Б. С. Орлов проблематика осмысления прошлого

Вид материала

Документы

Содержание Встреча ученых-германистов на Урале Д.А. Миронова М.Я. Гефтера Я.С. Драбкина В.А. Артемов С.М. Ткачев Л.Н. Корнева В.А. Буханов Л.И. Гинцберг Н.Я. Баранов Ю.А. Борко

Подобный материал:

• 26 марта 30 марта 2012 года, 94.38kb.
• Г. М. Орлов, В. Г. Шуметов модель электоральных предпочтений: методология построения, 329.46kb.
• Ю. М. Орлов Орлов Ю. М. Восхождение к индивидуальности: Кн для учителя. М.: Просвещение,, 4813.73kb.
• А. Б. Орлов Орлов Александр Борисович профессор факультета психологии гу-вшэ, директор, 247.43kb.
• Прошлого, 4188.44kb.
• Борис Орлов Алексей Махров Вставай, Россия! Десант из будущего Господа из завтра., 3250.79kb.
• С. С. Хоружий внеземные цивилизации и религиозное сознание: к постановке темы, 225.05kb.
• Проблематика учета налогов при оценке рыночной стоимости недвижимости в рамках доходного, 176.88kb.
• Животные прошлого, 92.36kb.
• Николай Иванович Орлов, а "Мастером Отдыха" признан токарь ОАО "Аксион-Холдинг" Леонид, 24.46kb.

Встреча ученых-германистов на Урале

Среди встреч российских ученых, посвященных осмыслению совсем еще недавнего прошлого, в начале 90-х годов заметно выделялась встреча на Урале, а также в её столице с возвращенным прежним названием Екатеринбург. Саму встречу скромно назвали научным семинаром, на который приехали из разных городов России известные ученые-германисты. Примечательной была и тема семинара – «Демократия и тоталитаризм: европейский опыт ХХ века». И хотя материалы семинара были опубликованы в виде тезисов в брошюре, изданной ротапринтным способом тиражом всего в 100 экземпляров, эта брошюра представляет интерес, поскольку отражает точку зрения ученых на прошлое в обстановке, когда в политической жизни еще ничего не устоялось (семинар прошел 28-29 января 1993 г.). Еще продолжалась жаркая схватка между сторонниками прошлого и будущего в стенах Верховного Совета РСФСР, а затем просто РФ. Еще не произошли драматические события в августе 1993 г., которые одни назовут «расстрелом Белого Дома», а другие – вынужденной мерой по спасению только встававшей на ноги демократии. Еще не была принята конституция демократической России, в которой были заложены принципы новой государственности, в корне отличающихся от политического режима советских времен.

Вот в такой обстановке и проходил научный семинар, и то, что он состоялся в городе, в котором одно время возглавлял Обком КПСС Б.Н. Ельцин, и который затем перебрался в Москву, со временем взвалив на себя тяжелую ношу в роли президента по строительству новой России, также могло косвенно влиять на атмосферу дискуссий на семинаре, на выборе тем для обсуждения.

Тезисы уральского ученого Д.А. Миронова «Теории тоталитаризма в современной политической науке Запада» свидетельствовали о том, что политическая мысль Запада еще в советские времена стала объектом исследования ученых в нашей стране.

Д.А. Миронов обращает внимание на первые труды, посвященные теории тоталитаризма, которые появились в конце 50-х гг. В этой связи он называет работы Х. Арендт, которая исследует германский национал-социализм, а также К. Фридриха и З. Бжезинского, впервые попытавшихся сравнить фашистские и вновь рождающиеся коммунистические государства. Как полагает Д.А. Миронов, «позиция К. Фридриха и З. Бжезинского содержала в себе ряд уязвимых мест. На некоторые из них обратил, в частности, внимание профессор Гейдельбергского университета К. фон Бойме. Он подчеркнул, что внешняя схожесть государственных систем, в которых господствуют фашисты и коммунисты, носит зачастую формальный характер и мешает разглядеть, сущностные различия между ними, скрытые, как правило, более глубоко» (Миронов, с. 126).

В последующие годы, указывает Д.А. Миронов, понятие «тоталитаризм» считали необходимым сохранить в своих работах К. Фридрих, З. Бжезинский и германский политолог Р. Лёвенталь, хотя они и признали, что время опровергло их первоначальный тезис о неспособности тоталитарного государства видоизменяться. Американский политолог С. Хантингтон уже в конце 60-х гг. пришел к выводу, что авторитарная однопартийная система вступила в полосу кризиса, сравнимого с кризисом демократии в 30-е гг.

Вывод Д.А. Миронова: «В новой политической ситуации, сложившейся в мире, теория тоталитаризма получит свое дальнейшее развитие и в ней появятся новые аспекты, которые вберут в себя все реалии современности» (Миронов, с. 128).

Сборник открывается тезисами М.Я. Гефтера, которые он назвал «Агония тоталитаризма». Известный своими глубокими и неординарными историко-философскими суждениями по разным вопросам общечеловеческого бытия, М.Я. Гефтер и в этих тезисах так определил свою позицию: «В случае с тоталитаризмом коренная трудность (или, по крайней мере, одна из главных трудностей) состоит в том, что само понятие это имеет в виду не какую-то конкретную реальность, а специфически общие черты разных исторических «тел», у каждого из которых своя родословная, несовпадающий по времени, да и по сути, генезис. Речь идет о всемирном выбросе нацистской Германии и сталинской России. Какой из этих выбросов раньше и какой хуже (а, стало быть, какой лучше) – вопрос, от которого трудно уйти, даже если сам вопрос ложный, и было бы ближе к правде говорить о сообщающихся сосудах, о конвергенции, причиненной войной, с разорванными во времени концами» (Гефтер, с. 7).

В какой-то степени такой вывод перекликается с суждениями немецкого историка Эрнста Нольте, книга которого «Гражданская война в Европе», вызвала столько споров в Германии и за её пределами. Но этой темы мы коснемся в последующих разделах.

Позиция Я.С. Драбкина, известного прежде всего своими исследованиями периода Веймарской республики и публикациями трудов Розы Люксембург, была сформулирована в сборнике лаконично: «Доктрина тоталитаризма: гитлеризм, сталинизм». Он напомнил, что в советские времена «в марксисткой литературе сама идея тоталитаризма отвергалась как ненаучная, а любая попытка сопоставления режимов Гитлера и Сталина объявлялась злостной клеветой. Более того, работы о Гитлере и фашизме цензурой усекались или вовсе попадали под нож. Достаточно вспомнить о трудной судьбе книги Д.Е. Мельникова и В.Б. Черной «Преступник № 1» (О Гитлере. – Б.О.), о критике работ Л.И. Гинцберга. Одного опасения «аллюзий» было достаточно для вымарывания страниц. Наша широкая общественность и не ведала о параллелях, лишь отрывочно узнавая о ГУЛАГе» (Драбкин, с. 87).

Я.С. Драбкин обратил внимание на то, что в принципиальной оценке преступного характера национал-социализма, гитлеризма, главные подходы, а иногда и точки зрения российских и германских историков ныне ближе друг к другу, чем когда-либо прежде. Это ясно проявилось на недавних совместных коллоквиумах в Москве (март, 1991), в Волгограде (октябрь, 1991), в Екатеринбурге (июнь, 1992), в Берлине (ноябрь, 1992) – «Наши историки, – подчеркнул Я.С. Драбкин, – отказались от прежних догматических формул времен Коминтерна, в том числе и от слишком общей характеристики фашизма» (Драбкин, с. 87).

В конце своих тезисов Я.С. Драбкин высказал пожелание, которое сохраняет свою актуальность и по сей день: «Сравнительно-исторический, компаративный метод представляет собой весьма значительную эвристическую ценность. Однако он эффективен лишь тогда, когда действительно научен, учитывает при сравнении не чисто внешние, поверхностные признаки, а проникает в сущность явлений и процессов, когда он анализирует не только общее, но и различное. Сказанное в полной мере относится и к доктрине тоталитаризма» (Драбкин, с. 88).

Тему, которую кратко обозначил Я.С. Драбкин, развила в своих тезисах «Коминтерн и фашизм: к новому осмыслению проблемы» сотрудница Института всеобщей истории РАН М.Б. Корчагина. Анализируя решения VII Конгресса Коминтерна, который, по её словам, «предпринял важный теоретический и политический прорыв», она обратила внимание на то, что сделано это было слишком поздно. Трудный путь к конгрессу и трагический поворот событий после него в значительной степени объясняется тем, что международное коммунистическое движение стало заложником геополитических интересов сталинского режима… Миф о поддержке СССР как первой страны победившего социализма был частью политической самоидентификации коммунистов и оставался таковым, когда время требовало самостоятельных решений и критического дистанцирования от преступлений Сталина, ничего не имевшего общего с гуманистическим пафосом социализма» (Корчагина, с. 56).

Глава школы воронежских германистов В.А. Артемов остановился на позиции в данном вопросе Коммунистической партии Германии. Он отметил, что руководители партии Брандлер и Тальгеймер постепенно подчеркивали различия между буржуазной демократией и фашизмом, не затушёвывая их подобно КПГ и ВКП(б). Вместе с тем «они предпринимали попытки совместить явно несочитаемое: борьбу коммунистов за устранение буржуазно-демократической республики и замену её советской республикой, с одной стороны, и стремление противодействовать всем попыткам свернуть эту республику в пользу монархии или фашизма, с другой» (Артемов,1993, с. 52).

Виднейший представитель школы германистов в Иваново, известный своими исследованиями социально-психологической атмосферы Веймарской республики И.Я. Биск затронул отношение германских социал-демократов к происходившему в Веймарской республике отраженное в их мемуарах, вышедших в виде книг в ФРГ до 60-х гг. Один из его выводов: «СДПГ была партией демократии, и никакие диктатуры не были для неё приемлемы: говоря современным языком, обе возможные диктатуры (национал-социалистов и коммунистов. – Б.О.) были для СДПГ лишь разновидностью тоталитаризма» (Биск, с. 43).

Сотрудник Челябинского пединститута С.М. Ткачев остановился на теме «Германский либерализм и тоталитаризм (1919-1933)». Рассматривая деятельность ведущей либеральной организации Веймарской республики – Германской демократической партии (ГДП), он отметил, что уже в учредительном воззвании ГДП (16 ноября 1918 г.) резко осуждался большевистский террор и любая форма диктатуры. При этом «германский либерализм находился в оппозиции и к правому тоталитаризму. На всем протяжении недолгого периода своего существования ГДП решительно осуждала нацистский террор и антисемитизм. Она одной из первых заметила сходство коммунистической и фашистской тоталитарных систем. Либералы неоднократно повторяли, что эти два явления идентичны». Вместе с тем «существование в рядах либерализма разнородных группировок дает основание для большого разброса в оценках деятельности германских либералов» (Ткачев, с. 44).

Аспекты сложных взаимосвязей между социал-демократией и коммунистическим движением, с одной стороны, и демократией и тоталитаризмом в первой половине ХХ в., с другой, рассмотрел в своих тезисах уральский ученый А.Г. Чавтаев.

Его исходная позиция: европейский тоталитаризм 30-40-х гг. развивался в двух разновидностях: «национальной» (фашистское движение и режим) и «интернациональной» (коммунистическое движение и большевистский режим в СССР). Сущностное единство их состояло в стремлении радикально перестроить все структуры общества на принципах абсолютного моноцентризма, предельно жесткой иерархичности и создания «нового человека». С этой точки зрения и коммунизм, и фашизм были «революционны»: кроме того, обе разновидности на этапах борьбы за власть и её упрочение активно использовали популизм, сумели «овладеть массами» (Чавтаев, с. 90).

Но как это соотносилось с демократией? Точка зрения А.Г. Чавтаева: «В социальной и политической жизни Европы 20-30-х гг. враждебность коммунизма и фашизма была, скорее, показной. Проявлялась она не в подлинной борьбе друг с другом (хотя пропагандистски она всегда подчеркивалась, да и уличные стычки были нередки), а в стремлении увлечь массы своими «ценностями». В подрыве же и развале западной демократии коммунизм и фашизм были, по сути, союзниками. В этом одна из важнейших причин быстрого отступления демократии в первой половине 30-х годов».

Вместе с тем, полагает А.Г. Чавтаев, «гитлеровский нацизм и сталинский социализм, будучи однотипными в своей сущности, оказались настолько враждебны идеологически и особенно геополитически, что их союз продолжался только полтора года» (после пакта Гитлера-Сталина 1939 г. – Б.О.). Вместо этого «возник хотя и «противоестественный», но, тем не менее, вполне реальный союз англо-саксонских демократий и сталинского режима, который стал не просто основным, но всеподавляющим средством спасения европейской демократии» (Чавтаев, с. 91).

На семинаре рассматривались различные аспекты функционирования нацистского режима. Исследовательница из Кемерово Л.Н. Корнева уделила внимание работам историков ФРГ, в которых затрагиваются взаимоотношения крупного капитала с нацистским режимом в 1933-1934 гг., то есть в период его становления. Один из её выводов: «В целом, в западногерманской историографии принято считать, что в 1933-1934 гг. нацистский режим сформировался не полностью, и потому существовала «известная автономия промышленников и банкиров по отношению к НСДАП» (Корнева, 1993, с. 56).

Более того, такие известные историки как Д. Петцина, К.-Д. Брахер, В. Зауэр и Г. Шульц считают, что, несмотря на узурпацию власти нацистами, крупный капитал сохранил свои господствующие позиции в экономике Германии. А в монографии «Захват власти фашистами» делается вывод даже об усилении влияния монополий в первые годы существования гитлеровского режима.

«Что касается ответственности монополий за политику нацистского государства, то историк В. Хофер, например, утверждает, что предприниматели являются одновременно и творцами, и жертвами тоталитарного режима», заключает Л.Н. Корнева.

Весьма любопытную тему вынес на рассмотрение участников семинара один из его инициаторов и ответственный за выпуск брошюры В.А. Буханов – представитель Уральского университета. Среди документов, сохранившихся после разгрома гитлеровской Германии, В.А. Буханов обратил внимание на памятную записку гауляйтера Везер-Эмса К. Ревера под названием «Преимущества и недостатки фюрерства». Она кратко изложена в книге К. Петцольда и М. Вайссбеккера «Свастика и мертвая голова. Партия преступления», изданная в ГДР в 1981 г.

Этот документ появился во времена, когда нацистская элита после явных поражений в ходе Второй мировой войны стала проявлять беспокойство относительно эффективности политического режима. В записке Ревера ставился вопрос о возможной замене не справляющегося со своими обязанностями фюрера. Одновременно предлагалась перестройка обюрократившегося партийного аппарата НСДАП.

В.А. Буханов анализирует и другой документ «Принципиальные пункты беседы с райхсляйтером Борманом о концентрации сил» (сентябрь, 1944), составленный сотрудниками ведомства Розенберга. В этой записке подвергалась критике деятельность партийной канцелярии (её возглавлял Борман). Ей вменялось в вину, что НСДАП, «умертвив все жизненные ростки, превратилась в бюрократическую структуру». Авторы записки просили Розенберга войти в контакт с ведущими деятелями партии и совместными усилиями приостановить процесс дальнейшей бюрократизации партии, вернуть её к выполнению её подлинной миссии – быть знаменем национал-социалистической «мировоззренческой революции» и восстановить нарушенную связь между фюрером, партией и народом.

Вывод В.А. Буханова – в попытках реформирования нацистской партии в конце Второй мировой войны «в конкурентной борьбе столкнулись те, кто, подмяв под себя остальных, заполучил канцелярию НСДАП («империя Бормана»), и те, кого оттеснили на второй план («империя Розенберга» (Буханов, с. 86).

Один из старейших германистов страны Л.И. Гинцберг рассматривал происходившее в Европе в широком историческом плане. В своих тезисах «Демократия и тоталитаризм: опыт ХХ в.», касаясь причин, повлиявших на становление тоталитарных режимов, он отметил, что одной из этих причин «была революционная волна, прокатившаяся по Европе на заключительном этапе Первой мировой войны, которая резко обострила имевшиеся в обществе противоречии. Эволюционный путь, которым Европа пошла с середины XIX в., был нарушен, и не только на периферии, в России, но и в центре – в Германии. Ноябрьская революция 1918-1919 гг. шла в фарватере событий 1917 г. в России, и учет влияния последних на другие страны важен для понимания общей диалектики демократии и тоталитаризма» (Гинцберг, с. 11).

Отсюда один из выводов Л.И. Гинцберга относительно перспектив в большевистской России: «Если в Германии демократия оказалась слабой, в России её практически не было, что и определило развитие страны после 1917 г. Сильнейшие элементы тоталитаризма появились уже в первые годы Советской власти, а во второй половине 20-х гг. они окончательно сложились в систему» (Гинцберг, с. 11).

В нескольких докладах на семинаре в Екатеринбурге обсуждались факторы, влиявшие на становление большевистского режима в России. Так, В.И. Бугров, представитель журнала «Уральский следопыт», совместно с ученым Д.В. Бугровым из Уральского университета в тезисах «К вопросу об утопичности тоталитарного сознания: специфика развития социокультурных утопий в России первой половины ХХ в.» подробно рассмотрели историю формирования утопической литературы, уходящей корнями в XVIII в. Их вывод: «Несмотря на перекрестную критику со стороны либеральных и христианских мыслителей, радикально революционная утопическая традиция прокладывала путь к умам россиян, подкрепляла философские и экономические труды революционных вождей художественной образностью, блестящими картинами коммунистического «далека». И далее: «Коммунистический идеал, представая перед читателем на страницах литературных утопий, пленял воображение, изумлял своей разумностью, научностью, осуществимостью. Поэтому можно утверждать, что радикалы-утописты своими речами и повестями готовили социалистический переворот 1917 г.» (В.И. Бугров, Д.В. Бугров, с. 17).

В 30-е гг. социокультурная утопия рассматривалась идеологами тоталитарного режима как нежелательное явление в литературе. Лишь в период «оттепели» появилась новая масштабная по охвату утопия – «Туманность Андромеды» И.А. Ефремова (1956), «оказавшаяся, по сути, последней утопией советского периода, поскольку тоталитарный режим, ставя гигантский утопический эксперимент, путал утопию и реальность, не допуская утопического свободомыслия» (В.И. Бугров, Д.В. Бугров, с. 19).

На особенностях сущности тоталитаризма в СССР остановился в своих тезисах сотрудник Уральского университета Н.Я. Баранов. Его исходная позиция: «Тоталитаризм принадлежит ХХ столетию, когда начавшаяся модернизация европейской периферии сопровождалась мощным кризисом либеральных и демократических ценностей. Одной из причин этого стало появление массы как социально-политической силы, ориентированной на усредненные, общие для всех стандарты и ценности. Технические средства века позволили не только навязывать эти стандарты, но и организовывать, контролировать массовое сознание, направлять его в заданное русло» (Баранов, с. 102).

При этом, полагает Н.Я. Баранов, «именно маргиналы составляли социальную базу тоталитаризма. Вырванные из традиционной социальной среды, слабо организованные и слабо интегрированные в новые отношения, в нормальных условиях они демонстрировали повышенный конформизм. Однако в ситуации кризиса маргиналы испытывали обостренную потребность в защите от враждебных внешних условий. Эту потребность они обращали на лидера и идею, максимально соответствующие их традиционным ценностям».

Однако, полагает Н.Я. Баранов, тоталитарный строй может существовать и отвечать потребностям общества лишь до тех пор, пока способен постоянно демонстрировать эффективность. Постепенное, но неизбежное разочарование народа ведет к образованию пропасти между властью и подавляющим большинством населения. «Стремление преодолеть её – один из источников эволюции тоталитаризма». Вывод Н.Я. Баранова: «Внутри самой тоталитарной системы формируются предпосылки к её эволюции. Однако конкретные механизмы и результаты эволюции тоталитаризма требуют глубокого изучения» (Баранов, с. 102).

В своих тезисах «К дискуссии о национальном, имперском и интернациональном в русском большевизме» один из инициаторов Уральского семинара В.И. Михайленко воспроизводит ряд суждений исследователей по данному вопросу.

В публикациях И. Шафаревича, М. Антонова, Ю. Бородая установление советского режима рассматривается как насильственное прерывание естественного хода российской истории в результате целенаправленной деятельности ими называемого «малого народа» на разрушение «национального сознания» и «индивидуального исторического опыта» русского народа и его государственности.

Автор книги «Третий Рим: национал-большевизм в Советском Союзе», вышедший в 1989 г. в Италии, М. Агурски придерживается мнения, что «имперская» национальная тенденция национал-большевизма продолжала традиции российской государственности».

По мнению историка А.С. Ахиезера, Ленину удалось свести вместе несоединимое, «создав новый гибрид идеала социализма, который соединил идеалы общинного и государственного социализма, патриархальности и научного прогресса».

Полагая, что в ходе новой дискуссии следует разобраться в сущности «национальной идеи», В.И. Михайленко приводит цитату А. Владиславлева: «Наиболее реалистичной в качестве общенациональной является сегодня идея возрождения России как великой державы» («Независимая газета», 25.09.92) и затем высказывает собственную точку зрения: «Как бы не загнать будущее России в новую историческую ловушку» (Михайленко, с. 128).

«Демократия и тоталитарные пути общественного развития в новейшее время» – эту тему рассмотрел в своих тезисах челябинский историк А.Б. Цфасман, как бы обобщив различные суждения, высказанные на семинаре о месте тоталитаризма в судьбах Европы. Его исходная позиция: «Новейшее время, необычайно убыстрив темпы общественного развития, породило многообразные пути общественного развития, среди которых отчетливо выделяются два типа – демократический и тоталитарный». В СССР сложилось общество тоталитарного социализма. В Германии и Италии были созданы тоталитарно-фашистские системы. Во время Второй мировой войны был уничтожен тоталитарный фашизм. Получившая широкое распространение антифашистская народная демократия в годы «холодной войны» либо распалась (в ряде стран Западной Европы), либо была превращена в разновидность тоталитарного социализма (в странах Восточной Европы и Азии).

Характеризуя таким образом политические режимы в Европе, А.Б. Цфасман далее констатирует: «В послевоенные десятилетия тоталитарный социализм, превратившись в мировую систему, не смог, однако, доказать свою жизненность. На рубеже 80-90-х гг. он рухнул. Таким образом, тоталитарные пути общественного развития проявили свою полную несостоятельность» (Цфасман, с. 104).

Каковы перспективы? Точка зрения А.Б. Цфасмана: «В странах Запада в послевоенный период происходили существенные модификации реформистских путей общественного развития. Диапазон буржуазного реформизма существенно расширился и дал включить в себя наряду с прежним либерально-демократическим вариантом христианскую демократию и консерватизм. Сближение этих двух типов реформизма, а нередко их тесное взаимодействие «обеспечило формирование и успешное функционирование современного западного демократического общества» (Цфасман, с. 105).

На семинар был приглашен сотрудник Московского Института Европы д.э.н. Ю.А. Борко, один из первых ученых в СССР, призвавший к внимательному изучению интеграционных процессов в Европе во времена, когда в официальной пропаганде руководствовались известным высказыванием Ленина о том, что Соединенные Штаты Европы «либо реакционны, либо невозможны».

В тезисах «Демократия и тоталитаризм: Европейский опыт ХХ в.» Ю.А. Борко дал свое понимание тоталитаризма: «Если формулировать в самом общем виде, то тоталитаризм является результатом стремительного и во многом хаотического развития индустриального (капиталистического) общества, неспособности общественных механизмов регуляции (саморазвития) адаптироваться к быстрым изменениям. Одним из таких механизмов была формировавшаяся система политической демократии, которая не выдерживала социальных напряжений. Тоталитаризм ликвидировал демократию, но прежде использовал и её слабости, и её потенциал» (Борко, с. 132).

Касаясь национальных предпосылок утверждения тоталитарных систем в Германии и России, Ю.А. Борко подчеркнул: «Должен быть отвергнут тезис о фатальной предрасположенности обеих стран и народов к тоталитаризму». Точно также, полагает Ю.А. Борко, возрождение тоталитаризма невозможно с большой долей вероятности и в Европе. Колоссальный социальный и политический опыт Западной Европы должен быть использован как в интересах её собственного благополучия, так и для усиления её стабилизирующего влияния в Восточной Европе, в пространстве бывшего Советского Союза и во всем мире.

Что касается вероятности возникновения новых тоталитарных систем за пределами Европы, то, по мнению Ю.А. Борко, «весьма велика опасность утверждения таких режимов на базе исламского фундаментализма и самого агрессивного национализма». В силу этих обстоятельств, завершает свои размышления Ю.А. Борко, «кажется несомненным, что в ближайшие десятилетия человечеству предстоят большие испытания» (Борко, с. 133).

* * *

Суждения участников научного семинара в Екатеринбурге 28-29 января 1993 г. (всего выступило 59 человек) дают представление о том, что после распада СССР, где научные представления держались в определенных идеологических рамках, а тематика тоталитаризма была фактически под запретом, ученые-германисты, спустя относительно короткий промежуток времени, имели достаточно объективные и глубокие представления о сущности тоталитаризма, о специфике его функционирования в Германии и в России. Что является примечательным, это касается не только «столичных ученых», у которых были более широкие возможности для изучения соответствующей литературы и для анализа, но и ученых во многих городах страны – от Иваново до Челябинска, от Воронежа до Кемерово.

С конца 80-х годов прошлого века российские ученые приступили к всестороннему осмыслению тоталитарного прошлого.

Этот процесс получил еще большее развитие в силу того, что ученые России и Германии начали совместно изучать тоталитарную тематику. Большую роль сыграли в этом германские просветительские фонды (1991 г.).