Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 |

Ощущения, таким образом, не часть моего сознания, моего Я, как думают идеалисты, а они там, где они являются, т. е. вне меня. Иначе говоря: не ощущения во мне, а я в ощущениях. В этом и заключается главная сюжетная линия всей его концепции, поскольку ощущения вне меня - это уже не есть лощущение в традиционном субъективистском понимании. И в зависимости от комбинации этот лэлемент выступает или как психическое, или как физическое. Для незабвенного и так тепло вспоминаемого Лениным епископа Беркли, как, впрочем, и для любого представителя субъективного идеализма, цвет предмета является частью моего сознания, это находящееся во мне представление. Для Маха цвет объекта есть тот самый чувственный объект в себе. Для идеалиста, с приоритетом имманентно-субъектной респектабельности, волевой акт Я обладает способностью выключать объект из поля лего существования, поскольку сам объект имманентен сознанию. Беркли же, в конечном итоге, объективирует вещь в мысли Бога, избегая тем самым логических консеквентов, результирующих солипсизм, дабы не безумствовать. Для Маха объект существует в том виде, в каком я его воспринимаю. И, заметим, если бы не возникало определенных трудностей в объяснении индивидуальных различий в восприятии объектов или их искажений (преломление материальных тел в различных физических средах и т. д.), то подобная точка зрения имела бы, с определенными оговорками, достаточное обоснование и притязательность на логико-конструктивную модель, объемлющую феномены идеального (психического) и материального (физиологического) как в их разновидности, так и в единстве. Но в данном случае здесь это не суть важно, т. к.

одно дело, когда речь идет о явной недостаточности эмпириокритической концепции с её акцентуацией на эвристические возможности в данном направлении исследований, и совсем другое - грубое отождествление её с берклианством и идеализмом.

Из всего вышеприведенного хорошо видна только потрясающая способность Ленина к обращению всех и вся (т. е. всех тех, кто позволил себе гносеологическую пошлость отклониться от заданного диалектическим материализмом верного курса в познании природы и общества) в классово окрашенный идеализм.

На этих, имеющих для него принципиальное значение доводах, и базируется его философская рефлексия, приравнивающая исследовательские программы Маха и Авенариуса к идеалистическому тезису о том, что мир есть мое представление с соответствующими солипсистскими выводами. Как считает Базаров8, махизм скорее возвращается к наивно-реалистической точке зрения, отбрасывая тем самым порожденное дуализмом и рефлектирующее идеализмом само понятие лощущение, заменяя его термином лэлемент. Для Ленина это только терминологическая замена. Он даже не желает понимать, что здесь речь идет, прежде всего, об устранении старинного дуализма вещи и лощущения. Элемент Маха и Авенариуса есть некая нераздельная целостность, синкреция вещи и ощущения, которая распадается в зависимости от комбинаторных сочетаний. Цвет - это ощущение в психической комбинации (т. е. зависимое от моей глазной сетчатки).

Вещь - в физической комбинации (зависимое от солнечного освещения). Что здесь общего между Беркли и Махом, справедливо вопрошают русские эмпириокритики Решительно ничего! Так, цвет всегда бывает физическим, и лишь при исполнении известных условий оказывается и психическим. Эти условия - констатация живого организма с нервной системой. Отношение между мозгом и ощущением есть отношение между условием и обусловливаемым, это связь соответствия, эпифеноменальная связь. У того же Юшкевича образом эпифеноменальной связи может служить отношение между написанной (артикулируемой) фразой и её смыслом. Этот смысл не детерминирован письменными знаками. Но в то же время он является, как сказал бы Авенариус, зависимым рядом по отношению к буквам как ряду независимому. Без букв (или аналогичных чувственных знаков) смысл не может существовать, между тем как могут существовать комбинации букв или знаков, не имеющие никакого смысла (подобно тому, как бывают физические процессы, не имеющие своего психического эпифеномена).

Между тем, как всякое психическое непременно имеет соответствующий ему физический член.

В такой интерпретации эпифеномен - это явление особое, не имеющее отношения только к физике. Для Ленина все это остается неведомым, этакой арабской вязью, ретуширующей ясный материалистический взгляд человека, верящего в то, что идеальный образ есть точная копия внешнего и независимого от него мира. На протяжении многих страниц своего философского фолианта он рыскает, как лазутчик в стане врага, среди выписок из Авенариуса, Маха, Петцольда, Пирсона, Базарова и др. Все учение Авенариуса о зависимом и независимом ряде, т. е. его фундаментальная идея, на которой была построена Критика чистого опыта, была низведена до уровня глумливой насмешки только потому, что для выражения логической зависимости (а именно об этом идет прежде всего речь) Авенариус не употребляет терминов, показывающих зависимости причинноследственного и пространственного характера. Для Авенариуса зависимость между мозгом и мыслью не есть функция физиологического, психофизического или психического тела, а функция, рассматриваемая прежде всего в математическом смысле. То, что функция А зависит от функции В означает лишь, что по первым мы можем точно судить о вторых и наоборот9. Авенариус луходит от метафизического, в его понимании, параллелизма физического и психического, принимает только и единственно логический (функциональный) параллелизм. А то, что навязывает В. Ильин Авенариусу, совершенно несопоставимо ни с идеей Авенариуса, ни в целом с эмпириокритицизмом. И человек, так радикально не узревший сути учения того, кого он называет кривлякой и клоуном, берет на себя право обвинять последнего в обмане и надувательстве своих читателей.

Один из самых тогда обсуждаемых вопросов, о котором не писал и не говорил только ленивый, был вопрос о вещи в себе. Со слов Богданова, Базарова, Юшкевича, как ни путается в этом вопросе Плеханов, в сравнении с жалким лепетом В. Ильина, он вырисовывается как настоящий Монблан философского глубокомыслия. Прежде всего вещь в себе, сколько бы он (Плеханов) ни артикулировал её независимость от сознания, в сущности своей ничем не отличается от явления. Неуловимую и непознаваемую кантовскую вещь - ноумен - он отметает с ходу. Весь мир принципиально познаваем. Этот рост познания и есть пресловутое превращение вещи в себе в вещь для нас. Кстати, и махисты заявляют об этом, с той лишь разницей, что вообще избегают употребления вещи в себе. Но куда там, здесь уже В. Ильин слушать никого не хочет, мол, для махистов существуют только ощущения, все они солипсисты и делу конец! Насколько вообще несерьезны для материализма с научной точки зрения подобные луничижительные ремарки, основанные лишь на вдохновенном порыве разоблачительства, становится ясно, когда речь заходит о познании. Прежде всего, речь идет об отражении, чувственном ли, интеллектуально-творческом, не суть важно, т. к. копирование мира человеком связано не с формами познания как таковыми, а с познанием вообще. Что представляет собой цвет объекта Неужели вторичные качества вещей, о которых исписано немало страниц философских трактатов, есть копии, или снимки с объективной реальности Но из классической физики мы знаем о частоте и длине волн, явлений интерференции, дифракции и т. д. Правомерно ли в данном случае употреблять термин копия, снимок Ленин не принимает плехановского иероглифизма, а тем более символизма уже потому, что сам термин символ содержательно условен10. А это означает, что между ощущениями и внешним миром тотчас возникает фантом субъективизма и произвола, нарушающий причинно-следственные закономерности природы. Однако, как считают русские эмпириокритики, условность еще не означает, что она является обязательным признаком символической, соответственно и эпифеноменальной связи. Отношение (связь) между физическим телом - мозгом - и ощущением вполне эпифеноменально, но в нем нет ничего условного и произвольного. Строго говоря, копия, снимок не апплицируются на сферу идеального (нематериального). Но Ленин не обращает на это внимания, он попросту объективирует сам факт такой связи, фиксирующей объект в сознании в качестве его копии. Для Маха нет ни зеленого стола, ни его зеленой копии. Для него существует только один нераздельный стол. У В. Ильина же теория копий целиком зиждется на воззрениях древних греков (эйдосы). По своей сути, данная наивнореалистическая ретроспекция и легла в основу ленинского подхода, который преломляется через теорию отражения, впоследствии ставшую фундаментом гносеологических реляций марксистско-ленинской философии, от которой заикалась не только она сама, но и вся психология советского периода.

Что особенно интересно, так это то, что все эти вульгарно преобразованные В. Ильиным философские штудии были почерпнуты им из работ представителей школы Плеханова - Ортодокс. Как, впрочем, и многое другое, благополучно изъятое из работ Богданова, Базарова, Юшкевича, Чернова и др. (речь идет о радикальном перевороте во взглядах на материю, массу, инерцию и т. д.).

Под видом углубленного анализа классических работ Э. Маха и Р. Авенариуса, а на самом деле лишь поверхностных выписок из вышеперечисленных сочинений он направляет острие своей атаки против них же, используя свои тиражированные приемчики в изобличении их как буржуазных реакционеров. Оправдание этому у него весьма своеобразное. Wer den feind will verstehen, mub im feindes lande gehen: кто желает знать врага, тот должен побывать в его стане11.

Вот один из образчиков его философско-конституирующих и позитивных на все времена гносеологических выводов: единственное свойство материи Е есть свойство быть объективной реальностью, т. е. существовать вне нашего сознания. Природа бесконечно существуетЕ Словом, под видом сути материализма преподносятся схоластические, по своему логико-гносеологическому охвату, утверждения, которые никоим образом не вписываются в систему естественно-научных аспектаций человеческой деятельности. Что это - попытка воплотить гегелевскую философскую систему как последовательно развернутый идеализм, аннулирующий материю; как самотождественный факт субъектной констатации в его абсолютной преформации духа И дальше: Мир есть движение этой объективной реальностиЕ Воистину, одна нелепица следует за другой, т. к. великая хитрость ленинского умозаключения, по всей видимости, и состоит в том, чтобы объединить два совершенно противостоящих друг другу предложения, где первое - это то, что лежит за пределами сознания, обладающее пресловутой плехановской достаточностью быть, а второе - движущаяся физическая материя. Но, опять-таки, поскольку последняя простирается гораздо далее вышеуказанных определений В. Ильина, то и остается постольку пенять на отражение. Словом, действительность гипостазируется в своей действительности. А что делать - сетует Плеханов со своей группой единомышленников, - подобная тавтология закономерна, поскольку такова природа всякого всеобщего понятия. Таким образом, вся сфокусированная мысль В. Ильина вращается между объективным (материя - объективная реальность, независимая от сознания) и субъективным, которое отображает (копии, снимки) постулированное первое. Движению же представлений и восприятий соответствует, согласно теории копий, объективное движение в себе (называемое В. Ильиным движением вне меня). Иначе говоря, движение переходит в категорию объективной реальности, а соответственно потребовалось и физическое определение материи. Вот так, дорогой читатель, ни больше, ни меньше! В этом смысле, здесь показателен один исторический эпизод, приведенный Юшкевичем в своей работе, с волосом католической святой, который ежегодно в праздник показывали в одном французском монастыре. Священный волос имел одну характерную особенность: он виден был только избранным, праведникам. Но тех было столь мало, что даже сам монах, вынимавший его из ларца, ни разу не удостоился божьей милости узреть сие. Так вот, не похож ли этот волос скорее на кантовскую вещь в себе, нежели на плехановский или ильинский материализм - вопрошает Юшкевич. Да, по всей видимости, столь же не отличались праведностью русские махисты. Далеко им было до партийных иерархов от марксистской философии, которые еще с присных времен чувствовали и истинно знали то, на что другие как-то не сподобились! Поскольку в одной статье, ограниченной рамками литературного приличия, невозможно рассмотреть весь арсенал приведенных В. Ильиным аргументов, засим просим извинения у читателей, как, впрочем, и за ироничный характер замечаний с нашей стороны, поскольку последние не всегда отличаются философской толерантностью. Хотя пусть и слабое оправдание этому обнаруживается уже в самом ленинском стиле дискуссии, который изначально фонирует негативной экспрессией, задавая не всегда содержательную тональность в ключевых её аспектах. А в заключение добавим лишь то, что было выше уже сказано. Научное и историко-философское значение этой книги малоценно, если не сказать больше.

Имея в своем образовательно-философском багаже лишь самую незначительную толику от того, что требуется в дискуссии с маститыми на тот период специалистами - философами в разных областях знаний, Ленин безнадежно уступает им.

Вместе с тем, надо отметить, что сегодня мало найдется людей среди тех профессиональных критиков марксизма, кто игнорировал бы В. И. Ленина как личность эпохальную, исторически значимую. И без всяких оговорок можно сказать, что его вклад в сокровищницу политической истории уникален. Обладая великолепной общей эрудицией, огромным талантом и опытом политической борьбы, гениальной способностью исторического видения, тем не менее, он, по нашему мнению, остается на задворках научной онтологии, теории познания и философской этики.

Pages:     | 1 |   ...   | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 |    Книги по разным темам