Geum.ru

Научно-популярное приложение «Большой взрыв» Выпуск 6 Содержание

Вид материалаДокументы

Содержание


Константин  ЖольНа переломе эпох
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13

Константин  Жоль

На переломе эпох


    Бюргеры под знаменами Реформации. «Народы, слушайте! – взывал с церковной кафедры монах августинского ордена Мартин Лютер. – Я хочу показать вам подлинное лицо вашего угнетателя – папы. Я пришел во имя Иисуса Христа и взываю к вам: не покоряйтесь папе, всадите нож в его сердце, считайте всех его приверженцев разбойниками, будь они короли или императоры!»
     Эти слова слетели с уст великого церковного реформатора, родившегося 10 ноября 1483 года в немецком городе Эйслебене в семье Ганса Лютера, работника горных промыслов. Его матерью была Маргарет Линдеман, горожанка из Эйзенаха.
     В школьные годы Мартину случалось петь на клиросе. Благодаря этому он пользовался правом собирать вместе с другими бедными школярами деньги и еду по городу. Вспоминая те годы, Лютер говорил, что учителя обходились с учениками как тюремщики с ворами.
     При поддержке родных и друзей Мартин становится в 1501 году студентом Эрфуртского университета, одного из старейших учебных заведений Центральной Европы.
     Первые довольно трудные ступени университетской учебы Лютер преодолел сравнительно легко и через год получил степень бакалавра свободных искусств.
     Спустя три года Лютер становится магистром свободных искусств, что вызвало огромное ликование в семье. К тому времени экономическое положение Лютеров значительно улучшилось, а социальное положение главы семьи позволяло мечтать папаше Гансу о сыне в роли юриста с дипломом доктора права. В таком случае перед его Мартином открывалась возможность стать бургомистром и даже удостоиться дворянского титула. О своих планах отец с радостью сообщает сыну.
     Несколько месяцев магистр упорно штудирует присланный отцом юстиниановский «Кодекс гражданского права», но ничего толкового из этих занятий не выходит. Видя, что ему не по душе юриспруденция, Лютер едет в Мансфельд, где имеет тяжелый разговор с отцом. Подчиняясь отцовской воле, он снова возвращается к своим занятиям юридической схоластикой. Но чем усерднее он зубрит Юстинианов Кодекс, тем сильнее ропщет его бюргерская натура. В конце концов наш зубрила не выдерживает и принимает отчаянное решение – постричься в монахи.
     Летом 1505 году Лютер объявляет университетскому начальству о своем решении стать монахом. Устроив прощальную вечеринку 16 июля, на следующий день он в сопровождении своих друзей отправляется к воротам августинского Черного монастыря в Эрфурте.
     Узнав о поступке сына, папаша Ганс пришел в неописуемую ярость и письменно пригрозил ему отказать в родительском благоволении. Это страшно огорчило Мартина, но своего решения он не изменил. Поняв, что упрямца не переубедить, отец дал свое согласие на вступление сына в монашеский орден.
     Лютер надеялся, что монастырская келья принесет ему желанное успокоение. Но времена были не те. Монахи-августинцы уже давно не придерживались правил нищенствующих общин. Черный монастырь, владевший большим земельным наделом, выглядел вполне преуспевающим хозяйством, двери которого были распахнуты преимущественно для людей состоятельных.
     Пройдя годовое испытание, призванное убить гордыню в послушнике, Лютер стал посвященным и узнал, что монастырское начальство хочет возвести его в сан священника, поскольку он был монахом, обладавшим ученой степенью. Для возведения в сан требовалось проработать специальную церковную литературу. Изучая эту литературу, Лютер начал сомневаться, что владеет теми качествами, которые необходимы для священника. Во время исповедей он жаловался на то, что его мучают эротические сновидения и желание богохульствовать при чтении молитвы. Несмотря на это, монастырское начальство твердо стояло на своем, и уставший от болезненных мук совести Лютер принимает назначение ордена. Вскоре он становится настоятелем Виттенбергской соборной церкви.
     Через три года Лютеру, читавшему лекции в Виттенбергском университете, присуждается степень доктора богословия. Углубившись в работу над лекционным курсом, он вдруг начинает прозревать основной постулат своего реформаторского учения, смысл которого заключается в спасении силой «одной только веры». В личной вере Лютер усматривает нечто совершенно противоположное культивируемой вере в авторитеты. Личная вера – это личные нравственные устремления христианина. Следовательно, человек причастен к Богу своей честностью и совестливостью. Соответственно этому текст Евангелия Лютер оценивает как последовательность нравственных поучений.
     Пока доктор Лютер рассуждал о нравственных вопросах веры, Германия превращалась в бойкий рынок для торговцев индульгенциями. Факт отпущения грехов за деньги был совершенно безнравственен и не мог оставить равнодушным Лютера. Ведь если спасает личная вера, то индульгенция – это прямой и воистину дьявольский удар в сердце верующего христианина. Не желая мириться с подобной «дьявольщиной», Лютер обращается к четырем епископам с просьбой прекратить такого рода безобразия, но не получает поддержки. Тогда 31 октября 1517 года он приколачивает к дверям дворцовой церкви в Виттенберге свои знаменитые тезисы против индульгенций. Этот день отныне будет считаться первым днем немецкой Реформации.
     К началу 1518 года тезисы были уже известны всей Германии. О них спорили в университетах, бурсах, княжеских замках, на рынках и в домах бюргеров. Это было неожиданностью для Лютера, так как он хотел всего лишь поспорить в узком кругу богословов, не помышляя проявлять непочтительность к папской власти. Но уже в том же году в опубликованных им сочинениях начинают все громче звучать нотки явно непочтительного отношения к политическим претензиям римской курии.
     А торговля индульгенциями шла вовсю. В Германии этот промысел держал под контролем доминиканец Иоанн Тецель. Он-то и предложил одному из своих соратников-доминиканцев выступить с контртезисами против Лютера.
     Основной акцент в контртезисах делался на то, чтобы обвинить Лютера в покушении на папское достоинство и авторитет. Одновременно доминиканцы приняли решение послать в Рим донос о еретическом содержании лютеровских тезисов. Донос вскоре вручили верховному судье римской курии, по распоряжению которого Лютер переводился из разряда «подозреваемых еретиков» в разряд «еретиков объявленных». Автору тезисов папской повесткой предписывалось в течение шестидесяти дней явиться в Рим на суд инквизиции.
     Интригам и грубым распоряжениям Рима воспротивился курфюрст Саксонский Фридрих и император Священной Римской империи Максимилиан. Курфюрст Саксонский ответил папе, что Лютера можно допросить на родине. Лев вынужденно согласился на это и направил на суд в Аугсбург своих богословов. На имперском сейме Лютер должен был держать ответ перед кардиналом Каэтаном, главным папским куратором над немецкими землями.
     С помощью подлогов церковники заставили главу Священной Римской империи подписать заранее составленное Каэтаном послание, в котором папу просили осудить Лютера и тем самым позволить светской власти принять строгие меры против еретика. Теперь уже Лютер именовался «заведомым еретиком».
     Будучи предупрежден о грозящей ему опасности, Лютер бежал из Аугсбурга, лишив Каэтана возможности пустить в ход папский приказ об аресте. Из Виттенберга проповедник-реформатор апеллирует к папе и Вселенскому собору, смело заявляя в своем «Оправдательном письме», что отречение от собственных взглядов ни к чему уже не приведет, ибо его мысли успели проникнуть в народные массы, но он обещает молчать, если противники не будут сами обострять вопрос.
     Предлагаемый Лютером компромисс был зыбким. Его противники первыми перешли в наступление. Сигналом к атаке на проповедника послужило письмо ингольштадтского богослова Иоганна Меера из Экка, который, готовясь к полемике с лютеровским соратником Карлштадтом, заявил, что главным вопросом полемики будет лютеровская трактовка папского авторитета. Когда курфюрст Саксонии ознакомился с этим письмом, он сказал Лютеру, что тот вправе защитить свою честь. Своим советникам князь заявил: «Я больше не стану завязывать ему пасть».
     Лютер понимал, что полемика будет нелегкой, так как доминиканец из Ингольштадта слыл лучшим в Германии мастером богословских споров. Поэтому он готовился к встрече самым серьезным образом. И вот в конце лета 1519 года в Лейпциге состоялся диспут, на который съехалось много приходских священников из разных городов и селений Германии. Во время диспута Лютер решительно заявил, что не все мнения Уиклифа и Гуса еретичны. Тем самым отрезался путь к отступлению. Его оппонент тут же принялся хлопотать о булле, отлучающей Лютера, а Лютер в это время выпустил свой первый памфлет, открыто направленный против папского Рима. Тогда же он написал одному из своих друзей: «Жребий брошен для меня. Я презираю ярость Рима и милость Рима. Я не хочу примирения и общения с ним. Пусть осуждают меня и жгут мои писания. Я сам, если только хватит у меня огня, придам осуждению и всенародному сожжению все папское право, эту пучину всяческой ереси».
     В своей печатной продукции и в письмах Лютер указывает на раны, нанесенные немецким землям и народу папским Римом. К числу этих ран относится то, что Германия отдает Риму огромное количество денег под видом резерваций, экспектаций, инкорпораций, пенсий, канцелярских правил и прочего мошенничества. Отлив в Рим немецких денег должен прекратиться, равно как и все то, что связывает удушающими цепями Германию с Римом, а именно: паломничество, посвящение на должность, обычаи, сопровождающие воцарение нового императора (кроме помазания), и прочее.
     Лютеровская реформаторская программа была понятна всем и принимаема многими – от императора и могущественного князя до простолюдина. В Германии начали нарастать антипапские настроения и раздаваться голоса о реорганизации церкви в духе Евангелия.
     Евангелие (благая весть), будучи древнейшим христианским писанием о легендарной жизни Иисуса Христа и его учении, рассматривалось Лютером в качестве единственного источника для понимания таинств, то есть обрядовых действий, в которых «под видимым образом сообщается верующим невидимая благодать Божья». Такой взгляд на Евангелие позволял, как считал Лютер, освободить церковь от «вавилонского пленения» Римом.
     В ответ на крайне оскорбительные для католической церкви лютеровские сочинения, появившиеся в 1520 году, Рим попытался действовать через нового императора Карла, который был настроен к религиозным реформаторам далеко не так терпимо, как Максимилиан. Папский Рим уведомили о негативной реакции Карла на некоторые антипапские поступки Лютера. Однако не дремали и сторонники Реформации из числа князей, опытнейшим из которых был «саксонский лис» Фридрих.
     Саксонский курфюрст знал о шаткости положения молодого императора и о том, что Карл недоволен Римом за упорное противодействие его кандидатуре на германский трон. Этим-то и решил воспользоваться Фридрих, чтобы познакомить императора не только с идеями Лютера, но и с самим автором этих идей.
     Карл согласился выслушать Лютера и решить дело по справедливости. Проповедника вызвали в Вормс с гарантиями, что его не арестуют.
     Весной 1521 года Лютер отправляется в Вормс, чтобы публично выступить на заседании рейхстага. Ему дана охранная грамота императора, которая гарантирует, что до соответствующего государственного постановления он не будет арестован и выдан римской инквизиции. И все же Лютер не очень надеется на охранную грамоту, памятуя печальную участь Яна Гуса.
     Путь в Вормс был триумфальным. Доктора Лютера встречали толпы народа.
     16 апреля его запыленная тележка въехала в Вормс.
     17 апреля Лютер предстал перед рейхстагом и императором. На вопрос, готов ли он полностью или частично отречься от своих сочинений, вождь реформаторов сказал, что ему требуется время для ответа. Тогда поступило предложение заслушать его на следующий день.
     18 апреля Лютер твердо и решительно заявил, что «не может и не хочет ни от чего отрекаться, ибо неправомерно и неправедно делать что-либо против совести. На том стою и не могу иначе. Помоги мне Бог!»
     Этим заявлением Лютер фактически обрекал себя на неминуемую гибель. Его спасли события, происшедшие в ночь с 19 на 20 апреля, когда на одной из площадей города кто-то вывесел плакат в поддержку Лютера и с угрозами в адрес князей и папистов. Император и его придворные решили, что плакат написан повстанцами, чей лагерь находился вблизи Вормса. Испугавшись гнева бунтовщиков, двор решил отпустить Лютера, и тот незамедлительно покинул негостеприимный Вормс.
     Через несколько дней императорским эдиктом Лютер был объявлен вне закона. Смерть грозила ему со всех сторон.
     Однажды, когда повозка Лютера, направлявшегося в Виттенберг, катилась по безлюдной дороге, раздался стук копыт и из-за кустов выскочила кавалькада вооруженных до зубов всадников. Спутник Лютера в страхе так замелькал пятками, что его только и видели. Разбойники же схватили доктора Лютера и, громко ругаясь, поволокли в чащобу. Когда повозка, сиротливо оставшаяся на дороге, скрылась из виду, ругань прекратилась, пленника усадили на лошадь, и по лесным тропам всадники направились в неизвестном направлении.
     Лютер не долго терзался в тревожных догадках. Вскоре тропинка привела к стенам замка, в котором реформатора встретил его старый друг курфюрст Фридрих. «Саксонский лис» объяснил пленнику, к чему затеян весь этот спектакль. Фридрих не решался открыто взять под свое покровительство еретика, отлученного от церкви. Поэтому он решил спасти проповедника так, чтобы и тени подозрения не пало на него, курфюрста Саксонии. Операция прошла успешно. Для шпионов, наемных убийц и фанатиков-папистов Лютер на некоторое время бесследно исчез. Ходили слухи, что его ограбили и убили разбойники.
     А тем временем в замке Вартбург Лютер занимался переводом Библии на немецкий язык и внимательно следил за развитием реформационного движения, во главе которого стоял магистр Виттенбергского университета Филипп Меланхтон, верный последователь Лютера и его ближайший друг.
     При вступлении на кафедру греческого языка в Виттенберге Меланхтон произнес ставшую знаменитой речь, в которой подверг суровой критике старые методы преподавания и указал на острую необходимость изучения древних и живых языков, чтобы знать истинный смысл «сказанного» по первоисточникам, а не из вторичных свидетельств. Эта речь прогремела на всю Германию и привлекла внимание Лютера, который, как и Меланхтон, ратовал за повышение политической значимости национальных языков. Кстати, своим переводом Библии на немецкий язык Лютер бросил вызов монополии латинского языка, царствовавшего в Германии под контролем римской курии в церковных и светских делах. Латинизация языка церковной жизни отдаляла смысл священных текстов от простых верующих и способствовала развитию бездумной веры в церковные авторитеты в ущерб нравственным принципам личности верующего.
     После виттенбергской речи Меланхтона между ним и Лютером завязалась переписка и установились дружеские отношения. Меланхтон стал олицетворением недолгого союза между реформационной идеологией и гуманизмом. Под влиянием Лютера мягкий, уступчивый Меланхтон постепенно сдает свои гуманистические позиции и переходит на платформу реформационного богословия. После смерти своего духовного наставника, к которому он питал почти сыновнюю привязанность, Меланхтон становится главным вождем лютеранства в Германии. Однако к концу жизни он разошелся с лютеранскими ортодоксами.
     Ко времени своего вынужденного сидения в замке Фридриха, когда ему пришлось сменить поповскую рясу на одежду зажиточного немецкого помещика и фигурировать под именем «юнкера Йорга», Лютер был уже любимейшим проповедником Германии. Поднятые им волны реформационного движения пробудили небывалый энтузиазм у немецких бюргеров и мелкого имперского рыцарства, которое к тому времени влачило жалкое существование. Не имея возможности обогащаться за счет войны, презираемое богатыми князьями и ненавидимое за частые грабежи бюргерами, это рыцарство все чаще посматривало в сторону церковных владений. Поэтому не было ничего удивительного в том, что в рыцарской среде нашлось немало приверженцев Реформации. Именно они в 1522 году подняли восстание. Одно за другим следовали и крестьянские восстания, часто сопровождавшиеся призывами «бить попов», бить за то, что духовенство ведет паразитическую жизнь, а прелаты издеваются над «евангелическим учением о святости нищеты и целомудрия».
     Как эта «великая потасовка» выглядела в глазах современников?
     Обратимся к персонажу плутовского романа «Злополучный скиталец, или Жизнь Джека Уилтона» известного английского сатирика, драматург, романиста Томаса Нэша (1567–1601), который за пьесу «Собачий остров», имевшую антиклерикальный характер, угодил в тюрьму, но от своих убеждений не отказался. Его призванием была сатирическая проза, хотя он не без успеха пробовал свои силы в поэзии и драме. Перу Нэша принадлежат такие сатирические произведения, как: «Анатомия бессмыслицы», «Безнадежный Пирс», «Плач Спасителя по Иерусалиму».
     – В те летние дни тысяча пятьсот тринадцатого года, – говорил с ухмылкой один из таких «современников» по имени Джек Уилтон, отвечая на поставленный вопрос, – я служил мальчиком на побегушках при английском дворе, благодаря дворянскому происхождению моих обедневших родителей. Скромно умалчиваю о том, как лихо вели себя юные пажи, накачавшись по самую завязку хмельными напитками, и как регулярно вашего покорного слугу возводили в славного короля пьяниц. Эх, и повеселились же мы от всей души! Но шло время, росла трава и деревья, я тоже вытягивался, взрослел и в конце концов передо мной встал во весь свой рост заковыристый вопросец, как жить дальше в свое превеликое удовольствие. Пораскинув собственными молодыми мозгами, я надумал стать воякой и с этой целью переправился через пролив во Францию, где в то время храбрый французский король отчаянно дрался со швейцарцами по какому-то, в сущности, пустяковому поводу.
     Ступив на твердую землю, Джек Уилтон поспешил к месту одного из сражений, намереваясь принять сторону сильного и основательно пошарить в карманах побежденных. Однако ему не довелось созерцать большую драку и набить свой тощий кошель благородными круглыми железками. Ко времени его появления на бранном поле драка, пышно именуемая в исторических хрониках битвой, была уже закончена, а трупы очищены от бесполезных для них предметов первой, второй и даже третьей необходимости.
     Через короткое время война выдохлась и, сонно зевая, пошла на убыль, а вскоре и вовсе затихла, забившись в медвежьи берлоги дворцов и породив многочисленные волчьи стаи безжалостных к частным собственникам грабителей; не обошлось и без полчищ настырных нищих с пустым брюхом и людоедским взором.
     Удрученным покинул Джек Францию и махнул в Германию, в достославный город Мюнстер, где в ратуше засел моложавый главарь анабаптистов брат Джон Лейден, восставший против императора и герцога Саксонского, ибо возомнил себя радикально мыслящим попиком новой реформаторской генерации.
     Надо отдать должное боевому духу мюнстерцев, которые проявили недюжинную стойкость и надолго задержали армию императора у своих крепостных достопримечательностей, демонстрируя любознательным императорским ландскнехтам свое полное анабаптистское презрение к мирской суете.
     Черт их знает, сколько бы осажденные держали оборону, доводя до бешенства жаждущих достопримечательностей и... добычи наемных солдатиков, если бы их не стал одолевать проклятый голод, от которого непрерывно урчало в животе, а в мозгах происходили разные завихрения и умопомутнения. Воспользовавшись этим обстоятельством, сытый, но почему-то недовольный своей царственной жизнью император как бы невзначай, как бы между прочим опрокинул кубок мозельского или вовсе и не мозельского, а какого-нибудь французского вина, послюнявил палец, определил направление ветра, так как у него возникло нестерпимое желание сходить, так сказать, до ветру, и, покряхтывая под кустиком, предложил мюнстерцам помериться силой. Мюнстерские голодари незамедлительно показали ему свои постные задницы, покрытые паутиной, и совершенно невежливым шепотом обозвали императора жирным хряком, но его спортивное предложение все-таки приняли, ибо очень были задеты за живое императорским кряхтением и пердением, этими явными свидетельствами большого монархического пережора. А ведь, как известно, не хлебом единым жив человек.
     Настал волнительный час битвы. На деревьях, увешанных исхудавшими трупами наиболее неблагоразумных мюнстерцев, осмелившихся поохотиться на лягушек в крепостном рву, чинно уселись вороны в благородных черных мундирчиках, ожидая обильную трапезу и степенно перекаркиваясь.
     Джон Лейден с грозным видом огородного пугала и пустым брюхом, не успев появиться на поле брани, начал непотребно браниться, плеваться и угрожать противнику всеми видами адских мук. Его войско состояло сплошь из вульгарно отощавших ремесленников, которые наивно полагали, что им доподлинно известны помыслы Господни. Хорохорясь и злобно вращая голодными глазами, анабаптисты орали, что между ними и апостолами нет ни на грош разницы.
     – А это мы еще посмотрим, – отвечал император, лакомясь своими любимыми сосисками с квашеной капустой.
     – Ваша гнилая вера – сущий пфук! – неистовствовал Лейден. – Я вам покажу, где ваши идолы и попы вместе с раками зимуют!
     – Покажи, покажи, дурашка, – счастливо смеялся император, большой любитель пива с раками.
     А надо вам заметить, что незадолго до осады мюнстерцы с превеликим ликованием изгнали из родного до боли города собственного епископа в направлении рачьей зимовки и конфисковали церковные бенефиции, а теперь должны были доказать в боевом состязании, что поступили правильно и мудро. Однако доказать это им не удалось, так как императорские войска предъявили более весомые аргументы, разгромив в пух и прах бестолковых бюргеров, решивших драться на пустое пузо.
     И какова участь Джона Лейдена?
     Ему надавали тумаков и повесили на радость воронью.
     После столь чертовски интересной и во многом поучительной развязки мюнстерского восстания Джек, все как следует взвесив, отказался от заманчивой военной карьеры в пользу своей еще недырявой шкуры, хотя и не в пользу своего возмутительно тощего кошелька. К тому же он успел убедиться, что в современном ему христианском мире войны уже не ведутся ради возвышенных идейных соображений. А раз так, то он поспешил вернуться в старую добрую Англию, где было хотя и сыро от туманов, но тепло от бесплатных угощений восхитительно беспутных друзей.