С. Б. Борисов Человек. Текст Культура Социогуманитарные исследования Издание второе, дополненное Шадринск 2007 ббк 71 + 83 + 82. 3(2) + 87 + 60. 5 + 88

Вид материала

Документы

Содержание Похороны животных как феномен детско-подростковой культуры

Подобный материал:

• К. С. Гаджиев введение в политическую науку издание второе, переработанное и дополненное, 7545.88kb.
• К. Г. Борисов Международное таможенное право Издание второе, дополненное Рекомендовано, 7905.27kb.
• Культура, 1654.22kb.
• Головин Е. Сентиментальное бешенство рок-н-ролла. (Второе издание, исправленное и дополненное), 1970.65kb.
• Учебник издание пятое, переработанное и дополненное проспект москва 2001 Том 3 удк, 11433.24kb.
• Учебник издание пятое, переработанное и дополненное проспект москва 2001 Том 3 удк, 11230.01kb.
• Практические рекомендации 3-е издание, переработанное и дополненное Домодедово 2007, 710.08kb.
• Зумный мир или как жить без лишних переживаний издание второе, дополненное Издательство, 7377.47kb.
• Учебное пособие (Издание второе, дополненное и переработанное) Казань 2005 удк 616., 1987.56kb.
• Методические рекомендации Издание второе, дополненное и переработанное Тверь 2008 удк, 458.58kb.

Похороны животных как феномен

детско-подростковой культуры

Об этом удивительном для меня обычае я узнал на семинарских занятиях по социологии. Когда я излагал «разделы» детских дворовых игр и развлечений, которые предлагалось описать студентам в рамках темы «Социология детства», я услышал реплику: «А мы голубей хоронили!». «Что?» – удивленно переспро­сил я. «А мы кошку хоронили», – тут же отозвался кто-то. Я, пожав плечами, согласился включить и эту «рубрику» в письменную работу по социологии детства.

В результате оказалось, что «похороны животных» – весьма распространенная форма «досуга» или «организации повседнев­ности» детей и подростков. Вскоре число описаний похорон собак, кошек и птиц превысило всякие разумные пределы. В настоящей работе я приведу несколько наиболее ярких описаний:

«Хоронили мы настоящих умерших животных – голубей, кошек. За домом мы устраивали своеобразный ритуал погребения. Сначала, как и положено, мы рыли небольшую ямку, затем умер­шую птичку ложили в коробочку, похожую на гроб, обматывали разными тряпками и закапывали. Делали обязательно горку, обкла­дывали ее разными стеклышками, камешками. Ставили памятник. Памятником был большой, плоский камень или скрещенные в виде креста палочки. Обязательно какое-то время носили цветы. И, как правило, всех хоронили в одном месте. Но нашей мечтой было сфотографировать животное при жизни и на памятнике наклеить фотографию, как на самом деле» (Светлана К., факультет дошкольного воспитания, 4-й курс, начало 1990-х гг.);

«Похороны птиц и животных. Внешне эта игра (обряд) напоминала настоящие похороны. Птицу или кошку мы хоронили в ящике для помидор (для рассады), за что раз даже получили. Приносили гроб на кладбище, пели похоронные марши, говорили слова, плакали, ложили гроб в вырытую ямку, а потом каждый бросал горстку земли; ставили крест (две накрест связанные палочки), ложили цветы» (Ирина П., факультет русского языка и литературы, 4-й курс, начало 1990-х гг.);

«Мы лишь однажды хоронили голубя. Для этого мы с подругой завернули голубя в красный лоскут, выкопали ямку в лесу, закопали и на «могилу» положили две палочки в форме крестика, а вокруг «могилы» мы улаживали камешки, чтоб было видно. Мама говорит, что они в детстве тоже хоронили птиц, животных (моей маме за пятьдесят). Для этого они укладывали птиц в коробки, в которых уже была сделана постель (небольшие подушечки, одеяла, простыня), закрывали коробку и закапывали. А сверху тоже вкапы­вали крестик» (Елена О., факультет русского языка и литературы Шадринского пединститута, 4-й курс, начало 1990-х годов).

Итак, вырисовываются некоторые черты описываемого обряда: воспроизводится обряд «человеческих похорон», причем в их христианском изводе; дети занимаются этим азартно, добровольно, «с запасом» (украшения, сожаление об отсутствии фотографии и т.д.); обычай этот существует как минимум с 1950-х – 1960-х годов и, вероятно, передается «из рук в руки», из уст в уста. Участие в «похоронах» животных – один из способов социализации детей, один из способов «приучения» к смерти, к ее обыденности и даже своеобразной красоте, один из способов выработки сострадания к живым существам.

Как бы то ни было, фиксирование массовидного обряда «игры в смерть» среди детей и подростков, на мой взгляд, обогащает проблемное поле социологии, педагогики и психологии. Всякий закрепленный обряд реализует какую-то потребность, выполняет какую-то функцию и одновременно «выращивает» какие-то каче­ства, «психические новообразования», смысловые конструкции.

Фиксация данного обычая должна стать еще одним кирпичиком для будущего здания целостной, основанной на междисциплинар­ном синтезе науки о детстве.

«Молодежь России…» (Березники). 1999.


Антибуржуазные и антисемитские черты детско-подросткового мировосприятия

в конце 1920-х гг.


1920-е годы являются в значительной степени уникальными для истории советской культуры. Допущение частных издательств при­вело к тому, что в Советской России выходили книги, не подверг­шиеся или слабо подвергшиеся цензуре. В книгах, изданных в 1920-е годы, можно легко обнаружить множество прямых и косвен­ных свидетельств о таких фактах, существование которых впоследствии полностью замалчивалось советской идеологической машиной.

Работая в Российской Национальной библиотеке (ранее – Государственная Публичная библиотека) им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, я обнаружил в журнале «Педология» (1930, № 1) статью Н.А. Рыбникова «Подросток и его изучение (библиографический очерк)», в которой нашел ссылку на книжку «Дневник учитель­ницы». Фамилия автора была почему-то мужская – Р. Григорьев.

И вот книга в моих руках: Григорьев Р. Очерки школьной жизни. Дневник учительницы. Изд-во «Прибой», 1928, тираж 4 тыс. экз. Текст построен от лица учительницы, поэтому фамилия «Григорьев», вероятно, является псевдонимом. Так как в дневнике описывается период 1927–1928 гг., по всей видимости, книга печаталась прямо «с колес».

Приведу некоторые отрывки, сам факт публикации которых, возможно, поразит современного читателя, привыкшего к «отредактированности» данных о детско-подростковом сознании.

Отрывок первый. Учительница разъясняет ученикам причины существования богатых и бедных в Советской стране. Однако объяснение, данное с позиций новой экономической политики, устраивает далеко не всех.

«Оказались у меня в классе и идейные противники. И первый выступил против меня Кузь. Кузь – пионер. Мальчик из хорошей рабочей революционной семьи. Но в его голове слишком уж просто и удобно разместились все элементы вульгаризованного революционного мировоззрения.

– Пока что буржуев терпим... Время придет – всех удушим, – сделал он вывод из нашей беседы» (с. 173).

Мальчик из «хорошей революционной семьи» понимает и чувствует в декларативных лозунгах НЭПа то, что не «улавливает» наивная рафинированная («элементы вульгаризованного мировоззрения») учительница.

Сын священника Трифон весьма болезненно реагирует на заяв­ления сына пролетария. Может быть он возмущается из абстракт­но-гуманистических побуждений, а может, и предчувствует, что в числе «удушенных буржуев» через год-другой окажется он сам и его отец?

«Когда Кузь сказал, что придет время душить буржуев, я видела, что Трифоном овладело волнение. Он порывался что-то сказать, но, видимо, сдерживал себя.

– А как ты думаешь, Трифон, скажи нам! – обратилась я к нему...

– Грех это, – сказал он вставая. – Грех бить людей».

И тут следует многозначительная ремарка, свидетельствующая о том, что учительница (автор?) опасается поддержать высказывание сына священника и оспорить высказывание потомка революци­онного пролетария: «Я не нашла возможным подхватить нить, брошенную им, и повести разговор в этом направлении, и обратилась к другим детям. А Трифон... медленно сел на свое место и огорченно опустил голову» (с. 175).

Неудивительно, что сын священника имеет основания сомневаться в том, что коммунисты – хорошие люди. Если представляющий их опору пролетариат мечтает убить «буржуев», то хороши ли сами коммунисты?

«...Когда Зоя заговорила о том, как будет при настоящем коммунистическом строе, он снова оживился и даже спросил:

– Ольга Мартыновна, это правда, что коммунисты хотят так хорошо сделать?

– Конечно, правда, мой мальчик! А разве ты не знал, для чего работают коммунисты?

– А может быть обманывают? – сказал Трифон и смутился.

– Видишь! Видишь! – торжествующе вскочил со своего места Кузь. – Что я тебе говорил? А ты все не веришь. Ведь Ольга Мартыновна уж не обманет тебя! Коммунисты – они самые хорошие.

Трифон опять задумчиво молчал» (с. 175).

Учительница не имеет права задумываться. Задумываться о том, что будет через два-три года с миллионами «буржуев» и причисленных к ним.

А вот ученик Людвиг красочно рисует изображения различных видов казни – отрубание головы, расстрел, повешение. На вопрос учительницы «Что это?» Людвиг, хохоча, отвечает: «Это буржуев удавливают. Я буду коммунистом». В ответ на это вскакивает сын священника Трифон и «рыча» бросается «на своего врага» (с. 176).

Чем мальчик с немецким именем Людвиг отличается от маль­чика со славянской фамилией Кузь? Вот еще цитата: «Кузь считает себя коммунистом и поэтому всегда чувствует себя наготове резать буржуев, которых он пламенно ненавидит» (с. 176).

Ненависть к «буржуям» – судя по «дневнику учительницы» – практически всеобщая черта подростковой ментальности 1927–1928 гг. «Буржуев» ненавидят даже сами «буржуи». Вот девочка Клава из семьи мелкого лавочника (т.е. представителя торговой буржу­азии) «тоже ненавидит буржуев за то, что они богаты, но в то же время убеждена, что буржуи и жиды – это одно и то же, и всех их надо бить, а лавочники и торговцы – прекрасные люди, и их надо защищать от коммунистов» (с. 197).

Итак, аксиомой детско-подростковой ментальности конца 1920-х годов является представление о том, что коммунисты вот-вот начнут бить буржуев, различаются лишь представления о том, кого зачислить в разряд «буржуев» – «богатых», «жидов» или мелких лавочников...

Фраза Клавы о том, что «буржуи» и «жиды» – одно и то же, не случайна. Судя по следующему отрывку, образ «врага» в юных головах надежно сплавлен с понятием «жид».

«Вчера, проходя по двору, нагнала группу малышей-первогодников. Они шли энергичным солдатским шагом, очевидно, куда-то на приступ, под предводительством восьмилетнего мальчу­гана, который угрожающе размахивал прутиком. Я была за ним, и они меня не видели. А навстречу им подходил мальчик постарше, ученик 4-го класса.

– Куда собрались, ребята, – спросил тот их.

– Жидов бить! – хором ответили дети и воинственно пошли дальше» (с. 198).

Итак, все возрастные слои советских школьников «революционного» Ленинграда конца 1920-х годов проникнуты убеждением в том, что во всем виноваты «жиды» и что вот-вот придет пора расстреливать, вешать и уничтожать «буржуев».

О чем это говорит? Конечно же, о том, что эти настроения рас­пространены в их семьях, что таковы господствующие настроения их родителей, что «хорошие революционные пролетарии» ждут только случая, чтобы начать бить «жидов и буржуев».

Заметим, что именно в 1927 году происходит разгром Каменева, Зиновьева и Троцкого. Пребывание у власти этих видных деятелей большевистской партии, евреев по национальности, удерживало антисемитские настроения в пределах «семейных разговоров».

Не исключено, что дальнейшие изыскания обнаружат подспуд­ный антисемитский подтекст в «свертывании НЭПа». И дей­ствительно, имеются сведения о том, что поскольку русская буржуазия была большей частью уничтожена в горниле граждан­ской войны или выехала за границу, «нэпманами» становились преимущественно предприниматели-евреи. Национальная подоплё­ка НЭПа (и его свертывания) не рассматривалась ни в советский, ни в постсоветский период. Тем не менее этот аспект истории – политической, революционной истории – СССР нуждается в изучении. И бесценную помощь в этом могут оказать книги 1922–1929 годов, хранящиеся в главных библиотеках страны.


«Молодежь России…» (Березники). 1999


От Рождества к Новому году

(на шадринских материалах)


Предметом нашего сообщения является смена христианской мифологии рождественской ёлки мифологией Нового Года с её главными персонажами – Дедом Морозом и Снегурочкой…

До 1920-х годов в Шадринске, как и во всех городах России, основным зимним праздником было Рождество, символом которого являлась рождественская ёлка. Новый год воспринимался большей частью как календарная дата. В журналистике последней трети XIX – начала XX вв., хоть и вяло, складывалась «протомифология» Нового года (младенца, мальчика) и Старого года (старика, деда). Понятие «Новый год» и образ Деда Мороза семантически были не связаны. Новый год означал «смену календаря», а Дед Мороз олицетворял холодную зиму.

Борьба против праздника Рождества и рождественских елок началась во второй половине 1920-х годов. Не обошла она и Шадринск. В заметке от 19 декабря 1928 года, опубликованной в «Шадринской окружной крестьянской газете», некий А. Б-ов критиковал городские ячейки союза безбожников за неготовность к антирождественской кампании. Автор призывал к «организации безбожных клубных вечеров, постановке докладов, выпуску стенгазет, соответствующему украшению клубов, борьбе против пьянства, организации “уголков безбожников” при клубах и выставке музея при кабинете агитации и пропаганды». Предлагалось организовать 1 января праздник «Науки и труда».

В заметке от 23 декабря 1928 года автор, укрывшийся под псевдонимом «Сигма», в заметке «Долой очаги дурмана! Вместо церквей – культурные очаги» писал: «Антирождественская кампания должна всколыхнуть профсоюзы, и мы уверены, что эту кампанию рабочие отметят усилием инициативы по закрытию очагов дурмана».

Для обоснования необходимости отказаться от рождественских елок использовались даже такие аргументы: «Губится огромное количество молодых елок. Советские же законы запрещают хищни­чески истреблять леса». Рождественские праздники отождествляя­лись с попойками. Под заголовком «Долой рождественский хмель» в шадринской газете был опубликован следующий стишок-агитка:

«На пьяную елку тратится денег масса, / Пьяный праздник – в кармане дыра. / Сохранит твои деньги сберегательная касса. / С пьяным праздником кончить пора».

Антирождественские кампании возобновлялись ежегодно, по крайней мере, до начала 1930-х годов. Накануне 1931 года в шадринской печати были опубликованы «Лозунги к антирождест­венской кампании».

В середине 1930-х годов на смену «рождествоборчеству» пришло разрешение праздновать Новый год [2]. При этом произошел важ­ный семантический сдвиг: религиозный праздник стал светским, календарным. И рождественская елка превратилась в новогоднюю.

Следовало каким-то образом «сублимировать» закодированный в «ёлочном обряде» религиозный заряд. Проблема была решена за счёт возрождения сказочно-языческой символики. К сожалению, мы пока не можем точно указать год, когда впервые «советская» ёлка стала праздноваться в Шадринске. Но в 1936 году новогодний праздник определённо имел место.

В шадринской газете «Путь к коммуне» (18 декабря 1936 года) публикуется заметка «Скоро ёлка», в которой сообщается о развернувшейся в детских учреждениях города подготовке к организации новогодних елок. Секретарь Шадринского горсовета Лобанова призывала: «Устроим ёлку безнадзорным детям».

Прошедшей встрече 1937 года была посвящена статья в газете «Путь к коммуне» от 6 января 1937 года. Поскольку она пред­ставляет собой немалый историко-культурный интерес, процити­руем её полностью, прерывая небольшими комментариями.

«Красавица-елка [заголовок]. Под марш “Весёлых ребят” детвора влетела в зал, где стояла нарядная ёлка. Многие из детей видят ее впервые. Они от изумления застыли на месте».

Интересно, что к елке выходят не под «благостную», минорную, а под мажорную, жизнеутверждающую музыку. Симптоматична и ремарка: «Многие дети видят её впервые» – ещё бы, почти десять лет ёлки были под запретом.

«Другие, поднимая крик, прыгали вокруг елки с большим восторгом. “Елка! Елка!” – шумела детвора. “А какая красивая!” “Смотри, самолет!” “А вон автомобиль!” “Свечки маленькие!” “А дедко Мороз?” “Вон другой ещё”».

Отметим, что на ёлке рядом с самолётиками красуются «замаскированно-рождественские» свечи. Прежде чем читать дальше, обратим внимание на одну деталь: название «Дед Мороз» ещё не устоялось – он и «дедко Мороз», и «морозко». И второе: Дед Мороз – еще не «личность», он – символ. Поэтому он может выступать не в единственном, в «двойственном» числе.

«Неожиданно для детей в зал входят два больших деда мороза.“Дед Мороз красный нос”. “Морозки, морозки”, – шутят школьники. Деды поздравили детей с новым годом и пожелали учиться на отлично и хорошо. Кругом елки выстраиваются снежинки. Их шапочки из ваты усыпаны блестками и сверкают при свете огней. Ребята с большим удовольствием смотрят балет “Снежинки”. Потом исполняется балет “Зайчики”, “Цветок” и балет “С кольцами”. Дети пели песни, рассказывали стихи. В перерыве ребята делали замечательные открытия. В одном углу катушка, в другом – снежная баба. В комнате отдыха мягкая мебель, два биллиарда, патефон. Однако возле елки не утихает веселье. “Дедушка мороз, ты подарки принес?” – спрашивают ребята. “Да, – говорит дед мороз. – Сейчас принесу”. Деды морозы уходят и возвращаются с санками, полными подарков. Они раздают игруш­ки, сласти. Самолеты, автомобили, чайные приборы, куклы, дедки морозы, зайчики, бабочки и много других интересных игрушек получила детвора от дедов морозов. Первого января в городской неполной средней школе было две елки. Одна днем для учащихся 1-2-3 классов, вторая – вечером – для 6-7 классов. Третья ёлка была второго января. На ёлках было около 600 детей. Приходило много родителей и гостей от партийных и советских организаций».

Новогодние ёлки проводились и в детских садах. Как сообщает газета «Путь к коммуне» от 12 января 1937 года, «лучшая ёлка в районе была в образцовом детсадике “Искорка”». В программе «были хорошо исполненные номера балета и пение. Удачно сделаны костюмы Деда Мороза, снежинки и малороссов».

А вот описание ёлки 1937–1938 года, взятое из газеты «Путь к коммуне» от 3 января 1938 года. О. Леонтьева в заметке «Вот она, долгожданная!» пишет:

«Под аккомпанемент веселого марша выходят одна за другой старшая, средняя, младшая группы в зал, где разноцветными блестящими игрушками залита елка. Конферансье объявил, что исполняется песня “Спасибо товарищу Сталину”… В зале появля­ются 2 зайчика… Но кто-то спугнул зайчиков, и они ускакали. Появляются 5 всадников, потом 10 украинцев-хлопцев, которые с задором отплясывают “украинского трепака”. Из сосед­ней ком­наты рысью вбегает тройка “лошадей”. Седок в красной рубахе лихо приплясывает. Но вот входит долгожданный Дед Мороз. Он рассказывает сказки про белочку и зайчика. Вместе с ребятами танцует и поет. Дед Мороз (исполнял артист Котельни­ков) принес много гостинцев для ребят и накормил вкусным зав­траком. Хорошо была организована елка в детсаду “Искорка”…».

Описание елки 1938–1939 года встречаем в газете «Путь к коммуне» от 12 января 1939 года. В статье «Лучшая ёлка в городе» описывается праздник в детском саду № 6:

«Все дети были одеты в костюмы, сшитые родителями и приобретенные детсадиком. Костюмы оформлялись по сказкам, как то: “Три поросёнка”, “Кот Федот и кошка Матрёшка”, “Мохнатые гости” – медведь, лиса и заяц, “Будильник”. Оформлялись и просто группами, как то: пять конфеток, три яблочка, две хлопушки, шесть петрушек, 8 снежинок, пять матросов, две куклы, группа украинцев и другие. Ёлку вёл Дед Мороз... Родители... с трудом... уводили детей от красавицы-ёлки, переливающейся огнями разноцветных электрических лампочек, разнообразных блестящих украшений».

Из вышеприведенного можно сделать вывод, что в 1936–1938 гг. на новогодних елках присутствовал только Дед Мороз. Снегурочка в числе персонажей отсутствовала. В.Н. Иовлева вспоминает о 1943–1945 гг.: «В кинотеатре на все зимние каникулы… украшалось фойе нарисованными расписанными панно и картина­ми с персонажами из сказок: “Конек-Горбунек”, “По щучьему веленью”, “Царевна-лягушка”, гномы и тролли…, звёздное небо и Дед Мороз со Снегурочкой» (Шадринский курьер. 1999, 7 января).

В дальнейшем мы предполагаем продолжить исследование процессов стихийной и управляемой мифологизации в СССР.


Источники


1. «...В конце 1935 года советская власть после нескольких лет борьбы за искоренение ёлки ... вновь вернула ёлку детям». – Душечкина Е.В. История и мифология русской новогодней ёлки. // Живая старина. 1999, № 1. – С. 15.