Джон Мейнард Кейнс изменили наш мир, и рассказ
| Вид материала | Рассказ |
- Джон Мейнард Кейнс. Вработе исследование, 142.51kb.
- Литература по макроэкономике, 12.58kb.
- Джон Мейнард Кейнс (1883 1946), 27.02kb.
- И. М. Губкина кафедра экономической теории планы семинар, 440.53kb.
- Джон Мейнард Кейнс. Монетаризм. Открытие и исчезновение кривой Филипса. Критика Лукаса, 30.09kb.
- Історія вільних грошей найбільше пов’язана з Німеччиною, 211.5kb.
- Собрание сочинений в 4 т. Т. М., Мысль, 1993 с. 347 Основной, 749.26kb.
- Джин Ландрам «13 женщин, которые изменили мир», 3969.1kb.
- Мы резонаторы и наш резонанс, 2820.82kb.
- Digital Equipment Corporation) в городе Мейнард (штат Массачусетс, сша) для семейства, 150.6kb.
Апологеты колониальной системыуверяли,чтотакое невозможно. В 1868 году сам Бисмарк писал: «Веете преимущества, о которых говорили раньше, оказались по большей части иллюзорными. Англия уже сворачивает свою колониальную политику, поскольку находит ее слишком дорогостоящей»1. Другие защитники системы вторили знаменитому немцу. Они отмечали, что колонии «давали недостаточно»; что великие страны занимались колонизацией не по доброй воле, но лишь выполняли свою миссию распространения цивили-
1 Dutt, op. cit., р. 18.
253
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
зации во все уголки нашей планеты; что колонии оставались в большем выигрыше, чем метрополии, и так далее.
Они сильно заблуждались. Да, отдельные колонии и правда не приносили выгоды — в 1865 году парламентский комитет даже рекомендовал Британии покинуть все свои заморские владения за исключением территорий на западном берегу Африки на том основании, что они были неприбыльными предприятиями. Пусть все колонии не приносили прибыли, некоторые из них были баснословно богатыми. Так, в лучшее время чайные плантации на Цейлоне позволяли владельцу капитала уже через год возвращать себе половину вложенных средств. Точно так же, хотя вовсе не все отрасли промышленности выигрывали от наличия зарубежных рынков, несколько очень важных отраслей вряд ли могли бы без них существовать — классическим примером тому является зависимость английской хлопковой промышленности от Индии. Для всей Англии в целом инвестиции за рубеж были очень и очень выгодным вложением сбережений: между 1870 и 1914 годами около половины всех английских накоплений отправились за рубеж, а поток выплат и процентного дохода от этих вложений составлял десятую часть английского национального дохода1.
Конечно, с чисто экономическими мотивами смешивались многие другие, и общий экономический эффект империализма был вовсе не так очевиден, как казалось Джону Аткинсону Гобсону. И все же было оченьтрудно найти исключительно неэкономическое объяснение внезапного натиска Европы на африканские и азиатские земли. Так, огромные плантации на Яве и Суматре стали очень важной площадкой для голландского капитала. Если мы говорим о Малайе, то нельзя не вспомнить об английских компаниях, которым тамош-
1 См.: Halevy, Imperialism and the Rise of Labour, p. 13-14; Eric
Hobsbawm, Industry and Empire (New York: Pantheon, 1968), p. 125.
254
ГЛАВА 6. Викторианский мир и экономическое подполье
нее дешевое, но вместе с тем жизненно важное сырье позволило создать поистине международную монополию. Что же касается Ближнего Востока, то он манил нефтью и стратегическим контролем над судоходством в Суэцком канале. «Чего не хватает нашим компаниям... и чем дальше, тем больше, так это рынков», — говорил один французский министр в 1885 году. А в 1926-м тогда еще президент немецкого Рейхсбанка Яльмар Шахт объявил: «Борьба за сырье играет в мировой политике роль еще более важную, чем до войны. В этой ситуации единственное решение для Германии — это захват все новых колоний». Конкретные мотивы менялись от страны к стране, но везде общим знаменателем была именно экономическая выгода.
Должны ли мы считать, что империализм и правда является неотъемлемой составной частью капитализма? Ответить на этот вопрос не так просто. С самого ее рождения капиталистической системе была свойственна тяга к росту и расширению, а главной движущей силой системы было стремление к накоплению все больших объемов капитала. Поэтому уже с самого начала капиталистические предприятия засматривались на заморские земли, видя в них как новые рынки, так и источники недорогого сырья. Что не менее важно, правительства капиталистических стран, как правило, поддерживали своих частных предпринимателей в зарубежных инициативах и защищали их.
Об этих слагаемых империализма нет нужды спорить. Но сегодня мы рассматриваем процесс капиталистического роста совсем под другим углом, нежели Гобсон или Ленин. По всей видимости, капитализм движется не потому, что нам некуда девать наши сбережения и мы вкладываем их за рубеж. Скорее дело здесь в необыкновенной способности капитализма вытеснять все иные способы организации производства и прочно обосновываться даже в самой некапиталистической среде. Наверное, в ориентации на новые технологии, в эффективно-
255
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
сти, в динамичности капиталистической системы есть что-то, делающее разрастание самой системы «неизбежным».
Империализм сегодня рассматривается нами лишь как часть интернационализации капитала — процесса, который начался еще до окончательного формирования капитализма и не завершился по сей день. Необходимо, впрочем, различать разные стадии интернационализации. Тот империализм, что приблизил начало Первой мировой войны, состоял не только в переносе капиталистического способа производства в Азию, Африку и Южную Америку. К этому стоит прибавить откровенное вмешательство в политическую жизнь других государств, ужасающую эксплуатацию, применение военной силы и повсеместное безразличие к нуждам бедных стран. Британские вложения в Индию на рубеже веков, к примеру, тем и отличаются, что они состоялись в основном из-за желания англичан, а вовсе не в интересах самой Индии. В случае с Бельгийским Конго или Голландской Индией «в основном» можно смело поменять на «исключительно».
Следы подобного старомодного империализма легко обнаружить и сегодня, пусть его внешние проявления и стали другими. Вторая мировая война положила конец колониальным отношениям, в рамках которых экономические державы прошлых лет расширяли свое влияние. На месте слабых колониальных владений образовались независимые государства. Хотя многие из этих стран были (и до сих пор остаются) слабыми и нищими, их новый статус стал надежной защитой от привычного в первой половине века бесцеремонного вторжения европейских стран в их внутренние дела.
С Соединенными Штатами Америки история немного иная. И после войны эта страна применяла силу ко многим менее развитым государствам — среди них Куба, Вьетнам, Никарагуа и Ирак, — так что сегодня США заслуженно носит не самый завидный титул главной империалистической державы современности. Но мотивы этих вторжений заметно изменились с тех пор, как морские пехотинцы отправлялись в ба-
256
ГЛАВА 6. Викторианский мир и экономическое подполье
нановые республики, а канонерки достигали берегов Китая. Америка боролась не за свою собственность, но за свою идеологию. Как и англичане во времена Французской революции, правительство Америки вплоть до крушения Советского Союза считало, что ему угрожает огромная революционная сила — сила коммунизма в масштабах всего мира, и главными кандидатами на присоединение к армии коммунистов считались именно слабые и нестабильные южноамериканские государства. Естественно, на все проявления социализма в этих странах мы реагировали так, как если бы это были первые шаги на пути к установлению очередного коммунистического режима, и всемерно поддерживали старые правительства, таким образом борясь с коммунизмом.
Время покажет, к чему приведет такая агрессивная политика защиты собственных интересов. Возможно, Соединенным Штатам удастся обеспечить капитализму спокойную жизнь, подавляя возникающие в менее развитых странах социалистические правительства посредством экономического или силового воздействия. А может быть, все это вызовет обиды и разочарование самих американцев. Как бы то ни было, империализм подобного сорта имеет куда больше отношения к защите огромного королевства от внешнего влияния (а эта проблема известна еще со времен древних Китая и Рима), чем к прямой поддержке интересов отечественных предпринимателей, лежавшей в основе империализма века девятнадцатого. Эта форма мирового доминирования является определенно политической, а не экономической.
В то же время у нового империализма есть и отчетливо экономический аспект. Речь идет о взрывном росте количества гигантских корпораций, которые в основном и переправляют капитал за рубеж.
Примеров таких компаний очень много, взять хотя бы «Coca-Cola», «IBM», «Microsoft», «Royal Dutch Shell»; значительную часть своей продукции они производят на заво-
257
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
дах и фабриках, расположенных в самых разных странах. Такая международная компания бурит нефтяные скважины на Ближнем Востоке или в Африке, очищает нефть в Европе или Америке и продает в Японии. Точно так же она может добывать руду в Австралии, перерабатывать ее в Японии и отправлять готовые балки в Америку.
Процесс интернационализации капитала обязан этим корпорациям двумя вещами. Во-первых, они здорово изменили географию потоков капитала. Как мы видели, во времена классического империализма задачей капиталистической экспансии во многом был доступ к сырью или рынкам базовой продукции, вроде текстиля. Межнациональные компании оставили эти товары ради высокотехнологичной продукции, в производстве которой они являются признанными мировыми лидерами, вроде компьютеров и лекарственных препаратов. За этим последовал серьезнейший сдвиг в распределении капитала между зарубежными странами. Если в 1897 году плантации, железные дороги и рудники привлекали около половины всего американского капитала, то сегодня почти все средства уходят в другие секторы. Так, основная масса капитала потекла в промышленное производство, и три четверти международных инвестиций уходят в Европу, Канаду и другие развитые страны. Мало того, большая часть французских, японских и немецких инвестиций идет в страны-экономические лидеры (включая США), минуя те уголки планеты, что еще недавно были колониями.
Второй особенностью набиравших силу корпораций была их удивительная способность сочетать высокие технологии с неквалифицированной, мало обученной рабочей силой. Многокомпонентные устройства, составляющие фундамент современной экономики, зачастую производятся в Гонконгах, Южных Кореях и Таиландах нашего мира на чрезвычайно сложных машинах, у которых стоят мужчины и женщины, еще недавно работавшие на рисовых полях. С точки зрения империализма, сделать вывод из такого положения
258
ГЛАВА 6. Викторианский мир и экономическое подполье
вещей не просто. С одной стороны, именно возможность переносить производство в те части мира, что еще недавно занимались сельским хозяйством, привела к постепенному распространению капиталистических институтов по всему миру. Как во времена описанной в первой главе великой экономической революции докапиталистическая среда породила средства производства, так и новая экономическая революция продвигает рыночную экономику в те регионы, что еще недавно выполняли пассивную роль в функционировании мировой экономики. Следуя такой логике, нельзя не признать современный империализм исключительно полезным для развития капитализма в странах мира.
В то же время новый империализм усилил уровень конкуренции внутри самой системы на ее родине — в развитых экономиках. Это произошло не только в силу взаимного проникновения прежде ограниченных масштабами страны рынков, но и потому, что теперь расположенные в бедных странах производственные мощности межнациональных корпораций способны заваливать развитые экономики дешевыми товарами. Тем же американцам не надо объяснять, что телевизоры гонконгской или тайваньской сборки или автомобили, сделанные в Южной Корее или собранные в Мексике, способны продаваться по более низкой цене, чем продукция Калифорнии или Мидуэста.
Пока рано говорить обо всех последствиях этой интернационализации и ужесточения конкуренции или финансовых политических кризисов, потрясших, что не так и удивительно, почти всех так называемых азиатских «тигров». Одно можно сказать с уверенностью: мы приближаемся к глобальной экономике, в которой новые, охватывающие весь мир предприятия косо поглядывают на старые границы государств и прерогативы последних. Забавно, что в заключение нашего разговора об империализме нам ничего не остается, как заметить, что движение, изначально связанное со смягчением давления на капитал, привело лишь к усилению этого давления.
259
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
В 1940 году Гобсон скончался. Крайне осторожный некролог на страницах «Тайме» отметил как способность покойного экономиста к предвидению, так и его полную безвестность.
В этом журналисты были правы абсолютно. Самый знаменитый экономист Викторианской эпохи являл собой чуть ли не полную противоположность Гобсону. Если тот, будучи отвержен ортодоксами, предпочитал интуицию и ударялся в крайности, то Альфред Маршалл был предельно основательным, правильным и «официальным». И тем более уместно завершить наше путешествие по потаенным уголкам подполья возвращением на поверхность викторианского мира. Да, гревшиеся в лучах солнца экономисты не видели тревожных знаков, открывавшихся более отчаянным исследователям, но им удалось то, что у еретиков не вышло: они обучили свой — и даже наш — мир «экономике».
Достаточно мельком взглянуть на портрет Альфреда Маршалла, чтобы опознать в нем настоящего учителя: белые усы, тонкие белые волосы, добрые, яркие глаза — одним словом, типичный профессорский облик. Когда в 1924 году он умер, величайшие экономисты Англии отдавали дань его памяти; это незабываемое описание викторианского профессора принадлежит перу Чарльза Фэя:1
Лигу сказал, что мне стоит навестить Маршалла по поводу темы для диссертации. Однажды вечером, когда начинало смеркаться, я отправился в Бэллиол -Крофт. «Заходите, заходите», - произнес он, появившись из темного прохода, и я проследовал за ним наверх. «Есть лиу вас хоть какие-нибудь идеи?» — спросил он. Я сказал, что идей у меня нет. «Ну что ж, тогда слушайте», — предложил он и с этими словами
1 См.: Memorials of Alfred Marshall, ed. A. C. Pigou (London:
Macmillan, 1925),p.74,75.
260
ГЛАВА 6. Викторианский мир и экономическое подполье
извлек откуда-то маленькую записную книжку черного цвета. Он стал зачитывать вслух список тем, предварительно попросив меня поднять руку, когда он дойдет до интересующего меня предмета. Заметно нервничая, я попробовал сделать это после первой же темы, но Маршалл не обратил внимания и продолжил читать. Где-то посередине второй страницы ему встретился «Недавний финансовый кризис в Германии». Проведя незадолго до того лето в Грейфс-вальде, я просигнализировал о своем согласии. «Нет, вам это совсем не подходит», - отвечал он. Я умолк минут на пять и издал неопределенный звук при слове «Аргентина». Сделал я это по одной простой причине - два моих дяди в какой-то момент работали там. «Вам приходилось быть там самому?» — спросил он. Я ответил отрицательно, и процесс возобновился. Вскоре Маршалл остановился и поинтересовался, на -шел ли я то, что мне по душе. Я начал отвечать, что не знаю, но он прервал меня. «Это не получается ни у кого, — начал говорить он, — но таков мой метод. И все же чем бы вы хотели заняться?» Задыхаясь, я выпалил: «Сравнением рабочей силы в Германии и Англии». После этого (было уже довольно темно) он достал светильник и стал изучать свои книжные пол -ки, время от времени доставая тома на английском и немецком - фон Ностица, Кульмана, всего около тридцати штук. «Теперь, — сказал он, - я дам вам время присмотреться к ним. Когда закончите, позвоните, и Сара принесет вам чаю».
Как все это далеко от неурядиц в Африке, волновавших кровь Гобсона, и бурной жизни американских спекулянтов, наложившей отпечаток на идеи Генри Джорджа! Как и его современник Эджуорт, Маршалл был идеальным продуктом университетской среды. Хотя он путешествовал в Америку и
261
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от нирасегб
даже добрался до ее противоположного побережья, до Сан-Франциско, вся его жизнь, воззрения, а значит, и его экономика излучали свойственные обитателю Кембриджа спокойствие и утонченность.
Но в чем же состояло его учение? Беспокоившие Маршалла вопросы лежали в центре внимания подавляющего большинства викторианских экономистов, и их можно обозначить одним словом — «равновесие». Бастиа был увлечен абсурдностью экономической софистики, Генри Джордж замечал, что все несправедливости нашего мира происходят с молчаливого одобрения экономистов, Гобсон искал внутри идущих в капиталистических экономиках процессов разрушительные тенденции. Маршалла же увлекала способность экономического мира исправлять собственные ошибки, заниматься саморегулированием. Как позже напишет его самый выдающийся ученик, Джон Мейнард Кейнс, тот создал «целую систему, подобную системе Коперника, где все элементы экономической вселенной одновременно уравновешивают и влияют друг на друга, в итоге оставаясь на своих местах»1.
Конечно, эта мысль была не нова. Адам Смит, Рикардо и Милль воспринимали рыночную систему как крайне сложный, но вместе с тем очень эффективный механизм обратной связи. Надо признать, что между общей структурой этого механизма и конкретными деталями его работы осталось много белых пятен, так что унаследованная Маршаллом теория равновесия издалека производила гораздо более внушительное впечатление, чем при внимательном рассмотрении. Оставались не до конца разрешенными даже самые базовые вопросы экономики: были ли цены отражением издержек производства данного продукта или удовольствия от обладания им? Иными словами, бриллианты стоят так дорого, потому что их непросто добыть или потому что людям так нравится их носить? Возможно, такие вопросы заставляют учащенно биться лишь сердца эконо-
1 Keynes, Essays in Biography, p. 223.
262
ГЛАВА 6. Викторианский мир и экономическое подполье
мисгов, но без внятных ответов на них нет никакого смысла приступать к множеству весьма важных проблем.
Маршалл занялся блужданием именно по этим потаенным уголкам экономической теории. В его знаменитых «Принципах экономической науки» подлинно математическая точность прекрасно уживается с восхитительно ясным, описательным стилем изложения, который предполагал использование массы интересных примеров. Такая экономика была доступна даже практичным предпринимателям, ведь самые сложные доказательства были предусмотрительно спрятаны в сноски (в результате чего Кейнс довольно-таки непочтительно заметил, что для любого экономиста было бы гораздо разумнее прочитать сноски и опустить основной текст, чем наоборот). Как бы то ни было, успех сопровождал книгу с момента первого издания в 1890 году. И до сих пор она является полезной пищей для тех, кто решил изучать экономику.
Что же важного сделал Маршалл для разрешения назревших внутри экономической профессии концептуальных противоречий? Его главным достижением, к которому сам Маршалл возвращался потом не один раз, было подчеркивание временного измерения как критически важного компонента для поиска равновесия.
Сама формулировка «равновесия», как заметил Маршалл, менялась в зависимости от того, шла ли речь о приспособлении экономики к новым обстоятельствам в краткосрочном периоде или долгосрочном. Конечно, и в первом случае покупатели и продавцы встречались на рынке для того, чтобы поторговаться, но по сути этот переговорный процесс затрагивал постоянное количество товара — например, бриллиантов, что приносили купцы в своих чемоданах. В более же долгом периоде запасы бриллиантов нельзя считать неизменными. Если на то будет спрос, откроются новые шахты, если же предложение и так было избыточным, закроются старые. Из всего этого следует, что в очень коротком периоде решающее влияние на цену имела полезность бриллиантов для населе-
263
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
ния — иными словами, спрос; в более долгосрочном периоде, когда предложение изменится с тем, чтобы соответствовать желаниям людей, издержки производства вновь будут играть определенную роль. Разумеется, цена не может определяться без учета какого-либо из двух факторов; пословам Маршалла, спрос и предложение напоминают «лезвия ножниц»1. Поэтому интересоваться, какая из сторон рынка определяет цену, так же бессмысленно, как спрашивать, какое из двух лезвий — верхнее или нижнее — делает разрез. Впрочем, хотя в процессе участвовали оба лезвия, одно из них выполняло своего рода пассивную роль, тогда как другое было активным. Польза для потребителей преобладала, когда речь шла о конкретном моменте на заданном рынке, издержки же оказывались важнее, стоило обратиться к более продолжительному периоду — там масштабы производства и сама его структура были подвержены изменениям.
Как и любой продукт аналитического ума Маршалла, этот анализ оказался блестящим. И все же «Принципы... отличались не только высочайшим качеством теорий. Будучи самым выдающимся представителем «официальной» экономики, Маршалл, безусловно, был еще и самым сострадательным. Каждая страница его труда излучает искреннее сочувствие к рабочим, тем «несчастным рабам», которых он встречал во время своих прогулок по лондонским трущобам, а также взгляд на экономику как инструмент для улучшения общества. Здесь можно найти и описание будущего вместе с предупреждением, что не стоит поддаваться «описаниям прекрасной жизни, что так легко создаются [нашим воображением]», а также надежды на то, что поведение богатых слоев может стать «рыцарским» и «позволит сборщику налогов... избавить наши земли от ужасов нищеты»2.
- Alfred Marshall,