Научно-популярное приложение «Большой взрыв» Выпуск 6 Содержание

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13

     Как решается вторая задача?
     Надо без особых выкрутасов нарисовать мелом или углем кресты на входных дверях и растыкать по всем углам комнат бузину или дикую вишню. И, ради всех святых, ничего не давайте ведьмам взаймы, ибо тогда не отвадите их от дома. Да и вообще никому ничего не давайте просто так взаймы. Вас обдерут как липку без всяких ведьм и магических фокусов.
     Как решается третья задача?
     Разнообразно. Например, если человек захворал от колдовства, то сделайте из воска куклу, якобы изображающую больного, и попросите священника прочитать над бедолагой в пятницу три молитвы. Затем смело вооружайтесь иголкой, шилом или каким-нибудь другим колющим инструментом и принимайтесь за работу, то есть начинайте прокалывать куклу в том месте или местах, где страдалец чувствует боль. Этого издевательства над собой ведьмы чертовски не переносят. В конце концов они будут вынуждены освободить человека от напущенной на него болезни.
     Но самый лучший способ борьбы с ведьмами – это официальные процессы над ними с помощью инквизиционного суда. Тут их можно так прищучить, что всей нечисти жарко станет, особенно на костре их сухих дров с соломкой, маслицем и порохом.
     Авторы прелюбопытного и довольно зловещенького трактатика конца XV века «Молот ведьм», инквизиторы Яков Шпренгер и Генрих Инститорис, авторитетно утверждали, что человек, заключивший гнусный пакт с дьяволом, обязательно становится колдуном или ведьмой. Это дьявольское отродье способно причинять вред окружающим и окружающей среде, насылать на людей разную порчу, но одновременно оно может обеспечить любовь, дать красоту, здоровье, ум тем, кто готов сблизиться с дьяволом и служить ему.
     На доказательство существования дьявола церковь затратила столько же сил, сколько и на доказательство существования Бога. Любопытно, что неверие в существование дьявола приравнивалось к ереси. Еще Томас Аквинский винил в безбожии тех, кто считал демонов продуктом суеверия простых и необразованных людей.
     Итак, с «Молотом ведьм» под мышкой инквизиторы, напутствуемые воодушевляющими словами «ангельского доктора» Томаса Аквинского, могут смело отправляться на охоту за ведьмами и прочим дьявольским сбродом, дабы поджарить их до полного обугливания и абсолютной неузнаваемости.
     Наибольший разгар этой людоедской охоты приходится на XIII столетие, но от нее в основном страдали еретики, а не ведьмы и колдуны. Однако в этом столетии были отшлифованы главные технологические приемы расправы со всеми, кто был неугоден католической церкви. «Технологической отладкой» занялись специалисты из священной инквизиции, которая в начале XIII столетия появилась сначала в Италии и Франции, а затем в Испании и Германии. Их усилиями началось невиданное доселе преследование еретиков. Центр управления преследованиями находился в Риме, и руководил им сам папа, а само преследование осуществлялось преданными святому престолу «псами Господними» ордена св. Доминика.
     Того из вероотступников, кто упорствовал в своих греховных заблуждениях и не желал вернуться в лоно alma mater, инквизиционные трибуналы быстренько отлучали от церкви и «отпускали на волю».
     Ну и шутники же были эти инквизиторы!
     Невинная на первый взгляд формулировочка «отпустить на волю» означала, что церковь отказывается впредь заботиться о вечном спасении закоренелого грешника и отрекается от него. Такая «свобода» от церковной опеки обрекала «заблудшую овечку» на позорную смерть в «очищающем» пламени костра.
     Упорствующий еретик не мог рассчитывать на христианское сострадание и милосердие. Его должна поглотить геенна огненная. Эту пожароопасную работенку призвана была выполнять светская власть, превращаясь тем самым в соучастника церковных преступлений. Сама же церковь как бы стеснительно отстранялась от собственных преступлений, мотивируя свои действия известной заповедью – не убий.
     Церковнослужители не стыдились лукавить. Даже облачаясь в железные доспехи, они не брали в руки ни меча, ни копья, поскольку религия запрещала им проливать кровь. Этот запрет легко было обойти, вооружившись, например, здоровенной дубиной. Однако менее разборчивые в вооруженных потасовках пастыри предпочитали дубинам мечи, ножи, топоры и прочие испытанные орудия кровопускания.
     Итак, еретик, «отпускавшийся на волю», передавался светским властям с предписанием наказать по заслугам. Позднее такое обращение сопровождалось просьбами проявить к осужденному милосердие, суть которого состояло в том, что иногда смертника душили перед казнью или надевали на его шею «воротник», начиненный порохом, дабы сократить мучения несчастного.
     Хотя огонь костра позволял избежать кровопролития, но тем не менее кровопролитие не возбранялось. Так, в первый год появления святой инквизиции в Испании около тысячи человек было сожжено на кострах и обезглавлено на эшафоте. Дело этим не ограничивалось. У родственников казненных конфисковывались дома и состояния, на них надевали «одежду бесчестия» и с позором изгоняли из города. В одной только Севилье за год опустело 5000 домов.
     Когда казнь еретиков и ведьм была поставлена на поток, церковь превратила её в своеобразный ритуал.
     Обычно казнь назначалась на праздничный день. За месяц до проведения казни приходские священники оповещали верующих о предстоящем торжестве истинной веры над ее извратителями. Все жители города или селения обязаны были присутствовать на этом важном для церкви мероприятии. Уклонение от участия в нем могло навлечь очень опасное для здоровья и жизни подозрение в симпатиях или жалости к осужденному. Тогда беды не миновать.
     Костру предшествовало аутодафе (исп. и португ. auto da fe – акт веры), то есть торжественная церемония приведения в исполнение приговора инквизиции. Обычно аутодафе устраивалось на центральной площади, где в присутствии церковных и светских властей и, естественно, всей остальной послушной паствы совершалось богослужение, после чего оглашался приговор инквизиции осужденному или осужденным вероотступникам.
     Накануне аутодафе город украшался в самом праздничном духе, тем более что эта церемония приурочивалась к тому или иному религиозному празднику. На центральной площади воздвигался помост, на котором устанавливался алтарь под красным балдахином и ложи для правителей соответствующего ранга. Присутствие дам и детей приветствовалось.
     Поскольку аутодафе длилось иногда целый день, то у помоста строились уборные, которыми в случае нужды могли воспользоваться почетные гости.
     Приговоренные к экзекуции, как правило, не знали об уготованной им участи. О своем наказании они узнавали только на аутодафе. Перед выходом из тюрьмы их стригли, брили, одевали в чистое белье, кормили обильным завтраком, иногда для храбрости давали кружку вина. Затем набрасывали на шею веревочную петлю, а в связанные руки втыкали свечу. Наиболее злостных грешников сажали задом наперед на ослов.
     Участники процессии пели траурные церковные гимны, медленно направляясь к площади, где должно было состояться аутодафе.
     С прибытием процессии к месту проведения аутодафе приговоренных усаживали на скамьи позора, установленные на помосте ниже почетных трибун. После этого начиналась траурная месса, за которой следовала проповедь инквизитора, кончавшаяся оглашением приговора.
     Наступал черед экзекуции. Каждый получал по заслугам: кого-то стегали плетьми, а кого-то волокли на «жаровню».
     Чаще всего «жаровня» находилась на соседней площади, где загодя сооружался эшафот со столбом, к которому привязывали осужденного.
     Палачи, поднаторевшие в своем ремесле, так устраивали костер, чтобы от смертника не осталась и следа. В противном случае им приходилось тратить силы на окончательную ликвидацию останков, которые рвались на мелкие части, кости дробились, и все это вновь предавалось огню, после чего пепел либо выбрасывался в реку, либо тайно вывозился подальше от места казни и выбрасывался в местах, недоступных для родственников, сочувствующих или сторонников казненного.
     Своего наиболее мрачного апофеоза инквизиция достигла в Испании, затмив злодеяния инквизиторов других стран. Нигде инквизиция не действовала столь жестоко и так тотально, как в Испании. Особенно прославился на этом чудовищном поприще доминиканский монах Томаса Торквемада, назначенный испанским инквизитором в 1482 году папой Сикстом IV. Именно он ввел в практику аутодафе. В августе 1483 года Сикст IV издал декрет, предписывающий создание постоянного священного трибунала в Кастилии во главе с генеральным инквизитором, назначаемым по представлению испанской короны папой, но во всех своих действиях являющимся подотчетным только короне. Генеральный инквизитор получил право назначать с согласия монарха провинциальных инквизиторов. Первым генеральным инквизитором стал Торквемада. В октябре понтифик распространил полномочия кастильского генерального инквизитора на Арагон, Валенсию и Каталонию. В том же году испанский король Фердинанд V создал Верховный совет инквизиции под председательством генерального инквизитора. Главной задачей этого Совета являлось решение вопросов, связанных с конфискацией имущества еретиков. Так было завершено в Испании создание Супремы (от лат. supremus – наивысший), то есть Верховного инквизиционного трибунала (по-испански Supremo Tribunal de la Santa Inquisicion, кратко – Супрема), страшная деятельность которого продолжалась три с половиной столетия.
     Торквемада возглавлял инквизиционный трибунал в течение восемнадцати лет, отличившись необычайной жестокостью, изощренным коварством, злобной мстительностью и кипучей энергией. За время своей инквизиционной деятельности он послал на огонь более десяти тысяч человек.
     Читатель удивится, узнав, что выдающийся испанский драматург Лопе де Вега (Лопе Фелис де Вега Карпьо, 1562–1635) был удостоен «высокой чести», получив в 1609 году звание приближенного святейшей инквизиции, то есть лица, пользующегося доверием инквизиции и вместе с тем обязанного являть собой пример преданности католической церкви. Через год он уже состоял членом двух религиозных братств, а еще через два года вступил в полумонашескую организацию терциариев (от лат. tertius – третий; братства мирян, существующие при некоторых монашеских орденах и являющиеся третьими по отношению к мужским и женским монастырям) ордена св. Франциска Ассизского. В дальнейшем им был получен священнический сан.
     Тем, кто не знаком с произведениями Лопе де Вега, спешу сообщить, что будущий драматург, чей пример жизни и деятельности для нас кое в чем поучителен, родился в Мадриде, где его отец занимался золотошвейным промыслом, обладая достатком и приобретя себя патент на дворянское звание. Лопе получил хорошее образование благодаря учебе в престижных научных заведениях, включая университет Алькала де Энарес и Королевскую академию математических наук.
     Уже в раннем возрасте Лопе отличался феноменальной восприимчивостью к наукам, способностью к языкам и литературными талантами. Десяти лет он перевел с латинского поэму римского писателя IV–V веков Клавдиана «Похищение Прозерпины», а с одиннадцати лет стал сочинять комедии.
     Довольно рано Лопе де Вега обратил на себя внимание как поэт. Сервантес с похвалой отзывался о нем в своем романе «Галатея».
     К концу восьмидесятых годов относятся первые выступления Лопе де Вега как профессионального драматурга. В этот период своей творческой деятельности он сближается с актерской средой и увлекается одной из популярных мадридских артисток – Еленой Осорьо, дочерью театрального антрепренера Херонимо Веласкеса. Эта связь длилась около пяти лет и закончилась разрывом после того, как у артистки появился более богатый поклонник. Обманутый в своих надеждах молодой драматург имел неосторожность пустить по адресу коварной возлюбленной и ее отца несколько злых эпиграмм. В результате против него было возбуждено судебное дело о клевете. В 1588 году решением коронного суда он был приговорен к удалению из столицы на восемь лет и из пределов Кастильи на два года.
     Через несколько месяцев после оглашения приговора Лопе де Вега женится на дочери придворного герольда Исабеле де Урбина, а через три недели после свадьбы отбывает на борту галеона «Святой Иоанн» в составе «Непобедимой армады» к британским берегам в качестве солдата. По возвращении из этого бесславного и трагически закончившегося похода он обосновывается на некоторое время в Валенсии, где начинает писать комедии, принесшие ему заслуженную славу в испанском обществе.
     В 1590 году Лопе де Вега переселяется поближе к Мадриду и поступает секретарем на службу к Антоньо Альваресу де Толедо, родственнику кровавого герцога Альбы, душителя Нидерландов. На этой службе в скромной должности письмоводителя он пробыл около шести лет, написав за время своего письмоводительства пасторальный роман «Аркадия» и создав ряд комедий, в том числе знаменитую комедию «Учитель танцев».
     Год 1595 выдался для Лопе де Вега несчастливым. В этот год умерла его жена, а вслед за ней и две его дочери.
     Через три года после смерти жены Лопе де Вега переселяется в Мадрид, где женится на Хуане де Гуардо, дочери крупного мясоторговца.
     Служа секретарем сначала у маркиза де Мальпика, а затем у маркиза де Сарриа, Лопе де Вега продолжает работать для театра и одновременно заканчивает и публикует поэму «Песнь о Драконе», изображающую гибель ненавистного Испании английского вице-адмирала с пиратскими замашками Фрэнсиса Дрейка, который командовал флотом при разгроме испанской «Непобедимой армады». Вместе с этой поэмой выходит в свет поэма «Исидор», посвященная легендарному покровителю Мадрида, и назидательно-авантюрный роман «Странник в своем отечестве».
     Определенную роль в жизни и творчестве Лопе де Вега суждено было сыграть герцогу Сесса, у которого наш сочинитель служил секретарем и который относился к своему секретарю как к поверенному и наперснику в разных авантюрных проделках. В многочисленных комедиях Лопе де Вега, где фигурирует золотая столичная молодежь и происходят приключения на любовной почве, проступают черты его высокопоставленного мецената и неисправимого гуляки.
     Наряду с растущим количеством комедий множится количество поэтических и прозаических творений Лопе де Вега. Так, в 1627 году им была опубликована поэма «Трагический венец», посвященная судьбе Марии Стюарт. Эта поэма доставила писателю степень доктора богословских наук.
     Вместе с Сервантесом, Велесом де Гевара и другими крупными испанскими писателями Лопе де Вега состоял членом поэтической академии парнасцев и членом Лесной академии.
     27 августа 1635 года Лопе де Вега скончался. На его похоронах присутствовали толпы народа. Погребен он был в церкви св. Себастьяна.
     Плодотворность Лопе де Вега как писателя была феноменальной. В конце своей жизни он говорил, что написал 1500 пьес.
     Лопе де Вега владел несколькими языками и обладал обширными, глубокими познаниями в области истории, географии, естественных наук, математики, военного дела, философии и античной мифологии. О его широте знаний свидетельствует драма «Великий князь Московский и гонимый император». Эта драма является первым в мировой литературе произведением о Димитрии Самозванце. Драма была написана на основе реляций иезуита Антонио Поссевино о событиях в Московском государстве 1604–1605 годов. Отражавшие интересы Рима, реляции Поссевино внушили драматургу мысль о законности притязаний Лжедмитрия на московский престол. Лжедмитрий изображался им как идеальный правитель, одерживающий победу над тираном и узурпатором Борисом Годуновым.
     Как видим, инквизиция инквизицией, а смех смехом. Когда в разных концах Испании поджаривали на инквизиционных кострах людей, писатели не только веселили людей, но и сами умели заразительно смеяться, даже состоя в прямой связи с дурно пахнущей инквизицией, от которой отдавало мертвечиной, и будучи в священническом сане, не предрасполагающем к веселому мировосприятию испанской действительности.
     Парадокс?
     Да. Но такова удивительная страна Испания, плачущая кровавыми слезами и смеющаяся во все горло над собой.
     Один умный испанец, не лишенный чувства юмора и самокритичности, сказал примерно так о своей стране: есть на свете страна-шизофреничка, то есть страна, в сознании которой все будто бы двоится; у нее два лица – истинное и отраженное в кривом зеркале; в ней уживаются невозможные противоречия: Испания без забот и Испания с тяжелыми проблемами, искренняя вера и навязываемая всем обязательная религия, Испания Лопе де Вега и Испания Торквемады, Испания Долорес Ибаррури и Испания генерала Франко, «наши» и «ваши».
     Вот такая она страна Испания.
     А что же другие страны?
     Они тоже не раз давали «прикурить» себе и своим народам, в том числе и от костра инквизиции.
     В 1609–1633 годах в славном немецком городе Бамберге было публично казнено около 900 человек, обвиненных в колдовстве.
     От обвинений в колдовстве и ведовстве не спасались даже дети. В 1628 году в не менее славном городе Вюрцбурге были казнены четыре ребенка в возрасте одиннадцати и двенадцати лет.
     Дети, обвиненные в колдовстве и ведовстве, могли спасти себя только показаниями против родителей.
     В своей борьбе с дьявольским отродьем протестанты не отставали от католиков. И это несмотря на то, что протестантская церковь отвергала многие суеверия, свойственные католицизму. Как точно заметил один современный историк, католики и протестанты спорили о небе, а что касается ада, то в этом вопросе у них было почти полное единодушие.
     Только в XVIII веке под влиянием Просвещения, высмеявшего веру в магию, государство и церковь, начали отказываться от дикой практики ведовских процессов. Но от века Реформации до века Просвещения была дистанция в два долгих столетия.
     Обратим внимание на одно событие, происшедшее в немецком городе Меце в 1519 году. В тот год заподозрили в ведовстве крестьянку из деревни по соседству с Мецем. Должен был состояться очередной процесс над ведьмой, единственной уликой против которой являлось то, что мать подсудимой сожгли как ведьму. Предполагалось, что дочь появилась на свет в результате преступной связи колдуньи с сатаной. Инквизитор-доминиканец Савини с помощью пыток заставил несчастную во всем «сознаться». Но костра не получилось, так как у крестьянки нашелся умный и мужественный защитник Генрих Корнелий Агриппа из Неттесгейма, в молодости – секретарь императора Максимилиана, затем дипломат, военный, юрист, богослов, натурфилософ и врач. Образованной публике Агриппа был известен сочинением «О неверности и тщете наук и искусств», представлявшем язвительную сатиру на схоластическую средневековую науку, а также книгой «Об оккультной философии», в которой защищалась «естественная» магия.
     Что такое «естественная» магия?
     Эпоха Возрождения ознаменовалась началом самостоятельных научных исканий, основанных на критическом разуме, а не на бездумном следовании церковным авторитетам. Возрождение снабдило реформационное движение инструментом историко-филологической критики текстов и тем самым усилило конфликт между разумом и верой.
     Мыслители эпохи Возрождения рассматривали Вселенную как живое, органическое целое и верили в наличие в природе духовных сил, управляющих явлениями материального мира. Они полагали, что эти силы подвластны человеческому разуму, в связи с чем «черной» магии противопоставлялась магия «естественная». «Естественная» магия – результат человеческого проникновения в тайны природы и овладения ими. Этой магией особенно грешили алхимики и врачи, стремившиеся отыскать «философский камень» или создать «эликсир жизни». В XVI веке таких ученых называли чернокнижниками. Их успехи и слава приписывались «пакту с дьяволом». О них слагались самые фантастические демонологические легенды. Подобные легенды окружали личность аббата Иоганна Трителия, автора нашумевшего сочинения «Тайнопись» (1499), в котором тот выступал против «черной» магии в защиту магии «естественной». Учениками и друзьями Трителия были Агриппа и выдающийся врач, натурфилософ Теофраст Парацельс.
     В этом месте я должен сделать отступление, чтобы сообщить читателю некоторые интересные вещи, касающиеся связи самых замысловатых разделов философии с алхимией, чтобы понятнее стала суть «естественной» магии.
     До появления физического мировоззрения XVII столетия вопросом получения абстрактных философских и научных понятий занимались в двух совершенно противоположных и в известном смысле чуждых друг другу областях – в логической и химической. Начало логической абстракции было положено Платоном, который считал подлинной сутью каждой вещи ее идею. Эти идеи Платон отделял от вещей и выстраивал их иерархическим образом. Поскольку он некоторое время искал не только универсальные идеи, вроде добра, красоты, истины, справедливости, но и специальные идеи, вроде стола, лошади и вообще всех конкретных предметов, то выходило так, что для познания идеи каждой вещи необходимо было отвлекаться от вещественного существования или, как впервые выразился Цицерон, отвлекать от вещи ее эссенцию. Данное требование на почве средневекового религиозно-морального мировоззрения привело к отделению сущности (лат. essentia) от существования (лат. existentia); при этом сущность понималась как скрытое качество или особая производящая форма. Эссенция иногда также понималась как потенциальная экзистенция, а экзистенция – как актуальная эссенция. Схоластический реализм, ориентировавшийся на учение Платона, наделил отвлеченные эссенции конкретным бытием и поставил эмпирическую действительность в иерархическую от них зависимость.
     Наряду с философским осмыслением «сущности» и «существования» шло осмысление указанных понятий в русле алхимического опыта. Алхимики также пытались абстрагировать эссенции, но не логическим образом, а эмпирическим. В соответствии с традиционным греческим представлением о «стихиях» алхимики насчитывали четыре основных эссенции или элемента. Однако не ограничивались этим, добавляя по примеру пифагорейцев и Аристотеля к данным эссенциям пятую эссенцию (лат. quinta essentia) – эфир, считавшийся иерархически высшей эссенцией, ибо ее местопребывание помещалось в надземном небесном мире. Таким образом, будучи пятой по счету, квинтэссенция тем не менее считалась первой по рангу. Схоласты, следуя по стопам стоиков, рассматривавшим пятую сущность в качестве «логического вождя» мира, объявили квинтэссенцию «мировым духом» (лат. spiritus mundi). В результате этого квинтэссенция получила значение «чистейшей природы», «чистейшей силы», «чистейшей добродетели» или специфического «духа» всех вещей вообще, которые можно было добыть алхимическим способом из органических и неорганических веществ.
     В контексте алхимических опытов абстракция превращалась в экстракцию. Когда, например, алхимики извлекали (экстрагировали) алкоголь, то верили, что извлекают некий дух (лат. spiritus), некую сущность (лат. essentia) или чудодественную воду жизни (лат. aqua vitae).
     Синтезируя логику и алхимию, ученые вроде Агриппы или Парацельса получали натурфилософское учение о «естественной» магии, в котором не было ничего еретического, но зато было многое из того, что позволяло объединить теорию и эмпирический опыт, пусть даже в неадекватных формах. Однако в любом случае подобный синтез позволял покинуть сферу богословских словопрений и заняться экспериментальным научным поиском.
     Трителий, Агриппа и Парацельс внесли свою лепту в легенду о докторе Фаусте. Все они числились в разряде чернокнижников. И вот один из этих чернокнижников, Агриппа, смело берется защищать женщину, обвиненную в страшном грехе – ведовстве.
     Выступая на суде, Агриппа сразу же перешел в атаку и обвинил в ереси самого инквизитора Савини. Этого никто не ожидал. Судьи были шокированы и растеряны. Агриппа же, завладев вниманием, продолжал развивать обвинения в адрес Савини, доказывая, что инквизитор своим привлечением к суду дочери сожженной женщины отрицает силу таинства крещения применительно к подсудимой.
     Благодаря блестящей контробвинительной речи Агриппы суд занял его сторону, учитывая при этом и тот немаловажный факт, что адвокат подсудимой занимал важный пост синдика Меца. Несмотря на угрозы разъяренного инквизитора, крестьянку оправдали.
     Что нам еще известно об этом человеке?
     Генрих Корнелий Агриппа фон Неттесгейм родился в Кельне в 1456 году. Происходил из старинного и богатого дворянского рода. В студенческие годы изучал юриспруденцию, классическую литературу и живые языки. В одном из писем он сообщал, что знает восемь языков, шестью из которых владеет так хорошо, что в совершенстве может на них говорить, читать и писать.
     В молодости Агриппа с жаром предавался изучению оккультных (от лат. occultus – тайный, скрытый) наук и даже написал книгу под названием «De occulta philosophia», которая увидела свет спустя много лет в 1533 году. С помощью алхимии пытался получать золото. Но бедность, в которой он провел большую часть своей жизни, свидетельствует, что в этом искусстве он явно не преуспел.
     Двадцатилетним юношей Агриппа отправился в Париж, где основал общество для изучения тайных наук.
     После Парижа Агриппа много странствует. Одно время живет в Бургундии, где читает лекции о сочинении известного немецкого ученого-гуманиста и мистика Иоганна Рейхлина (1455–1522) «De verbo mirifico», в котором автор попытался изложить свои взгляды на каббалу (средневековое учение в иулаизме, проповедовавшее поиск основы всех вещей в цифрах и буквах еврейского алфавита) и найти в ней начатки христианской догматики. Перу Рейхлина принадлежит и такое сочинение, как «De arte cabbalistica», содержащее обстоятельное изложение каббалистических учений и методов. Следует заметить, что Рейхлин является основателем так называемой христианской каббалы, а также основателем немецкой классической филологии и гебраистики (от гр. hebraios – еврей; наука о древнееврейском языке и памятниках письменности). Вследствие спора между схоластами и гуманистами он стал признанным главой всех гуманистов Германии и выразителем их взглядов. Но известен он не только этим. Им было написано несколько пьес, получивших широкую известность. К их числу относятся пьеса «Сергий, или Пустая голова», разоблачающая церковное шарлатанство, и драма «Упражнения в актерстве, или Хенно», в центре которой находится слуга-мошенник, обладающий изворотливым умом и находчивостью, благодаря чему разоблачается жалкое состояние немецкого судопроизводства.
     Лекции Агриппы по поводу взглядов Рейхлина на связь каббалы с христианской догматикой произвели такое впечатление, что его пригласили учителем теологии в Академию в Доле. Однако вскоре он был удален из Академии духовенством, которое видело ересь всюду, где было что-то такое, чего оно не понимало или не хотело понимать.
     В 1510 году мы встречаем Агриппу в Вюрцбурге, где аббатом в то время был Иоганн Тритгейм, состоявший в дружеских отношениях с Рейхлином.
     Будущий аббат-мистик и учитель Парацельса родился в бедной крестьянской семье. Только благодаря помощи доброжелателей, которые увидели в крестьянском юноше чрезвычайную даровитость и влечение к наукам, он поступил в Гейдельбергский университет, где в поразительно короткое время прославился своей ученостью, особенно в древних языках. В 1482 году Тритгейм поступил в Спонгеймский монастырь бенедиктинского ордена, а год спустя после смерти настоятеля монастыря был выбран аббатом, несмотря на свою молодость. Небольшой и никому до этого неизвестный монастырь в Спонгейме благодаря деятельности его аббата стал известен всей Европе. Тритгейм собрал здесь большую библиотеку из самых редких и замечательных сочинений, в особенности по магии. Слава о чрезвычайно высокой учености аббата была так велика, что его навещали и ценили дружбу с ним многие высокопоставленные особы, включая императора Максимилиана I. Однако наш многоученый монах имел неосторожность послать в Гент слишком откровенное письмо своему другу монаху Арнольду Бостию, которое давало повод заподозрить его в приверженности магии и волшебству. Поскольку в это время Бостий умер, письмо было вскрыто настоятелем монастыря, который придал его содержание широкой огласке. Разразился скандал. Спонгеймские монахи воспользовались этим скандалом для борьбы со строгим монастырским режимом, поддерживаемый Тритгеймом. В результате Тритгейм вынужден был оставить монастырь, распрощаться со своей любимой библиотекой и принять в 1505 году приглашение занять место аббата в Вюрцбурге, где его и навестил Агриппа.
     Во время встреч и бесед с Тритгеймом у Агриппы возник план написать сочинение о магии, и он реализовал этот план, написав сочинение в трех томах под названием «Оккультная философия», которое произвело большое впечатление на его современников.
     В Германии Агриппа поступил на имперскую военную службу. В составе имперской армии принимал участие в войне с венецианцами и за свою храбрость на поле битвы был посвящен в рыцари.
     Получив хорошую военную закалку, Агриппа распрощался с армейской службой и некоторое время скитался по Италии, читал богословские лекции в Турине и Павии. Судя по всему, он поссорился с местным духовенством и вынужден был уносить ноги во имя спасения своей головы.
     Влиятельные немецкие друзья помогли Агриппе получить место синдика в Меце, где он и спас от костра уже известную нам женщину, да и не только ее. Правда, вскоре его самого обвинили в колдовстве. Поэтому он покидает Мец и пускается в странствия.
     В 1524 году Агриппа появляется в Лионе в качестве лейб-медика матери французского короля Франциска I. Однако поскольку его астрологические предсказания не предвещали ей ничего хорошего, он впал в немилость и снова оказался без работы. В это время им был написан труд «De vanitate scientiarum», в котором автор изливал всю свою желчь в насмешках над бессилием науки.
     Под давлением обстоятельств и нужды в деньгах Агриппа покидает Францию и недолгое время служит историографом при Маргарите Австрийской. Но и здесь он вступает в конфликт с духовенством, которое изгоняет его из Нидерландов.
     После Нидерландов Агриппа с небольшими перерывами прожил три года в Кельне, где, несмотря на бдительность инквизиторов, напечатал свое сочинение «Philosophia occulta».
     Наконец, завершая многолетние скитания, он селится в Лионе и умирает здесь в 1535 году в доме друга, генерального сборщика податей.
     Современные историки явно недооценивают творчество Агриппы, о чем свидетельствует отсутствие в большинстве изданий справочного характера соответствующих статей. А ведь при этом забывается, что когда-то эта незаурядная личность оказывала своими сочинениями о тайной философии большое влияние на современников. Агриппе удалось объединить в оригинальном учении все прежние магические науки в единое целое, компоненты которого взаимосвязаны и обусловливают друг друга. Тем самым его philosophia occulta оказалась весьма привлекательной демонстрацией философского свободомыслия, хотя будем иметь в виду, что Агриппа, одно время сочувствовавший идеям Реформации, с католической церковью так и не порвал, считая, по-видимому, как и большинство гуманистов, что «перекраска фасада» ничего не изменит в его голове.
     Задача, которую поставил перед собой Агриппа, состояла в том, чтобы дать совершенно новые знания о магии, соответствующие религиозным и научным ценностям того времени, то есть он стремился к тому, чтобы согласовать основные принципы магии с существующими знаниями о естественном порядке вещей и при этом обелить магию в глазах церковников, враждебно относящихся к тайным наукам и их адептам. В результате было достигнуто то, что на магические знания и действия перестали смотреть как на нечто мистическое и сверхъестественное, к тому же попахивающее не только копотью алхимических опытов, но и откровенной ересью. Между прочим, это в известной мере способствовало прогрессу научного знания, представители которого частенько внушали богословам подозрение, поскольку занимались вещами, так или иначе подрывающими религиозно-мировоззренческие догмы. Таким образом, Агриппа, преследуя цель превратить магию из тайного учения в учение легальное, базирующееся на физике, математике и… богословии, был первым, кто открыто заговорил о «естественной магии».
     После Агриппы первым, кто вплотную занялся превращением магии в самостоятельную и благопристойную науку, был итальянец Джованни Баттиста делла Порта (1535–1615 ). Родился он в Неаполе и принадлежал к богатой, уважаемой семье, что позволило ему свободно заниматься изучением наук. В пятнадцать лет им было издано сочинение «Magia naturalis», получившее широкую известность и переведенное на многие европейские языки. После длительных путешествий наш любознательный «чародей» основал в 1560 году в Неаполе «Общество для исследования тайн природы», которое вскоре закрыли по приказанию папы. Тем не менее Порта продолжал физические опыты и в 1589 году выпустил в свет новое издание своей нашумевшей книги, существенно дополнив ее.
     В последующие столетия естественная магия развивалась параллельно с науками о природе, многое заимствуя из них и делясь с ними своими идеями. Постепенно она все больше сближалась с физикой, отличаясь от нее своей практической направленностью по достижению очевидных и немедленных результатов.
     Весьма заметный вклад в развитие идей и практики натуральной магии внес немецкий врач, естествоиспытатель и философ под псевдонимом Парацельс, настоящее имя и фамилия которого звучит так: Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (Бомбаст фон Гогенгейм, 1493–1541), родившийся в небольшой деревушке вблизи Цюриха и принадлежавший к швабской семье. Своими знаниями Парацельс многим обязан отцу, который преподавал ему алхимию и медицину. В шестнадцать лет он поступает в Базельский университет, но в силу своего характера ему не удалось пройти полностью университетский курс. Через несколько лет мы встречаем его в Вюрцбурге у аббата Тритгейма, доверенного друга Агриппы, который посвящает его во все тайные науки. По рекомендации аббата страстного любителя тайных наук принимают в лабораторию богатого алхимика Фуггера, который обучает молодого человека премудростям своего искусства, передавая ему все тонкости секретной химии.
     Поднаторев в естественной магии и алхимии, Парацельс отправляется в путешествие по разным странам Европы с целью набраться медицинского, алхимического и магического опыта. В возрасте тридцати двух лет он возвращается в Германию и здесь приобретает большую славу благодаря излечению многих тяжелобольных.
     В 1526 году Парацельс получает приглашение от Базельского университета на должность профессора медицины. Через два года в результате конфликта с местными медикусами и судебной тяжбы с одним важным лицом, которое не захотело полностью оплатить Парацельсу его удачный лечебный курс, он покидает Базель и до самой смерти скитается по Европе в сопровождении нескольких учеников, периодически сменяющихся. В этих скитаниях ему везде сопутствовала слава не только талантливого врачевателя, но и гуляки, который спускал все деньги в трактирах и кабаках в обществе бродяг и других лиц низкого звания. Говорят, что он был убит в Зальцбурге в результате происков враждебно настроенных к нему врачей.
     Одни называли Парацельса «королем всех тайных наук», а другие из числа завистливой высокоученой братии резко порицали его за пьянство и распутный образ жизни.
     Парацельсом написано очень много сочинений. Часть этих сочинений он написал собственноручно, а часть продиктовал, порой находясь на не очень твердых ногах. Скорее всего последним объясняется известная несогласованность некоторых положений его задиристого философского учения.
     Общие философские воззрения Парацельса как оригинального мыслителя и талантливого врача во многом заимствованы у Агриппы, но преломлены через собственные воззрения на мир и конкретные задачи практической медицины. Эти воззрения некоторыми исследователями его творческого наследия трактуются как своеобразный теософский натурализм, сложившийся, как и у Агриппы, под сильным влиянием пифагорейско-платоновской философской традиции и герметизма. Под герметизмом (от имени легендарного древнеегипетского мудреца Гермеса Трисмегиста) в данном случае понимаются философские и религиозно-мистические воззрения, созданные в эпоху поздней античности и отражающие своеобразный синтез идеологем Востока и Запада. В центре этого теософского натурализма находится понятие Природы как живого целого, проникнутого единой мировой душой (лат. spiritus mundi).
     Агриппа, Парацельс и многие другие адепты натуральной магии внесли свою посильную лепту в сказания о Фаусте, истоки которого можно найти в «Золотой легенде» как сказание о мученике, только не за религию, а за науку. Народная молва обобщила этот образ ученого-мученика, которого церковь порой предавала анафеме и посылала на костер, как, например, в случае с великим итальянцем Джордано Бруно, и сфокусировала на одном лице под именем Фауста. Прототипом этого ученого может служить легендарный маг первых времен христианства Киприан из Антиохии, преследовавший и мучавший христиан посредством волшебной силы, но потом разочаровавшийся в способностях злых духов и ставший великим мужем христианской церкви, который принял на себя мученический венец. Позднее этот Киприан удостоился незаслуженной чести слиться в одно лицо с исторически существовавшим карфагенским епископом Киприаном, который вначале тоже был язычником и кончил мученичеством.
     Одной из исторических основ легенды о Фаусте могут служить похождения некоего бродячего фокусника и шарлатана Георга Саббеликуса, который сам себя называл «Фаустом младшим» и был, как гласит народная молва, в тесном союзе с дьяволом. Аббат Тритгейм и ученик Агриппы Иоганн Вейер утверждали, что они лично видели этого Георга Саббеликуса.
     Хотя Агриппа и внес что-то от себя в легенды о докторе Фаусте, но тем не менее Фауст – не собирательный образ, а вполне реальное историческое лицо, о котором упоминает Меланхтон.
     Согласно свидетельствам Трителия и Муциана Руфа, Фауст был философом, магом, астрологом, гадальщиком, прорицателем, алхимиком, и врачом. По словам Агриппы, Фауст умел с помощью особого снадобья излечивать неизлечимые недуги, а также умел находить клады.
     Этот «бродяга, пустослов и мошенник» был не ко двору ни богословам-католикам, ни лютеранским ортодоксам. И те и другие осуждали его как нечестивого грешника, занимающегося чернокнижием и творящего с помощью дьявола соблазнительные для простофиль чудеса.
     «Дьявол, – объяснял Лютер, – хотя и не доктор и не защищал диссертации, но он весьма учен и имеет большой опыт; он практиковался и упражнялся в своем искусстве и занимается своим ремеслом уже скоро шесть тысяч лет. И против него нет никакой силы, кроме одного Христа».
     Лютер и его верные сторонники, считая Фауста орудием нечистой силы, нигромантом, то есть представителем «черной» магии, с превеликим удовольствием отправили бы его на костер, как это сделал Кальвин с Серветом. Но безбожнику Фаусту повезло, так как у реформаторов просто не дошли до него руки. И посему этот «негоднейший вертопрах» умер своей смертью около 1540 года.
     Впервые легенда о Фаусте получила театральную обработку в трагедии талантливого английского драматурга второй половины XVI века Кристофера Марло, самого яркого и незаурядного писателя из предшественников Шекспира. Правда, кое-кто и поныне считает, что Марло и был Шекспиром, чьи биографические данные, между прочим, весьма скудны и противоречивы. Не оспаривая эту и другие точки зрения на жизнь и творчество Шекспира, примем столь своеобразную версию к сведению и пойдем дальше.
     Спустя несколько веков к теме доктора Фауста и договоре человека с дьяволом обратился выдающийся немецкий писатель, поэт и мыслитель Иоганн Вольфганг Гёте.
     Вершиной философско-поэтического творчества Гёте является «Фауст», начало работы над которым относится к семидесятым годам XVIII столетия. Первый вариант «Фауста», получивший название «Прафауст», сохранился благодаря копии, сделанной придворной дамой фрейлейн фон Гехгаузен. В 1790 году этот вариант, дополненный рядом сцен, был опубликован в виде «Фрагмента» в собрании сочинений. Постепенно, дополняя его все новыми и новыми сценами, Гёте довел свое произведение до такой степени завершенности, что смог опубликовать его в 1808 году как «первую часть трагедии». Это означало, что за первой частью должно было следовать продолжение. И работа над продолжением трагедии последовала. Вторая часть трагедии была издана в 1833 году, уже после смерти автора. В «Фаусте» мы сталкиваемся с идеей исповеди, которая под пером Гёте находит воплощение в истории исканий доктора Фауста.
     В русле немецкой культурной традиции эту тему продолжил в ХХ веке Томас Манн своим романом «Доктор Фаустус». Судьба этого писателя, пережившего две войны и «коричневую чуму», нацизма сама в чем-то схожа с исповедью в духе гётевского Фауста.
     Томас Манн родился в 1875 году в семье богатого немецкого купца, сенатора вольного города Любека – Иоганна Генриха Манна и его жены Юлии да Сильва-Брунс. Сенаторами в старых ганзейских городах называли представителей богатых бюргерских фамилий, которые составляли местную аристократию и входили в городское самоуправление. Его отец был из старинного любекского рода, тогда как мать являлась уроженкой Рио-де-Жанейро, будучи дочерью немца-плантатора и бразильянки португало-креольского происхождения. В семье насчитывалось пятеро детей, три мальчика и две девочки. Его старшим братом был Генрих Манн, в будущем известный немецкий писатель.
     Школу Томас Манн ненавидел и до самого конца учения не удовлетворял тем требованиям, которые она к нему предъявляла. Предназначенный стать купцом, он посещал реальную гимназию, но дотянул только до права одногодичного отбывания воинской повинности, то есть до перехода в третий класс. Потом учился в гимназии.
     Еще в школе Томас начал кропать стишки и писать ребяческие пьесы, которые вместе с братьями и сестрами разыгрывал дома, перед родителями и родственниками.
     Отец умер от заражения крови еще сравнительно молодым, когда Томасу исполнилось пятнадцать лет. Старую фирму по торговле зерном, возглавляемую Иоганном Генрихом, пришлось ликвидировать. Богатый особняк, в котором проживали Манны, был тоже продан. Мать с младшими детьми переехала в Мюнхен, а Томас окончил полный курс школьных наук в Любеке, определившись на полный пансион к учителю местной гимназии. После окончания школы он переехал в Баварию к своим родным и поступил на службу в правление Общества страхования от огня. Тогда-то и был написан его первый рассказ «Падшая», опубликованный в журнале «Де Гезельшафт».
     В страховом обществе Томас прослужил не более года. Распрощавшись со службой, он решил стать журналистом и поступил вольнослушателем в два высших учебных заведения Мюнхена – университет и политехнический институт, записавшись на те курсы, которые могли дать, по его мнению, общую подготовку к несколько неопределенной профессии журналиста.
     Через некоторое время, успев опубликовать небольшой томик новелл, Манн начинает писать свой знаменитый роман «Будденброки», увидевший свет в 1901 году. Работа над романом совмещалась с работой в редакции юмористического еженедельного журнала «Симплициссимус», начавшего выходить в Мюнхене с 1896 году и оказавшего достаточно сильное влияние на литературную жизнь предвоенной Германии. В этом еженедельнике Манн проработал около года.
     Публикация «Будденброков» принесла ему громкую славу и открыла двери многих немецких издательств и литературных обществ.
     В 1905 году состоялась женитьба. От этого счастливого брака на свет появилось шестеро детей, среди которых был Клаус Манн (1906–1949), будущий талантливый писатель, трагически ушедший из жизни в результате самоубийства.
     В предвоенные годы Томас Манн много и напряженно работает, свидетельством чему являются: «Королевское высочество» (1909), «Признания авантюриста Феликса Круля» (задуман в 1911), «Смерть в Венеции» (1913) и другие. Примерно в это же время начинается работа над новеллой «Волшебная гора», превратившейся в конечном итоге в роман (1924).
     После окончания первой мировой войны в двадцатые годы писатель посещает Голландию, Швейцарию, Данию, Испанию, Англию, Польшу, читает лекции, встречается с собратьями по перу. В 1929 году ему присуждают Нобелевскую премию. В первой половине тридцатых годов начинает публиковаться тетралогия на библейский сюжет «Иосиф и его братья» (1933–1943).
     С 1938 года Манн переезжает на постоянное жительство в США, где вкладывает всю душу в свой новый роман «Доктор Фаустус», в котором некий почтенный профессор гимназии Серенус Цейтблом, добровольно подавший в отставку и покинувший службу из-за антифашистских убеждений, пишет в течение двух последних лет второй мировой войны биографию своего друга композитора Андриана Леверкюна, наделенного, с одной стороны, чертами доктора Фауста из народной книги, а с другой, чертами философа Фридриха Ницше и самого автора.
     Последние годы жизни писатель провел в Швейцарии, продолжая дописывать «Признание авантюриста Феликса Круля».
     Томас Манн вошел в мировую литературу как крупнейший представитель интеллектуального романа. Он стремился раскрывать события второй половины XIX века и первой половины XX века сквозь призму духовной культуры и вечные общечеловеческие ценности. И, надо сказать, делал это мастерски, остро переживая трагические перипетии XX века, мучительно переоценивая уходящие в прошлое ценности предшествующих времен. Одной из таких переоценок явилась его пространное и объемистое эссе «Размышления аполитичного» (1918), где была предпринята попытка осмыслить все духовные бедствия, выпавшие на долю немецкого бюргерства в период первой мировой войны. По словам самого автора, эта книга помогла многим немцам быть стойкими в последнем арьергардном бою романтического бюргерства с новым жестоким миром. Таким же произведением в известном смысле являлся и «Доктор Фаустус», в процессе работы над которым большую помощь автору оказал Теодор Адорно (1903–1969), известный немецкий философ, музыковед, социолог, в свое время, спасаясь от фашизма, эмигрировавший сначала в Англию, а затем в США, автор нашумевшего исследования «Авторитарная личность» (1950), явившегося результатом социологического и психоаналитического изучения разных типов личности с точки зрения их предрасположенности к принятию демократического или авторитарного (диктаторского) руководства, включая фашистское. Адорно консультировал Манна преимущественно по вопросам философии и музыкальной эстетики. В романе «Доктор Фаустус» не без влияния Адорно переоценивалась философия Ницше, взятая на вооружение германскими фашистами. Одно время Томас Манн восхищался этой философией и на свой манер преклонялся перед Ницше и Артуром Шопенгауэром, известным немецким философом-идеалистом иррационалистического направления.
     Манн откровенно признается в автобиографических воспоминаниях, что духовное и стилистическое влияние Ницше сказывается уже в самых ранних его прозаических опытах. В Ницше он видел прежде всего не трибуна, призывающего людей «улицы» к установлению культа сверхчеловека, к утверждению расового превосходства «белокурых бестий», к ниспровержению идеалов христианства и его заповедей, а личность, которая преодолела самого себя, прославляя жизнь за счет активной деятельности духа. Поэтому, работая над «Доктором Фаустусом», Манн попытался представить трагедию вымышленного композитора Леверкюна как трагедию Ницше, хотя о нем в романе нигде не упоминается. Что касается Ницше, то в книге дается точное воспроизведение случая с Ницше в кельнском публичном доме и описание симптомов заболевания сифилисом, а также некоторые другие детали биографии философа. Более подробно обо всем этом сказано самим Томасом Манном в статье «История «Доктора Фаустуса». Роман одного романа».
     Вот таким образом тянутся крепкие связующие нити из далекого прошлого в наше сегодняшнее бытие. Пользуясь словами, понятиями, символами, мы далеко не всегда осознаем их скрытый смысл и заряженность исторической «взрывчаткой», которая в одно мгновение может неожиданно, а иногда и в самый неподходящий момент сокрушить все наши самые прочные «представления» о собственной персоне и мире, в котором мы живем.
     Герои испанских плутовских романов, их плутни и авантюры. В 1946 году президент Ассоциации американских географов говорил:
     – Слова «terra incognita», то есть «неизвестная земля», постоянно будоражат наше воображение. Древних людей влекли в неведомые земли голоса сирен. Эхо этих голосов звучит в наших сердцах и сейчас.
     Перелистаем страницы Истории.
     В 1487 году португальский мореплаватель Бартоломеу Диаш первым из европейцев обогнул Африку с юга. На обратном пути он открыл мыс Доброй Надежды.
     В 1492 году Христофор Колумб достиг острова Гуанахани и переименовал его в Сан-Сальвадор, а несколько позже достиг двух островов – Кубы и Гаити.
     В 1498 году Васко да Гама обогнул Африку и морским путем достиг Индии.
     В 1500–1501 годах португальские мореплаватели братья Кортереаль открыли полуостров Лабрадор.
     В 1504 году португальцы открыли остров Мадагаскар, а в следующем году достигли Цейлона. В 1509 году они высадились в Индонезии.
     В 1513 году испанский конкистадор Нуньес де Бальбоа пересек Панамский перешеек и достиг восточного побережья Тихого океана.
     Примерно в 1516–1517 годах португальские путешественники впервые достигли Китая морским путем.
     В 1519–1521 году испанские корабли под руководством Фернана Магеллана совершили первое кругосветное путешествие.
     В 1532–1536 годах испанский конкистадор Франсиско Писарро завоевал империю инков в Перу.
     В 1601 году португальский мореплаватель Аредиа достиг Австралии.
     Вот далеко не полный перечень тех, кого звало в необъятные океанские просторы на поиски terra incognita влекущее эхо сирен.
     Стремительный подъем исследовательской активности европейцев в XV столетии ознаменовал собой поворотный пункт в мировой истории. Прежде всего пристальный и дерзкий взгляд европейцев был обращен к тем землям «за семью морями», где таились драгоценные металлы, пряности и не обращенные в христианство рабы-язычники. В своих мускулистых руках они крепко сжимали меч и крест.
     Во главе защитников христианской веры стояли португальцы и испанцы. Они никак не могли смириться с тем, что начиная с VIII века большая часть территории Испании и Португалии находились под властью мусульман.
     В Евангелии от Иоанна Христос говорит: «Кто не пребудет во мне, извергнется вон как ветвь, и засохнет, и такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают».
     И вот в огонь освобождения Португалии от засилья иноверцев летят их срубленные головы и пораженные копьями тела. В XIII столетии португальцы торжествовали: их земли были освобождены от мавританского владычества.
     Испанцы сражались дольше. Только накануне отплытия Колумба в его первую экспедицию пал последний мусульманский оплот в Испании – Гранада. В этих беспощадных битвах формировался жесткий и гордый характер Испанского королевства. И не случайно, что довольно рано испанская корона отождествила свои интересы с интересами церкви. Как следствие, после отвоевания Гранады к титулам испанского монарха прибавился титул «католический».
     Сильнейшая держава мира начинает диктовать свою волю Риму. На папский престол все чаще избираются испанцы, а испанские войска чувствуют себя в Риме как дома.
     Завершив свое национальное объединение к концу XV века, испанцы энергично начали пролагать путь в Америку и первыми участвовать в ее освоении. В это время Испания играла первенствующую роль в политике и официальной культуре Западной Европы (испанский язык изучают во всех странах, испанское искусство соперничает с итальянским, испанский этикет принят во многих европейских дворах и т. д.). При этом Испания оставалась, по сравнению с соседями, страной социально отсталой, с плохо развитой национальной экономикой и презрительным отношением к труду.
     Хищническая эксплуатация колоний негативно сказывалась не только на нравах испанского общества, но и подрывала хозяйственную жизнь страны. Широкое распространение получает бродяжничество, крестьяне бегут из сел в города, пополняя армию бродяг и нищих. Пикаро становится ярким символом Испании.
     Кто такой пикаро?
     Происхождение этого слова остается спорным. Некоторые исследователи выводят его из названия Пикардии (наиболее вероятная гипотеза), французской провинции с главным городом Амьеном, откуда приходили в Испанию бродяги, чтобы наняться на работу. Другие исследователи считают, что слово «пикаро» происходит от испанского «bigardo» (бездельник, негодяй). Третьи полагают, что данное слово производно от испанского «picar» (клеветать, щипать, отведать). Короче, пикаро – это босяк, бродяга, тунеядец, искатель легкой жизни, ради которой он не брезгует никакими средствами и «клюет», то есть ворует, все, что плохо лежит.
     Как сказал один умный человек, пикаро веселой походкой проходит через мир, где все против него и он один против всех. Он остроумен в проделках, нередко образован и по-своему воплощает идеал человека «с идеями».
     В путешествии по стране плутов и авантюристов нас будет сопровождать Леонид Ефимович Пинский, человек нелегкой, но интересной судьбы, хорошо разбирающийся в западноевропейской литературе XIV–XVII веков.
     Давайте поближе с ним познакомимся.
     Леонид Ефимович родился в 1906 году в белорусском городе Брагине в семье учителя. Среднюю школу он закончил в Новгороде-Северском в 1923 году, после чего учительствовал в украинской сельской школе Черниговской области. В 1926 году поступил на литературно-лингвистическое отделение Киевского университета, подрабатывая в Киеве учительствованием. Закончив университет, стал преподавателем украинской литературы в Молдавском педагогическом институте в Тирасполе.
     В 1933 году Леонид Ефимович поступил в аспирантуру при кафедре всеобщей литературы Московского государственного педагогического института имени А. С. Бубнова. Эту кафедру возглавлял известный ученый Франц Петрович Шиллер. Занятиями Пинского по литературе Средних веков и эпохи Возрождения руководил Борис Иванович Пуришев, большой знаток литературы этого периода.
     Окончив аспирантуру и успешно защитив кандидатскую диссертацию о творчестве Франсуа Рабле, Пинский начал работать в Курском педагогическом институте, где читал курсы всеобщей литературы. Через несколько лет он переезжает в столицу, где читает лекции в Московском институте истории, философии и литературы.
     Осенью 1941 года Пинский добровольцем пошел на фронт, откуда был отозван в феврале 1942 года для преподавательской работы в Московском государственном университете.
     Начиная с 1944 года Пинский читает курс классической литературы Востока в Военном институте иностранных языков.
     После войны Пинский вернулся в Московский университет.
     В июне 1951 года Леонид Ефимович был арестован и осужден сроком на десять лет в лагерях МГБ. На допросах он вел себя мужественно и достойно. Верховный суд отменил этот приговор и полностью рабилитировал нашего невинно осужденного в 1956 году.
     После лагерной жизни Леонид Ефимович не пожелал возвращаться в университет и занялся исключительно научно-литературной деятельностью.
     Леонид Ефимович Пинский ушел из жизни в 1981 году.
     По мнению литературоведов, едва ли не первым образцом плутовского жанра является анонимная повесть «Лесарильо с Тормеса» (1554).
     Леонид Ефимович полагал, что ни одна книга в истории испанской литературы не имела такого грандиозного успеха у современников, как «Гусман де Альфараче». За пять лет, начиная с 1599 года, было осуществлено двадцать три ее издания, не считая многочисленных пиратских перепечаток. Между прочим, даже прославленный «Дон Кихот» за такой же срок был опубликован только десять раз.
     В 1600 году выходит первый французский перевод «Гусмана», а вскоре следуют португальский, итальянский, немецкий и голландский переводы. Наконец, в 1623 году в Данциге появляется перевод на латинский язык. Тем самым книга как бы возводится в ранг классических литературных произведений.
     Хочу обратить внимание на то, что читатели XVII века ставили «Гусмана» гораздо выше «Дон Кихота» на том основании, что Сервантес в своем романе осмеивал модное увлечение рыцарскими романами, то есть оценивал нечто преходящее, тогда как автор «Гусмана» изображал общезначимую комедию обыденного человеческого существования, свойственную не только XVII веку, но и веку XXI.
     Что мы знаем о жизни и творчестве автора этого блестящего плутовского романа, породившего специфический литературный жанр?
     Увы, наши знания более чем скромны. Известно, что Матео Алеман-и-де Энеро родился в 1547 году в Севилье. Этот город, наряду с Толедо, был в XVI столетии средоточием бродяг и нищих.
     Отец Алемана служил врачом при Королевской тюрьме. Вполне возможно, что будущий создатель «Гусмана» с детства наблюдал нравы уголовного мира родного города.
     Алеман слушал лекции на медицинском факультете Саламанки и Алькала-де-Энарес. Смерть отца и тяжелое материальное положение семьи заставляют его вернуться в Севилью, так и не сдав экзамена на звание лиценциата, то есть на звание преподавателя, получившего право читать лекции до защиты докторской диссертации.
     Взяв взаймы крупную сумму у одного капитана с обязательством жениться на некой донье Каталине де Эспиноса, опекуном которой был его заимодавец, и вернуть долг в течении года, Алеман не смог рассчитаться и вынужден был, во избежание долговой тюрьмы, жениться на упомянутой донье.
     Брак получился несчастливым, и Алеман вскоре оставляет свою жену, отправляясь в Мадрид с целью поступить на государственную службу. В Мадриде он устраивается в государственное казначейство, попутно подрабатывая маклерством при распродаже недвижимой собственности. После двадцатилетнего пребывания на тягостной государственной службе Алеман оказался у разбитого финансового корыта: за долги он был заточен в тюрьму.
     Будучи уже в пожилом возрасте, наш горемычный оптимист закончил первую часть «Гусмана де Альфараче».
     Литературный труд в те времена был очень ненадежным источником дохода. Поэтому исключительный успех романа не вывел автора из нужды. Через несколько лет после первой публикации романа он снова попадает в тюрьму. И только благодаря небескорыстному заступничеству одного родственника выходит на волю.
     Шестидесятилетним стариком Алеман отправляется в Мексику, надеясь испытать судьбу за океаном, так как на родине его дела явно шли из рук вон плохо.
     В Мексику Алеман прибыл в свите архиепископа Гарсиа Герры, позднее ставшего вице-королем Новой Испании. На службе у этого прелата он находился всю оставшуюся жизнь. Год его смерти неизвестен. Предположительная дата – 1614 год.
     Алеман и Сервантес были однолетками и скончались примерно в одно и то же время. По происхождению оба принадлежали к низовому дворянству. Кстати, отец Сервантеса также был бедным врачом. В 1602 году, когда Алемана заключили в долговую тюрьму Севильи, здесь в силу тех же невеселых обстоятельств находился и Сервантес.
     Как говорил Пинский, несмотря на много общего в биографии Алемана и Сервантеса, это были совершенно разные по своему мироощущению люди и писатели. Знаменитая книга Сервантеса вышла далеко за пределы какого-либо рода и вида литературы, тогда как не менее знаменитая книга Алемана породила определенный литературный жанр – жанр плутовского романа.
     Плутовство – явление древнее. Так или иначе оно отразилось еще в античной литературе и народном фольклоре. Однако литературный жанр, вскормленный пристальным писательским вниманием к плутам и бродягам, – нечто вполне исторически конкретное. Конкретна и его география – Испания.
     Испания сыграла чрезвычайно важную роль при переходе к Новому времени. Ее каравеллы проложили путь к Новому Свету, расширив тем самым торговые и научные горизонты европейцев. Ее города и университеты служили связующим звеном между Востоком и Западом. Отнюдь не случайно, что в то время испанский язык изучался во всех европейских странах, а испанский этикет был принят при многих европейских дворах. Все это кружило голову и толкало на авантюрные шаги, особенно в области внешней политики.
     Испанский двор утопал в фантастических мечтах о мировом господстве, ради которого безумно сорил деньгами, раздувая расходы на содержание огромной армии и многочисленных колониальных чиновников. А тем временем внутренняя хозяйственная жизнь неуклонно чахла, порождая нищих и без

домных, алчно взиравших в сторону заморских колоний. Хищническая эксплуатация этих колоний, откуда шли потоки золота и потоки лживых слухов о беспечной, нетрудовой жизни, стимулировала развращение нравов и неукротимую тягу к праздности. Вот почему феномен пикаро – знамение времени для Испании XVI века.
     Знатоки истории испанской литературы утверждают, что в испанской средневековой поэзии часто прославляются изворотливость и хитрость героя, который не останавливается перед самым низкопробным обманом для достижения корыстных целей. Считается, что здесь сказываются традиционные связи Испании с арабо-мавританским миром и его литературой, герой которой обычно наделен лукавством и хитроумием.
     Пример?
     Пожалуйста.
     Как-то раз ходжа Насреддин принес на мельницу пшеницу и начал там пересыпать зерно из чужих мешков в свой.
     – Что ты делаешь, нехороший человек? – подскочил к нему мельник.
     – Дурачусь, потому что я дурак, – спокойно отвечает он.
     – Если ты дурак, почему не сыплешь свою пшеницу в чужие мешки?
     – Все дело в том, что я обыкновенный дурак, а если бы я делал, как ты говоришь, был бы набитым дураком.
     Мельник рассмеялся и отпустил его с миром.
     Алеман, уловив читательский интерес к плутовству и желание читателей беззлобно посмеяться, придал изображению плутовства вполне законный статус литературного жанра, впервые представив своего пикаро как горестно-комическое порождение испанской жизни.
     Многих испанских авторов плутовского романа роднит то, что в центре их произведений находится изобретательный и неунывающий герой, разоблачающий изнанку жизни преуспевающих господ и разлагающегося общества.
     Жизнеописание Гусмана было задумано Алеманом как личная история авантюрного искателя удачи. В этой истории переплетается обыденно-комичное и тоскливо-драматичное. Такое переплетение позволяет возвести презренную обыденность в ранг высокого искусства.
     Повествование начинается с описания происхождения Гусмана.
     Гусман заявлял, что однажды им овладело неукротимое желание поведать любознательному читателю историю своей жизни. Начать он решил с родителей, нарушив при этом священную четвертую заповедь о почтении и уважении к отцу-матери лишь для того, чтобы слегка прикрыть свои грехи и грешки греховными слабостями родителей.
     Теперь предоставим слово самому Гусману.
     – Жизнь моих родителей была на виду и хорошо известна в подробностях всем и каждому, – повел свой рассказ Гусман. – Некогда отец и вся его родня перебрались в Геную, где их причислили к дворянству. Занимались они тем, что меняли деньги и учитывали векселя. За это люди и поносили моего отца, обзывая лихоимцем, но человек он был кроткий и не обижался.
     Родители Гусмана считали себя людьми набожными. Поэтому когда называли лицемером человека, который исправно молится, регулярно посещает богослужения, часто исповедуется и причащается, Гусман очень возмущался, резонно оценивая это как камень в его и родителей огород.
     – Чтобы выбраться из нужды, настигшей меня и матушку после скоропостижной смертью отца, – продолжал Гусман, – я отправился скитаться по белу свету, препоручив себя Богу и добрым людям, которым в ту пору еще доверял.
     Волна скитаний прибила Гусмана к одной постоялому двору, хозяин которого предложил изголодавшемуся пареньку, к тому же без копейки в кармане, наняться к нему на работу. Деваться было некуда, и Гусман согласился.
     Под присмотром трактирщика Гусман быстро научился разным мелким надувательствам
     – Жилось у трактирщика привольно, – хвастливо вспоминал Гусман, – но мне все было мало. И вот, распрощавшись с хозяином-плутом, я направился в Мадрид. Теперь в моем кошельке бренчали медные монеты, добытые трудом и разными плутнями.
     Честно говоря, денег у нашего хвастунишки было не много, и они быстро растаяли. Тогда он стал побираться. Подавали скудно, так как год выдался неурожайным. Гусман совсем приуныл и начал спускать одну за другой свои вещи. В Мадрид он заявился как настоящий галерник – в одних штанах и сорочке. Все принимали его за воришку-пикаро и не решались впускать в дом или брать в слуги.
     Чтобы не умереть с голоду, Гусман и впрямь заделался пикаро.
     К черту былой стыд, не знать бы его никогда!
     Новоиспеченный пикаро прибился к лихой ватаге ему под стать. Признаться, на первых порах трудился он вяло, неохотно, а главное, трусил. Первые шаги всегда тяжелы. Но со временем, вкусив прелесть житья пикаро, он без оглядки пустился в опасную, но разгульную жизнь.
     Затем судьбе было угодно забросить его в Толедо, поскольку в Мадриде Гусман почувствовал себя очень неуютно по причине открывшейся на него охоты, вызванной кражей кругленькой суммы у одного мадридского бакалейщика.
     После ряда перипетий Гусман оказался зачисленным в военный отряд и приписанным к офицерскому столу. В отряде он продолжал жить своей обычной жизнью, обманывая и надувая жадных дураков, а также богатых умников.
     Когда отряд прибыл в Италию, Гусман распрощался со своими сослуживцами и направился в Рим, где его взял на службу один кардинал, который в конце концов выгнал нерадивого слугу за его проказы. Уйдя от кардинала, наш пикаро перебрался на службу в дом французского посланника, где выполнял роль посредника в любовных связях французского вельможи.
     В Риме с помощью мошенничества Гусман богатеет и благодаря этому возвращается в Испанию, где женится, вдовеет, поступает на богословский факультет, но не заканчивает его, снова женится, проматывает приданное жены, живет за счет ее любовников, а потом жена убегает от него с очередным любовником. В конце концов он попадает в руки правосудия за воровство и ссылается на галеры. На галерах выдает товарищей, замысливших мятеж, и получает право на освобождение. Вот, собственно говоря, и все.
     Прочитав жизнеописание Гусмана, читатель с удивлением для себя обнаружит, что презренная жизнь никчемного человечишки может быть возведена в перл художественного творения. Но то, что удивляло и поражало читателей прошлых веков, не избалованного информационными развлечениями, вряд ли поразит нашего капризного современника и, скорее всего, покажется ему чем-то довольно скучноватым. По этому поводу взыскательным литературным критикам не стоит укоризненно кряхтеть. Жизнь не стоит на месте. Ведь, строго говоря, книга Алемана по нашим меркам менее всего может быть отнесена к увлекательным приключенческим романам и вот почему. Эта книга в известном смысле философична и назидательна по своим моральным выводам, но ее философская мораль осталась в прошлом и уже не будоражит сознание читателя. Он не видит в истории пикаро, скитающегося по белу свету в поисках удачи, чего-то интересного и волнительного.
     Для Алемана его пикаро – это Испания в миниатюре. Разумеется, писатель не хочет оценивать свою родину как никчемную страну, но вместе с тем он не может не видеть плачевного состояния испанского общества и потому стремится как бы растормошить его, заставить критически взглянуть на себя со стороны. В результате роман Алемана приобретает характер политической сатиры, а герой романа отражает не только процесс морального упадка, но и тягу к восстановлению преданного забвению идеала достоинства и чести. Закономерно, что к концу романа наш плут начинает исправляться, в нем пытается проснуться крепко заснувшее нравственное начало.
     Пока пробуждается нравственное начало в человеке, который только протирает глаза и позевывает, ничего толком не соображая, плутам не до сна. Они энергично рыщут по всему свету, оставляя свои следы в романах и пьесах французов, англичан и других европейских сочинителей. Испанские сюжеты, посвященные плутам, приобретают воистину мировую славу. Одним из таких сюжетов является сюжет «Хромого Беса», получивший свое талантливое воплощение благодаря перу Луиса Велеса де Гевара.
     Луис Велес родился в 1579 году в Эсихе, одном из самых богатых городов Андалусии. После окончания школы в родном городе сын малосостоятельного идальго учился в университете города Осуна, где получил степень бакалавра.
     Распрощавшись с университетом, наш бакалавр подвязался на роль пажа при архиепископе Севильи, затем служил солдатом в Италии и Алжире, участвовал в войнах с турками. Досыта навоевавшись, он поселяется в Мадриде, где вращается при дворах знати, но это не приносит ему достатка в дом. Всю жизнь Велеса преследовала нищета.
     Скончался писатель 10 ноября 1644 года, оставив, по словам его биографов, завещание из большого перечня долгов.
     Велес был обаятельным и общительным человеком, не терявшим чувство юмора даже в трудных житейских передрягах, Его остроумием и литературным дарованием восхищались Лопе де Вега и Сервантес.
     Плодовитостью отмечено творчество Велеса. Им было написано несколько сот драм, множество романов, сонетов, концон и «прочей поэтической мелочи». Говорят, что в свое время его драмы пользовались немалым успехом.
     «Хромой Бес» был напечатан в Мадриде в 1641 году. Эта повесть, написанная на склоне лет, содержит много автобиографического материала. Но вникать в такие детали мы не будем, предоставив литературоведам честно отрабатывать свой хлеб, а сами обратимся к этой «фантастической шутке».
     Было это в Мадриде, в конце июля. Только что пробило одиннадцать вечера. Зловещий час для прохожих, ибо темная, да к тому же безлунная пора – самое подходящее время для не менее темных делишек.
     Дон Клеофас Леандро Перес Самбульо, идальго и кавалер многих сквозняков, а также вечный студент по совместительству, пробирался на четвереньках по коньку одной из мадридских крыш, спасаясь от блюстителей закона. Законники преследовали его за насилие, в котором он ни сном ни духом не был повинен, хотя в списке должников одной потрепанной девицы удостоился двадцать второго места. Девица требовала от бедного идальго, чтобы он оплатил то, чем до него угощалось много народу. Так как ему вовсе не хотелось услышать окончательного приговора священника «да будут двое едина плоть», он, не долго думая, перемахнул с одной крыши на другую и вскочил в чердачное окно.
     Приведя свой камзол в порядок, дон Клеофас начал разглядывать помещение. Подвешенная на крюке плошка слабо освещала огромный старинный стол, заваленный смятыми бумагами, которые были испещрены математическими значками, астрономическими таблицами и прочей научной белибердой. Здесь же было два глобуса, несколько циркулей и квадрантов. Все это служило верной приметой того, что внизу проживал астролог и приверженец черной магии.
     Внезапно послышался вздох, но студент решил, что это ему почудилось в ночном мраке. Однако вздох раздался снова, и тогда дон Клеофас с дерзкой развязностью, подобающей храброму идальго, сдавленным шепотом спросил:
     – Что за черт там вздыхает?
     И в тот же миг ему глухо ответил голос, не совсем смахивающий на человеческий:
     – Это я, сеньор лиценциат. Я здесь, в колбе, куда меня засадил проживающий внизу астролог, сведущий к тому же в черной магии. Вот уже два года как он держит меня в неволе.
     – Стало быть, ты его домашний бес? – спросил наш лиценциат.
     – Ох, и не спрашивайте! Этот тиран томит меня праздностью, меня, самого озорного из всех духов преисподней!
     Дон Клеофас, кипя отвагой, осторожно спросил:
     – Ты дьявол из простых или из знатных?
     – Даже из весьма знатных.
     – Ты Люцифер?
     – Нет, то бес дуэний и эскудеро.
     – Ты Сатана?
     – Нет, то бес портных и мясников.
     – Ты Вельзевул?
     – То бес притонодержателей и распутников.
     – Так кто же ты?
     – Я адская блоха, и в моем ведении находятся плутни, сплетни, лихоимство, мошенничество. Я принес в этот мир сарабанду, изобрел кастаньеты, шутки, дурачества, потасовки, кукольников, шарлатанов, фокусников. Короче, меня зовут Хромой Бес.
     – Так бы сразу и сказал, – повеселел дон Клеофас. – Я давно мечтаю познакомиться с вами. Кстати, сеньор Хромой Бес, не скажите ли мне, почему именно так вас прозвали?
     – Я ношу такое имя потому, что был первым среди поднявших мятеж на небесах и первым среди низринутых. Все прочие свалились на меня, отчего я и получил увечье, а в придачу и прозвище. Но хромота не помеха. Без меня еще не обошлась ни одна каверза в наших Нижних Провинциях. Правда, с тех пор как я сижу в этом маринаде, моя репутация сильно подмокла. Вызволи меня из этого плена! Уж я тебя отблагодарю, исполню все твои желания! Честное дьявольское слово! Хорош я или плох, а тому, кто мне друг, всегда буду другом.
     Лиценциат был малый не из трусливых. Схватив дрожащими руками квадрант, он разбил вдребезги сосуд. Со стола полился мутный маринад, хранящий в жидком состоянии нечистую силу. И в ту же секунду на полу появился небольшой человечек, опирающийся на костыли. Его голова была вся в шишках, нос приплюснут, рот до ушей, усы торчком.
     Схватил хромой студента за руку и сказал:
     – Пойдем, дон Клеофас! Приступаю к уплате своего долга.
     И в сей же миг оба вылетели через слуховое окно.
     Летели они, пока не опустились на верхушку колокольни храма святого Спасителя.
     Пробило час ночи.
     Обернувшись к спутнику, Хромой Бес произнес:
     – С этой заоблачной башни Мадрида я покажу тебе, дон Клеофас, все, что в такие часы происходит примечательного в испанском Вавилоне.
     С этими словами посредством дьявольских чар Хромой Бес приподнял крыши зданий и обнажил мясную начинку ночного Мадрида.
     Дон Клеофас так и замер, увидев этот паштет из человеческих рук, ног, туловищ и голов.
     Комментируя открывшийся «пейзаж», Хромой Бес указал на старую колдунью, которая в это время толкла в ступке снадобье, чтобы подлатать девицу, которая без позора могла бы идти под венец. Затем студент увидел глупого алхимика, озабоченного поиском философского камня, и не менее глупого астролога, засадившего Хромого Беса в колбу.
     Тем временем начало светать.
     Хромой Бес торопливо вернул крыши мадридских домов на их законное место и спустился со своим приятелем на землю.
     В огромном котле столицы уже начинало бурлить людское варево.
     Дон Клеофас с любопытством следовал за своим товарищем.
     Долго бес и студент шлялись по улицам и площадям Мадрида, пока не решили зайти в харчевню, чтобы подкрепиться и отдохнуть.
     А между тем встревоженный ночным шумом на чердаке чернокнижный астролог поднялся на чердак и обнаружил, что колба разбита, а Хромой Бес исчез. Это повергло его в величайшее горе. Старый пройдоха заголосил, завопил, захныкал, начал рвать на себе волосы и раздирать одежды. И вдруг пред ним предстал маленький бесененок Левша, служивший на побегушках у Сатаны. Бесененок сразу же выпалил, что Сатана целует астрологу руку и передает, что-де его уже уведомили о бесстыдной проделке Хромого, и он проучит негодника, а пока посылает другого беса взамен.
     Астролог пустил прочувственную слезу, поблагодарил за отеческую заботу и упрятал бесененка в перстень с крупным топазом.
     В это время в аду собрались верховные судьи и, оповестив всех о преступлениях Хромого, распорядились составить бумагу, предписывающую схватить провинившегося беса, где бы его ни нашли. Сие ответственное поручение возложили на беса Стопламенного. Тот, прихватив бесов-скороходов, вскочил на воздушного коня и стремительно покинул адские пределы, дабы отыскать злопакостника.
     Крутится колесо Фортуны, накручивая на себя фантастическую нить приключений и плутовских проделок.
     И чем же закончилась эта невероятная история?
     Хромой Бес в конце концов попался на глаза Стопламенному и вынужден был, бросив свои костыли, улепетывать что есть духу. Когда слуги адского пристава уже настигли его, наш проказник столкнулся с писцом, сладко зевавшим во весь рот. Не долго думая, преследуемый юркнул в этот самый рот, куда попытались безрезультатно проникнуть и его преследователи.
     Чертыхнувшись, Стопламенный послал одного из своих подручных в ад, чтобы узнать, каковы будут дальнейшие начальственные распоряжения. Гонец вскоре вернулся с приказом тащить в преисподнюю всех.
     Приказ был выполнен.
     В аду писец, после того как его заставили изрыгнуть Хромого, наделал столько неприличного шума и доставил всем столько хлопот, что судьи сочли за лучшее изгнать смутьяна обратно в его контору.
     А что же дон Клеофас?
     Узнав о горестной участи своего приятеля, студент вернулся в университет, дабы продолжить учение. На том конец сей прелюбопытной истории.
     Откуда взялся в плутовской литературе образ неугомонного и веселого Хромого Беса?
     Своего хвостатого героя испанский писатель изобразил, пользуясь фольклорным материалом (народной демонологией), где Хромой Бес фигурировал под именами Ренфаса и Асмодея. В протоколах инквизиционных процессов XVI–XVII веков сохранились записи ведьмовских заговоров и заклинаний, в которых не раз встречается имя Хромого Беса.
     Хромой Бес имел славу самого ловкого греховодника, посредника в любовных делах, любителя танцев и развлечений, подбивающего на подобные шалости простых смертных. У Луиса Велеса он самый озорной из всех адских духов, то есть бес-пикаро. Замечу, что атрибут «пикаро» приписан в повести не только бесу, но и студенту. В результате образ пикаро как бы раздваивается и начинает вести своеобразный диалог сам с собой в виде беседы светлой (студент) и темной (бес) сторон личности. Благодаря этому бес как бы очеловечивается, а студент в известном смысле дьяволизируется. Читательские симпатии отдаются как одному, так и другому: бесу – потому, что этого проказника по-человечески жалко за гонения и преследования со стороны адских крючкотворов, а студенту – потому, что этот заурядный молодой человек способен демонстрировать незаурядную прыть, смекалку и смелость.
     Когда фантастическое и реальное тесно переплетаются, возникает удивительно знакомо-незнакомый мир, мир театральных ролей и масок, которые современный человек меняет в каком-то бешенном темпе: добрый и покладистый отец семейства превращается в злодействующего начальника на работе, а после работы униженно пресмыкается перед любовницей, распрощавшись с которой, преобразуется в наглого и надменного партийного функционера и т. д. В этом смысле наш мир «чудесен» и «демоничен», ибо трудно предсказать, с каким ликом знакомой личности мы столкнемся в той или иной неординарной ситуации.
     В общеевропейский читательский обиход образ Хромого Беса вошел благодаря талантливой французской обработке испанского сюжета, сделанной Аленом Рене Лесажем (1668–1747), писателем французского Просвещения.
     Хромой Бес не был обойден и российскими писателями. Достаточно вспомнить знаменитые рассказы Николая Васильевича Гоголя под названием «Вечера на хуторе близ Диканьки» («Ночь перед Рождеством»).
     Что касается имени «Асмодей», то оно, вероятно, заимствовано из иранской мифологии (Айшма). В различных мифах и сказках Асмодей выступает как некая стихийная сила, непредсказуемая, неподвластная, опасная, но не злая. По свидетельству дьявольских очевидцев, Асмодей получил кличку Хромой Бес в результате сокрушительного разгрома восставших ангелов во главе с Люцифером и последующего их падения с космических высот, которое привело к тому, что Асмодей сломал себе ногу.
     От Хромого Беса тянется ниточка к прихрамывающему Швейку, лишний раз подтверждая всю силу культурных традиций.
     Нет лучшей почвы для произрастания иронии, чем «демонический» мир. С такой иронией мы сталкиваемся в произведениях Я. Гашека, И. Ильфа и Е. Петрова.
     Если же чуть-чуть нарушить баланс фантастического и реального в пользу трагически реального, возникает горько-сатирическая ирония Н. Гоголя и М. Булгакова.
     Жизнь – это время. Безвременна только смерть. История – поток рождающихся и умирающих эпох. Каждая эпоха имеет свою весну и свою осень, свое рождение и свое увядание.
     Перефразируя одного писателя, можно сказать, что страдания и радость, злосчастье и удача, различаются гораздо более ощутимо, нежели менее резко очерченные жизненные происшествия.
     Живая История всего нашего мира тоже испытывает страдания и радости, осеннюю ностальгию и весеннее сердцебиение. И ни один талантливый писатель, листающий ее страницы, не может не заметить пожухлые листья ушедших эпох и почки приходящего нового.
     Мы прощаемся с эпохой Средних веков и эпохой Возрождения, чей приличный возраст внушает уважение. Почтительно кланяемся им и начинаем прислушиваться к серебряным звукам трубы, зовущей нас в новый поход туда, где аукает Новое время, новые люди и события.
     Труба зовет. Зовет всё громче, всё призывнее.
     Пора, друзья, в поход. Поторопитесь!
     Прощайте пращуры, прощайте. Прощайте родные, прощайте красотки, прощайте милые безделушки...
     Мы уходим, уходим в манящую неизвестность…

     То насыпью, то глубью лога,
     То по прямой за поворот
     Змеится лентою дорога
     Безостановочно вперед.

     Борис Пастернак

Blog

Научно-популярное приложение «Большой взрыв» Выпуск 6 Содержание