Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 |

Услышав это, старик испугался и молча удалился, а выйдя из лагеря, стал усердно молиться Аполлону, призывая его всеми его именами и требовательно напоминая ему о своих некогда сделанных ему в угоду дарах — и для построения храмов, и для священных жертвоприношений. В оплату на это он просил, чтобы Аполлон ото­мстил за эти слезы ахейцам своими стрелами. Вот каким, друг мой, бывает простое повествование, без подражания.

— Понимаю.

— Теперь тебе понятно, что может быть и противоположное этому: стоит только изъять то, что говорит поэт от себя в промежут­ках между речами, и оставить лишь обмен речами,

— И это понимаю — так бывает в трагедиях.

— Ты очень верно схватил мою мысль, и я думаю, что теперь я уже разъяснил тебе то, что раньше не мог, а именно: один род поэзии и мифотворчества весь целиком складывается из подражания — это, как ты говоришь, трагедия и комедия; другой род состоит из выска­зываний самого поэта — это ты найдешь преимущественно в дифи­рамбах; а в эпической поэзии и во многих других видах — оба эти приема, если ты меня понял. <...>

— Значит, ладная речь, благозвучие, благообразие и ладный ритм — это следствие простодушия: не того недомыслия, которое мы смягченно называем так — простодушием, но подлинно безупречно­го нравственно-духовного склада.

— Вполне согласен.

— Разве юноши не должны всячески стремиться к этому, если намерены выполнять свои обязанности

— Должны.

— А ведь так или иначе этим полна живопись, и всякое подоб­ное мастерство — тканье, и вышивание, и строительство, и произ­водство разной утвари, и вдобавок даже природа тел и растений — здесь во всем может быть благообразие и уродство. Уродство, нерит­мичность, дисгармония — близкие родственники злоречия и злонра­вия, а их противоположность, наоборот, близкое подражание рассу­дительности и нравственности.

— Безусловно.

— Так вот, неужели только за поэтами надо смотреть и обязывать их либо воплощать в своих творениях нравственные образы, либо уже совсем отказаться у нас от творчества Разве не надо смотреть и за ос­тальными мастерами и препятствовать им воплощать в образах живых существ, в постройках или в любой своей работе что-то безнравствен­ное, разнузданное, низкое и безобразное Кто не в состоянии выполнить это требование, того нам нельзя допускать к мастерству, иначе наши стражи, воспитываясь на изображениях порока, словно на дурном паст­бище, много такого соберут и поглотят — день за днем, по мелочам, но в

272

многочисленных образцах, и из этого незаметно для них самих составится в их душе некое единое великое зло. Нет, надо выискивать таких мастеров, которые по своей одаренности способны проследить природу красоты и благообразия, чтобы нашим юношам, подобно жителям здо­ровой местности, все шло на пользу, с какой бы стороны ни представи­лось их зрению или слуху что-либо из благотворных краев, несущее с собой здоровье и сразу же, с малых лет незаметно делающее юношей близкими прекрасному слову и ведущее к дружбе и согласию с ним.

— Насколько же лучше было бы так воспитывать!

— Так вот, Главкон, — сказал я, — в этом главнейшее воспита­тельное значение мусического искусства: оно всегда более проника­ет в глубь души и всего сильнее ее затрагивает; ритм и гармония не­сут с собой благообразие, а оно делает благообразным и человека, ес­ли кто правильно воспитан, если же нет, то наоборот. Кто в этой области воспитан как должно, тот очень остро воспримет разные упущения, неотделанность или природные недостатки. Его раздра­жение или, наоборот, удовольствие будут правильными; он будет хвалить то, что прекрасно, и, приняв его в свою душу, будет питаться им и сам станет безупречным; а безобразное (постыдное) он правиль­но осудит и возненавидит с юных лет, раньше даже, чем сумеет вос­принять разумную речь; когда же придет пора такой речи, он полю­бит ее, сознавая, что она ему свойственна по воспитанию.

— По-моему, — сказал Главкон, — в этом-то и значение муси­ческого искусства для воспитания. <...>

КНИГА ДЕСЯТАЯ

Искусство как подражание идее (эйдосу)

<...> Скажи мне насчет живописца вот еще что: как, по-твоему, пытается ли он воспроизвести все то; что содержится в природе, или же он подражает творениям мастеров

— Творениям мастеров.

— Таким ли, каковы эти творения на самом деле или какими они кажутся Это ведь ты тоже должен разграничить.

— А как ты это понимаешь

— Вот как: ложе, если смотреть на него сбоку, или прямо, или еще с какой-нибудь стороны, отличается ли от самого себя Или здесь нет никакого отличия, а оно лишь кажется иным, и то же самое происходит и с другими вещами

— Да, то же самое. Оно только кажется иным, а отличия здесь нет никакого.

— Вот это ты и рассмотри. Какую задачу ставит перед собой каждый раз живопись Стремится ли она воспроизвести действи­тельное бытие или только кажимость Иначе говоря, живопись — это воспроизведение призраков или действительности

273

— Призраков.

— Значит, подражательное искусство далеко от действительности. Поэтому-то, сдается мне, оно и может воспроизводить все что, угодно: ведь оно только чуть-чуть касается любой вещи, да и тогда выходит лишь призрачное ее отображение. <...>

Поэт творит призраки, а не подлинное бытие

— Так не установим ли мы, что все поэты, начиная с Гомера, воспроизводят лишь призраки добродетели и всего остального, что служит предметом их творчества, но истины не касаются Это как в только что приведенном нами примере: живописец нарисует сапожника, который покажется настоящим сапожником, а между тем этот живописец ничего не смыслит в сапожном деле; да и зрители его картины тоже — они судят лишь по краскам и очертаниям.

— Конечно.

— То же самое, думаю я, мы скажем и о поэте: с помощью C помощью слов и различных выражений он передает оттенки тех или иных искусств и ремесел, хотя ничего в них не смыслит, а умеет лишь подражать так, что другим людям, таким же несведущим, кажется под впечатлением его слов, что это очень хорошо сказано, — говорит ли поэт в размеренных, складных стихах о сапожном деле, или о военных походах, или о чем бы то ни было другом, — так велико какое-то природное очарование всего этого. Но если лишить творение поэтов всех красок мусического искусства, тогда, думаю я, ты знаешь, как они будут выглядеть сами по себе, в таком обнаженном виде; вероятно, ты это наблюдал.

—Да.

— Разве они не похожи на лица хоть и молодые, но некрасивые, так как видно, что в них нет ни кровинки

— Очень похожи.

— Ну так обрати внимание вот на что: тот, кто творит призраки, — подражатель, — как мы утверждаем, нисколько не разбирается в подлинном бытии, но знает одну только кажимость. <...>

— Как раз к этому выводу я и клонил, утверждая, что живопись — вообще подражательное искусство — творит произведения, далекие от действительности, и имеет дело с началом нашей души, далеким от разумности, поэтому такое искусство и не может быть сподвижником и другом всего того, что здраво и истинно.

— Это поистине так- Стало быть, подражательное искусство, будучи и само по себе низменным, от совокупления с низменным порождает низменное.

— Естественно.

— Касается ли это только подражания зрительного или также и воспроизводимого на слух — того, которое мы называем поэзией

— Видимо, и этого тоже. <...>

274

Подражательная поэзия портит нравы

— Однако мы еще не предъявили поэзии главного обвинения:

она обладает способностью портить даже настоящих людей, разве что очень немногие составят исключение, вот в чем весь ужас.

— Раз она и это творит, дальше идти уже некуда!

— Выслушай и суди сам: мы — даже и лучшие из нас, — слу­шая, как Гомер или кто иной из творцов трагедий изображает кого-либо из героев охваченным скорбью и произносящим длиннейшую речь, полную сетований, а других заставляет петь и в отчаянии бить себя в грудь, испытываем, как тебе известно, удовольствие и, подда­ваясь впечатлению, следим за переживаниями героя, страдая с ним вместе и принимая все это всерьез. <...>

— Это я знаю. Как же иначе <...>

— Если ты сообразишь, что в этом случае испытывает удо­вольствие и удовлетворяется поэтами то начало нашей души, кото­рое при собственных наших несчастьях мы изо всех сил сдерживаем, — а ведь оно жаждет выплакаться, вволю погоревать и тем насы­титься: таковы природные стремления. Лучшая по своей природе сторона нашей души, еще недостаточно изученная разумом и при­вычкой, ослабляет тогда свой надзор за плачущим началом и при зрелище чужих страстей считает, что ее нисколько не позорит, когда другой человек хотя и притязает на добродетель, однако неподо­бающим образом выражает свое горе: она его хвалит и жалеет, даже думает, будто такого рода удовольствие обогащает ее и она не хотела бы его лишиться, выказав презрение ко всему произведению в це­лом. Я думаю, мало кто отдает себе отчет в том, что чужие пере­живания неизбежно для нас заразительны: если к ним разовьется сильная жалость, нелегко удержаться от нее и при собственных страданиях.

— Сущая правда.

— То же самое не касается разве смешного <...>

— Да, несомненно, это бывает.

— Будь то любовные утехи, гнев и всевозможные другие влече­ния нашей души — ее печали и наслаждения, которыми, как мы говорим, сопровождается любое наше действие, — все это возбуждает в нас поэтическое подражание. Оно питает все это, орошает то, чему надлежало бы засохнуть, и устанавливает его власть над нами; а меж­ду тем следовало бы держать эти чувства в повиновении, чтобы мы стали лучше и счастливее, вместо того, чтобы быть хуже и несчастнее.

— Я не могу против этого возразить.

— Так вот, Главкон, когда ты встретишь людей, прославляю­щих Гомера и утверждающих, что поэт этот воспитал Элладу. <...> Ты уступи им, что Гомер самый творческий и первый из творцов тра­гедий, но не забывай, что в наше государство поэзия принимается

275

ишь постольку, поскольку это гимны Богам и хвала добродетель­ным людям. Если же подпустишь подслащенную Музу, будь то мелическую или эпическую, тогда в этом государстве воцарятся у тебя удовольствие и страдание вместо обычая и разумения, которое, по общему мнению, всегда признавалось наилучшим. <...>

Текст печатается по изд.: Платон. Соч: в 3-х т. т. 3. — М., 1971. Ч. 1.С. 155—158, 162—165, 167, 173—174, 176, 184—186, 425, 428, 429, 432, 435—437.

АРИСТОТЕЛЬ

Об искусстве поэзии

(между 336 — 332 гг. до н. э.)

1

<...> Эпическая и трагическая поэзия, а также комедия и поэзия ди­фирамбическая, большая часть авлетики и кифаристики — все это, вообще говоря, искусства подражательные; различаются они друг от друга в трех отношениях: или тем, в чем совершается подражание, или тем, чему подражают, или тем, как подражают, — что не всегда одинаково. <...> Подражание происходит в ритме, слове и гармонии, отдельно или вместе; так, только гармонией и ритмом пользуются авлетика и кифаристика и другие музыкальные искусства, относя­щиеся < к этому же роду >, например искусство игры на свирели; при помощи собственного ритма, без гармонии, производят подра­жание некоторые из танцовщиков, так как они именно посредством выразительных ритмических движений воспроизводят характеры, душевные состояния и действия; а то искусство, которое пользуется только словами без размера или с метром, притом либо смешивая не­сколько размеров друг с другом, либо употребляя один какой-нибудь из них, до сих пор < остается без определения >. [...]

Но есть некоторые искусства, которые пользуются всем ска­занным, то есть ритмом, мелодией и метром; такова, например, ди­фирамбическая поэзия, номы, трагедия и комедия; различаются же они тем, что одни пользуются всем этим сразу, а другие в отдельных своих частях. Такие-то я разумею различия между искусствами от­носительно средства, которым производится подражание.

2

А так как все подражатели подражают действующим [лицам], по­следние же необходимо бывают или хорошими, или дурными ( ибо характер почти всегда следует только этому, так как по отношению к характеру, все различаются или порочностью, или добродетелью), то, конечно, подражать приходится или лучшим, чем мы, или худ­шим, или даже таким, как мы. <...> Очевидно, что и каждое из вышеуказанных

276

подражаний будет иметь эти различия и будет, таким об­разом, тем, а не другим, смотря по предмету подражания: ведь и в танце и в игре на флейте и на кифаре могут возникнуть подобные различия; то же касается и прозаической и простой стихотворной речи: так, Гомер представляет лучших, Клеофонт — обыкновенных, а Гегемон Фасосец, первый творец пародий, и Никохар, творец Делиады — худших. Такое же различие и между трагедией и комедией: последняя стремится изображать худших, а первая — лучших лю­дей, нежели ныне существующие.

3

К этому присоединяется еще третье различие, заключающееся в том, как подражать в каждом из этих случаев. Именно подражать в одном и том же и одному и тому же можно, рассказывая о событии как о чем-то отдельном от себя, как это делает Гомер, или же так, что подражающий остается сам собой, не изменяя своего лица или пред­ставляя всех изображаемых лиц как действующих и деятельных. Вот в каких трех различиях заключается всякое подражание, как мы сказали с самого начала, именно в средстве, <предмете> и спосо­бе, так что в одном отношении Софокл мог бы быть тождествен с Го­мером, ибо оба они воспроизводят людей достойных, а в другом — с Аристофаном, ибо они оба представляют людей действующими и притом драматически действующими. Отсюда, как утверждают некоторые, эти произведения называются драмамипотому что изображают лиц действующих. <...>

4

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 |    Книги по разным темам