Geum.ru

Houghton Mifflin Company Boston Артур М. Шлезингер Циклы американской истории Перевод с английского Развина П. А. и Бухаровой Е. И. Заключительная статья

Вид материалаСтатья

Содержание


Глава 5. Права человека и американская традиция
Прим. перев.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   38

Глава 5.
Права человека и американская традиция


Мало что вызвало в мировом общественном мнении боль-
ше надежд, удивления и цинизма, чем выдвижение прав
человека в качестве международной проблемы. Для кри-
тиков оказалось легким делом разоблачать сомнитель-
ность, тенденциозность и противоречивость кампании за
права человека. Тем не менее, несмотря на всю свою не-
последовательность, эта кампания прочно закрепила про-
блему прав человека и в повестке дня мировой политики,
и в совести человечества. Это — очень примечательное
достижение, если рассматривать его на фоне тех мрачных
веков, в течение которых бесчеловечность в отношениях
между людьми воспринималась как нечто заурядное. Оно
тем более примечательно, что произошло это в один из
самых бесчеловечных веков. Интересно, однако, как да-
леко может продвинуться кампания за права человека,
следуя нынешним курсом. В какой момент ее противоре-
чия начнут мешать реализации ее намерений? И что ждет
ее в будущем?

I

Идея прав человека, грубо говоря, сводится к тому, что
все индивиды на этой земле имеют равное право на
жизнь, свободу и стремление к счастью. Это современный
постулат. Апологеты его любят выискивать истоки этой
идеи в религии, особенно в так называемой иудео-христи-
анской традиции. На деле же для периодов религиозного
расцвета было характерно безразличие к правам человека
в современном смысле, причем доминировало не только
смиренное отношение к бедности, неравенству и угнете-
нию, но и восторженное оправдание рабства, принужде-
ния, пыток и геноцида.

Христианство закрепило за человеческим страданием
почетную и необходимую роль в драме спасения. Испыта-

130

ния, ниспосылаемые в этом мире на человечество, пред-
ставлялись как назначенные Всевышним с целью испыта-
ния грешных смертных. С религиозной точки зрения все
происходящее на земле значит ничтожно мало по сравне-
нию с тем, что должно произойти впоследствии. Мир все-
го лишь постоялый двор, в котором люди на своем пути в
вечность проводят ночь. Так что же из того, что пища
здесь скудна, а хозяин — скотина? До конца XVIII в. пыт-
ка считалась обычным следственным приемом как в сис-
теме католической церкви, так и в большинстве европей-
ских государств1.

Несомненно, у идеи естественных прав имелись клас-
сические прецеденты, например в философии стоиков.
Однако гуманизм — принцип, согласно которому естест-
венные права имеют непосредственное, конкретное и все-
общее применение, — является продуктом последних че-
тырех столетий. Токвиль убедительно объяснил гумани-
стическую этику распространением идеи равенства. В ари-
стократических обществах, писал он, представители вы-
сших классов вряд ли считали, что те, кто ниже их, «при-
надлежат к той же самой расе». Когда средневековые хро-
нисты «повествуют о трагической кончине человека благо-
родного, их печаль безутешна; в то же время они без тени
скорби преспокойно рассказывают об убийствах и пыт-
ках, совершаемых в отношении людей обыкновенных».
Токвиль вспоминает «жестокий юмор», с которым милей-
шая мадам де Севинье, одна из наиболее цивилизованных
женщин XVII в., описывала колесование бродячего скри-
пача «за жульничество и кражу гербовой бумаги». Было бы
неправильно, заметил Токвиль, считать мадам де Севинье
женщиной бесчеловечной или вовсе садисткой. Скорее, у
нее «отсутствовало ясное представление о том, что страда-
ния может испытывать и тот, кто не является достойной
персоной».

Однако, как только люди начали относиться друг к дру-
гу как равный к равному, возникло новое настроение «об-
щего сопереживания». А там, где сохранялось неравенст-
во, как это имело место на американском Юге, там сохра-
нялась и бесчеловечность. «Тот же самый человек, кото-
рый преисполнен человечности к окружающим, которых
он считает равными себе, — отмечал Токвиль, описывая
рабовладельца, — становится бесчувственным, как только

131

исчезает равенство. Его мягкость поэтому следует припи-
сать ощущению равенства в положении, но не цивилизо-
ванности или образованности»*.

Таким образом, равенство породило «сочувствие», кото-
рое д-р Джонсон определил как «сознание того, что мы од-
ной породы со страдающим, что и нам может грозить та же
беда»2. Это была новая мысль, и культ сочувствия все более
не давал отмахиваться от менее удачливых, относить их к су-
ществам какой-то иной породы. Высшие слои и церковь ста-
ли наконец уделять внимание положению угнетенных, бед-
ных и убогих. Именно в эпоху наступления равенства про-
изошли отмирание религиозных преследований, отмена пы-
ток и публичных наказаний, освобождение рабов.

Поскольку церковь традиционно освящала иерархич-
ность и неравенство и традиционно отвергала земное сча-
стье, ранние трактовки прав человека, как, например, в рабо-
тах Вольтера и позднее, рожденные Великой французской
революцией, имели четкую антирелигиозную окраску. Лишь
позднее, когда религия сама пошла на уступки гуманистиче-
ской этике и согласилась считать «царство божие» вполне
достижимым в рамках истории, стало возможным утвержде-
ние, что иудео-христианская религия предусматривает и да-
же предписывает стремление к счастью в этом мире. Осно-
вополагающие документы по правам человека — американ-
ская Декларация независимости и французская Декларация
прав человека — были написаны политиками, а отнюдь не ре-
лигиозными деятелями. Возрождение религиозного абсолю-
тизма в XX в., будь то в церковной или светской форме,
принесло с собой возрождение пыток и других чудовищ-
ных нарушений прав человека.

II

Соединенные Штаты были основаны путем провозгла-
шения «неотъемлемых» прав человека, и с тех самых пор

Alexis de Tocqueville. Democracy in America, II,
Third Book, ch.I. С ее обычной проницательностью Гарриет Бичер-
Стоу в «Хижине дяди Тома» неоднократно отмечала взаимосвязь
между равенством и гуманизмом. Так, Сент-Клер говорит о своем
отце: «Среди равных ему не было человека более справедливого и
щедрого; однако он считал негра... промежуточным звеном между
человеком и животным и основывал все свои идеи справедливости
и доброты на этой гипотезе».

132

права человека находят особенный отклик в сознании
американцев. Распространение этой идеи на сферу внеш-
ней политики также не является нововведением послед-
него времени. С 1776 г. американцы неизменно сходи-
лись на том, что Соединенные Штаты должны быть мая-
ком прав человека в этом погрязшем в грехах мире. Воп-
рос всегда заключался в том, каким образом Америке сле-
дует выполнять эту миссию. Первоначально считалось, что
Америка спасет мир не путем вмешательства, а личным
примером.

В своем знаменитом праздничном выступлении 4 июля
1821 г. Джон Куинси Адаме следующим образом провоз-
гласил выбор, сделанный Америкой: «Повсюду, где уже
развернулось или будет развернуто знамя свободы и не-
зависимости, — заявил Адаме, — там будет ее сердце, ее
благословение и молитвы. Но она не устремлена за свои
рубежи в поисках чудовищ, чтобы уничтожить их. Она
желает свободы и независимости для всех, не ущемляя
никого. Она отстаивает и защищает лишь свое. Она воз-
даст хвалу общему делу, возвысит голос одобрения и бла-
гожелательного сочувствия тому, кто последует ее приме-
ру. Ей хорошо известно, что, единожды встав под чужие
знамена, она безвозвратно вовлечет себя во все войны,
замешанные на интересе и интриге, личной алчности, за-
висти и амбициях, которые, похитив знамя свободы, рас-
крашивают себя в его цвета. Основополагающие принци-
пы ее политики безрассудно изменятся от свободы к си-
ле... Она может стать диктатором мира. Она не будет бо-
лее владеть своим собственным духом»3.

В 1847 г. Альберт Галлатин, последний из числа вели-
ких государственных деятелей начального периода суще-
ствования республики, вновь заострил внимание на этих
вопросах. «Вашей миссией было, — напомнил он своим
соотечественникам, — стать моделью для всех остальных
правительств и всех остальных менее благополучных на-
ций... прилагать все ваши способности к постепенному со-
вершенствованию ваших собственных институтов и обще-
ственного устройства и также посредством вашего приме-
ра оказывать наиболее благоприятное моральное влияние
на человечество»4 (выделено мной. — А.Ш.-мл.).

Затем, в декабре 1849 г., сенатор от штата Мичиган
Льюис Касс, кандидат в президенты от демократической

133

партии на выборах 1848 г., а позднее государственный
секретарь при президенте Бьюкенене, предложил резо-
люцию, поручающую комиссии по иностранным делам
рассмотреть вопрос о «целесообразности» разрыва дипло-
матических отношений с Австрией в знак протеста против
кровавого подавления австрийскими и русскими войсками
революции в Венгрии в 1848 г. Он назвал это событие
«жесточайшим актом деспотизма, жертвами которого ста-
ли человеческая свобода и людские жизни».

Лайош Кошут, президент недолго просуществовавшей
Венгерской республики, вскоре упрекнул американцев за
то, что те ведут бесконечные разговоры о своей освободи-
тельной миссии, избегая в то же время «принять сколько-ни-
будь активное участие в урегулировании состояния внешнего
мира». Однако, если судьба Америки — это то, чем «вы все
ее считаете, — заявил Кошут во время своей поездки по
Америке, — тогда, действительно, эта судьба никогда не смо-
жет быть реализована путем выполнения роли пассивных
зрителей и уступки в силу этой самой пассивности всех пол-
номочий на управление миром амбициозным царям». Амери-
канцы, по словам Кошута, слишком уверовали в силу приме-
ра. «Я пока еще не слыхал о деспоте, который бы поддался
моральному воздействию свободы»5.

Резолюция Касса и вызов Кошута поставили перед ре-
спубликой вопрос о том, как ей выполнять миссию защиты
прав человека. Джон Паркер Хейл, демократ от «свобод-
ного штата»* Нью-Гемпшир, открыл дебаты. «Те, чьи серд-
ца сейчас болят и учащенно бьются, — сказал они ирониче-
ски, — затаив дыхание и переживая смертные муки, ждали
именно такого, как этот, дня, когда правительство наконец
выразит сочувствие миллионам, находящимся под пятой
власти». Но, по мнению Хейла, если репрессии в Венгрии в
самом деле воспринимаются как проблема нравственная,
то в резолюции следовало бы говорить не о «целесообраз-
ности» прекращения отношений с Австрией, а о «долге».
Касс, однако, заверил сенат, что американская торговля с
Австрией весьма незначительна, «совершенно ясно пока-
зывая стране, что можно продемонстрировать все свое не-
годование и что это обойдется очень недорого». Можно ли

То есть штата, где рабовладение было запрещено еще до Граж-
данской войны.— Прим. перев.

134

таким образом подходить к моральной проблеме? Пред-
ставьте себе американского посланника в Турции, куда бе-
жал Кошут, пытающегося ободрить венгерских беженцев
разговорами о том, что «сенат великой Американской ре-
спублики именно сегодня выясняет, во сколько обойдется
демонстрация возмущения по интересующему их поводу».

Будущий историк, по словам Хейла, мог бы начать гла-
ву, посвященную 1850 г., так: «В начале того года амери-
канский сенат, наивысший законодательный орган мира,
собравший мудрейших и великодушнейших людей, какие
когда-либо жили или будут жить, отодвинув в сторону пу-
стяковые местные дела, касавшиеся их собственных кра-
ев, образовали из себя некий трибунал и приступили к
суду над нациями Земли, допустившими жесточайшие ак-
ты деспотизма».

Предложение Касса, продолжал Хейл, заключается в
том, чтобы «мы выступали в качестве разгневанных судей!
Нам надлежит призвать к ответу нации Земли, и они пред-
станут перед нами в качестве подсудимых, а мы будем
выносить им приговоры». Превосходный принцип. Но по-
чему ограничиваться Австрией?

Хейл высказал надежду, что будущий историк опишет,
как Соединенные Штаты приступили «к суду не над ка-
кой-то второстепенной державой, у которой торговля не-
значительна и санкции против которой обойдутся недоро-
го, но в первую очередь над Российской империей, объя-
вив ей приговор». В конце концов Ко шута победила рус-
ская армия. «Я не соглашусь судить Австрию, пока мы не
вынесем приговор некоторым более крупным преступни-
кам. Я не желаю, чтобы наши действия уподобились ловле
частыми сетями, которые улавливают мелкую рыбу, но
упускают крупную». Я хочу судить русского царя, заявил
Хейл, не только за то, что он сделал с Венгрией, но и «за
то, чтб он сделал давным-давно, отправив несчастных
ссыльных в сибирские снега... Когда мы сделаем это, мы
покажем, что, поднимая свой гневный голос против более
слабой державы, мы делаем это вовсе не из трусости».

«Закончив суд над Россией, — продолжал Хейл, — да-
вайте на этом не остановимся. Я думаю, мы должны при-
звать к ответу... Англию за то, как она судила Смита
О'Брайена и ирландских патриотов... Я хочу отправиться
затем в Индию и судить Англию за угнетение народов, же-

135

стокость и войны, которые она там вела». Если принцип хо-
рош, у него должно быть универсальное применение. «По-
сле того как мы покончим с Россией и Англией, следует
призвать к ответу Францию... Я хочу отправиться в Алжир
и поинтересоваться, что" Франция совершила там... Затем,
сэр, пока суд заседает... я буду судить Испанию... Давайте
покажем, что мы действуем всерьез, а не просто демонст-
рируем наше негодование там, где просто не смогут разо-
злиться в ответ и где это, скорее всего, ничего не будет
стоить».

А затем, когда мы вынесем приговоры нациям христи-
анского мира и «они будут лежать у наших ног, корчась в
смертных муках», давайте тогда «спустимся вниз с судей-
ских кресел и выступим сами в роли ответчиков», ибо «в
столице Образцовой Республики... в пределах видимости
флага свободы, который реет над нашими головами... по-
купают и продают мужчин, покупают и продают женщин,
содержа их на двадцать пять центов в день, пока не по-
дойдет время перевезти их на какой-либо другой рынок».
Принцип резолюции Касса, гласящий, «что свобода явля-
ется правом, дарованным человеку Богом, и что попытка
отобрать ее у человека руками другого человека есть не-
правое дело», должен быть реализован прежде всего в
своей собственной стране.

Генри Клей, еще не сделавший к тому времени боль-
шой карьеры, предложил свою точку зрения на этот воп-
рос. Он был поражен «несоответствием» между тем, что
Касс говорил по сути вопроса, и тем, что предлагалось в
качестве средства решения. Касс пространно рассуждал о
«крайностях австрийского деспотизма», но, по его заклю-
чению, достаточно было лишь отозвать «мелкого исполня-
ющего обязанности, которого, как оказалось, мы имеем в
Вене. Почему так? Куда естественней было бы немедлен-
но объявить Австрии войну». Но действительно ли разум-
но полностью прекращать контакты с Австрией? Почему
бы не послать в Вену видного американца с целью замол-
вить за венгров слово? А почему бы не «выдвинуть какой-
то оригинальный план по оказанию помощи и поддержки
тем, кто покинул Венгрию»?

В любом случае, заявил Клей, резолюция Касса призы-
вает нас оценивать нации по тому, «согласуется ли их по-
ведение с нашими понятиями и суждениями о том, что

136

является правильным и должным в управлении людскими
делами». Она предполагает «право вмешательства во внут-
ренние дела других наций... Но где установить предел? Вы
можете заявить, что, если Испания не отменит инквизи-
цию, а Турция — многоженство, Соединенные Штаты
прекращают все отношения с ними. Где, я вновь спраши-
ваю, нам следует остановиться? Почему бы нам не высту-
пить в защиту страдающей Ирландии? Почему не обеспе-
чить защиту страдающих людей везде, где мы только их
сможем обнаружить?» Пусть сенат поразмыслит над тем,
предостерег Клей, что, следуя этой дорогой, мы можем
«открыть новую область противоборства, которое, воз-
можно, приведет к войне и к ответным действиям со сто-
роны иностранных держав, которые, видя, как мы берем
на себя роль судей их поведения, возьмутся в свою оче-
редь судить наше поведение»**.

III

Этот старинный спор служит напоминанием о том,
как мало продвинулась Америка в решении вопроса о
том, как наилучшим образом отстаивать права человека в
мире, со времени заседания конгресса 3 1 -го созыва. Ре-
золюция Касса выражала собой глубокое и вызывающее
восхищение своей непосредственностью побуждение
американцев продемонстрировать сочувствие жертвам
деспотизма в других странах. Реакция на это Хейла и
Клея свидетельствовала о наличии по-прежнему стойких
сомнений на этот счет. Входит ли в сферу действия
внешней политики реагирование на морально-этические
проблемы или же ее задача — способствовать реальным
переменам в реальном мире? Может ли тихая диплома-
тия быть более эффективной, чем публичное осужде-
ние? Должны ли Соединенные Штаты, поднимая вопрос
о правах человека, применять единый принцип ко всем
без исключения, а не только к малым и слабым странам?
Не поставит ли активное отстаивание прав человека под
угрозу другие национальные интересы и не увеличит ли
это опасность войны? По какому праву мы вмешиваемся
во внутренние дела других стран? Следует ли ожидать,
что все страны разделят американскую концепцию прав
человека? Не питает ли привычка выносить оценки ино-

137

странным государствам веру в непогрешимость своей на-
ции? Не следует ли «крестовый поход» в защиту прав
человека начинать с собственного дома?

Резолюция Касса провалилась. Однако поднятые в ней
вопросы тревожили совесть нации. После окончания
Гражданской войны президент Грант в своем первом еже-
годном послании заметил, что, хотя американцы сочувст-
вуют «всем людям, борющимся за свободу... нам в силу
нашего чувства достоинства следует воздерживаться от
того, чтобы навязывать наши взгляды нациям, которые
этого не желают, принимать без приглашения пристраст-
ное участие в раздорах... между правительствами и их под-
данными»7. Тем не менее и конгресс и исполнительная
власть в дальнейшем выступали с осуждением случаев по-
прания прав человека за рубежом — преследования евре-
ев в России, Восточной Европе и в Леванте; резни армян
в Турции; угнетения ирландцев; «жестокого обращения с
узниками в Сибири»8. Обоснование такого подхода теоре-
тически проистекало из доктрины гуманитарной интервен-
ции . «Хотя мы... как правило, строго воздерживаемся от
вмешательства, прямого или косвенного, в государствен-
ные дела» Австро-Венгерской империи, информировал в
1872 г. американского посланника в Вене государствен-
ный секретарь Гамильтон Фиш, преследование евреев в
Молдавии и Валахии настолько бесчеловечно, что ситуа-

Гроций и многие авторитеты после него отстаивали закон-
ность такого вмешательства, даже в форме вооруженного вторже-
ния и войны. Э.М.Борхард так сформулировал эту доктрину в 1915
г.: «Когда... «человеческие» права систематически нарушаются, од-
но или больше государств могут вмешаться от имени сообщества
наций и могут принять под свой суверенитет, если не постоянный,
то по меньшей мере временный, государство, взятое сообществом
под такой контроль».— Е. М. Borchard. The Diplomatic
Protection of Citizens Abroad. New York, 1915, p. 14. Другие специ-
алисты скептически относятся к данной доктрине. А.Ружье после
систематических исследований по «la theorie de I'mtervention
d'humamte» (теория гуманитарной интервенции, (фр.). — Перев.)
пришел к выводу, что «невозможно ни отделить гуманитарные при-
чины интервенции от политических, ни обеспечить полную бесприст-
растность вмешивающихся государств... Ежедневно в каком-то уголке
земного шара тысячами свершаются варварские акты, которые ни
одно государство и не думает останавливать, потому что ни одно
государство не заинтересовано в том, чтобы остановить их». См.
дискуссию об этом в: L. В. S о h n and ThomasBuergenthal.
International Protection of Human Rights. Charlottesville, 1973, ch.3.

138

ция там приобрела «всемирно значимый характер, в исп-
равлении чего в равной мере заинтересованы все страны,
правительства и церкви»9, Двадцать лет спустя государст-
венный секретарь Джеймс Дж.Блейн заявил российскому
министру иностранных дел, что, хотя американское пра-
вительство «не берется диктовать другим странам их внут-
реннюю политику... тем не менее взаимные обязательства
наций требуют, чтобы каждая из них осуществляла свою
власть с должным учетом результатов, которые такое осу-
ществление вызовет в остальном мире»*.

Угрызения совести плюс давление этнических лобби,
беспокоившихся за родственников, оставшихся на родине,
заставляли в те годы поднимать вопросы прав человека в
отношениях с другими государствами с такой регулярно-
стью, что в 1904г. Теодор Рузвельт счел необходимым вы-
ступить с предостережением. Не страдая робостью, когда
дело касалось утверждения американской мощи в мире,
Рузвельт тем не менее предупредил конгресс: «Обычно го-
раздо мудрее и более полезно для нас заботиться об улуч-
шении нашего нравственного и материального положения
здесь, у себя в стране, чем предпринимать попытки улуч-
шить положение дел у других наций. У нас множество соб-
ственных грехов, против которых надо бороться, и при
обычных обстоятельствах мы можем сделать больше для
общего прогресса человечества, если будем душой и серд-
цем стремиться покончить с коррупцией, грубым беззако-
нием и порождающими насилие расовыми предрассудка-
ми здесь, у себя дома, чем принимая резолюции относи-
тельно неправедных деяний где-то в других местах»**.

Несмотря на усилия, предпринятые Рузвельтом с
целью напомнить своим соотечественникам о старой тра-
диции творить добро путем примера, но не путем вмеша-

*JohnBassetMoore. A Digest of International Law.
Washington, 1906, p.354 — 356. «Результатом», который беспокоил
Елейна, было переселение в Соединенные Штаты большого числа
обездоленных евреев из России.

"Т heodoreRoosevelt. Fourth annual message, 6
December 1904. Далее Рузвельт определил как «неизбежность» то,
что нация «горячо желала бы выразить свой ужас по такому слу-
чаю, как еврейский погром в Кишиневе», и признал, что «в край-
них случаях может быть оправдано и действие». Форма действия,
однако, должна зависеть «от масштаба злодеяний и от нашей спо-
собности ответить на них».

139

тельства, в кровавом XX в. росло убеждение, что преступ-
ления против человечности действительно носят «всемир-
но значимый характер» и касаются всех и каждого. Идеи
Вильсона в целом как бы благословляли подобные подхо-
ды, хотя Вильсон сдвинул общественный интерес в сторо-
ну проблемы самоопределения наций. Тем временем шло
формирование концепции международной заинтересо-
ванности в защите индивидуальных прав. Восьмая Конфе-
ренция американских государств (1938) приняла резолю-
цию «в защиту прав человека». «Четыре свободы» Франк-
лина Рузвельта (1941) формулировались применительно к
людям, а не к нациям и включали в себя не только свободу
слова и вероисповедания, но и свободу от нужды («эконо-
мические договоренности, которые гарантируют каждой
нации в мирное время полноценную и здоровую жизнь»)
и свободу от страха (перед военной агрессией). «Третья
свобода» Рузвельта, дополнением к которой стал его «эко-
номический билль о правах» (1944), вскоре выросла в
идею о социальных и экономических правах, которых сле-
дует добиваться наряду с традиционными правами из
«Билля о правах». «Декларация Объединенных Наций»
(1942) призывала к «полной победе», с тем чтобы наряду
с остальными «сохранить права человека». А статьи 55 и
56 Устава ООН (1945) включили в себя обязательства
наций-членов по совместным и самостоятельным действи-
ям по обеспечению «прав человека».

IV

Идея прав человека, как почти все остальное, вскоре
стала использоваться в «холодной войне». Демократиче-
ские государства обрушились на коммунистический мир за
попрание гражданских и политических прав; коммунисти-
ческий мир обрушился на демократические государства за
их пренебрежение социальными и экономическими права-
ми. В этом контексте права человека начали превращаться
в одну из тем американской внешней политики. Так, Кен-
неди в своей речи при вступлении в должность говорил о
новом поколении американцев, «которые не желают на-
блюдать, как медленно сводятся на нет все те права чело-
века, которым эта нация традиционно была привержена».
Права человека рассматривались и как один из аспектов

140

разрядки. Так, в 1963г. Кеннеди поставил вопрос следую-
щим образом: «Не относится ли мир в конечном счете по
сути своей к правам человека?» « Поскольку права челове-
ка неделимы, — заявил Кеннеди в ООН за два месяца до
рокового выстрела в Далласе, — данная организация не
может стоять в стороне, когда эти права попираются и иг-
норируются кем бы то ни было из государств-членов»1 °.

Война во Вьетнаме прервала увлечение Вашингтона
правами человека как одной из основных внешнеполити-
ческих тем. Тема эта уже не казалась вполне внушающей
доверие, поскольку исходила от государства, занятого
разбойничьей войной. И эта тема не возникала даже по-
сле того, как американские войска покинули Вьетнам.
Дипломатия Генри Киссинджера возвела деидеологиза-
цию внешней политики в ранг достоинств. Несомненно,
политика, нацеленная на манипулирование балансом сил,
содержала в себе скрытое одобрение правительств, спо-
собных управлять своими нациями, не имея противовеса
в виде политической оппозиции или свободной прессы. В
любом случае Соединенные Штаты в эти годы восприни-
мали без видимого отвращения деспотические правитель-
ства, как правые (Греция, Португалия, Бразилия, Чили),
так и левые (СССР, Китай, Румыния, Югославия).

Что заставило мир заняться проблемой прав человека
в 70-е годы, так это смелость диссидентов в Советском
Союзе. Сахаров, Солженицын, братья Медведевы и дру-
гие отважные люди явили собой вызов, брошенный сове-
сти демократического мира,— вызов, подобный тому, ко-
торый бросили за столетие до этого Кошут и герои
1848 г. Первоначальный отклик на этот вызов пришел
отнюдь не из Вашингтона, а от правительств стран Запад-
ной Европы, в частности Великобритании и Франции. Ре-
зультатом его стала договоренность в Хельсинки в 1975
г., согласно которой Запад подтвердил нерушимость по-
слевоенных границ в Европе в обмен на советское обеща-
ние увеличить поток людей и идей через «железный зана-
вес» (обязательство, которое нашло место в знаменитой
«третьей корзине» хельсинкского Заключительного акта.
В 1975 и 1976 гг. хельсинкский акт обсуждали многие
американцы, среди которых был и Джимми Картер).

Однако господство realpolitik (реалистической полити-
ки. —