а общего людям "нашего". Совсем иное "крылатый слова звук", стихотворная "звукоречь": она как раз в состоянии передать и сокровенное, и мимолетное.
Мысль о способности поэта "остановить мгновение" лишь аккомпанирует основной идее стихотворения.
Мотив невозможности выразить глубинные переживания восходит в русской поэзии к идее невыразимости высших состояний души и смысла бытия, отчетливо представленной в известном стихотворении В.А. Жуковского "Невыразимое": "Что наш язык земной пред дивною природой?"; "Невыразимое подвластно ль выраженью?"; "Ненареченному хотим названье дать - / И обессиленно безмолвствует искусство".
Принято считать, что на идею стихотворения "Невыразимое" повлияли сочинения немецких романтиков Ф.В.Й. Шеллинга, В.Г. Вакенродера, Л. Тика; В.Н. Топоров (Топоров В.Н. Из исследований в области поэтики Жуковского // Slavica Hierosolymitana. Slavic Studies of the Hebrew University. Jerusalem, 1977. Vol. 1. Р. 40-50) назвал источниками В.А. Жуковского "Сердечные излияния отшельника любителя изящного" и "Фантазии об искусстве для друзей искусства" В.Г. Вакенродера с этюдами "О двух удивительных языках и их таинственной связи и "Краски" (автор этого этюда Л. Тик). Однако, возможно, идея "Невыразимого" имеет доромантическое происхождение; по мнению В.Э. Вацуро, у В.А. Жуковского она восходит к произведениям Ф. Шиллера (Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: "Элегическая школа". СПб., 1994. С. 65-66).
Ф.И. Тютчевым, хотя и в несколько ином значении, в стихотворении "Silentium!" эта мысль была повторена; в тютчевском тексте она имеет уже отчетливый романтический характер. "Вслед за Жуковским и Тютчевым (при всей разнице между их поэтическими декларациями) Фет уже в ранних стихах утверждает невыразимость Божьего мира и внутреннего мира человека в слове" (Соболев Л.И. Жизнь и поэзия Фета // Литература. 2004. № 38. Цитируется по электронной версии:
Мысль о невыразимости переживаний и мыслей в косном обыденном слове занимала Фета еще в юности. Так, он писал приятелю И.И. Введенскому 22 декабря 1840 г. "У меня, когда я сажусь писать к тебе, бывает такой прилив самых ярких мыслей, самых теплых чувств, что эти волны необходимо перемешиваются, дробятся о неуклюжие камни моего прозаического красноречия, и осыпают бумагу серым песком гадкого почерка. Многое, многое мог бы я тебе сказать и эти слова как говорит Мицкевич:
Пока они в слух твой и в сердце твое проникают
На воздухе стынут, в устах у меня застывают".
Как писал публикатор письма Г.П. Блок, "два стиха из Мицкевича цитируются Фетом в собственном переводе. Перевод всей пьесы (стихотворения. А. Р.) ("О милая дева") опубликован был только тридцать лет спустя. Основной ее мотив бессилие слова столь характерный для старого Фета, тревожил его, как видно, и в юности: в 1841 году в другом стихотворении ("Друг мой, бессильны слова") он самостоятельно обработал затронутую Мицкевичем тему" (Блок Г. Рождение поэта: Повесть о молодости Фета: По неопубликованным материалам. Л., 1924. С. 71-72). Это стихотворение "О милая дева, к чему нам, к чему говорить?.." (1840 (?), опубл. в 1853) перевод стихотворения польского поэта А. Мицкевича "Rozmova" ("Разговор").
Однако если В.А. Жуковский говорил о бессилии искусства, слова перед тайной и красотой бытия (впрочем, одновременно пытаясь разрешить неразрешимое, выразить невыразимое), а Ф.И. Тютчев называет "ложью" любую мысль, словесно оформленный смысл, то Фет утверждает, что поэт способен передать в слове ("крылатом слова звуке") всё и происходящее в глубине души, и существующее в мире вокруг.
Но мотив невыразимого представлен в поэзии Фета и в традиционной трактовке: "Стихом моим незвучным и упорным / Напрасно я высказывать хочу / Пор?/p>