Джон Мейнард Кейнс изменили наш мир, и рассказ

он ставил всем своим студентам одинаковые оценки вне за­висимости от качества работы* но когда кому-то была нужна более высокая отметка для получения стипендии, профессор с удовольствием исправил «удовлетворительно» на «отлич­но». Он был похож на шаловливого ребенка, постоянно до­кучавшего университетской администрации; если та делала соответствующие объявления, он относился к классной пере­кличке с особой тщательностью, аккуратно отделяя карточки с именами отсутствующих студентов. Но стоило ему отделить одних от других, как стопки как будто случайно смешивались. Он был склонен к садизму и не избегал жестоких шуток; так, один раз он одолжил у проходящего мимо крестьянина сумку и вернул ее уже с осиным гнездом внутри. Как правило очень предсказуемый, однажды на вопрос девочки о том, что зна­чили его инициалы «Т. В.», он ответил: «Teddy Bear»¹. После этого она продолжала так его называть, но больше никто на такое не отваживался. Загадочный профессор не любил свя­зывать себя никакими обязательствами. Вот выходка вполне в его духе. Когда однажды кто-то поинтересовался мнением Веблена по поводу опубликованных в редактируемом им жур­нале работ одного социолога, он ответил:« В среднем на стра­ницу приходится 400 слов. У профессора NN этот показатель равен 375». Удивительнее всего то, что настолько угрюмый и не располагающий к себе субъект пользовался неослабеваю­щей популярностью у женщин. У него всегда кто-то был, но не всегда — по его воле. «Ну а что еще делать, если женщина атакует тебя?» — сказал он как-то раз.

Этот поразительный, непонятный человек был посто­янно замкнут в себе, и его мысли и чувства выходили наружу лишь по одному каналу: он писал на английском языке на­столько же остром, как и он сам, обильно сдабривая его мало­понятными выражениями и неизвестными фактами. Он пре-

1 Инициалы «Т. В.» — отThorstein Bunde;Teddy Bear — мишка

Тедди, одна из самых распространенных в Америке мягких игру­шек. (Прим. перев.)

278

ны казались ему фигурами не менее важными, чем землев­ладелец, присваивающий нечто под названием «рента». Он стремился понять истинную суть общества, в котором жил, и на этом пути, щедро усыпанном ложью и лицемерием, ему предстояло собирать свидетельства и улики там, где они об­наруживали себя, шла ли речь об одежде, манерах или речи. Подобно психоаналитику, он часто намертво вцеплялся во внешне ничего не значащие мелочи, которые, по его мнению, отражали невидимые, но крайне важные аспекты реальности. Как и в случае с психоаналитиком, результаты его поиска за­частую казались странными и даже отталкивающими с точки зрения здравого смысла.

Подходя к рассмотрению нашего общества, Веблен оставляет в стороне жалость, и мы очень хорошо это увидим. Но своим высочайшим качеством его анализ обязан вовсе не желанию унизить людей, а холодной отрешенности в оценке дорогих нашему сердцу понятий. Возникает ощущение, что ничто не кажется Веблену хорошо изученным и недостойным внимания, а значит, ничто не избежит его суда. Действительно, только поистине бесстрастный ум мог разглядеть в обычной трости как декларацию праздности, так и варварское оружие.

При более внимательном изучении кажется, что эта не­возмутимость сопровождала его всю жизнь. Четвертый сын и шестой ребенок, Веблен родился в 1857 году в семье норвеж­ских эмигрантов, неподалеку от границы, на ферме. Его отец Томас Веблен был сухим, надменным человеком, предпочитал думать не спеша и при этом был довольно независим; позд­нее Веблен говорил, что умнее человека в своей жизни он не встречал. Кари, мать будущего экономиста, была отзывчивой, увлекающейся, стремительной женщиной. Именно от нее Веблен перенял увлечение исландскими верованиями и нор­вежскими сагами, которое он пронес через всю жизнь. С ран­него детства он был странным, ленивым ребенком, который необходимым занятиям предпочитал чтение книг на черда-

280

ных рассуждений о необходимости обращения язычников в истинную веру юный Веблен поразил присутствующих ис­полнением произведений с названиями «Оправдание кан­нибализма» и «Апология пьяницы». На вопрос, не защища­ет ли он таким образом эти примеры порочности, Веблен обходительно отвечал, что занят исключительно научными наблюдениями. Факультет признавал его гениальность, но и побаивался. Джон Бейтс Кларк (впоследствии ставший од­ним из самых выдающихся академических экономистов стра­ны) симпатизировал своему ученику, но считал того «плохо приспособленным к жизни».

Из всех возможностей, представившихся ему в Карлто-не, странный, но безусловно одаренный юноша выбрал самую фантастическую. Между ним и Эллен Рольф — племянницей президента колледжа — вспыхнула страсть. Сама Эллен была яркой личностью и обладала сильным интеллектом, так что молодые люди сблизились под действием силы притяжения. Веблен читал своей избраннице труды Спенсера, обратил ее в агностицизм и, кажется, убедил себя в том, что она проис­ходит от героя ранних викингов, Ганга Рольфа.

Они поженились в 188$ году, и их отношения постоян­но бросало из одной крайности в-другую. Судя по всему, этот далекий от мира мужчина не мог дать слишком много любви, но остро нуждался в женской заботе и, за редкими исключе­ниями (одна девушка назвала его «шимпанзе»), получал же­лаемое. Личность женщины при этом большого значения не имела; Веблен не хранил верность Эллен, да и она частенько покидала его — то из-за совершенных им ошибок, то из-за жестокости в обращении с ней. Иногда она уходила, отчаяв­шись подобрать ключ к непроницаемому, отгороженному от остального мира стеной внутреннему миру мужа. Тем не ме­нее раз за разом Веблен старался восстановить их отношения и делал это очень по-своему. Как правило, он без предупре­ждения заглядывал в ее домик в лесу, держа в руках пару чер­ных чулок и вопрошая: «Мадам, не ваше ли это?»


282

теранских гимнов и трактатов по антропологии. Праздность, в которой он пребывал, лишь усугубляла его изолированность от общества, делала ее еще менее переносимой и поэтому более въевшейся. Время от времени он выполнял подвернув­шийся заказ, возился с заведомо бесполезными изобретения­ми, посмеивался над окружавшей его безвкусицей, занимался ботаникой, беседовал с отцом, написал несколько статей — и искал работу. Поиски не увенчались успехом. Ввиду отсут­ствия докторской степени по теологии он не мог устроиться в религиозные школы, а для других учебных заведений ему не­доставало блеска и обаяния. Когда, во многом вопреки жела­нию ее семьи, он женился на Эллен, то отчасти поправил свое положение и искренне надеялся занять пост экономиста на железных дорогах Атчисона, Топеки и Санта-Фе, президен­том которых был ее дядя.

Как и всегда, он стал заложником собственного неве­зения. Компания оказалась в затруднительном финансовом положении и была выкуплена группой банкиров, после чего об устройстве туда на работу не могло быть и речи. В другой раз он пытался устроиться в Университет Айовы. Докторская степень, рекомендательные письма, связи жены — все пред­вещало успех. Из этой затеи ничего не вышло — во многом из-за его нерешительности и агностицизма; в последнюю минуту сорвался вариант и с колледжем Святого Олафа. Ка­залось, будто сама судьба противится его желанию выйти из изоляции.

Изоляция эта продолжалась семь лет, в течение кото­рых он разве что читал. Наконец был созван семейный со­вет. Торстейну исполнилось тридцать четыре года, но он ни разу не занимал хоть сколько-нибудь приличной должно­сти. Было решено, что он снова примется за преподавание и в очередной раз попытается проникнуть в академический мир.

Он выбрал Корнеллский университет и в 1891 году во­шел в кабинет Дж. Лоренса Лафлина со словами «Я — Тор-


284

помахивая у них перед носом солидным контрактом. Чикаг­скому университету, подобно участвовавшей в его создании «Стандард Ойл», удалось сконцентрировать большую долю американского интеллектуального капитала исключительно за счет своего финансового могущества. Такая ситуация рано или поздно не могла не привлечь к себе язвительное перо Ве-блена, но насыщенная интеллектуальная атмосфера опреде­ленно шла ему на пользу. Университет мог похвастаться Аль­бертом Майкельсоном, который определил скорость света с доселе невиданной точностью, физиологом Жаком Лёбом, социологом Ллойдом Морганом, шикарной библиотекой и новым экономическим журналом.

Веблена начали замечать, его репутация основывалась на буквально энциклопедических знаниях. «А вот доктор Веблен, который знает двадцать шесть языков», — говорил один из его студентов. Известный философ Джеймс Хайден Тафте стол­кнулся с ним в экзаменационной комнате: «Когда я вошел, эк­замен уже начался, и какой-то незнакомый мне человек задавал вопросы. Я не слышал, чтобы кто-нибудь говорил настолько медленно: мне с трудом удавалось держать в уме начало вопро­са, когда он подходил к концу. Но через какое-то время я понял, что передо мной оченьумный человек, проникающий в фунда­ментальные вопросы, не показывая собственных пристрастий, за исключением желания вникнуть в суть вещей»¹.

Он оставался абсолютно закрытым для других людей. Никто не знал его точки зрения ни по одному вопросу. Люди интересовались у жены, действительно ли он социалист, на что она в неведении пожимала плечами. Его оружием всегда была сдержанная, вежливая объективность, которая позволя­ла ему изучать мир в отдельности от его эмоционального на­полнения и держать на расстоянии вытянутой руки тех, кто с наибольшей вероятностью мог нарушить его защитные по-

1 Dorfman, op. cit., p. 118.

286

ученица попросила повторить предложение, он сказал, что, по его мнению, оно того не стоит. Веблен говорил сбивчи­во, бормоча что-то себе под нос, и часто отвлекался от темы. Посещаемость его лекций упала, как-то на курсе остался всего лишь один студент. Позже, уже в другом университете, табличка на двери, гласившая «Торстейн Веблен, понедель­ник, среда и пятница, с 10 до 11», постепенно меняла свой внешний вид, пока не стала выглядеть так: «Понедельник, с 10 до 10.05».

Те немногие, кто внимательно вслушивался в его уны­лый, гудящий голос, были вознаграждены сполна. Один из студентов привел с собой приятеля, который так описывал свои впечатления: