Джон Мейнард Кейнс изменили наш мир, и рассказ
| Вид материала | Рассказ |
- Джон Мейнард Кейнс. Вработе исследование, 142.51kb.
- Литература по макроэкономике, 12.58kb.
- Джон Мейнард Кейнс (1883 1946), 27.02kb.
- И. М. Губкина кафедра экономической теории планы семинар, 440.53kb.
- Джон Мейнард Кейнс. Монетаризм. Открытие и исчезновение кривой Филипса. Критика Лукаса, 30.09kb.
- Історія вільних грошей найбільше пов’язана з Німеччиною, 211.5kb.
- Собрание сочинений в 4 т. Т. М., Мысль, 1993 с. 347 Основной, 749.26kb.
- Джин Ландрам «13 женщин, которые изменили мир», 3969.1kb.
- Мы резонаторы и наш резонанс, 2820.82kb.
- Digital Equipment Corporation) в городе Мейнард (штат Массачусетс, сша) для семейства, 150.6kb.
9 - 7392 Хайлбронер
241
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
произошел заметный сдвиг в том, как западные страны воспринимали эти перемены. Возможно, стоит напомнить, что Адам Смит с прискорбием взирал на попытки купцов брать на себя роль королей и призывал дать независимость американским колониям. Презрение Смита к колониализму разделяли многие; так, Джеймс Милль — отец Джона Стюарта Милля — называл колонии «громадных размеров местом для отдыха богачей»1, а в 1852 году сам Дизраэли заявил, что «эти несчастные колонии лишь жернова на нашей шее».
Но теперь все изменилось. Многие замечали, что Британия обзавелась империей в приступе рассеянности, но стоило империализму набрать обороты, как рассеянность уступила место предельной собранности. Витавшие в воздухе мысли лучше всех выразил лорд Роузбери, когда он назвал Британскую империю «крупнейшим в истории мира светским предприятием, несущим добро». А Марк Твен, присутствовавший на пышных торжествах по случаю юбилея королевы Виктории, где с гордостью демонстрировались английские колониальные достижения, записал: «О, да, именно об англичанах писалось в Библии: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».
Большинство людей смотрели на гонку империй одобрительно. В Англии ее певцом стал Киплинг, а общее отношение выражала популярная в те годы песенка:
Не хотим воевать, но если станем, Кораблей, моряков и денег — достанем!
Одобрение другого рода последовало со стороны тех, кто соглашался с сэром Чарльзом Кростуэйтом. Он утверждал, что истинная подоплека отношений Британии с Сиамом заключалась в вопросе, «кто получит право торговли с его населением и каким образом мы сможем выжать из них макси-
1 См.: Hobson, Imperialism, p. 51.
242
ГЛАВА 6. Викторианский мир и экономическое подполье
мум, дабы открыть новые рынки для наших товаров и создать рабочие места для тех, кто сегодня у нас есть в изобилии, — наших мальчиков».
Разумеется, строительство империи приносило немалые выгоды самим строителям. Потогонные производства за рубежом были одной из важных причин улучшения положения английского рабочего класса, так обрадовавшего кризисный комитет. Колонии породили пролетариат среди пролетариата. Неудивительно, что империалистическая политика пользовалась поддержкой широких слоев населения.
Официальная экономика все это время держалась одной стороны, хладнокровно наблюдая за разрастанием империй и лишь изредка рассуждая о возможном влиянии новых приобретений на торговлю. Стоит ли говорить, что именно засевшие в подполье критики обратили внимание на новое историческое явление? А как же иначе: пристально всматриваясь в борьбу за мировое господство, они заметили нечто принципиально отличающееся от захватывающих политических баталий и прихотей сильных мира сего.
Направление движения капитализма изменялось, больше того — фундаментальные изменения происходили и с капитализмом как таковым. Наконец, их взору открылось самое страшное: в новом процессе неумного обогащения была заложена весьма важная тенденция. Расширение границ предвещало войну.
Безумец, впервые выдвинувший это обвинение, обладал хорошими манерами и, по его собственным словам, был продуктом «среднего слоя средних классов одного средних размеров городка в центральных графствах Англии»1. Джон Аткинсон Гобсон обладал крайне болезненным видом, по-
1 J .A. Hobson, Confessions of Economic Heretic (London: George Allen
&Unwin,1938),p.l5.
243
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
стоянно беспокоился о своем здоровье, а вдобавок ко всему страдал от дефекта речи, из-за которого не мог толком читать лекции. Он родился в 1858 году и с раннихлет готовился к академической карьере в Оксфорде. Все дошедшие до нас детали его биографии (а их не так уж и много — этот стеснительный и скромный человек успешно избежал попадания в справочники «Кто есть кто») убедительно говорят о том, что юноша был создан для уединенного существования в престижном частном учебном заведении.
В дело вмешались два обстоятельства. Гобсон начал читать работы британского критика и эссеиста Джона Рёскина. Последний высмеивал одержимость буржуазной викторианской Англии деньгами и возвещал: «Богатство — это жизнь!» У Рёскина Гобсон перенял представление об экономике как науке о людях, а не бездушных кусках материи и тут же оставил оттачивание ортодоксальных доктрин и начал рассуждать
0 добродетелях мира, где добровольные ассоциации рабочих
будут ценить человеческую личность куда выше, чем грубые
охотники за зарплатой и прибылью. Гобсон настаивал, что
его схема «была так же неопровержима, как построения Ев
клида».
Этот искатель Утопии вполне мог завоевать всеобщее уважение, ведь англичане любят эксцентриков. Но в мире экономики он стал изгоем, и виной тому было его инакомыслие и презрение к традиционным добродетелям. Как-то раз он оказался в компании Альберта Меммери — оригинального мыслителя,успешного предпринимателя и бесстрашного альпиниста в одном лице (судьбауготовила ему гибель на склоне горы Нанга Парбат в 1895 году). «Не стоит и говорить, — писал Гобсон, — что наше общение не касалось земных вещей. Помимо всего прочего, этот человек был покорителем высот интеллектуальных...»1 Меммери пространно рассуждало при-
1 Ibid., р. 30.
244
ГЛАВА 6. Викторианский мир и экономическое подполье
чинах тех периодических перепадов в торговле, что так досаждали предпринимателям уже в первой половине XVIII века, и пришел к определенному выводу. По словам Гобсона, «представители профессуры посчитали его доводы не более осмысленными, чем попытки доказать, что Земля плоская»1. А дело было в том, что, словно прислушиваясь к Мальтусу, Меммери считал главной причиной спадов излишние сбережения, иными словами — хроническую неспособность системы обеспечить достаточную покупательную способность, чтобы ее хватило на приобретение всех произведенных в экономике товаров.
Сначала Гобсон был настроен критично, но затем убедился в правоте друга. Вдвоем они написали «Физиологию промышленности», на страницах которой изложили свое еретическое суждение: сбережения являют собой прямую угрозу для процветания. Для официального мира это было уже чересчур. Разве все великие экономисты, начиная с Адама Смита, не учили нас, что сбережения — лишь одна сторона золотой монеты накопления? Обвинять сбережения в создании безработицы было не просто нелепо, Гобсон и Меммери атаковали один из столпов общественного порядка — расчетливость. Экономический мир был потрясен; Лондонский университет счел возможным обойтись без лекций мистера Гобсона, а одно благотворительное общество отозвало приглашение выступить там с речью.
Казалось бы, проблемами империализма тут и не пахнет. Но созревание идей — крайне непредсказуемый процесс. Опала побудила Гобсона перейти к социальной критике. Новоиспеченный критик обратил свое внимание на главную политическую проблему того времени — Африку.
Прелюдия к событиями в Америке была насколько сложной, настолько и волнующей. Голландские поселенцы сформировали независимые штаты в Трансваале еще в
1 Ibid., р. 62.
245
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
1836-м — это были дружные общины «издевавшихся над неграми набожных» фермеров. Какой бы обширной, солнечной и веселой ни была облюбованная ими земля, она таила в себе куда большие богатства, чем те, что лежали на поверхности. В 1869 году там обнаружили бриллианты, в 1885-м — золото. Уже через несколько лет на смену тиши деревенского поселения пришла суета охваченной спекулятивной лихорадкой толпы. На горизонте замаячил Сесил Роде1 с его проектами железных дорог и фабрик; в приступе безрассудства он дал добро на вторжение в Трансвааль, и этого было достаточно для находившихся в постоянном нервном напряжении англичан и голландцев. Началась Англо-бурская война.
К этому моменту Гобсон был уже в Африке. Этот «смиреннейший из всех созданий Господа», как он сам себя называл, побывал в Кейптауне и Йоханнесбурге, разговаривал с Крюгером и Сметсом2 и даже ужинал с самим Родсом накануне нападения на Трансвааль. Тот был сложным, если не сказать совсем непредсказуемым человеком. Вот что он заявил в беседе с одним журналистом за два года до начала африканских событий:
Вчера я бродил по лондонскому Ист - Энду и наткнул -ся на собрание безработных. Вслушиваясь в их от -чаянные речи, я различал лишь одно слово: «хлеб», «хлеб», «хлеб». По дороге домой я призадумался над увиденным... Уже давно я вынашиваю решение всех
- Сесил Джон Роде (1853-1902) — британский политик и финансист, активный сторонник колонизации. Колонизатор названной в его честь Родезии (сегодня — Замбия и Зимбабве). (Прим. перев.)
- СтефанусЙоханесПаулус Крюгер (1825-1904) — президентбурской республики Трансвааль в 1883-1902 гг.; Ян Кристиан Смете (1870-1950) — британский колониальный деятель, военачальник и мыслитель, в 1919-1924 и 1939-1948 гг. — президент Южно-Африканского Союза (нынешняя ЮАР). (Прим. перев.)
246
ГЛАВА б. Викторианский мир и экономическое подполье
проблем нашего обгцества; если быть точным, то для избавления 40 миллионов обитателей Соединенного Королевства от неминуемой гражданской войны мы, политические деятели колоний, должны приобретать новые земли, что примут излишки населения и предоставят рынки для тех продуктов, которые эти люди производят на фабриках и в рудниках. Как я всегда говорил, империя существует лишь до тех пор, пока она в состоянии себя прокормить*.
Мы не знаем доподлинно, делился ли он подобными планами с Гобсоном; скорее всего, да. Большого значения это не имеет. То, что предстало взору Гобсона в Африке, поразительно точно соответствовало той экономической ереси, за которую были осуждены он и Меммери, — теории перенакопления.
Он возвратился в Англию, где писал статьи о джингоизме2 и войне в Африке, а в 1902 году представил на всеобщий суд книгу, где в его заметки об Африке удивительным образом вплетались еретические взгляды.
Эта книга называлась «Империализм», и ее разрушительную силу трудно переоценить и сейчас. Никто еще не обрушивался с такой яростью на систему, краеугольным камнем которой была прибыль. Маркс утверждал, что в худшем для нее случае система кончит самоуничтожением, Гобсон же предположил, что она может привести к гибели всего мира. Он воспринимал империализм как безжалостную и непрекращающуюся попытку капитализма вырваться за собственные рамки; попытка эта требовала завоеваний финансового
- R. Palme Dutt, Britain's Crisis of Empire (New York: International Publishers, 1950), p. 22.
- Джингоизм (от англ. Jingo — кличка английских шовинистов) — термин для обозначения крайне шовинистических воззрений; вошел в употребление в Великобритании в конце 70-х гг. XIX в. (Прим. перев.)
247
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
характера, а значит, существенно повышала риск войны. Подобного осуждения капитализма с позиций нравственности мир еще не видел.
В чем же была суть выдвинутых Гобсоном обвинений? В своей отвлеченности и неотвратимости предсказанного исхода рассуждения Гобсона были вполне близки марксистским (хотя сам Гобсон не симпатизировал ни марксистам, ни их целям). Так, он говорил о неразрешимых внутренних противоречиях капитализма, которые неизбежно ведут его к превращению в империализм — не в силу стремления к завоеваниям, но лишь ради собственного экономического выживания.
Раздиравшей капитализм изнутри проблемой было неравномерное распределение богатства, и нельзя сказать, что до этого ей уделяли достаточно внимания. Тот факт, что функционирование основанной на погоне за прибылью системы зачастую приводило к неравенству, долгое время был поводом для нравственного порицания, но именно Гобсон первым обратил внимание на его экономические последствия.
И они того стоили. Неравенство в распределении доходов приводило к парадоксальной ситуации, когда ни бедные, ни богатые не могли потреблять достаточное количество благ. Бедные ощущали нехватку вследствие скудности своих доходов, в то время как богачам всего не хватало именно потому, что их огромные состояния было не на что потратить! Иными словами, продолжал Гобсон, чтобы избежать затоваривания, экономика должна потреблять все, что она производит: любой товар обязан найти своего покупателя. Но если необеспеченные люди не могут позволить себе ничего, кроме самых необходимых вещей, кто же возьмет на себя все остальное? Правильно, богачи. Чистая правда, что у них хватит на это денег, чего им недостает — так это чисто физической возможности потребить такую массу продукции. Ведь обладателю миллиона долларов в соответствии с-этой логикой по-
248
ГЛАВА 6. Викторианский мир и экономическое подполье
треблять придется в тысячу раз больше, чем тому, у кого есть лишь тысяча.
Таким образом, богатые люди невольно начали сберегать именно в силу экономического неравенства. Да, многие из них и так собирались это сделать, но дело было в том, что они не были в состоянии найти иного применения своим деньгам — огромные доходы было просто-напросто невозможно потратить.
И именно в этих сбережениях и находился источник наших бед. Чтобы предотвратить страдания, связанные с недостатком покупательной способности экономики, было необходимо заставить эти вынужденные сбережения высших слоев общества работать, приносить пользу. Вопрос лишь в том, как это лучше всего сделать. В соответствии с классическими взглядами, средства следовало вложить в новые фабрики, новые производства — так, чтобы восхождение к более высоким уровням производительности и выпуска продолжалось. Под этим советом подписались бы величайшие экономисты, включая Смита, Рикардо и Милля. Гобсон же увидел, что не все так просто. Действительно, если большинство людей и так не справлялись с массой товаров, заполнявших рынок, ввиду скромности своих доходов, то какой разумный капиталист будет вкладывать деньги в машины, сулящие еще больше товаров и без того переполненному рынку? Какой смысл в инвестировании, например, в очередную обувную фабрику, когда желающих купить ботинки не хватает, чтобы приобрести уже выпущенные? Как выйти из этой непростой ситуации?
Ответ Гобсона был дьявольски прост. Существовал лишь один способ использовать накопления обеспеченных людей, не подвергая местный рынок угрозе затопления товарами: инвестировать деньги за рубеж.
Именно это и послужило толчком к развитию империализма. Империализм, писал Гобсон, «есть попытка хозяев промышленности расширить канал, по которому текут к ним сверхприбыли, заставив зарубежные рынки и инвестиции в
249
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
другие земли поглотить те товары и капиталы, что они не в состоянии использовать дома»'.
Итог выходит весьма плачевный. Не стоит и говорить, что перекачивание излишнего богатства за рубеж не является привилегией конкретного государства. В этом смысле все страны мира сидят в одной лодке. Как следствие — начинается бескомпромиссная борьба за раздел мира, когда каждая нация старается захватить для своих инвесторов самые богатые и многообещающие рынки. Таким образом Африка превращается в огромный рынок (и источник дешевого сырья) и лакомый кусок для капиталистов из Англии, Германии, Италии и Бельгии; Азия же становится жирным куском пирога, который не прочь проглотить японцы, русские и голландцы. Усилия английской промышленности сосредотачиваются на Индии, а Китай становится своего рода «Индией» для Японии.
Неизбежное следствие империалистической политики — война, и приближают ее не отчаянные вылазки храбрецов, не те или иные трагические события, но грязная конкуренция капиталистических стран за прилавки для своей продукции. Трудно вообразить более неприглядный повод для кровопролития.
Что и говорить, эта теория борьбы и жестокости не снискала одобрения представителей официальной экономики. Говорили, что в голове у Гобсона «экономика безнадежно спутана с другими вещами». Ну а постольку, поскольку те самые «другие вещи» с трудом вписывались в картину мира, построенного на погоне за счастьем, более «правильные» экономисты относились к теории империализма лишь как к проявлению плохого воспитания ее автора. Да и как еще относиться к человеку, чьи экономические изыскания шли вразрез с такими незыблемыми ценностями нашего общества, как милосердие и расчетливость?
1 Hobson, Imperialism, p. 85.
250
ГЛАВА 6. Викторианский мир и экономическое подполье
Доктрину подчеркнуто обходили стороной те, кто мог бы подвергнуть ее осмысленному, пусть и немного критическому рассмотрению, но она тут же пришлась по душе другим обитателям подполья — марксистам. В конце концов, авторство не принадлежит Гобсону в полной мере; до него на эту тему рассуждал немецкий экономист по фамилии Родбертус1, а также пламенная немецкая революционерка Роза Люксембург. И все же его анализ выглядел более всеохватным и отличался глубиной, так что он был инкорпорирован в марксистскую доктрину не кем иным, как ведущим теоретиком этой группы — российским эмигрантом Владимиром Ильичом Ульяновым, также известным как Ленин.
Крещение марксистским огнем не могло не сказаться на самой теории. Гобсона интересовали причины, по которым капиталистические страны бросились осваивать колонии после продолжительного периода безразличия к ним. Его теория империализма не была догматом и тем более точным предсказанием абсолютно неизбежной войны. Скорее автор надеялся, что соперники-империалисты рано или поздно договорятся между собой и заживут мирно, следуя формуле «живи и дай жить другим».
Стоило ей примерить марксистское одеяние, как теория мгновенно стала более зловещей, а ее последствия — неотвратимыми. Империализм не просто стал одним из важнейших кирпичей в экономическом здании марксизма, но и претерпел существенные изменения. Теория расширялась и углублялась до тех пор, пока не смогла дать ответы на все вопросы, вставшие на поздних стадиях капитализма. Ответы эти были очень страшными.
Империализм, будучи высшей стадией развития капитализма, значительно увеличивает производительные силы мировой экономики, лепит весь мир
1 КарлИоганн Родбертус-Ягецов (1805-1875). (Прим. перев.)
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
по своему образу и подобию и вовлекает все колонии, народы и расы в сферу эксплуатации финансового капитализма. В то же самое время концентрация капитала приводит к распространению разложения и дегенерации... Выдавливая из миллионов рабочих и крестьян колониальных земель огромные сверхприбыли, империализм прибавляет их к своему несметному состоянию. В процессе этого империализм готовит почву для паразитического, разлагающегося строя рантье, а также создает целую прослойку паразитов, которые живут тем, что стригут купоны. Империалистическая эпоха, завершающая процесс создания материальных предпосылок социализма (концентрация средств производства, социализация труда в гигантских масштабах, усиление организаций рабочих), в то же самое время усугубляет разногласия между «Великим державами» и провоцирует войны, итогом которых будет падение всей мировой экономики. Империализм - это разрушающийся, умирающий капитализм. Это последняя стадия капиталистического развития, это заря мировой социалистической революции.
Автор этого текста — не кто иной, как Бухарин, повод для написания — конгресс Третьего интернационала в 1928 году. Если не обращать внимания на детали, в этих словах отчетливо слышится голос Ленина. Что куда печальнее, именно ленинские концепции разрушающего и разрушаемого капитализма, внутренне порочного и хищного по отношению к внешнему миру, использовались Советским Со-
1 The Communist International, 7979-7943, ed. Jane Degrad (London:
Oxford University Press, 1960), p. 480-481.
252
ГЛАВА 6. Викторианский мири эконом ическое подполье
юзом для объяснения мира, в котором мы жили вплоть до его развала.
Нет никакого сомнения, что империализм абсолютно реален. Любой человек, знакомый с историей конца XIX — начала XX века, едва ли не знает, что череда неразрешимых противоречий и войн была спровоцирована именно разграблениями, территориальными расширениями и агрессивным колониализмом. И хотя сейчас уже немодно рассматривать Первую мировую войну как «исключительно» империалистский конфликт, совершенно очевидно, что соперничество империй сделало очень много для ее приближения.
Завоевания и колонизация начались еще в эпоху египетских фараонов. Как убедительно показали советские вторжения в Венгрию, Чехословакию и Афганистан, они будут продолжаться, даже если агрессию нельзя объяснить амбициями капиталистов.