Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | з 4. "Красотой Японии рожденный" (1) Что несет в общую сокровищницу духа японская культура, в чем ее художественная доминанта И если ответить - в "эстетике природы", то вряд ли знающий усомнится в справедливости этого ответа. Идеалом красоты для японцев во все времена служила сама природа, и, наверное, этой "экологичностью" и объясняется нередко инстинктивное влечение к японскому искусству в наши дни.

Это не значит, что другие народы не любят природу, что природа не служила для них мерилом красоты, это значит лишь, что у японцев есть чему поучиться в этом отношении, ибо испокон веку они следовали закону природы. Они не диктовали ей свои правила, не поучали, а учились у нее; веря в Единое, не сотворяли "вторую природу", и потому, наверное, что знали из буддизма: все сотворенное подвержено исчезновению. Такое отношение может исчезнуть только с самими японцами, это у них в крови. Их извечное стремление - не познать, а пережить природу, приобщиться к ее ритму, жить в дао, в потоке вещей. Не навязывать себя природе, потому что она есть все, а вглядываясь в нее, узнавать сущее.

И это у японцев проявляется, возможно, острее, чем даже у их древних соседей - индийцев и китайцев. Может быть, в силу своей молодости они еще не разучились испытывать наслаждение от непосредственного общения с природой, которая не обошла их своим вниманием. Примерно с V века японцы познакомились с мудростью Индии и Китая, восприняли буддийско-даосское отношение к миру, которое не противоречило их исконным представлениям, - синтоистской вере в то, что все полно духов, богов (ками), а потому заслуживает к себе благоговейного отношения. То есть, мы имеем феномен очень древнего контакта человека с природой, на которую смотрели не под углом зрения соперника, которого нужно покорить, а так, как о том говорит наш поэт:

"Не то, что мните вы, природа, Не слепок, не бездушный лик:

В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык..." Японцы, вслед за китайцами, следовали методу "недеяния" (кит. увэй, япон. муи), спонтанного улавливания внутреннего ритма природы, но он, этот метод, носил у них менее отвлеченный, менее умозрительный характер.

Можно сказать, японцы переставили акценты сообразно своему пониманию прекрасного, на первый план выдвинули закон соответствия одного другому, что обозначили иероглифом ва (кит. хэ). Здесь изначально решающую роль играло целое, не столько отдельные предметы, сколько их гармоничное сочетание, - окружение, поле. В искусстве этот закон претворялся в требовании соответствия пустого-заполненного, или явленного-неявленного (кёдзицу), темного-светлого, слабого-сильного и т.д., - во имя сбалансированности общей ситуации, воплощения естественного ритма как бы пульсирующих вещей, подверженных всеобщим законам вдоха-выдоха, прилива-отлива. Искусство - имитация самой жизни. Более того, - выявление именно скрытых сторон этой жизни, ее сущности. Потому их пейзажные свитки и производят впечатление живых, дышащих. По словам Д.Т.Судзуки: "Если кисть художника движется сама по себе, рисунок тушью (сумиэ) становится завершенной в самой себе реальностью, а не копией чегото. И горы на рисунке столь же реальны, как реальна Фудзияма, и облака, ручьи, деревья, волны - все реально, так как дух художника прошелся по этим линиям, точкам, мазкам" (2).

В этом - в ненарочитости гармонии - тайная сила икэбана; каждая деталь не сама по себе, а чтобы оттенить красоту другой детали: ваза служит цветку, цветок - вазе во имя обоюдного согласия, непринужденности, ненасилия над пространством и чувствами человека. Этим же отличаются их знаменитые сады из камней, их чайные домики и просто жилые дома, незагроможденные ничем лишним, не довлеющие над человеком. И это касается всех видов искусства: красивым считается то, что не нарушает законов природы, скажем, вписывается в пейзаж, как его равноправная часть, правильно соотносится с другими вещами, и прежде всего - соответствует всегда конкретному пространству и времени года или времени суток.

Я приведу разговор Басё с его учеником по поводу одного из стихотворений:

Об уходящей весне "Сожалею Вместе с жителями Оми".

В книге его ученика "Беседы Кёрая" (Мукая Кёрай, 1651-1704), где записаны диалоги с учителем, есть и такая запись: "Учитель сказал: "Сёхаку (Эса Сёхаку, 1650-1722, ученик Басё) как-то предложил: "А не лучше ли заменить Оми на Тамба (названия местности), а конец весны на конец года Что ты думаешь по этому поводу" Кёрай ответил: "Сёхаку не прав. Подернутые дымкой воды озера в Оми дают возможность острее пережить уходящую весну.

И время подходящее". Учитель сказал: "Да, это так. И в древности в этой провинции весну чувствовали не хуже, чем в столице". Кёрай добавил: "Вы одним словом проникаете в душу. Если человек посетил Оми в конце года, как он может испытать это чувство Если же он в конце весны оказался в Тамба, он тоже не переживет его. Говорят же:

только Истина (макото) тронет сердце человека". Учитель сказал: "С тобой, Кёрай, можно говорить о прекрасном".

Он остался доволен". В "Дневнике совы" Кагами Сико (1665-1731), по лунному календарю 12 июля 1698 года, в разделе "Вечерние беседы в пионовом павильоне" есть запись о том же. Сико, в ответ на слова Кёрая: "Прекрасное (фурю) - это то, что рождается само по себе в соответствующий момент" (иероглиф "ба" может означать и место, и время - Т.Г.), добавляет: "Важно уловить этот момент".

И дальше Кавабата комментирует этот диалог:

"Словом, в прекрасном (фурю) и при открытии существующей красоты, и при переживании открытой красоты, и при воссоздании пережитой красоты, поистине, самое важное - уловить то, что "рождается само по себе в соответствующий момент", или, может быть, лучше сказать принять благодеяние небес. Если вам удалось "узнать" это таким, как оно есть, то можно, наверное, сказать - вас облагодетельствовал бог красоты (би-но ками).

Хайку "Сожалею об уходящей весне вместе с жителями Оми" может показаться примитивным, если не иметь в виду, что речь идет о соответствующем месте - Оми и о соответствующем времени года - "уходящей весне", а потому можно говорить о переживании красоты, открытой Басё (3).

Мне не случайно приходится оговаривать, какой вид красоты имеют в виду японцы, способные различать ее тончайшие оттенки, но, главное, видевшие в ней путь к постижению природы и преображению человека. В данном случае речь идет о "фурю", прекрасном, как сочетании "ветра" (фу) и "течения", потока (рю), движения воздуха, или энергии (ки, кит.ци) и движения воды. Это понятие, получившее в Японии статус эстетической категории, пришло из Китая, но, как обычно, преобразилось на японский лад. В Китае это, главным образом, даосское понятие означало - следовать потоку, жить в потоке перемен, естественно и свободно, сливаясь с единосущным ритмом природных явлений, и тем достигая высшей свободы, свободы от самого себя, но означало и элегантность, живую восприимчивость. По мнению В.М.Алексеева: "Нет сомнения, что образность этого выражения идет от его составных частей: "ветра" и "течения", в смысле их постоянного движения, жизни... Так, говоря о своем любимце, один царь смотрит на длинные, тонкие, шелковистые ветви сычуаньской ивы, любуется, вздыхает и говорит: "Эта ива - живая красота, прямо прелесть - совсем, как в свое время, мой Чжан Сюй". В этом сравнении заключается, по моему, корень всего понятия фэн лю, могущего быть переданным в виде живой, подвижной красоты, пленяющей своим изящным движением, вечною эластичностью... Свободный, широкий ум и широкая натура, допускающая игру живого вдохновения во всех ее видах - тоже одно из характерных понятий, передаваемых через фэн лю" (4).

В Японии это слово встречается не раз уже в древнейшей поэтической антологии Манъёсю (8в.) в смысле учтивого человека с хорошими манерами. Иногда понятие "фурю" помогало выражению любовных чувств, иногда подчеркивало душевную чистоту человека или красоту небесных дев, а то и изящество стиля древней поэзии. Каждая эпоха придавала понятию свой смысл, оно как зеркало отражало ее дух. Но, как правило, "фурю" означало элегантность, утонченность (мияби), в противоположность грубоватости, провинциальности (хинаби). И это могло относиться не только к наружности или манерам человека, стилю поэзии, но и к стилю построек или одежды, и, конечно, к красоте природы. В период Эдо (XVII-XIX века), когда тон в литературе начали задавать горожане, понятие в значительной степени утратило такие свои качества, как элегантность и чистота, и окрасилось в чувственные тона.

Уже у дзэнского поэта Иккю (1394-1481), превыше всего оберегающего свою свободу, нет и тени смущения перед "чувственной красотой", которую японцы называют "косёку фурю".

Что уж говорить о городской прозе, о таком, например, жанре, как "укиёдзоси" - "рассказы о бренном ми ре" (отнюдь не в буддийском смысле), где чувственный мир, нравы "веселых кварталов", обусловили свое понимание красоты. Недаром эти рассказы с тем же подтекстом называли иногда - "книгами об изящном" (фурю-бон). И в Китае "фэн лю" (яп.фурю) со временем стали понимать как беспутную, непутевую жизнь - в "потоке" собственных страстей. Но все же нечто, по-моему, отличает японское понимание красоты "ветра и течения" от китайского. И это, видимо, то, что мастер Но Дзэами (1363-1443) называл "красотой непостоянства" (мудзё-но би).

Японцы приняли учения мудрецов Индии и Китая, не успев еще состариться телом и просветлиться душой, не утратив еще восторженного отношения к миру, присущего молодости, непосредственность восприятия и прямоту. И потому истоки их художественного видения следует искать не в чем-то, напоминающем веды, или сутры, или книги совершенномудрых, где бьется мысль, порожденная тысячелетним опытом, а в поэзии, рожденной не столько умом, сколько непосредственным чувством восторга перед открывшимся взору. Бывает, что изначальный поэтический текст как бы дает программу на все времена, (например, Гомер у греков). Таким изначальным текстом для японцев была поэтическая антология Маньёсю. Здесь человек не утратил еще целостного мироощущения, изначальной интуиции всеединства. Об этом свидетельствуют и названия циклов, песни подобраны тематически, или просто "разные песни", но все они объединены проникновенным чувством любви к природе, которая и определила их краски, их образы, тональность и высокую чуткость к красоте природы.

Нет такого явления в природе, которое создатели Маньёсю не хотели бы воспеть, и не ради собственной услады, а из любви к природе и умения видеть в ней больше, чем открывается холодному или самовлюбленному взору. Отсюда и пошел обычай "любования цветами" (ханами), "любования луной" или "алыми листьями клена", о которых сейчас нередко пишут как о национальных праздниках японцев. А привычка располагать стихи по сезонному принципу послужила образцом для подражания в последующих антологиях и дошла до наших дней:

"Цветы - весной, Кукушка - летом.

Осенью - луна.

Чистый и холодный снег - Зимой".

И если вы подумаете, что в стихах Догэна о красоте четырех времен года - весны, лета, осени, зимы - всего лишь безыскусно поставлены рядом непритязательные, избитые, стертые, обыкновенные образы природы, давно знакомые японцам, думайте. Если вы скажете, что это и вовсе не стихи, говорите! Но как они похожи на предсмертные стихи старого Рёкана (1758-1831) :

Что останется После меня Цветы - весной, Кукушка - в горах, Осенью - листья клена.

В этом стихотворении, как и у Догэна, простейшие образы, обыкновенные слова незамысловато, даже подчеркнуто просто поставлены рядом, но, восходя друг над другом, они передают сокровенную суть Японии" (5).

"Истина за словами" - говорят мастера дзэн, а именно к последним относился Догэн (1200-1253). Слово, а еще более - звук могут лишь настроить ваш ум на переживание Истины. Если ваш ум или душа (кокоро) обладают той податливостью или готовностью к мгновенной реакции, о которой говорил Дзэами, то ей откроется Истина, т.е. нечто действительно существующее, но скрытое от ограниченного, внешнего взора, неспособного к сосредоточенному вглядыванию в предметы. "Когда спрашивают: "Что такое подлинная природа Будды" - мастер мгновенно отвечает: "Ветка цветущей сливы" или "Кипарис в саду".

Зеркало мудрости (праджни) отражает вещи сразу, одну за другой, само же остается чистым и неподвижным" (6).

Поэтому Догэн и назвал свое стихотворение "Изначальным образом", хотя в нем просто перечисляются ставшие каноническими образы четырех времен года, а именно: голос кукушки вызывает в воображении японцев видение лета, при упоминании о луне выплывают в памяти осенние пейзажи, а при слове "снег " - голубовато-белые краски, как на картинах Хиросигэ, и ощущение быстро проходящей красоты и прохлады. Через приобщение, слияние с явлениями природы и достигается высшее состояние духа, состояние просветленности или мгновенного озарения - сатори, когда огонь видится в его огненности, как говорит Догэн, а полено в его поленности. И его же слова вспоминает еще раз Кавабата, они и в ХХ веке при годятся людям: "Взгляните! В шуме бамбука - путь к озарению (сатори), в цветении сакуры - просветление души!".

Они перекликаются со строкой китайского поэта Цзинь Нуна: "Когда рисуете ветку, забываете обо всем, лишь слышите вой ветра".

Хотя такого отношения к природе еще нет в Маньёсю, но начало уже положено, когда в явлениях природы, во всех буквально ее проявлениях, умеют находить какойто высший смысл, и обращаются к цветам ли, к травам, или к горам и рекам, как к своим родным существам, собеседникам, которым можно открыть душу и которые могут облегчить ее, а то и вовсе снять стонущую боль. Травы так и называются: "трава счастья" (сакикуса), похожие на горные лилии (в апреле, отмечают "праздник травы счастья");

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 |    Книги по разным темам