Geum.ru

Научно-популярное приложение «Большой взрыв» Выпуск 6 Содержание

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   13
     К сказанному следует добавить, что в первой четверти XVI века реформационное движение нашло в книгопечатании мощное пропагандистское орудие, сыгравшее исключительно важную роль в победе церковных реформаторов. Католическая церковь, привыкшая бороться с инакомыслием и ересью традиционными способами – огнем, мечом и личными проповедями, а также рукописными сочинениями и соответствующими письмами, оказалась неготовой для борьбы с распространением враждебных ей идей с помощью печатного станка.
     Изобретение книгопечатания имело большое значение для распространения и широкого использования арабских, точнее говоря, индийских цифр. Так, в 1471 году было издано одно из сочинений Франческо Петрарки с нумерацией страниц указанными цифрами, а в 1482 году эти цифры проникают в счетные книги в печатных изданиях Петценштеднера, и с тех пор победу этого обозначения можно считать окончательно достигнутой.
     К началу XVI века книгопечатание охватило весь культурный мир. Повсеместное распространение типографского производства и его продукции оказало глубокое и сильное влияние на всю умственную жизнь человечества. Этот новый фактор культурного развития существенно увеличил силу демократических начал в жизни европейского общества, возвысил значимость отдельной человеческой личности, существенно стимулировал научно-технический прогресс.
     Оценивая новаторство художников-инженеров эпохи Возрождения, нельзя пройти мимо прелюбопытных умонастроений ремесленников того и более раннего периодов. Эти умонастроения по влиянию на развитие «духа капитализма» вполне сопоставимы с идеологией протестантизма. В данном случае имеется в виду масонство (от фр. franc-macons – букв. вольные каменщики; иначе франкмасоны).
     Первыми создателями прототипа масонских лож явились средневековые ремесленники-строители, которые жили вблизи новостроек в особых бараках, называемых ложами. Члены этих лож именовались «вольными каменщиками».
     На ранних этапах масонские ложи были вполне типичными цеховыми корпорациями ремесленников со своими правилами и ритуалами. Со временем в эти ложи начали вступать люди, не имеющие отношения к строительному делу, но влекомые царившим в них духом вольности и свободомыслия. В числе масонов новой генерации можно было встретить и знатных людей, которые удостаивали «вольных каменщиков» своим вхождением в их ряды по той причине, что к высшим слоям ремесленников относились вполне благородные и уважаемые люди – художники, архитекторы, зодчие, участвовавшие в строительстве и украшении соборов, дворцов, замков. Художники-инженеры служили связующим звеном между богатыми цехами строителей и знатными, но далеко не всегда богатыми государственными чиновниками и аристократами.
     Когда замкнутость средневековых цеховых объединений начала трещать по всем швам под напором крепнущего «духа капитализма», которому требовался открытый рынок рабочей силы для мануфактур и фабрик, подлинные строители-ремесленники оказались за бортом своих лож. В масонских ложах стали преобладать новоиспеченные буржуа и аристократы, для которых ложи служили своеобразной «нейтральной территорией», позволявшей безболезненно идти на нарушение сословных предрассудков и амбиций.
     Адепты масонства заявляли, что целью масонского учения является проповедь свободы, братской любви, любви ко всему человечеству и к Богу, а также равенства всех перед Богом. Масоны, указывая на общечеловеческий и космополитический характер своего учения, избегали сковывать свои религиозно-этические правила какими-либо догматами, как это имеет место в традиционных религиях. Они считали, что религиозные догматы разъединяют людей. Эта позиция в ряде случаев направляла масонов на путь вневероисповедной мистики и экзотерики, что очень тревожило церковь и вынуждало резко осуждать их, нередко предавая анафеме.
     Сложными путями шло развитие европейской науки и философии. Ни Реформация, ни тайные общества типа масонских лож не оказали прямого влияния на умы выдающихся ученых XVI–XVIII веков, хотя и способствовали переориентации интересов различных слоев общества на земные ценности, помогая тем самым рождению «духа капитализма». Что же касается людей науки, они, будучи детьми своего времени, по-разному реагировали на происходящее в духовной атмосфере общества. Единым же у них был дух фаустовских исканий – дух свободомыслия, карнавальности, а порой и шутовства.
     Здесь нельзя не отметить, что иллюзионистская живопись – один из ярких симптомов коренной перестройки ценностной структуры сознания человека западноевропейского общества. Истоки этой перестройки следует искать не только в умонастроениях западноевропейской интеллигенции, но и в народной городской культуре, которая чутко реагировала на происходящие изменения в хозяйственной и социально-политической жизни, чаще всего принимая формы различных гротескных противопоставлений официально-нормативной культуре. К числу таких типичных противопоставлений относится так называемая смеховая культура Ренессанса.
     Смеховая культура возрожденческого человека превращала официальную строгость и торжественность в иллюзию, развенчивала кажущуюся субстанциальность господствующих норм, канонов, предписаний. Карнавальность нового мироощущения, рождавшегося в гуще народных масс, отражала взгляды зарождающейся буржуазии, что по своему было выражено Франсуа Рабле и Питером Брейгелем Старшим (Питером-Шутником). Их произведения проникнуты идеей всеобщего метаморфоза, неожиданных и парадоксальных превращений, смелых экспериментов с человеком и окружающей его обстановкой.
     Эта комическая «вседозволенность» имела под собой вполне серьезные основания, что хорошо видно на примере творчества Леонардо да Винчи, для которого фантастические произведения искусства являются не плодом безумного воображения, а результатом познания природных законов, поскольку его элементы реальны, хотя целое фантастично. По мнению Леонардо да Винчи, живопись не должна ограничиваться только творениями Природы, но, познавая их, призвана творить новую, очеловеченную Природу. Этот вариант пантеизма зиждился на еретической идее сравнимости человека-творца и Бога-Творца, возвеличивающей человека и его способы жизнеутверждения, в частности эмпирические методы познания Природы и самого себя (медицина, анатомия и т. п.).
     Кое-что о «дурацкой литературе» и ее зачинателях. А сейчас самое время заняться маленьким литературным хулиганством, воспользовавшись старыми сюжетами, которые уже неоднократно перелицовывались на новый лад. Учитывая опыт предшественников, ваш покорный слуга смело берется валять дурака, чтобы поведать читателю кое-что прелюбопытное об историческом круговороте, когда под разными именами и масками встречаются примерно одни и те же действующие лица. Начнем с Рейнеке Лисициановича, личности вполне узнаваемой.
     Итак, Рейнеке Лисицианович был овасалившемся буржуином князя Шнобеля, то есть, попросту говоря, был мещанином во дворянстве, а начинал-то заурядным местечковым сапожником с носом проныры и хитрющими глазенками отъявленного плута. Став же новым местечковым дворянином и обзаведясь своим дворянским делом по подпольной торговле ваучерами и прочими фальшивыми бумажками, Рейнеке Лисицианович приобрел дурную привычку задирать нос выше всякой меры и сменил свой проницательный взгляд на взгляд богатенького наглеца с отвратительными плебейскими замашками.
     Однажды князь Шнобель, недавно назначенный губернатором скромненькой провинции, созвал внеочередную сессию Дворянского собрания. Не явился только мещанин во дворянстве Рейнеке Лисицианович, который знал о происках служивого дворянства и мелкого чиновничества, а посему не хотел обострять социально-политическую ситуацию, отдающую криминогенным душком.
     В тот же день губернатора завалили множеством жалоб на Рейнеке Лисициановича. Решено было вызвать его в горисполком и поставить на вид за неисполнение губернаторских распоряжений. Посланцем избрали барона Брауна Медведовича, чем-то похожего на косолапого увальня.
     Подъехав к богатому дому, где жил Рейнеке Лисицианович, барон обнаружил, что ворота усадьбы накрепко закрыты. Немного потоптавшись на месте, он принялся орать:
     – Эй, господин Рейнеке, вы дома?
     Гробовое молчание.
     – Не слышу ответа! Ну и черт с вами! Наш губернатор поклялся, что вы скоро предстанете перед судом прогрессивной общественности. Если откажитесь явиться в горисполком, то поплатитесь головой! Следуйте тотчас за мной, не то вам худо придется!
     Естественно, Рейнеке Лисицианович все слышал, но голоса не подал, выжидая и раздумывая. Потом, убедившись, что барон Браун Медведович приплелся в одиночку, хитрец вышел из дому и радостно воскликнул:
     – Ба! Кого я вижу! Сам барон Браун Медведович пожаловал! Будьте же гостем! Я чуток заработался со своими ваучерами и не сразу услышал ваш голос. Проходите в дом, выпьем чарочку, покалякаем на экзистенциальные темы...
     – Некогда мне с вами, господин хороший, лясы точить, – прорычал сердито барон Браун. – Нас уже ждут в горисполкоме.
     – Ничего страшного, минутой позже, минутой раньше, – нежно пропел прощелыга. – А у меня настоечка сладенькая и очень крепенькая есть. Тяпнем по стаканчику для бодрости духа и отправимся в путь.
     Уговорил-таки барона Рейнеке Лисицианович. Затащил его в дом и так накачал падкого на сладенький ликерчик барона, что тот не помнит, как оказался в соседней винной лавке с ящиком медовухи в руках. Там его хозяин лавки и народные дружинники так отдубасили, что только через пятнадцать суток отсидки в полицейском карцере явился барон к губернатору.
     – Меня позорно подставили, – жалостливо оправдывался барон перед губернатором.
     – Я отомщу ему за это злодеяние! – закричал разгневанный губернатор.
     Тут же он приказал собраться своим советникам и экспертам, дабы обдумать достойную кару мерзавцу.
     Совет вынес такое решение: «Поскольку владыке угодно, господин Рейнеке должен немедленно прибыть в горисполком, дабы ответить за свои гнусные дела и не менее гнусные делишки».
     С этим извещением к господину Рейнеку был направлен барон Гинце Мурлыкович, у которого было кошачье выражение лица и кошачьи повадки.
     Рейнеке Лисициановича он встретил около усадьбы и промяукал приветствие, а потом потребовал незамедлительно отправиться в горисполком.
     – Сердечный привет, любезный барон! – услышал тот в ответ. – Скажите, чем угостить вас? Ведь слаще нам спится на сытый желудок. А завтра мы вместе поедем спозаранку. Ну как?
     – Да, что вы, сударь! Какое завтра?! Немедленно двигаемся в путь!
     – Уже вечереет. Странствовать же ночью в реконструктивный период губернаторского правления опасно. Гангстеры только этого и ждут.
     Генце Мурлыкович крепко задумался над сказанным, а потом все-таки согласился с доводами Рейнеке Лисициановича, за что и поплатился жестоко, попав в хитро поставленный капкан из бочки прокисшей сметаны, купленной у коварного пройдохи под несусветные кредитные проценты.
     Пока посланец губернатора проклинал на чем свет стоит свою наивность и глупость, Рейнеке Лисицианович, известный всей провинции прелюбодей, отправился навестить жену барона Изегрима Волковича, прекрасную мадам Гиремунду Клыкастовну. Мадам он не застал и в сердцах обозвал ее совершеннолетних детей пасынками и эксплуататорами трудящегося люда.
     Когда госпожа Гиремунда Клыкастовна возвратилась в свой коттеджик, бородатые и усатые дети с плачем сообщили ей, что заходил господин Рейнеке и обозвал их всех пасынками и эксплуататорами.
     – За это он дорого заплатит! – в бешенстве закричала жена ответственного работника горисполкома и побежала разыскивать Рейнеке Лисициановича, чтобы задать ему хорошую взбучку.
     Ей повезло, и она вскоре столкнулась нос к носу со сквернословом. Что тут началось?! Удирая от разгневанной баронессы, Рейнеке Лисицианович заскочил в находящиеся поблизости приватизированные руины музейного замка. Совершенно случайно получилось так, что он с большим трудом проскочил сквозь узкую щель в стене с портретами бывших членов политбюро этого замка, а дородная баронесса, преследовавшая его по пятам, сунулась в щель и застряла, да еще с портретом замкового генсека на шее. Смекнув это, Рейнеке Лисицианович забежал к баронессе с тылу и стал ей немало досаждать своими грубыми мужскими ласками. Баронесса не жалела самых грязных слов, ругая его, но похотливый самец не обращал на них никакого внимания.
     Тем временем барон Генце Мурлыкович неимоверными усилиями выбрался из бочки со сметаной, окривев на один глаз, потеряв при этом хорошее самочувствие и все наличные империалы. Чертыхаясь и облизывая свое мурло, испачканное отвратительной сметаной, он поспешил в горисполком.
     Губернатор распалился ужасным гневом, увидев своего окривевшего горисполкомовского работника. Он грозился предать негодяя суду полевого трибунала и тут же повелел созвать в очередной раз внеочередную сессию Дворянского собрания.
     Когда все собрались, барон Гримбарт Барсукович выступил с высокой трибуны и сказал:
     – Вызывать господина Рейнеке надлежит троекратно, согласно нашему регламенту. Если на третий вызов он не явится, то будет признан виновным.
     – Боюсь, что никто не захочет отправиться с третьей повесткой к столь злоехидному мещанину во дворянстве, – нахмурив брови, молвил губернатор.
     На это барон Гримбарт Барсукович возразил, сказав:
     – Господа, и прежде всего вы, уважаемый господин губернатор, повелите мне выполнить эту важную миссию. Я исполню ваше поручение, что бы ни случилось со мной.
     В конце концов губернатор согласился с доводами барона.
     Через несколько часов геликоптер Гримбарта Барсуковича был уже на стоянке перед усадьбой господина Рейнеке.
     – Лисицианыч, приветствую тебя! – сказал барон, крепко пожимая руку друга. – Тебе следует поспешить вместе со мной в горисполком. Промедление смерти подобно! Нынче тебя третий раз вызывают. Не вздумай отказываться, ибо тогда тебя обвинят в нарушении регламента, и губернатор самолично двинет артиллерию и элитные части на штурм твоего дома из белого кирпича. Тогда ты обречен на гибель. Поверь, разумнее будет поехать со мной. Ведь ты знаешь меня как облупленного. Уж кто-кто, а я-то не предам. К тому же множество хитроумных уловок у нас всегда под рукой. Мы сумеем выкрутиться.
     – Делать нечего, – ответил Рейнеке Лисицианович, понимающе подмигивая другу, – придется ехать. Попробую, может удастся заключить выгодный договор по приватизации кое-какой городской недвижимости с моими врагами.
     Чуть разнеслась весть, что Рейнеке в самом деле явился в здание ратуши, все поспешили на второй этаж в зал заседаний, чтобы увидеть его своими собственными глазами.
     Смело подойдя к губернатору, Рейнеке Лисицианович сказал, верноподданнически вытянув руки по швам:
     – Господин губернатор, прошу выслушать меня по закону. Я смело утверждаю: у вашей губернаторской милости нет вернее мещанина во дворянстве, нежели я.
     Услышав эти наглые слова, губернатор заерзал в кресле, а потом как закричит:
     – Молчать, сукин сын! Лесть не поможет! Тебя ждет достойная кара!
     Ничуть не испугавшись начальственного гнева, Рейнеке Лисицианович громко высморкался, вытер нос рукавом пиджака и совершенно спокойно сказал:
     – Господа, виноват ли я в том, что барон Браун Медведович не сумел удержаться от кражи, а барон Генце Мурлыкович решил искупаться в сметане? Мне ли наказание нести за их безрассудные поступки? Конечно, вы вольны поступить со мной по своему усмотрению. Если хотите сожрать меня заживо, жрите, но мало толку будет от этого.
     Тут все, сгрудившись перед троном губернатора, начали сыпать гневные речи, громоздя иск на иске. Но Рейнеке Лисицианович, прошедший отменную жизненную школу, хотя и грубо, но умело защищался. Выходило так, что он еще может искать управу на обидчиков. Однако его красноречие вызвало столь сильную волну негодования, что всем стало ясно: хитрецу – крышка.
     Губернатор лично прочел заранее заготовленную бумагу, от которой повеяло крупными неприятностями для строптивого мещанина во дворянстве. Обвиняемый немедленно был схвачен наиболее воинственными депутатами от демократической оппозиции и брошен в чулан с табличкой на двери «Посторонним вход запрещен!»
     Покуда враги торопились расправиться с Рейнеке Лисициановичем, его друзья страшно негодовали и вынашивали хитроумнейшие планы освобождения уважаемого господина Рейнеке. Горисполкомовских заговорщиков возглавлял барон Гримбарт Барсукович, бывший районный партайгеноссе. Его правой рукой был барон Мартын Павианович, в недавнем прошлом заслуженный жандармский офицер с обезьяньими замашками. Выслушав приговор, сторонники подсудимого демонстративно покинули зал заседаний, чем весьма огорчили и обеспокоили губернатора. Он покраснел, вспотел и наконец смущенно сказал спикеру:
     – Рейнеке Лисицианович, правда, – большой подлец, но все же не мешало бы подумать. Честно говоря, этого пройдоху трудно кем-либо заменить в горисполкоме.
     Между тем подготовка к публичному судилищу шла полным ходом. Опережая события в судебном зале, уже весело стучали топоры, и виселица росла прямо на глазах горисполкомовских служащих во вместительном мужском туалете ратуши, хотя женщины и протестовали против подобного ущемления их гражданских прав и свобод.
     И все-таки заговорщики добились своего: посредством жены губернатора они посеяли зерна сомнений и неуверенности в душе князя Шнобеля, и тот решил не усугублять процесс реконструкции вверенной ему провинции суровыми карательными акциями. Еще раз посоветовавшись со своей здравомыслящей супругой, губернатор надумал устроить словесный поединок между враждующими фракциями Дворянского собрания.
     Поединок состоялся на следующий день и транслировался по провинциальному телевидению. Благодаря своей природной хитрости Рейнеке Лисицианович вначале выигрывал эту занимательную перебранку, но потом его враги выпустили в телеэфир толстопузого кастрата и хитроумного юриста Хряка Свинтусовича Макарофича, который, не брезгуя ничем, стал наводить тень на плетень, чем очень раздосадовал своего оппонента. Не стерпев обиды, Рейнеке Лисицианович размахнулся и метко поставил фонарь под глазом Хряка Свинтусовича, который вслед за этим с истошным визгом полез на карачках вон из студии.
     В самый критический момент за кастрата заступился барон Изегрим Волкович. С устрашающем воплем он ринулся на оппонента и уже готов был лишить его жизни. Однако не тут-то было. Пока эта серая посредственность произносила бездарно обличительную и недвусмысленно угрожающую тираду, Рейнеке Лисицианович незаметно просунул под столом свою лапу между ног супостата и ловко цапнул его за самый что ни на есть чувствительный мужской орган. Хорошенько ухватившись за оный, он стал его рвать и жестоко терзать. Жертва его теракта ойкнула, разинула пасть, словно покушаясь на микрофон, и по-звериному взвыла... А Рейнеке Лисицианович с превеликим удовольствием продолжал безжалостно крутить этот нежнейший орган, пока его оппонент не грохнулся на пол без чувств.
     Тут все перепуганные враги господина Рейнеке начали умолять губернатора прекратить словесный поединок. Разумеется, губернатор внял их мольбам и приказал прекратить публичные дебаты.
     После этих теледебатов господин Рейнеке стал в чести у губернатора, который снова сделал его своим советником. Правда, в советниках Рейнеке Лисицианович ходил не долго, так как после одного грандиозного банкета в честь посещения провинции Великим Комбинатором он заболел от зависти свинкой, слег и больше уже не вставал до самой смерти, диктуя стенографистке свои мемуары о грязно-торгашеских отношениях в сфере высокой политики и дураках на ответственных государственных постах.
     О дураках мы сейчас и поговорим.
     В сатирической литературе XV–XVI веков главным героем становится дурак, поскольку все заслуживающее порицания определялось в глазах людей того времени проявлением человеческой глупости. Глупость оказывалась в центре сатирического повествования.
     Образ дурака в «дурацкой литературе» выполняет две основные функции. Во-первых, дурак является носителем специфических дурацких качеств, то есть он олицетворяет критикуемые пороки. Во-вторых, под маской дурака в виде шута или скомороха нередко выступает умный и веселый критик человеческих недостатков, провоцирующий добропорядочного обывателя выставлять собственную глупость напоказ.
     Началом «дурацкой литературы» является животный эпос Средних веков, достигающий своей вершины в поэме «Рейнеке-Лис» (1498), продолжающей традицию нидерландского священника XIII века Вилема, автора поэмы «О лисе Ренаре».
     Поэма «Рейнеке-Лис», написанная на средненижненемецком языке, – самая выдающаяся и популярная сатира своего времени. До 1619 года она переиздавалась двадцать один раз и была переведена на многие европейские языки. В переложении профессора философии Иоганна Христофа Готшеда (1700–1766), оказавшего сильное влияние на духовную культуру немецкого бюргерства и поставившего поэтическое творчество на службу Просвещению, это произведение попало в руки Гёте, который в 1794 году создал на его основе свою поэму «Рейнеке-Лис».
     Успех этого произведения у читателей объясняется прежде всего тем, что в мыслях, чувствах и поступках его персонажей разоблачается эгоизм и жестокость королевской власти, дворянства и клира. Все высмеиваемые пороки разных представителей сословного феодального общества указывают на то, что их носители оказываются негодными для занимаемых ими постов, а поддерживаемый ими режим правления резко осуждается и беспощадно бичуется сатирическим пером.
     Поэма остро ставила вопрос о необходимости политических и религиозно-церковных реформ в Германии. Очевидность и понятность подобного призыва вызвали крайне озлобленную реакцию у представителей католической церкви, по требованию которых поэма была внесена в список запрещенных книг.
     Следующей в ряду немецкой «дурацкой литературы» стоит произведение Себастиана Бранта «Корабль дураков». За ним идут работы францисканского монаха Томаса Мурнера (1475–1537), хотя и принадлежавшего к низшим слоям духовенства, но получившего хорошее гуманитарное образование.