Л. С. Васильев Теоретические проблемы исторического процесса Развернутые тезисы

Вид материала

Тезисы

Содержание Лекция 23. Трансформация цивилизаций В рамках индо-буддийской цивилизации с ее толерантностью и – в Индии – огромной ролью каст Лекция 24. Специфика пути России (до XIX в.) Лекция 25. Россия в XIX столетии Лекция 26. Мировые войны и псевдореволюции ХХ в.

Подобный материал:

• В. С. Кформированию представлений о механизмах процесса идентификации в общении / Теоретические, 216.58kb.
• Теория исторического процесса, 165.36kb.
• Л. С. Васильев История Востока Предисловие Двухтомник, предлагаемый вниманию читателя, -, 7720.82kb.
• Методология и методика исторического исследования, 36.8kb.
• «История на острие пера» представляет собой элективный курс в 8 классе, построенный, 234.21kb.
• Тематическое планирование 10 класс, 364.93kb.
• Император Максимилиан Iкак полководец (по «Weisskunig»). // Средневековая Европа: Проблемы, 169.16kb.
• Рабочая программа дисциплины история россии ХХ век направление подготовки, 379.88kb.
• Карта компетенций дисциплины, 1672.27kb.
• Теоретические проблемы исторического познания в творчестве Поля Рикёра, 440.53kb.

Лекция 23. Трансформация цивилизаций


В связи с только что затронутой проблемой уместно поставить вопрос о цивилизациях и процессе их трансформации. Известно, что на протяжении двух последних тысячелетий реально фиксируются только четыре великие цивилизации – христианская, арабо-исламская, индо-буддийская и китайско-конфуцианская. Остальные, включая и древние, – субцивилизации, которые могут иметь модификации. Христианская имеет три субцивилизации (или варианта). Это католическая в ее европейской и латиноамериканской модификациях, православная и протестантская. Арабо-исламская с ее наиболее жесткими правилами на субцивилизации не делится и имеет две модификации, ортодоксальную суннитскую и оппозиционную шиитскую. Индо-буддийская цивилизация состоит из трех субцивилизаций. Это собственно индуистская в трех модификациях (индуизм, джайнизм и сикхизм), буддийская в двух ее модификациях, южной (Тхеравада или Хинаяна) и северной (Махаяна), и ламаизм. Китайско-конфуцианская цивилизация имеет фундаментальную основу в форме этики и социо-политической доктрины Конфуция. которая вот успешно выполняет роль официальной государственной религии этой гигантской страны. Она состоит из двух субцивилизаций, собственно китайской с вьетнамской и корейской модификациями, а также японской.

Фундаментом каждой цивилизации была религиозно-культурная традиция, которая обогащалась как за счет заимствований, так и в результате творческого ее переосмысления, в основном мудрецами и пророками. Распространенное представление о том, будто не оправдавшая себя теория марксистских «формаций» может быть замещена теорией цивилизаций, несерьезно, ибо безосновательно. Цивилизации генетически связаны с разными традициями и не следуют одна за другой, но разделяют группы народов с их несходными системами ценностей. Иначе стоит проблема трансформации цивилизаций, которая зависит не столько от переинтерпретации традиционной религии (хотя в случае с протестантизмом это примерно так), сколько от сравнительно недавних кардинальных перемен, которые были вызваны сменой структуры традиционных обществ, связанной с буржуазными преобразованиями.

Следует принимать во внимание, что образ жизни и повседневное поведение людей зависит не только и даже не столько от их традиционных религиозно-культурных традиций, - хотя воздействие их трудно переоценить, ибо оно лежит в основе высоко ценимой людьми их идентичности, - сколько от безусловного воздействия на них динамики исторического процесса. Иными словами, все зависит от сочетания традиций и систем ценностей, в рамках которых народы существовали на протяжении тысячелетий, с необходимостью следовать вынужденным переменам либо со склонностью доверчиво воспринимать ложные убаюкивающие идеалы. Эти идеалы могут быть как своими, так навязанными извне.

Разумеется, этот важный процесс протекал неодинаково в рамках разных цивилизаций. Наиболее заметным он был, как того и следовало ожидать, в странах Запада. С XVIII столетия, с великого века Просвещения традиция скептического отношения к религии вообще и к христианству в частности, вызванная к жизни протестом со стороны придавленной властью буржуазии, стала здесь все шире распространяться. Практически это означало, что секуляризованная западная цивилизация кардинально меняла свой привычный облик. Она постепенно переставала быть христианской. Христианство не исчезло. Оно играет в Европе и поныне очень важную роль. Но христианство и религия вообще, религиозно-культурные традиции с их библейской основой перестали быть определяющим стержнем современной (для XIX и тем более ХХ-ХХI вв.) западноевропейской цивилизации. Западноевропейская христианская цивилизация во всех ее вариантах трансформировалась, в результате чего ее религиозная первооснова как бы ушла если и не в прошлое, то во всяком случае в сторону. А истинным олицетворением Запада стала антично-буржуазная либеральная демократия со всеми ее правами и свободами.

Сходен с западным процесс трансформации китайско-конфуцианской цивилизации, в рамках которой место религии было второстепенным, а главную роль играли этика и социо-политические стандарты доктрины Конфуция. Восприняв основы заложенной десятками поколений традиции конфуцианства, китайский народ сегодня не столько активно трансформирует эту великую традицию, сколько приводит в соответствие с ней свой привычный и предельно прагматичный образ жизни, легко меняющийся в изменившейся обстановке, воспринимающей основы буржуазного предпринимательства и рыночно-частнособственнических отношений, патронируемых властью. Коммунистический авторитаризм, нередко проявляющийся в прискорбной форме, на этом фоне вполне может восприниматься как вынужденная оболочка, от которой быстрыми темпами трансформирующийся Китай сумеет со временем довольно безболезненно избавиться. Во всяком случае, трансформирующаяся китайская цивилизация дает пример того, как следует идти вперед в тех условиях, которые навязаны ей историей. Впрочем, фиксируя энергию движения огромной страны к ее будущему, нельзя забывать и о тех заметных препятствиях, которые усложняют путь. Имеются в виду восходящие ко вчерашнему прошлому вполне естественные для традиционной восточной структуры ограничения и преследования несогласных и инакомыслящих. Следует помнить и о том, что стандарты антично-буржуазных прав, свобод и демократических процедур в Китае никогда не были известны, так что привыкнуть к ним даже практически мыслящему китайцу будет не просто.

В рамках индо-буддийской цивилизации с ее толерантностью и – в Индии – огромной ролью каст (то и другое постоянно расчленяло общество и ослабляло силу государств) активное воздействие институтов и принципов британской либеральной демократии оказалось весьма убедительным для того, чтобы способствовать трансформации. Прежняя генеральная структура власти-собственности, столь характерная – стоит напомнить - для всех неантичных и добуржуазных обществ, вынуждена была отступить. Это сказалось на результатах. Индия, страны Юго-Восточной Азии, как, впрочем, Китай и весь Дальний Восток, начиная с Японии, сегодня успешно преодолевают сложности антично-буржуазного пути.

В странах ислама с проблемой трансформации дело обстоит особенно остро. Религиозно-культурная традиция, эта основа мусульманской цивилизации с ее навязчивой приверженностью к средневековому тексту Корана и ко всей ранней истории этой религии с культом обожествленного пророка, была - да и остается – необычайно устойчивой. Ислам - очень сильная и крайне нетерпимая всеохватывающая норма жизни, не склонная мириться с существованием в зоне ее влияния каких-либо иных религий. Она с трудом воспринимает всех тех, кто равнодушен к исламу и не готов соблюдать его достаточно твердо фиксированных требований. Ислам практически почти не поддается трансформации и откровенно этого не желает.

Вплоть до завершения эпохи колониализма с включением – хотя бы только частичным и выборочным – импульса, ускорявшего темпы буржуазной эволюции, мир ислама оставался отсталым и все более слабевшим. И хотя в ХХ в. ситуация изменилась, а ряд исламских стран, начиная с Турции, попытался было даже ослабить жесткие тиски религии, не говоря уже об активном использовании многих достижений буржуазной науки, техники и технологии, проблема трансформации этой цивилизации осталась нерешенной. Особенно это заметно, если обратить внимание на основное, т.е. на усвоение хотя бы некоторых фундаментальных основ антично-буржуазного стандарта с его правами, свободами и демократическими нормами. В наши дни в пику ему все более активно поднимают голову фундаментализм и экстремизм, вплоть до массового террора. Учитывая это, приходится констатировать, что мусульманская цивилизация трансформируется крайне однобоко, стремясь взять у буржуазного Запада лишь то, что содействует ее индустриальному развитию, вооружению и внутреннему укреплению, и откровенно, порой с вызовом, пренебрегая остальным, особенно правами и свободами. Мало того, исламские проповедники, к голосу которых прислушиваются массы мусульман, нередко выступают с открытой и резкой критикой современного западного образа жизни с присущими ему свободами.


Лекция 24. Специфика пути России (до XIX в.)


Неясности в процессе появления русских как этнической общности. Хазары, варяги и славяне (поляне, древляне и иные группы). «Приходите и княжите!». Иудеи, варяги и поляне в Киеве. Полюдье как символ примитивной структуры восточного типа. Рюрик, Олег, Игорь, Ольга, Святослав (имена как тенденция к ославяниванию варягов). Рус – варяжский термин. Князья (конунги) тоже. Царьград и христианизация Руси (988). Роль церкви в аккультурации русских и иных соседних общностей. Становление древнерусской социо-политической системы (феодализм с децентрализованной редистрибуцией в модификации «лествичной» формы наследования власти и собственности).

Татары и крушение Киевской Руси. Отсутствие античных традиций. и братание Александра Невского с ордынцами. Процесс ориентализации Руси. Влияние церкви. Православие, осознанно и отчетливо противопоставив себя римскому католичеству, не воспринимало в западном христианстве именно те социо-культурные и политико-экономические традиции, свободы, демократические процедуры и правовые нормы, которые восходили к античному прошлому. Ведь они никак не увязывались с устоявшимися на востоке Европы жесткими догмами христианства, находившегося под суровым присмотром императоров, верховных покровителей и безусловных глав церкви. И это восприятие Запада в качества источника заразы, которая способна лишь развратить послушное властям население, становилось на Руси жизненной нормой. Русская православная церковь, легко поладившая с татарами, которые согласились не облагать ее данью, была заинтересована в том, чтобы сохранять связь с Ордой, но ни в коем случае не идти на налаживание отношений с католиками, которые предлагали Александру Невскому помощь в борьбе с татарами.

Для Александра, его внука Ивана Калиты, а также стоявшей за ними церкви политика татар с их жестокостью, свойственной варварам-кочевникам, была чем-то вполне понятным. Ордынские ханы воспринимались русскими князьями, зависевшими от их милости, в качестве восточного типа всевластных деспотов. И дело не только в том, что в русских летописях ханы именовались царями, а в том, что восточный правитель, царь, был для всех своих подданных сакрально возвеличенной властью. А все его подданные, включая князей, были не вассалами (это феодализм в его раннесредневековой западноевропейской модификации), но рабами. В соответствии с этим князья не считали для себя зазорным, унижаясь, получить ярлык на высокий стол, порой ценой безжалостного уничтожения столь же властолюбивых соперников вместе с их подданными. Презрением к бесправным подданным, смердам и холопам, Рюриковичи заложили основу сервильного комплекса, который пронизал всех на Руси. Уже после избавления от татарского ига не только психология русских князей, а с Ивана Грозного и царей, но и структура общества оказалась в соответствии с восточными нравами – причем в наиболее жесткой и варварской их модификации. Человек в нашей стране воспринимался в качестве раба всевластного правителя, с которым тот волен (вспомним знаменитое послание Грозного князю Андрею Курбскому) делать все, что ему угодно. Для параноика, каким был первый русский царь, этот восточный по типу и происхождению принцип был важен потому, что иных способов упрочить свою власть практически не было. Инфраструктура в его время только-только создавалась и была недостаточной для реализации далеко идущих притязаний жестокого деспота. По прихоти судьбы вскоре после смерти Грозного на Руси началась Великая Смута, завершившаяся переходом власти к дому Романовых.

Россия XVII столетия отличалась от периода бесчинств Ивана Грозного тем, что ее правители не проявляли зверских наклонностей. Но зато именно при них - и это было еще одной из трагических случайностей, нежеланных прихотей судьбы – стало быстрыми темпами расцветать закрепощение крестьян. Потенциальные невольники власти трансформировались во вполне реальных рабов, которых можно было продавать, как скот. Почему это произошло? Дело в том, что уничтожение Грозным боярства породило вакуум правящей элиты. Место бояр заняло русское дворянство, вербовавшееся из разных слоев населения, преимущественно из выдвинувшихся воинов. В этих условиях институт децентрализованной редистрибуции (система феодализма) стал существенно трансформироваться. Феодалов нового типа – дворян - следовало обеспечить содержанием и на смену боярам-вотчинникам пришли помещики, вначале обязанные за свои поместья с крепостными служить государю. Крепостное рабство с XVII века стало самой страшной незаживающей язвой, если даже не раковой опухолью. Вообще-то в Россию еще со времен первых варяжских князей пришла покорность, все более очевидно превращавшаяся в рабскую по сути своей психологию, которая с тех пор стала нормой в отношениях народа со всеми его господами, начиная с князей времен Киевской Руси. А когда на смену «своим» властителям пришли жестокие восточные кочевники, осевшие неподалеку от русских земель и жившие за счет поборов с русских крестьян, эти последние были окончательно и надолго превращены в ордынских рабов.

Такова ранняя история русского рабства. Население Руси никогда не воспринимало себя гражданами и не имело представлений о восходивших к античности правах, привилегиях и гарантиях. По всем этим параметрам оно оказалось в русле классической восточной традиции, где все всегда были подданными всевластного правителя. И это сыграло роль в том, что Запад и все западное воспринимались на Руси как нечто враждебное. Уничтожение татарского ига стало героической страницей в истории Руси, но не привело к освобождению крестьян от рабской зависимости и тем более к изменению соответствующей ей психологии, которая за столетия глубоко въелась в натуру людей. В результате на Руси возник сервильный комплекс, который стал в последующем определять модус поведения народа. Крепостное право постепенно принимало все более жесткие формы, пока – после отмены так называемого «Юрьева дня», предполагавшего раз в году возможность покидать одного господина в пользу другого, - не превратилось в крепостное рабство. Равного этому рабству со времен наиболее жестких норм обращения с рабами в древности никто не знал. С ним могло сравниться лишь современное ему рабство негров, в том числе и на американских плантациях. В итоге сервильный синдром стал одним из наиболее важных импульсов, определявших нормы жизни и стандарты поведения русских людей, а также тех иноземцев (кроме западных - прибалтов, финнов и поляков), которые включались в состав России и со временем становились ее интегральной частью.

Петр Великий первым понял, что истоки внутренней слабости России в ее отрыве от Запада. Запад он воспринимал как источник ставших к этому времени вполне ощутимыми достижений капитализма с его быстрыми темпами экономического роста и технико-технологического прогресса. Альтернатива была в добровольном и очень активном сближении с ним. Именно это и осуществил Петр, опираясь на привычное для народа послушание и смело используя все преимущества столь привычного для русских сервильного комплекса. Когда он бесцеремонно таскал за бороды русских бояр и срезал эти бороды на потеху публике, среди которой было много приглашенных им и подчеркнуто уважавшихся им иностранцев, в основном моряков, торговцев и иных специалистов своего дела, он хорошо понимал, что в лице казалось бы высокопоставленных бояр имеет дело с носителями рабской психологии. Но, отлично сознавая это и хорошо понимая разницу между Россией и знакомым ему европейским Западом, Петр практически ничего не сделал, чтобы хоть как-нибудь ослабить этот комплекс. Лишь в 1762 году, только при Петре III, муже Екатерины II, был принят манифест о вольности дворянской, благодаря которому высшее сословие в России обрело свободу и достоинство человека, чуждого рабскому состоянию. Дворяне обрели право не служить, а крепостные, напротив, начали считаться прикрепленными не к земле, а к помещику. В стране было положено начало резкому социальному разрыву между элитой и народом.


Лекция 25. Россия в XIX столетии


Воспитанные на французский манер и не чуждые античным традициям свободы, дворяне, особенно из числа высокопоставленных, преодолели сервильный комплекс. Это было социально-психологической революцией. Вся русская культура XIX века - великая культура, значимость которой и для России, и для Европы, и для всего мира едва ли можно преувеличить,- была результатом начавшегося Петром и продолженного Екатериной дрейфа русской империи в сторону Запада. Вестернизация, о которой идет речь, была в то время частью глобального процесса, который затронул весь неевропейский мир. Но развитие культуры не опиралось на успешную экономическую эволюцию страны. С экономикой в России дело обстояло достаточно сложно. Собственниками были в основном все те же дворяне, изредка купцы. А объектами собственности - земля и крепостные крестьяне, которые в случае необходимости массами приписывались к промышленным объектам, оставаясь крепостными рабами.

Стоит в связи с этим заметить, что заводы в петровские времена, да и позже, представляли собой полугосударственные, находившиеся под опекой казны предприятия, так что об экономическом эффекте и рыночном характере всего промышленного производства не стоит говорить. Только с середины XIX в. в России появляется созданная усилиями в основном купцов и разночинцев фабричная, а затем и заводская частная промышленность, которая, однако, лишь в конце века, после реформ, стала развиваться достаточно быстрыми темпами, даже стремительно. Появились крупные частнокапиталистические предприятия, которые работали не только по государственному заказу, но и на рынок и обычно имели тесные связи с поставщиками из разных стран. Страна стала превращаться в развитую в военном, политическом и экономическом плане империю. Великая русская культура - литература и живопись, музыка и театр (особенно балет), критика и политическая публицистика, университеты и среднее образование (гимназии, училища), реформированная система права и судопроизводства – все это достигло высот мирового уровня. Словом, едва ли не по всем основным параметрам - кроме разве что основ традиционной структуры - Россия стала частью Европы. Но вот это самое кроме заслуживает специального внимания.

Четкая и даже резкая грань, о которой уже было упомянуто, отделяла дворянство, равно как и сравнительно недавно выделившуюся среднюю - разночинную – часть российского общества от низшей его части, массы крепостных крестьян, после 1861 г. формально свободных. Пожалуй, ни в одной из стран мира, как на Западе, так и на Востоке, в XIX в.- да и в другие времена - не было столь резкой и губительной для судеб страны социальной грани. Грамотные и хорошо образованные верхи общества, дворяне, а чуть позже также и разночинцы, были причастны к великой культуре России и к западноевропейской цивилизации с ее буржуазным производством и соответствовавшим этому моральным стандартом. Низы же - едва ли не 90% населения, если даже не больше, - находились вне всего этого и продолжали быть объединенными в рамках небольших деревенских общин. Этот крестьянский мир с его архаичным сознанием, веками воспитанным сервильным комплексом и специфическими традициями вполне очевидно восходил к примитивной первобытности. И по условиям жизни, и по нормам бытия, и по психологическим установкам русские крестьяне в подавляющем своем большинстве не были похожи на дворян (барство), вообще на образованных и цивилизованных людей.

Правящая элита империи сознавала, что Россия безнадежно отстает от Запада именно потому, что ее социально-политический строй с крепостным рабством огромного числа земледельцев не способствует эволюции. Было ясно, что страна не перестанет отставать от Запада и дальше, о чем писал напугавший императрицу Екатерину Радищев. Но беда была в том, что строй оказался очень крепким. Робкие попытки его изменить во времена Александра I реально не могли быть осуществлены. К чему сводились сложности? Структура власти-собственности подвергалась трансформации. Но перемены не вели просто к замене децентрализованной редистрибуции централизованной, т. е. к быстрому появлению хорошо налаженного аппарата администрации с обслуживавшим ее корпусом чиновников и к соответствующему оттеснению от власти ставших ненужными феодалов (дворян), что могло бы открыть простор для выхода на авансцену буржуазии. В России все происходило по-иному. Пришедшая на смену прежнему боярско-княжескому (раннефеодальному) варианту структуры власти-собственности ее модификация с централизованной редистрибуцией опиралась не столько на чиновную бюрократию, сколько на дворян. В их число влились и уцелевшие древние боярские роды. Все причастные к власти дворяне, владевшие частной собственностью, землей и крепостными, со временем превратившейся в свободно отчуждаемую, имели и правовые гарантии, и привилегии. Они и стали основой самодержавия, ее фундаментом.

А так как ничего подобного европейским городам в России не было, то непричастные к власти и к дворянам все остальные частные собственники могли существовать, как на Востоке, лишь с позволения начальства. Они обычно жили богато, но при этом и в мыслях не могли держать никаких вольностей типа тех, что были нормой в европейских городах. Ни буржуазией, ни предбуржуазией (а существование этого социального слоя в городах Запада предполагало элементы самоуправления, базировавшиеся на античных традициях) они не были. Такого рода специфическая структура придавала империи дополнительную прочность, но одновременно и жестко тормозила любые серьезные перемены, особенно в том наиболее болезненном для страны пункте, который касался проблемы крепостных. Даже на Востоке редко можно было встретить столь низкий уровень развития основной массы населения с ее крайне ограниченным архаичным сознанием, иждивенческой психологией и соответствующим для большинства интеллектуальным уровнем. И, что особенно прискорбно, это было свойственно не только крепостным с их общинным «миром» с его примитивными потребностями и представлениями. Не слишком отличались от крепостных и государственные крестьяне, да и в большинстве своем и городские мещане. Не получая сколько-нибудь ощутимого хотя бы начального образования, большинство народа, по крайней мере в первой половине XIX века, оставалось на крайне невысоком уровне. Люди просто не были в состоянии понимать процессы, которые происходили в мире и прежде всего в передовых по сравнению с российским обществом странах Запада.

Ситуация начала изменяться с появлением в обществе влиятельного слоя интеллигенции, социальный состав которой был смешанным и потому стал нарушать привычные для самодержавной России нормы. Возникновение разночинной интеллигенции было важным знаком достижения страной критической точки в ее развитии. Более того, в условиях отсутствия буржуазии как сколько-нибудь сложившегося и осознававшего свои интересы и возможности социального слоя именно интеллигенты из числа дворян и разночинцев оказались волею судьбы не только представителями интересов народа. Они надолго стали основным выразителем этих интересов. Мало того, в условиях , сложившихся в России, буржуазия, игравшая столь важную роль в Европе, оказалась замещенной все той же интеллигенцией. Это существенное отличие России от Запада в процессе характерной для XIX в. буржуазной эволюции и соответствующих преобразований сыграло свою роль, во многом роковую, в ее последующей истории. Не касаясь самого процесса освобождения крестьян от крепостного рабства, обратим внимание на то, почему, несмотря на все великие достижения царя-освободителя и многих представителей централизованной администрации, сложившейся в империи в годы его царствования, критическая точка не была преодолена, но стала исходным пунктом великой трагедии, потрясшей Россию полувеком спустя. Развивавшаяся в стране с середины XIX в. быстрыми темпами очень неплохая по тем временам система образования за немногие десятилетия коренным образом изменила веками формировавшееся соотношение социально-политических сил. Но на авансцену политической жизни вышла не буржуазия, как то бывало в медленно и более равномерно развивавшейся Западной Европе, а получившая хорошее образование, весьма радикально настроенная и нетерпеливая численно сильно возросшая интеллигенция, особенно ее наиболее активный и боевой молодежный отряд. И это вело к резкому и все более очевидному обострению ситуации в стране.

Россия во второй половине XIX в., когда и начинавшая формироваться русская буржуазия и особенно обгонявшая ее по многим показателям интеллигенция наконец-то появились в качестве заметного общественного явления и стали активно действовать, все более стремительными темпами шла вперед в ее экономическом, политическом и социальном развитии. А вот вчерашние крепостные с их архаичным сознанием и иждивенческой психологией за этим движением в большинстве своем не поспевали. И при всем том молодая и нетерпеливая русская интеллигенция решительно стояла за ускорение темпов, а наиболее радикально настроенные ее группы смело брали на вооружение насильственные методы воздействия на представителей власти. Начался террор и на этом благодатном для резкого роста радикализма фоне стали формироваться крайне экстремистские теории, том числе основанные на марксистских идеях «пролетарской революции» и «диктатуры пролетариата».

Почему же эти идеи не только не заглохли, как то было в Западной Европе к концу жизни Маркса и Энгельса, но напротив, оказались в реформированной России вполне жизнеспособными? Да именно потому, что Россия отставала в развитии. Перед ней стояла проблема тех же, что и перед Францией веком раньше, радикальных социальных и политических преобразований. Но, в отличие от Франции, эта проблема буржуазных преобразований как таковая не осознавалась, не находила своего отражения в общественном настроении. Практически никого не заботило положение русских буржуа, которые, тем не менее, не слишком плохо себя чувствовали и, насколько известно, не стремились еще к радикальным переменам. Зато народ по-прежнему воспринимался в облике угнетенного самодержавием вчерашнего крепостного, которому необходимо помочь. Это осознавалось всеми и именно эта позиция была отражена в высших официальных кругах. Она находилась в центре реформ П.А.Столыпина почти до начала Первой мировой войны. А стремление добиться быстрых перемен продолжало проявляться как в требованиях ограничить самодержавие, так и в неуклонно продолжавшихся в поддержку этих требований террористических актах радикальных группировок молодежи.

Иными словами, будучи в чем-то сходной с положением во Франции накануне буржуазной революции, ситуация в России конца XIX в. на деле была совсем другой. И если объективно страна нуждалась в продолжении преобразований буржуазно-демократического типа, то реально перед ней стояла задача отказаться, наконец, от агонизировавшей структуры власти-собственности, ограничить, если даже не уничтожить самодержавие, осуществить дефеодализацию и окончательно освободить народ, крестьян, от тяжелого гнета власти. Эти две основные силы – опиравшееся на дворян самодержавие и все еще крайне невежественный народ – были переиграны большевиками. Стремясь выдать немалое число лиц наемного труда за пролетариат, готовый идти на классовые баррикады, они, возглавив движение недовольных, обрели в стране заметную силу после массовых протестных движений 1905 г. Мировая война, сильно ослабившая власть, сделала им еще один бесценный подарок. И именно в тот момент, когда самодержавие было поколеблено, «партия нового типа» вышла вперед.

Чем-то напоминавшая средневековые исламские суфийские ордена, т.е. строго организованная на основе железной дисциплины и полного повиновения приказам руководства, она оказалась в сложившихся условиях единственной реальной силой («есть такая партия!»), сумевшей в суматохе противостояния растерявшихся партийных группировок взять власть. И не только взять, но и удержать ее с помощью все той же умелой примитивной пропаганды, частично убедив, а в основном силой (закон об обязательной воинской повинности и красный террор) заставив всех подчиниться ей. Неважно, чего стоила теория марксизма с ее «пролетарской революцией» и «диктатурой пролетариата». Гораздо более важным было то, что в сложившихся неблагоприятных для России обстоятельствах рухнуло самодержавие. В условиях вакуума власти немногочисленная, но очень хорошо организованная партия экстремистов оказалась на коне. Под влиянием умелой большевистской агитации («превратим империалистическую войну в гражданскую!») обманутые крестьяне («земля крестьянам!») с их совсем не пролетарскими взглядами легко пошли за большевиками. А ведь основная цель большевиков – и они ее не скрывали - сводилась к разжиганию мировой революции в более развитых странах Запада, для чего революция в России призвана была стать чем-то вроде гигантской спички. Разумеется, крестьяне – российский народ – были им не нужны. Им был необходим промышленный рабочий, нужна была развитая военная индустрия. И эти потребности многое объясняют во всей последующей их политике.


Лекция 26. Мировые войны и псевдореволюции ХХ в.


О ХХ веке можно и должно писать отдельный курс лекций. Но пока, в рамках этого курса, несколько слов о самом главном. Резкое изменение соотношения сил в мире в начале века. Обострение борьбы колониальных и развитых индустриальных держав. Подготовка к войне за передел влияния и, возможно, территорий, особенно колоний. Германия как инициатор военных приготовлений. Дипломатия и проблема коалиций. Мощный военный потенциал. Локальные узлы противоречий и Первая мировая война. Явное превосходство потенциала стран Антанты при замедленности темпов его выявления и неудачах.

Радикализация уставшей от неудачной войны России. Захват власти большевиками и гражданская война. Конец мировой войны и умеренный пересмотр соотношения сил. Унижение Веймарской Германии как условие для победы нацистов. Господство партии коммунистов в СССР. Индустриализация и голодомор в деревне. Взаимоотношения Сталина с Гитлером и подготовка обоих к войне. Ожидание новой глобальной войны в Европе. Отступление под натиском усилившейся Германии. Вторая мировая война, провальная дипломатия Сталина и позорное отступление 1941 года. Конец войны, и вклад в победу разных стран. Цена победы. Проблема ракетно-ядерной мощи. Денацификация Германии. Деколонизация как важнейший итог первой половины века.

Раскол мира на демократическую и тоталитарную группы стран. Сплочение демократических стран Европы. Резкое усиление США. Холодная война между двумя группами стран (двумя «мирами») и оформление «третьего мира» деколонизованного Востока. Восток перед большими сложностями выбора пути. Псевдореволюции советско-коммунистического типа и долгое политическое лавирование. ООН и трудности с сохранением мира на планете. Ослабление и крушение СССР. Откат от тоталитаризма подавляющего большинства его союзников и сателлитов. Крушение тоталитаризма и бесславный конец холодной войны. Недолгий триумф демократии в России. Россия на рубеже ХХ-XXI вв.

Развитие стран Востока и неимоверные трудности движения вперед. Резкий прирост численности населения планеты за счет Востока и угроза перенаселения. Экология. Антропогенное воздействие на землю, воду, воздух, на жизнь людей. Нехватка продовольствия. Войны и эпидемии. Угрозы и террор экстремистов. Глобализация и афроазиатизация мира как острые генеральные проблемы

современности. Мир перед лицом тревожного будущего.

.