
Чтобы справиться с самообвинением, япопытался убедить себя, что применял верную терапевтическую стратегию: Тельмадействительно находилась в крайне тяжеломсостоянии, когда обратилась ко мне, и было совершенно необходимо сделать что-то. Хотя она итеперь не в лучшей форме, вряд ли ее состояние хуже, чем вначале. Кто знает, может быть, ей дажелучше, может быть, мне удалось разрушить ее иллюзии, и ей необходимо побыть водиночестве, чтобы залечить свои раны до того, как продолжать какую-либотерапию Япытался применять болееконсервативный подход в течение четырех месяцев и был вынужден прибегнуть крадикальномувмешательству только тогда, когда стало очевидно, что другого выходанет.
Но все это был самообман. Я знал, что уменя есть причина чувствовать себя виноватым. Я опять стал жертвой самонадеяннойуверенности, что могу вылечить любого. Сбитый с толку своей гордыней и любопытством, я с самогоначала упустил из виду двадцатилетнее подтверждение того, что Тельма — не лучший кандидат дляпсихотерапии, и подверг ее болезненной процедуре, которая, если рассуждатьздраво, имела мало шансов на успех. Я разрушил защиты, а взамен ничего непостроил.
Возможно, Тельма была права, защищаясь отменя. Возможно, она была права, когда говорила, что "еще одна доза лекарстваубьет пациента". Вобщем, я заслужил обвинения Тельмы и Гарри. К тому же, я подставил себя подудар и в профессиональном плане. Описывая этот случай на учебном семинаре парунедель назад, я вызвал большой интерес. Теперь я дрожал, представляя себевопросы коллег истудентов на ближайшем семинаре: "Расскажите дальше. Как развивалисьсобытия"
Как я и подозревал, Тельма не явилась вназначенный час черезтри недели. Я позвонил ей, и у нас состоялся короткий, но примечательныйразговор. Хотя она была непреклонна в своем решении навсегда оставить рольпациентки, я ощутил в ее голосе гораздо меньше враждебности. Она не простопротив терапии, поделилась Тельма, просто терапия ей больше не нужна: она чувствуетсебя намного лучше, безусловно, гораздо лучше, чем три недели назад! Вчерашняявстреча с Мэтью, —неожиданно произнесла она, — необычайно помогла ей.
— Что СМэтью Как это произошло — воскликнул я.
— О, мы сним прекрасно поболтали в кафе. Мы договорились встречаться и беседовать друг сдругом примерно раз в месяц.
Я сгорал от любопытства и стал еерасспрашивать. Во-первых, она ответила заносчиво: "Я же все время твердила Вам,что это единственное, что мне требуется". Во-вторых, она просто дала мнепонять, что я больше не вправе интересоваться ее личной жизнью. В конце концовя понял, что из нее больше ничего не вытянуть, и попрощался. Я произнес обычныеритуальные фразы о том, что если она когда-нибудь передумает, то я к ееуслугам. Но, очевидно, у нее больше никогда не возникало желания лечиться, и ябольше никогда о нейне слышал.
Шесть месяцев спустя группа исследователейпобеседовала с Тельмой и провела повторное тестирование. Когда окончательныйотчет был готов, я заглянул в описание случая Тельмы Хилтон.
Там коротко говорилось о том, что Т.Х.,70-летняя замужняя женщина южного происхождения, в результате пятимесячногокурса терапии с периодичностью один раз в неделю существенно улучшила свое состояние. Фактически издвадцати восьми пожилых испытуемых, занятых в исследовании, она достигланаилучшего результата.
Ее депрессия существенно снизилась.Суицидальные наклонности, чрезвычайно сильные вначале, уменьшились настолько, что ееможно исключить из группы риска. Наблюдается улучшение самооценки и соответствующее снижениенескольких других показателей: тревожности, ипохондрии, психопатии инавязчивости.
Исследовательской группе не удалось точноустановить, какого рода терапия дала столь впечатляющие результаты, потому чтопациентка понепонятным причинам отказалась сообщить что-либо о подробностях терапии.Очевидно, терапевт с успехом использовал прагматический подход исимптоматическое лечение, направленное на облегчение текущего состояния, а не на глубокиеличностныеизменения.
Кроме того, был эффективно примененсистемный подход (к терапевтическому процессу привлекались муж пациентки и еестарый друг, скоторым она долгое время не виделась).
Редкостная чепуха! Как бы то ни было, всеэто меня немного успокоило.
2. "Если бы насилие былоразрешено..."
— Вашпациент — тупаяскотина, я ему так и сказала на прошлой группе, именно этими словами,— Сара, молодойпсихиатр-стажер, сделала паузу и свирепо посмотрела на меня, ожидаякритики.
Очевидно, произошло нечто необычное. Некаждый день ко мне в кабинет является практикантка и сообщает без тени смущения— в самом деле, онавыглядела гордой и вызывающей, — что оскорбила одного из моих пациентов. Тем более пациента спрогрессирующимраком.
— Сара, немогли бы Вы сесть и рассказать мне об этом У меня есть несколько минут доприхода следующего пациента. Стараясь сохранять самообладание, Сараначала:
— Карлос— самый низкий игрязный человек, какого я когда-либо встречала!
— Но Выведь знаете, что моим любимцем он тоже не является. Я предупреждал Вас об этом,когда направлял его к Вам. — Я занимался индивидуальным лечением Карлоса около шести месяцев инесколько недель назад направил его к Саре в ее терапевтическую группу.— Но продолжайте.Простите, что перебил.
— Ну,понимаете, он совершенно невыносим — обнюхивает женщин, как будто онкобель, а они —течные суки, и игнорирует все остальное, что происходит в группе. Вчера вечеромМарта, очень хрупкая молодая женщина в пограничном состоянии, которая почти всевремя молчит, начала рассказывать о том, как ее в прошлом году изнасиловали. Яне думаю, что она раньше делилась этим с кем-либо, во всяком случае— не с группой. Онабыла так испугана, так горько рыдала, так страдала, рассказывая об этом,— все это былоневероятно тяжело. Все старались помочь ей говорить, и уж не знаю, правильноили нет, но я решила, что Марте поможет, если я расскажу, что меня тоже изнасиловалитри года назад...
— Я не зналэтого, Сара.
— И никтоне знал!
Сара остановилась и вытерла глаза. Я видел,что ей трудно говорить мне об этом, но не знал, что ранило ее больше всего:рассказ обизнасиловании или о том, как она опрометчиво открылась перед группой. (То, чтоя был ее инструктором по групповой терапии, должно было еще больше всеусложнять.) Или ее больше всего мучило то, что она только собиралась мнерассказать Я решил сохранять нейтральность.
— Апотом
— Ну, апотом в игру вступил Ваш Карлос.
"Мой Карлос Чтоза нелепость!" —подумал я. Как будто он мой ребенок и я несу за него ответственность. (Однакоэто правда, что я уговорил Сару включить его в группу: она была против того,чтобы принимать ракового больного. Но правда также и то, что ее группауменьшилась до пяти человек, и ей нужны были новые пациенты.) Я никогда невидел Сару столь непоследовательной и столь вызывающей. Я боялся, что потом ейбудет неловко, и не хотел усугублять этого своей критикой.
— Что онсделал
— Онзадавал Марте много фактических вопросов — когда, где, кто, что. Вначалеэто помогло ей говорить, но когда я начала рассказывать о том, что произошло сомной, он забыл о Марте и переключился на меня. Затем он начал расспрашивать нас обеих о болееинтимных подробностях. Разорвал ли насильник нашу одежду Эякулировал ли он в нас Былли момент, когда это начало нам нравиться Все это произошло так незаметно, чтогруппа не сразу сообразила, к чему он клонит. Ему было наплевать и на Марту, ина меня, он просто получал сексуальное удовольствие. Я знаю, что должнаиспытывать к нему больше сочувствия — но он просто свинья!
— Чем всеэто кончилось
— Ну,группа, наконец, опомнилась и дала отпор его хамству, но он нисколько нераскаялся. Фактически он стал еще агрессивнее и обвинил Марту и меня (ивообще всех жертв насилия), что мы придаем этому слишком большое значение."Подумаешь, экая важность!" — заявил он и добавил, что лично он ничего не имеет против того,чтобы какая-нибудь симпатичная женщина его изнасиловала. Его прощальным выпадом вадрес группы были слова о том, что он согласен быть изнасилованным любой изприсутствующих женщин. Вот тогда я и сказала: "Если ты так считаешь— ты грязныйублюдок!"
— Я думал,Ваша терапевтическая интервенция состояла в том, чтобы назвать его тупойскотиной. — Этоснизило напряжение Сары, и мы оба улыбнулись.
— И этотоже! Я в самом деле потеряла самообладание. Я подыскивал слова ободрения иподдержки, но они получились более назидательными, чем мнехотелось.
— Помните,Сара, часто экстремальные ситуации, подобные этой, становятся важнымиповоротными точками, если они тщательно проработаны. Все происходящее — это материал длятерапевтическойработы. Давайте попробуем превратить это в поучительный опыт для него. Явстречаюсь с ним завтра и постараюсь поработать над этим. Но я хочу, чтобы Вытоже о себе позаботились. Если Вы хотите с кем-то поговорить — я к Вашим услугам сегоднявечером или в любое время на этой неделе.
Сара поблагодарила меня и сказала, что ейнужно об этом подумать. После ее ухода я подумал, что даже если она решитпоговорить о своихпроблемах с кем-то другим, я все-таки попытаюсь встретиться с ней позже, когдаона успокоится, чтобы посмотреть, нельзя ли извлечь из всего этого какой-нибудьпоучительный опыт и для нее. Ей пришлось пройти через ужасное испытание, и я сочувствовал ей, но мне казалось,что с ее стороны было ошибкой пытаться заодно с другими получить поддержкугруппы и для себя. Я полагал, что ей следовало бы сначала проработать этупроблему в своей индивидуальной терапии, а потом — если бы она все-таки захотелаподелиться этим с группой (это еще вопрос!) — было бы лучше, если бы онаобратила это обсуждение на пользу всех заинтересованных сторон.
Затем вошла моя следующая пациентка, и япереключил вниманиена нее. Но я не мог перестать думать о Карлосе и спрашивал себя, как мне следует вестисебя с ним на следующем сеансе. Не было ничего необычного в том, что оннепроизвольно занимал мои мысли. Он был необычным пациентом, и с самого началамоей работы с ним —это было несколько месяцев назад — я думал о нем гораздо больше тех двух часов в неделю, которые мыпроводили вместе.
"Карлос — это кошка, у которой девятьжизней, но сейчас, похоже, его девятая жизнь заканчивается". Это были первые слова,сказанные мне онкологом, направившим его на психиатрическое лечение. Онобъяснил, что у Карлоса редкая, медленно развивающаяся лимфома, которая создаетпроблемы не столько из-за своей злокачественности, сколько просто из-за своейвеличины. В течениедевяти лет опухоль хорошо реагировала на лечение, но теперь поразила легкие иподбирается к сердцу. Его доктора исчерпали свои возможности: они давали емумаксимальные дозы облучения и перепробовали весь набор химиотерапевтическихпрепаратов. Они спрашивали у меня, насколько откровенными они могут быть сКарлосом. Казалось, он их не слушал. Они не знали, готов ли он быть искренним ссамим собой. Чувствовалось, что он становится все более подавленным и, кажется,ему не к кому обратиться за поддержкой.
Карлос действительно был одинок. Не считаясемнадцатилетних сына и дочери — дизиготных близнецов, живущих с его бывшей женой в Южной Америке,Карлос в свои тридцать девять лет оказался фактически один-одинешенек вмире. Единственный ребенок в семье, он вырос в Аргентине. Его мать умерла во времяродов, а двадцать летназад его отец скончался от того же типа лимфомы, которая теперь убивалаКарлоса. У него никогда не было друзей. "Кому они нужны — однажды сказал он мне.— Я ни разу невстречал ни одного, кто не был бы готов зарезать тебя за доллар, работу или за бабу". Он былженат очень недолго и не имел других серьезных отношений с женщинами. "Надобыть идиотом, чтобы спать с одной женщиной больше одного раза!" Цель его жизни,сказал он без тени смущения, — в том, чтобы перепробовать как можно больше разныхженщин.
Нет, при нашей первой встрече Карлос вызвалво мне не слишкоммного симпатии — каксвоим характером, так и своим внешним видом. Он был изможденным, тощим (со вздувшимися,хорошо видимымилимфатическими узлами под локтями, на шее и за ушами) и абсолютно лысым врезультате химиотерапии. Его преувеличенные косметические усилия — широкополая шляпа,подкрашенные брови ишарф, чтобы скрыть опухоль на шее, — только привлекали лишнее внимание кего внешности.
Разумеется, он был подавлен — имея на то достаточнооснований— и с горечью говорило своем десятилетнем испытании раком. Лимфома, говорил он, постепенно убивает его. Она ужеубила большую частьего личности — егоэнергию, силу и свободу (он был вынужден жить рядом со Стэнфордским госпиталем,в постоянном разрывесо своей культурой).
Самое главное, что она убила его социальнуюжизнь, под которойКарлос понимал прежде всего жизнь сексуальную: когда он проходил химиотерапию, он былимпотентом; когда курс химиотерапии заканчивался и в нем снова начинали бродить сексуальные соки,Карлос не мог встречаться с женщинами, потому что был лысым. Даже когда черезнесколько недель после химиотерапии волосы отрастали, ему опять не везло: ниодна проститутка не решалась переспать с ним, думая, что его увеличенныелимфатические узлы— признак СПИДа. Егосексуальная жизнь сводилась теперь к мастурбации во время просмотра взятыхнапрокат порнографических видеозаписей.
Да, это правда, — согласился он, когда я осторожнозавел разговор о егоодиночестве, — но этосоздает проблемы только в те периоды, когда он слишком слаб, чтобы заботиться осебе. Сама мысль о том, что можно находить удовольствие в близких (несексуальных)отношениях, казалось, была ему совершенно чуждой. Единственным исключением былиего дети, и когда Карлос говорил о них, в его словах прорывалось подлинное чувство — чувство, которое было мнезнакомо и понятно. Меня тронуло, когда я увидел, как сотрясалось от рыданийего хилое тело, когда он говорил о своем страхе, что и они в конце концовпокинут его: что их матери удастся, наконец, настроить их против него, или их отпугнетего болезнь, или они отвернутся от него.
— Чем ямогу помочь Вам, Карлос
Pages: | 1 | ... | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | ... | 43 |