Geum.ru

Houghton Mifflin Company Boston Артур М. Шлезингер Циклы американской истории Перевод с английского Развина П. А. и Бухаровой Е. И. Заключительная статья

Вид материалаСтатья

Содержание


Глава 4. Национальные интересыи моральные абсолюты
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   38

Глава 4.
Национальные интересы
и моральные абсолюты


В течение столетий теологи проводили различия между
справедливыми и несправедливыми войнами, юристы вы-
рабатывали правила международного поведения, а мора-
листы размышляли, соответствует ли курс того или иного
государства в международных делах принятым нормам. И
все равно проблема соотношения между этикой и между-
народной политикой остается по-прежнему неразрешен-
ной. Эта проблема актуальна для Соединенных Штатов со
времен войн с Мексикой и Испанией, особую остроту она
получила в ходе войны во Вьетнаме. Ибо англосаксонское
происхождение и наследие кальвинизма привили амери-
канцам сильнейшую потребность в том, чтобы применение
ими силы выглядело в их собственных глазах как добро-
детель.

В последние годы американцы вдохновенно спорят об
этических аспектах проблемы применения силы и дилем-
ме, встающей перед человеком, несущим в себе мораль,
но вынужденным жить в мире без морали. Прежде всего
мы в наш ядерный век обязаны задаваться вопросом, как
это сделал Роберт Кеннеди после «ракетного кризиса»
1962 г.: «Какие обстоятельства или причины, если тако-
вые имеются, дают... какому бы то ни было правительству
моральное право ставить свой народ и, возможно, всех
людей под угрозу ядерного уничтожения?»1 Историкам
вряд ли стоит надеяться разрешить вопросы, которые ве-
ками ставили в тупик философов. И все же некоторые
исторические замечания по этому безнадежно расплывча-
тому предмету могут пригодиться.

I

Уильям Джеймс сказал, что философские подходы оп-
ределяются темпераментами. Люди, так или иначе реаги-
рующие на международные события, по темпераменту де-

104

лятся на две группы: тех, кто, оценивая политику, прежде
всего задается вопросом: «Правильна ли подобная полити-
ка с моральной точки зрения?», и тех, кто первым делом
спрашивает: «Сработает ли она?»; тех, кто оценивает по-
литику как направленную на добро или на зло, и тех, кто
определяет ее как мудрую или глупую. Невозможно во-
образить абсолютный метафизический антагонизм между
моралистом и реалистом. Ни один реалист не может пол-
ностью отказаться от понятий добра и зла, и никакая по-
литика не может полностью отделить этические сообра-
жения от неополитических. В тесном переплетении чело-
веческих мотивов мы также неспособны с легкостью по-
нять, когда моральные аргументы являются замаскирован-
ными заботами реалиста (весьма частый случай) или когда
аргументы в духе реализма являются замаскированными
заботами моралиста (случается чаще, чем можно было бы
подумать: очевидный пример — Израиль). И все же уже
сам по себе выбор маскировки говорит кое-что о темпе-
раментах. И о философиях.

Давайте начнем с тех, кто считает, что внешняя полити-
ка должна руководствоваться моральными ценностями.
Так не считали отцы-основатели, которые рассматривали
международные дела как функцию баланса сил. Но за сто
лет, прошедших с 1815г., когда американцы повернулись
спиной к схваткам между европейскими державами, они
перестали думать о силе как о сути международной поли-
тики. Морализация внешней политики стала националь-
ным увлечением, и даже последующее возвращение ре-
спублики в игру мировых держав не особенно ослабило
эту излюбленную привычку. Миссией Вудро Вильсона бы-
ло именно продвинуть мир за пределы силовой политики
великих держав. Уже в наши дни моралисты и справа и
слева, хотя и ссорятся по поводу всего остального, едины
в мысли о том, что моральные принципы должны домини-
ровать над вне лней политикой. Как заявил Рональд Рейган
в ходе своих первых дебатов, состоявшихся в 1984 г.
(причем множество его радикальных критиков согласи-
лись с этим), ключевым вопросом является следующий:
«Морально ли это? На этой, и только на этой, основе мы
принимаем решение по любому вопросу»2.

Однако многие внешнеполитические решения продол-
жают оставаться вопросами осторожности и компромис-

105

са, а не проблемами добра и зла. Даже морализаторы, ве-
роятно, согласятся с подвергающим их убийственной кри-
тике Джорджем Кеннаном, выразившим сомнение в том,
что «для Бога очень важно, будет в Европе преобладать
зона свободной торговли или «Общий рынок», будут анг-
личане ловить рыбу в исландских территориальных водах
или не будут или кто будет управлять Кашмиром — индий-
цы или пакистанцы. Может быть, это для него и важно, но
нам, с нашим ограниченным видением, узнать об этом
трудно»3. Та первичная материя, которой оперирует внеш-
няя политика, по большей части морально нейтральна или
неопределенна. Как следствие этого, моральные принци-
пы не могут быть решающими в отношении подавляющего
большинства внешнеполитических акций.

Однако могут сказать, что это справедливо в отноше-
нии внешнеполитических акций технического характера,
тогда как в крупных вопросах, несомненно, руководящую
роль должны играть моральные принципы. И тем не менее,
оценивая отношения между суверенными государствами,
каким образом можно определить, что правильно, а что
неправильно? Тут моралист от внешней политики обраща-
ется за помощью к наиболее близкому ему своду мораль-
ных норм — к нормам, регулирующим общение между
индивидами. Его позиция заключается в том, что государ-
ства должны оцениваться согласно принципам индивиду-
альной нравственности. Как это сделал Вильсон в 1917г.
в своем обращении к конгрессу по поводу объявления
войны: «Мы находимся в начале эпохи, настоятельным
требованием которой будет то, что среди наций и их пра-
вительств должны соблюдаться те же нормы поведения и
ответственности за принесенный вред, какие соблюдают-
ся между отдельными гражданами цивилизованных госу-
дарств»4. Во время второй мировой войны Джон Фостер
Даллес изложил это еще более прямо: «Общие принципы,
которыми мы должны руководствоваться в международ-
ных делах, не являются чем-то туманным. Они произраста-
ют из тех простых вещей, которым учил Христос»5.

Таким образом, доводом в пользу применения простых
христианских принципов во внешнеполитических делах
является то, что нравственность индивидов и нравствен-
ность государств идентичны или должны быть таковыми.
Вопросы, связанные с этим, непросты. Как я покажу ни-

106

же, нельзя сомневаться в том, что в международной по-
литике имеют место случаи, когда моральная оценка не
только возможна, но и необходима. Можно вместе с тем
предположить, что это крайние случаи, и их наличие не
оправдывает применения к процессу принятия внешнепо-
литических решений личностных моральных критериев на
регулярной основе.

«Примат нравственности, — подчеркивал Александр
Гамильтон в первые годы существования республики, — в
отношениях между нациями проявляется не в той степени,
как в отношениях между индивидами. Долг руководство-
ваться в своих действиях своим собственным благом го-
раздо тяжелее давит на первых, чем на последних. Теку-
щие мероприятия правительства касаются миллионов жи-
вущих ныне и большинства из числа будущих поколений,
тогда как последствия частных действий индивида обычно
касаются лишь его одного или же ограниченного круга
близких ему лиц» 6.

Полстолетия назад Райнольд Нибур в своей книге «Че-
ловек с моралью и общество без морали» обновил аргу-
ментацию, направленную против подмены моральных ка-
тегорий. Обязанностью индивидуума, писал Нибур, явля-
ется соблюдение закона любви и жертвенности; «с точки
зрения того, кто совершает действие, бескорыстие долж-
но оставаться критерием высшей нравственности». Но го-
сударства не могут быть жертвенными. Правительства не
индивиды. Они действуют не сами по себе, а в качестве
представителей. Им доверены счастье и интересы других.
Нибур процитировал довод Хью Сасила о том, что беско-
рыстие «не подобает тому, кто действует от имени госу-
дарства. Никто не имеет права быть бескорыстным, имея
дело с интересами других людей»7.

Короче говоря, долг жертвенности индивидуума и долг
государства заботиться о самосохранении противоречат
друг другу. Это исключает возможность оценивать дейст-
вия государств с позиций чисто индивидуальной нравст-
венности. «Нагорная проповедь, — говорил Уинстон Чер-
чилль, — это последнее слово в христианской этике... И
все же, беря на себя обязанности по руководству государ-
ствами, министры руководствуются не ею»8.

Речь идет не о том, что прав тот, кто сильнее. Речь идет
о том, что нравственность государства в самой своей ос-

107

нове отличается от нравственности индивида. Макс Вебер
отметил контраст между «этикой конечных целей», про-
являемой в той религиозной позиции, когда «христианин
поступает праведно и оставляет итоги на суд Господа», и
«этикой ответственности», когда человек берет в расчет
предвидимые итоги своих действий9. Святые могут быть
чисты, однако государственные деятели должны быть от-
ветственны. Как доверенные лица других людей, они дол-
жны отстаивать интересы и приносить принципы в жертву
компромиссам. Как следствие, политическая деятель-
ность — это та область, где практичным взвешенным оцен-
кам должен отдаваться приоритет перед моральными суж-
дениями.

II

Против этой точки зрения можно возразить, что те-
перь, в рамках наций-обществ, разрыв между индивиду-
альной нравственностью и политической необходимостью
в значительной степени сокращен. Моральное чувство со-
общества чаще всего находит свое воплощение в отвеча-
ющем ему законе. Но смещение спора из сферы нравст-
венности в сферу права лишь усиливает аргументацию
против легкомысленного и поверхностного переноса мо-
ральных критериев в область внешней политики.

Национальный свод правовых норм способен устанав-
ливать относительно четкие стандарты того, что правиль-
но, а что неправильно в индивидуальном поведении граж-
данина, ибо писаное право является продуктом пусть и
несовершенного, но тем не менее подлинного морального
консенсуса. В международной жизни столь широкие или
глубокие области морального консенсуса отсутствуют.
Когда-то надеялись, что современная технология приведет
к формированию некоего универсального свода мораль-
ных императивов, перекрывающих заботы конкретных на-
ций, основанных на общих концепциях интереса, справед-
ливости и взаимоуважения. Предполагалось, что это ста-
нет возможным либо благодаря тому, что революция в
средствах коммуникации расширит взаимное понимание,
либо потому, что революция в вооружениях усилит взаим-
ный страх. Эти ожидания не сбылись. До тех пор пока
нации не достигнут общей нравственности, не может быть

108

никакого всемирного права, регулирующего поведение го-
сударств подобно тому, как национальное право регулиру-
ет поведение индивидов. Международные институты —
Лига Наций или ООН — также не могут мановением руки
создать моральный консенсус там, где он полностью от-
сутствует. Всемирное право должно выражать общность
мира. Оно не в состоянии создать ее.

Это не означает полного отрицания растущего между-
народного консенсуса. Человечество начало разрабаты-
вать нормы поведения для стран, которые сформулирова-
ны, например, в обычном международном праве, в Гааг-
ских конвенциях 1899 и 1907 гг., в Женевском протоко-
ле 1925 г. и Женевских конвенциях 1949 г., в конвенци-
ях ООН и в ее Уставе, в Уставе Нюрнбергского трибуна-
ла, его Приговоре и Принципах и т.д. Такие нормы ставят
вне закона действия, которые цивилизованный мир отнес
к разряду выходящих за рамки допустимого поведения. В
пределах этой ограниченной сферы возникает свод норм,
который делает возможной моральную оценку междуна-
родных явлений, хотя и до определенной степени. Этот
простейший свод норм, несмотря на его ограниченность,
достоин того, чтобы его неуклоннейшим образом прово-
дили в жизнь. Так и должно быть.

Однако международные правила касаются скорее по-
граничных областей, нежели самой сути политики. Они
направлены на предотвращение некоторых особых актов
и перегибов в поведении государств, однако они не дают
оснований для моральной оценки обычных международ-
ных акций (включая, следует с прискорбием констатиро-
вать, даже саму войну, если эта война не представляет
собой агрессию, и до тех пор, пока правила ведения во-
енных действий в точности соблюдаются). Эти междуна-
родные договоренности, возможно, приведут постепенно
к всепланетному консенсусу. Но в настоящий момент на-
циональные, идеологические, этические и религиозные
различия продолжают оставаться столь же непримиримы-
ми, как и прежде.

Суммируя вышеизложенное, я вынужден ставить под
сомнение то, что можно с легкостью применять личност-
ные моральные критерии по отношению к большинству
внешнеполитических решений. Во-первых, потому что да-
леко не все международные вопросы поддаются безус-

109

ловной моральной оценке; во-вторых, потому что прави-
тельства в силу своей природы должны принимать реше-
ния, исходя из принципов, отличных от принципов лично-
стной нравственности; в-третьих, потому что отсутствует
международный моральный консенсус, достаточно глубо-
кий и прочный для того, чтобы на нем основывалась некая
всеобщая и обязательная международная нравственность.

III

Проблема состоит не только в том, что упрощенные
моральные принципы пригодны для принятия внешнеполи-
тических решений лишь в ограниченной степени. Дело
еще и в том, что морализированная внешняя политика
вполне может стать самостоятельным источником ослож-
нений.

По мнению многих американцев, нравственность во
внешней политике заключается в применении к мировым
делам набора общих предписаний, причем чтобы процесс
этот сопровождался поучениями в адрес других и привет-
ствиями — в собственный. Считается, что мы являемся
богоизбранными хранителями международного спокойст-
вия и что функция политики США — ставить другим госу-
дарствам высокие или низкие оценки в зависимости от
того, соблюдаются ли ими те правила поведения, которые
нам представляются обязательными для всех. Нашему чув-
ству справедливости, несомненно, доставляет удовлетво-
рение то, что именно мы со своего судейского кресла из-
лагаем нравственный закон своим грешным братьям. Но
такая позиция плодит опасные заблуждения относительно
самой природы внешней политики.

Морализаторы предпочитают символическую политику
политике серьезной. Они склонны представлять себе
внешнюю политику в качестве средства регистрации иде-
ологических взглядов, а не инструмента достижения ре-
альных результатов в реальном мире. Более того, морали-
стическая риторика часто маскирует стремление к обес-
печению преимуществ для своей нации, причем мы, аме-
риканцы,' быстро распознаем такого рода притязания со
стороны других государств, преследующих свои корыст-
ные цели под прикрытием разговоров о всеобщей морали.
Нужно ли нам удивляться тому, что иностранцы столь же

110

цинично относятся к американским претензиям на мораль-
ное бескорыстие? На практике моралистические деклара-
ции не столько сдерживают корыстные действия, сколько
служат в качестве предлога, обычно прозрачного, для та-
ких действий. Единственный закон, которому подчинены
все остальные, утверждает Генри Адаме, сводится к тому,
что «людские массы при установлении моральных норм
неизменно руководствуются своими интересами»10.

Морализация внешней политики создает и другие, еще
более серьезные проблемы. В действительности мораль-
ные обоснования, которыми цинично прикрываются поли-
тики, возможно, наносят миру меньше вреда, чем мораль-
ные обоснования, в которые свято верят. Тяга к превра-
щению противоборства интересов в противоборство до-
бра и зла подрывает дипломатию. Ибо дипломатия — это
прежде всего взаимоувязывание сталкивающихся интере-
сов. Морализаторство уводит международные отношения
из сферы политической, где можно действовать, смотря
по обстоятельствам, в идеологическую, где никакие об-
стоятельства но принимаются во внимание. И часто мора-
лизаторство приводит в конце концов к сочетанию наибла-
городнейших намерений с ужаснейшими последствиями.
«Мне не нравится бомбить деревни, — говорил американ-
ский пилот корреспонденту газеты. — Знаешь, что бом-
бишь женщин и детей. Но надо решить для себя, что дело
твое благородное и работа должна быть выполнена» *1.
Чем с большей страстностью люди отстаивают благород-
ство своих помыслов, тем выше вероятность того, что они
не пойдут ни на какие компромиссы и будут до конца
бороться за торжество своих принципов. В международ-
ной политике мало что принесло больший вред, чем чрез-
мерная убежденность в собственной правоте.

Как уже отмечалось, лихорадка морализаторства мо-
жет вспыхнуть на любом участке политического спектра.
Если смотреть со стороны, то обнаружишь, что разница
между правыми моралистами, которые видят в Советском
Союзе источник всех зол, и левыми моралистами, припи-
сывающими все грехи Соединенным Штатам, не так уж и
велика. И те и другие в равной мере жертвы одной и той
же болезни. И те и другие рассматривают внешнюю поли-
тику как отрасль теологии. И те и другие торопятся выне-
сти приговор заблудшим. В конце концов они становятся

ill

зеркальным отражением друг друга. «Моральное негодо-
вание, — заметил историк христианства сэр Герберт Бат-
терфилд, — портит того, кто преисполнен им, и не ставит
своей целью исправить того, на кого оно направлено».

К этому Баттерфилд добавляет: «Претензия на вынесе-
ние морального приговора, в особенности приговора, рав-
нозначного утверждению, что подсудимый хуже, чем я,
является... в действительности заявкой на некоего рода
незаконную власть. Любовь к такого типа действиям ос-
нована на их эффективности как тактического оружия, на
их способности разжигать иррациональные страсти и
чрезвычайно злые чувства в отношении противника»12.
«Англичане в самом деле великие и благородные люди, —
говорил Гладстон, государственный деятель—христианин
(если такие бывают), — но к их величию и благородству
не прибавится ничего, если... мы станем повсюду громко
распевать велеречивые панегирики о наших добродетелях
и клеймить как шайку чужеземных заговорщиков тех,
кто, возможно, не вполне сходится с нами своими взгля-
дами»13.

Моральный абсолютизм во внешней политике ведет к
«крестовым походам» и истреблению «неверных». Вина за
неудачи возлагается тогда не на неодолимые препятствия
или ошибочные решения, а на предателей (или военных
преступников), занимающих высокие посты. Мы много
слышим об огромной потребности современного мира в
религиозной вере. Но религия отнюдь не стала помехой
насилию на мировой арене. В 80-е годы она явилась глав-
ной причиной большинства убийств, происходящих в ми-
ре: на Ближнем Востоке, в Персидском заливе, в Ирлан-
дии, в Индии, на Кипре, на Филиппинах, в Шри-Ланке,
повсюду в Африке, не говоря уже о бедствиях, порож-
денных тоталитарными религиями XX в. Фанатик, напоми-
нает нам г-н Дули, «делает то, что, как он думает, сделал
бы Господь, если бы Он знал, в чем тут дело»14.

IV

Если моральные принципы лишь ограниченно примени-
мы к международным делам и если абсолютизм порожда-
ет фанатизм, то должны ли мы отказаться от усилий вве-
сти в международные отношения сдерживающее начало?

112

Обречен ли вследствие этого мир жить по анархическому
закону джунглей? Не обязательно. Вышеприведенная ар-
гументация подводит нас, скорее, к выводу о том, что
внешнеполитические решения должны, как правило, при-
ниматься на другой основе, отличной от моралистической.
Теперь осталось рассмотреть вопрос, что представляет со-
бой эта другая основа.

Тех, «кто действует по принципу незаинтересованно-
сти, — писал Джордж Вашингтон в годы революции в
Америке, — можно сравнить с каплей в море». Вашинг-
тон признавал силу патриотизма. «Но я осмелюсь утвер-
ждать, — писал он, — что большую и длительную войну
никогда нельзя вести, опираясь лишь на один этот прин-
цип. Он должен подкрепляться перспективой интереса...
Мы должны принимать человека с его страстями, таким,
каков он есть по природе своей»15. Что истинно в отно-
шении людей, считал Вашингтон, тем более истинно в
отношении наций: доверие должно заканчиваться там,
где начинается интерес. Короче говоря, там, где зарож-
дающееся международное сообщество не способно ре-
гулировать отношения между нациями, более надежная
основа для внешнеполитических решений лежит не в
попытках определить, что правильно и что неправильно,
а в попытках определить национальный интерес.

Идея национального интереса ушла из сознания нации
после того, как Соединенные Штаты исключили себя из
системы европейского баланса сил. Когда в 1917 г. Аме-
рика возвратилась в нее, Вильсон, выдающийся междуна-
родный моралист, отверг объяснение причин вступления
Америки в первую мировую войну национальным интере-
сом. Тридцать лет спустя, когда «холодная война» развея-
ла вильсоновские грезы о мире, в котором не будет места
политике силы, возрождение взгляда на внешнюю полити-
ку с точки зрения национального интереса стало почти
откровением. На какое-то время национальный интерес
казался ключом к внешнеполитической головоломке. Апо-
столы этого учения представали в облике реалистов. Они
воспринимали межнациональные страсти исторически.
Они рассматривали международную политику как борьбу
за власть. Они отвергали нытье и сентиментальность. И
Джордж Вашингтон совершенно очевидно был прав, гово-
ря, что каждая нация должна проявлять заботу о своем

113

интересе, в какой бы трактовке это ни подавалось. Ни
одна нация не может существовать, отказавшись от само-
сохранения как главного стержня ее политики; вряд ли в
международных отношениях стоит полагаться на какую-
либо нацию, действующую вопреки собственным нацио-
нальным интересам. Без вектора национального интереса
в международных делах не будет никакого порядка и
предсказуемости.

Более того, у каждой нации есть набор вполне опреде-
ленных стратегических интересов. Достаточно упомянуть
о примерах преемственности внешней политики России,
будь то при царе или комиссарах. Что касается политиче-
ской, экономической и культурной сфер, то тут определе-
ние национального интереса вызывает уже больше спо-
ров. И все же даже в этих областях нации, переживая
смены режимов и идеологий, сохраняют заметную преем-
ственность. Пример — Франция в период от де Голля до
Миттерана.

Ясно, что национальный интерес не выдумка. Но, как
отмечают некоторые критики, он в то же время не явля-
ется чем-то самоочевидным. На практике мы ведем беско-
нечные споры насчет того, что отвечает национальным ин-
тересам в конкретных ситуациях. Ганс Моргентау, вели-
кий теоретик проблемы национального интереса, утверж-
дал, что немецкие лидеры дважды на протяжении жизни
одного поколения предали национальные интересы Герма-
нии, однако вряд ли кайзер и Гитлер оценивали свою де-
ятельность подобным образом. В 60-е годы Моргентау,
Кеннан, Нибур и Уолтер Липман — выдающиеся предста-
вители реалистической теории — осудили американское
участие во вьетнамской войне как не соответствующее
национальным интересам. Однако Линдон Джонсон при-
нял решение «американизировать» эту войну, объясняя
это тем, что «мы сочли, что этого требуют наши националь-
ные интересы»16. История, правда, подтвердила правоту
реалистов. И тем не менее кто в тот период мог неопро-
вержимо доказать, что на самом деле соответствует наци-
ональным интересам? Когда, в какие времена государст-
венные деятели полагали, что они действуют во вред на-
циональным интересам своих стран? Не только государст-
венные ведомства, но и корпорации, профсоюзы, лобби-
сты — как внутренние, так и иностранные — всегда пред-

114

ставляли свои собственные узкие интересы в качестве на-
циональных. Итак, критики пришли к заключению, что
идея национального интереса угрожающе растяжима. От-
нюдь не обеспечивая четких ответов на каждый сложный
вопрос в международной практике, этот критерий оказал-
ся субъективным, сомнительным и ведущим к злоупотреб-
лению.

Еще более сильные возражения имеются у моралистов.
Они считают, что использование национального интереса
как основы национальной политики порочная идея. По их
мнению, это развивает у нации ее худшие черты, откры-
вает путь для международного разбоя. Преследование ис-
ключительно национальных целей неизбежно ведет к аг-
рессии, имперской политике, войне. Во имя национальных
интересов совершено столько же ошибок, сколько и во
имя доказательства национальной праведности. Короче .го-
воря, ссылка на национальный интерес дает право на без-
нравственность в отношениях между нациями.

На практике часто так и происходит. Однако с принци-
пиальной точки зрения национальный интерес предписы-
вает свою собственную нравственность. В конце концов
ценимые Джорджем Вашингтоном порядок и предсказуе-
мость в международных делах образуют предпосылки для
выработки международных моральных норм. Что еще бо-
лее важно, национальный интерес при тщательном анали-
зе его оказывается сдерживающим мотивом поведения.
Любой, даже самый непреклонный защитник идеи нацио-
нального интереса должен признавать, что и у других на-
ций тоже есть свои законные интересы. Признание рав-
ных прав ставит препятствия агрессии. Идея национально-
го интереса, если только она не трансформирована при-
внесением в нее духа морального превосходства, не спо-
собна стать источником идеологических «крестовых похо-
дов» во имя достижения глобальных целей.

Этот самоограничительный фактор основан не только
на признании интересов других наций. Он подкрепляется
тенденцией к самоисправлению в системе равновесия
сил, — тенденцией, которая, по крайней мере в том слу-
чае, когда неравенство в силах не слишком велико, не
дает национальному интересу вырастать до степени нео-
бузданного национального эгоизма. Ибо национальный ин-
терес связан с идеей международного баланса сил. Исто-

115

рия показала, как часто наглое поведение агрессивного
государства вызывает противодействие со стороны других
государств, полных решимости восстановить баланс сил.
Национальная мания величия оказывается противореча-
щей долгосрочным национальным интересам. Государст-
вам, безудержным в своих агрессивных намерениях,
обычно приходится в принудительном порядке пересмат-
ривать свои понятия относительно того, в чем заключают-
ся их подлинные национальные интересы. В нашем столе-
тии это случилось с Германией и Японией. С течением
времени это может произойти даже с Советским Союзом
и Соединенными Штатами.

Основываясь на данной идее, можно предположить,
что национальный интерес, проработанный с реалистиче-
ских позиций, будет побуждать скорее к просвещенной,
нежели агрессивной политике. Так, Гамильтон, будучи ис-
тинным реалистом, подчеркивал, что его цель «не реко-
мендовать нациям проводить абсолютно корыстную, осно-
ванную на чистом интересе политику, а показать, что по-
литика, направляемая их собственным интересом, на-
сколько это позволяют справедливость и добросовест-
ность, является и должна быть для них преимуществен-
ной» (выделено мной. —Л.Ш.-мл.)17.

Идея национального интереса не представляется ни аб-
солютно субъективной, ни абсолютно аморальной. Одна-
ко возникает еще одно возражение: не станет ли она со
временем устаревшей идеей, — идеей, отставшей от уст-
ремленного вперед быстрого хода истории? Не является
ли точка зрения реалистов в действительности экстрапо-
ляцией, берущей за исходную точку систему межгосудар-
ственных отношений, господствовавшую в Европе в XVIII
и XIX вв.? Идеи, которыми оперирует реализм, — нацио-
нальный интерес, баланс сил, raisons d'etat (государствен-
ные соображения. — (фр.). —-Перев.), ограниченные цели,
проводимая профессиональной элитой и оберегаемая от
переменчивых внутриполитических эмоций внешняя пол-
итика — все это, возможно, не более чем производное от
специфических условий определенной исторической эпо-
хи, эры абсолютной монархии, когда государства догова-

116

ривались о правилах игры, а граждане не помышляли о
демократическом контроле за внешней политикой. Реа-
лизм вполне может не соответствовать веку нынешнему,
с его демократизацией внешней политики, тотальными
войнами, абсолютными вооружениями, идеологическими
«крестовыми походами», вторжением в устоявшуюся сис-
тему международных отношений новых государств, не
признающих старых правил игры, и ростом транснацио-
нальных сил — от международных организаций до много-
национальных корпораций и террористических банд, под-
тачивающих силы национальных государств.

Из всех этих перемен демократизация внешней поли-
тики наиболее существенно повлияла на судьбу идеи на-
ционального интереса. Классический баланс сил был ме-
ханизмом, которым управляли профессиональные дипло-
маты. В XIX в. дипломатия, по выражению Дж.М.Янга,
сводилась к тому, «что один чиновник сказал другому чи-
новнику»18. «Правительства созданы для того, чтобы
иметь дело с правительствами, а не с частными лицами или
с общественным мнением за рубежом»19, — заметил мо-
лодой Генри Адаме, когда он во время Гражданской вой-
ны служил одним из секретарей в американской миссии
в Лондоне. Но когда Адаме десятилетие спустя вернулся
в Вашингтон, он обнаружил там не один, а три государст-
венных департамента — официальный, номинально воз-
главлявшийся государственным секретарем (который в
данном случае «как будто исчез»), второй — на Капито-
лийском холме в комиссии сената по иностранным делам,
где царил Чарлз Самнер, и третий — в военном министер-
стве, с самим президентом Грантом во главе 20. Двумя
десятилетиями позднее Адаме жаловался на возросшее
влияние иностранных лобби — германской и русской мис-
сий и ирландского «Клан-на-Гэл»1.

К XX в. монополии профессионалов не осталось и в
помине. Эра правительства как единого целостного субъ-
екта в международных делах, рационально подсчитываю-
щего издержки и выгоды, пришла к концу (в той степени,
в какой модель «рационально действующего лица» вооб-
ще когда-либо соответствовала реальности). Отныне в ус-
ловиях демократии творцам политики пришлось считаться
с бюрократами-соперниками в сферах исполнительной
власти, со скептиками из числа законодателей, с группами

117

давления — идеалистическими и коррумпированными,—с
национальным и зарубежным общественным мнением.
Усиление экономической взаимозависимости наций и рас-
пространение идеи об ответственности правительства за
экономику умножили количество групп, претендующих на
право определять национальный интерес во внешней по-
литике. Для того чтобы разобраться с этой трансформа-
цией дипломатии, появилась новая научная литература,
изучающая «бюрократическую политику» и «внутренние
ограничители».

Демократизация внешней политики, несомненно, ос-
ложняет процесс решения международных вопросов.
Дипломаты-профессионалы с еще большей горечью, чем
когда-либо прежде, повторяют сетования Токвиля на то,
что для проведения внешней политики требуются те каче-
ства, которые при демократии наиболее дефицитны.
«Лишь с большим трудом демократия способна прораба-
тывать детали важных мероприятий, твердо придержива-
ясь принятого плана, и проводить его в жизнь, несмотря
на серьезные препятствия. Она не способна сочетать свои
шаги с секретностью или терпеливо ожидать их последст-
вий»22.

Однако, как хорошо понимал Токвиль, демократизация
была неизбежна. В конечном счете действительно ли это
такое бедствие? Плохо ли то, что те, кому прикажут уби-
вать и умирать, должны иметь право голоса при формиро-
вании политики, определяющей их судьбу? К тому же ис-
тория отнюдь не свидетельствует о том, что профессиона-
лы всегда правы, а народ всегда не прав. Обязательное
условие согласия народа может даже облегчить прави-
тельствам задачу настойчиво проводить свою политику,
требовать необходимых жертв, твердо придерживаться
принятого плана и терпеливо ожидать последствий.

Также совсем необязательно демократизация внешней
политики подразумевает отказ от упора реалистов на ин-
терес и силу. Несомненно, демократизация делает внеш-
нюю политику уязвимой для тех неожиданных вспышек
моралистской демагогии, которые преобразуют меропри-
ятия, диктуемые строго национальными интересами, в
«крестовые походы». И все же концепция национального
интереса способна обеспечить точку опоры и определен-
ные рамки для проведения дискуссии относительно при-

118

менения этой цели. Именно сама эта дискуссия обеспечи-
вает данной идее ее воплощение и законное право на су-
ществование в условиях демократии. А комплексное вли-
яние демократических сил на внешнюю политику часто
усиливает подспудное моральное воздействие идеи наци-
онального интереса. «Дайте людям взять себе в голову,
что некая политика эгоистична, и они не поддержат ее, —
пишет ЭДж.П.Тэйлор. — ...демократическая внешняя по-
литика должна быть идеалистичной, или по меньшей мере
ее надо обосновывать в духе великих всеобщих принци-
пов»23.

В данном случае такой реалист, как Теодор Рузвельт,
мог сказать: «Для нации и неумно, и неправильно не счи-
таться со своими собственными потребностями; а также
глупо — а возможно, и порочно — думать, что другие
нации пренебрегут своими. Однако для нации порочно
считаться лишь со своим собственным интересом и глупо
считать, что это единственный мотив, который побуждает
к действиям любую другую нацию. Нашей постоянной
целью должно быть возвышение этических норм нацио-
нальной деятельности точно так же, как мы стремимся
возвышать этические нормы индивидуальной деятельно-
сти»24.

Все человеческие действия подвержены моральной
оценке. И вполне возможно, что, неудержимо стремясь
обосновать свои действия абстрактными моральными
принципами, нации тем самым невольно отдают должное
мировому общественному мнению, потенциальному меж-
дународному консенсусу, который, как мы все должны
надеяться, однажды выкристаллизуется в правовые нормы
и институты. Вот что имел в виду Джефферсон, когда в
Декларации независимости было заложено требование
уважительного отношения к мнению человечества.

VI

Несмотря на опасность абсолютизации, критика наци-
ональной политики с нравственных позиций имеет свою
ценность. Умудренные государственные деятели сознают,
как важно сохранять различия между тем, что предписы-
вает нравственность, и тем, что диктуют обстоятельства,
чтобы тем самым сохранять целостность идеалов в мире,

119

где действует суровая необходимость. В 1962 г. делега-
ция Всемирного совета церквей вручила президенту Кен-
неди резолюцию, призывающую к прекращению ядерных
испытаний. В своем ответе Кеннеди сослался на то, что
Советский Союз возобновил испытания. Один из членов
делегации под впечатлением президентского анализа про-
блемы спросил: «Господин президент, если вы действи-
тельно возобновите испытания, чем мы могли бы помочь
вам?» Кеннеди ответил: «Возможно, ничем». «Данная ре-
акция, — отметил по этому поводу богослов Джон К.Бен-
нет, — сильно отличалась от обычной, когда, чем сомни-
тельней решение, тем сильнее стремление заручиться цер-
ковной поддержкой. Кеннеди... не хотел, чтобы церковь
была всего лишь неким моральным эхом государства, да-
же несмотря на то, что в качестве представителя государ-
ства он, возможно, чувствовал себя вынужденным следо-
вать курсу, вызывавшему у него нравственное беспокой-
ство».

Именно через посредство идеи национального интере-
са моральные принципы наиболее действенно участвуют в
формировании внешней политики. Функция нравственно-
сти не в том, чтобы задавать направление политике, а в
том, чтобы обеспечивать широкий обзор, благодаря кото-
рому концепция национального интереса становится чет-
кой и цивилизованной. Нравственность в первую очередь
заключается в том содержании, которое нация вкладывает
в свою идею национального интереса.

Нравственное содержание национального интереса оп-
ределяется тремя факторами: национальными традициями,
политическим руководством и общественным мнением.
Смысл нравственных ценностей во внешней политике за-
ключается не в том, чтб нация говорит, а в том, что она
делает. Нравственность в основе своей — это вопрос со-
хранения верности лучшим идеалам нации. Если внешне-
политический курс предусматривает действия, несовме-
стимые с моральными нормами нации, то либо нация со
временем откажется следовать данному курсу, либо ей
придется отречься от этих норм. Демократия оказывается
в большой беде, когда она занимается двойной бухгалте-
рией, применяет во внутренней политике один аршин, а во
внешней — другой. Развивающаяся в итоге этого мораль-
ная шизофрения ведет к потрясениям в масштабе всей

120

страны. Это случилось с Францией в ходе войны в Алжи-
ре. Это случилось и с Соединенными Штатами в ходе вой-
ны во Вьетнаме.

К тому лее это был не первый случай, когда критика с
нравственных позиций заставила американцев глубже за-
думаться над содержанием понятия национального инте-
реса. «Соединенные Штаты завоюют Мексику, — писал в
1846г. Эмерсон, — но это будет все равно что проглотить
мышьяк. Мексика отравит нас»26. «Моему патриотиз-
му, — писал Уильям Грэхэм Самнер во время испано-аме-
риканской войны, — претит утверждение, что Соединен-
ные Штаты так и не стали великой нацией, пока в ходе
трехмесячной кампании они не разбили наголову столь
бедное, обанкротившееся, старое государство, каким бы-
ла Испания. Придерживаться такого мнения — значит от-
казаться от всех американских моральных норм... и при-
нять те нормы, представителем которых является Испа-
ния». Он назвал свое эссе «Завоевание Соединенных
Штатов Испанией»27. Наблюдая за покорением американ-
цами Филиппин, Марк Твен сардонически пояснял чело-
веку, сидевшему в темноте: «Мы действовали подло, од-
нако лишь ради того, чтобы из явного зла могло получить-
ся настоящее добро... Мы предали честь Америки и зама-
рали ее лицо перед всем миром, однако все это делалось
для того, чтобы было лучше». Он призывал и дальше раз-
махивать своим флагом, но «с белыми полосами, выкра-
шенными в черный цвет, и с черепом и скрещенными ко-
стями вместо звезд»28.

Короче говоря, нравственность во внешней политике
состоит не в том, чтобы проповедовать свои ценности тем,
кого считаешь ниже себя по развитию, а в том, чтобы
самому жить в соответствии с этими ценностями. Нравст-
венная сила любой внешней политики является производ-
ной от моральных основ национальной общности, а испы-
тываются эти жизненные основы характером политиче-
ской деятельности внутри страны. Американские лидеры,
оказавшие в XX в. наибольшее воздействие на мир, —
Вильсон, Франклин Рузвельт, Кеннеди — были влиятель-
ны именно потому, что, с точки зрения окружающего ми-
ра, их внутриполитическая деятельность давала им право
говорить о справедливости и свободе за рубежом. Их от-
крытость миру, абстрактные принципы, которым они под-

121

чинили американскую политику, отражали зримые реалии
их внутриполитической деятельности. «Новая свобода»
Вильсона подтверждала реальность его «четырнадцати
пунктов», так же как «новый курс» Рузвельта — реаль-
ность его «четырех свобод». Так идеалы сами по себе,
подвергаясь проверке конкретным действием, становятся
инструментом национальной мощи и тем самым превраща-
ются в неотъемлемый компонент национального интереса.
Тем не менее язык морали есть нечто такое, чем ос-
мотрительный государственный деятель пользуется с ос-
торожностью. А государственному деятелю, который вы-
ступает с позиций морали, лучше быть уверенным, что по-
ведение его нации не противоречит его словам. Политика,
оперирующая в отношениях с внешним миром принципа-
ми, которые правительство игнорирует в общении с соб-
ственным народом, — это дипломатия Пекснифа. Внешняя
политика нравственна лишь в том случае, если она являет-
ся продолжением того, что исповедуется внутри страны.

VII

Существуют определенные международные вопросы
столь четкого нравственного характера, что политические
решения по ним неизбежно должны иметь в основе своей
моральные оценки. Это такие вопросы, как рабство, гено-
цид, пытки, зверства, проблемы расовой справедливости
и прав человека. Некоторые из них уже имеют свое чет-
кое определение в международных документах. Другие
сами выходят на передний план, когда последствия реше-
ний по таким вопросам перекрывают интересы отдельных
наций и ставят под угрозу само будущее человечества.

Крайним случаем здесь является ядерная война. Дан-
ное исследование начинается с ужасающего вопроса Ро-
берта Кеннеди. На этот вопрос так и не найден ответ. Воз-
можно, его и не существует. Односторонний отказ от
ядерных вооружений — это бегство от самого вопроса,
бегство, рождающее новые вопросы, столь же ужасные,
как и те, которые оно якобы разрешает. Сдерживание по-
средством наращивания ядерных арсеналов является
практическим ответом до тех пор, пока оно сохраняет мир
при наличии ядерного оружия. Но это опасный путь. Когда
хранители арсеналов лелеют ложную мысль о том, что

122

вполне допустимо использовать ядерное оружие, а ядер-
ную войну можно выиграть, сдерживание ведет прямиком
к Армагеддону. Если «сдерживание как способ существо-
вания» не оправдает себя, мы окажемся во тьме, причем
как с точки зрения возможности анализа, так и в самом
прямом смысле, ибо никто не может предвидеть характер
ядерной войны. Возможно, призрак «ядерной зимы», ко-
торая не разбирает правых и виноватых, обрушиваясь и на
агрессора и на жертву, станет окончательным средством
сдерживания.

Что касается менее значимых вопросов, то есть два
средства снятия напряженности между моральными и
политическими подходами. Первое средство — осмотри-
тельность, качество, подразумеваемое веберовской эти-
кой ответственности. В каких случаях использование на-
цией силы за пределами ее границ или оказание воору-
женной поддержки или противодействия революциям в
других странах является оправданным? Ясно, что на такие
вопросы нельзя ответить с помощью априорного мораль-
ного принципа. В каждом конкретном случае здесь требу-
ется индивидуальный подход и оценка последствий аль-
тернативных курсов. Бэрк давно отметил разницу между
государственным деятелем и моралистом: «Последний ру-
ководствуется лишь общей картиной общества; первый —
государственный деятель — учитывает целый ряд обстоя-
тельств, которые он рассматривает в связи с этими общи-
ми идеями. Обстоятельства бесчисленны, бесконечно из-
менчивы и преходящи... Государственный деятель, никог-
да не теряя из виду принципы, должен руководствоваться
именно обстоятельствами»29.

Так, Дэниел Уэбстер, наблюдая за войной за независи-
мость Греции в 20-е годы прошлого века, осудил интер-
венцию Священного Союза, совершенную с целью подав-
ления восстания, однако он не призывал противодейство-
вать ей. Опасность для Америки в силу удаленности кон-
фликта, как объяснил Уэбстер, была незначительной, а
фактор удаленности хотя и не способен изменить прин-
цип, может воздействовать на политику. Интервенция
Священного союза в Греции — это одно, а коснись она
Южной Америки — это было бы совсем другое. Принцип
остается неизменным, но «наш долг в отношении самих
себя, наша политика и мудрость могут диктовать совер-

123

шенно разные курсы, которыми и надлежит следовать в
этих двух совершенно разных случаях»30.

Осмотрительность подразумевает старый богослов-
ский принцип пропорциональности, согласно которому
средства должны разумно соотноситься с целями. Амери-
канская интервенция во Вьетнаме утратила свою послед-
нюю претензию на оправданность тогда, когда используе-
мые средства и масштабы разрушений стали несопостави-
мы ни с интересами США, ни с преследуемыми целями.
Фактически интервенционистская политика была неоправ-
данной с самого начала. Ни одна администрация не зада-
валась сколько-нибудь глубоко вопросом, в чем была уг-
роза национальной безопасности и какая степень затрону-
тости национальных интересов могла бы оправдать ис-
пользование американских войск в войне, ставшей самой
длительной в американской истории, породившей систе-
матический обман лидерами страны и американского на-
рода, и самих себя, обрекшей на смерть тысячи американ-
цев и сотни тысяч вьетнамцев, лаосцев и камбоджийцев.
Во Вьетнаме осмотрительность исчезла, уступив место
ложным стратегическим концепциям и иллюзиям нравст-
венного долга.

VIII

Вторым средством примирения морали и политики яв-
ляется право. Международное право, как ранее отмеча-
лось, носит выборочный и ограниченный характер. Не су-
ществует ни мирового законодательного органа, чтобы его
вырабатывать, ни мирового суда с универсальной юрис-
дикцией, чтобы его толковать, ни мировой полиции, чтобы
обеспечивать его соблюдение. Однако международным
правом нельзя пренебрегать, а постепенное расширение
сферы его применения является необходимым условием
прочного мира. На протяжении большей части своей ис-
тории американцы считали полезным для Соединенных
Штатов установление нейтральных норм международного
поведения — таких, как свобода мореплавания и других в
этом же роде. В прежние времена реалисты обычно даже
критиковали американских государственных деятелей за
излишнюю веру в юридические формулировки.

В последние годы американская приверженность меж-

124

дународному праву идет на спад. Одним из факторов, ос-
лабляющих старую веру, является то, что Центральному
разведывательному управлению как инструменту внеш-
ней политики стали придавать все более растущее значе-
ние. Конечно, все державы имеют свои разведывательные
службы. Шпионы то и дело нарушают закон, а когда по-
падаются, то отвечают по заслугам. У соперничающих раз-
ведслужб может даже выработаться своя собственная
этика на основе взаимности, как это тонко подметил в
своих романах Джон Ле Карре. Но, если не считать пери-
одов войны, большинство разведок сосредоточено на сбо-
ре и анализе добытой информации. Крупным нововведе-
нием ЦРУ стал упор на «тайные операции» в мирное вре-
мя, то есть использование подпольных методов для изме-
нения политики и смены режимов в других странах. Вме-
сто того чтобы ограничиваться выяснением, что происхо-
дит в тех или иных регионах, ЦРУ готово превзойти всех
в попытках сделать так, чтобы происходило именно то, что
ему нужно-' *.

Шпионаж в некотором смысле «нормальное» явление,
явление принятое, хотя и не имеющее легального статуса
в межгосударственных отношениях. Тайные операции не-
сут куда более серьезную угрозу договорным обязатель-
ствам и нормальным отношениям между государствами.
Однако американские администрации одна за другой иг-
норировали последствия тайных операций ЦРУ и то, как
они сказываются на мировом правопорядке. В 1983 г. за-
меститель председателя отдельной комиссии сената по
разведке, сенатор от штата Нью-Йорк Дэниэл Пэтрик
Мойнихэн заметил, что, хотя тайные операции по сути
своей нарушают право договоров, «я никак не припомню
случая, чтобы за шесть с лишним лет, казавшихся беско-
нечной чередой закрытых слушаний и брифингов, я услы-
шал обсуждение каких-либо юридических обяза-
тельств»32.

Постепенное ослабление заботы США о мировом пра-
вопорядке пошло более быстрыми темпами после 1980 г.
Возрожденное ЦРУ развязало тайную (или не столь уж
тайную) войну против Никарагуа, нарушив тем самым и
закон о нейтралитете 1794 г., объявивший преступлением
снабжение или подготовку вооруженной экспедиции про-
тив страны, находящейся в состоянии мира с Соединенны-

125

ми Штатами, и запрет конгресса на попытки свержения
никарагуанского режима, и обещания о невмешательстве,
неоднократно дававшиеся Организации американских го-
сударств со времен конференции в Монтевидео в
1933г., когда Соединенные Штаты первыми подписались
под декларацией, что «ни одно государство не имеет права
вмешиваться во внутренние или внешние дела другого го-
сударства», и, наконец, Устав Организации Объединен-
ных Наций. После обращения Никарагуа в Международ-
ный суд администрация Рейгана отказалась признавать
юрисдикцию Суда в Центральной Америке на ближайшие
два года, делая это в нарушение соглашения 1946 г., по
которому Соединенные Штаты обязались уведомлять о
любом таком отказе не менее чем за шесть месяцев. Тем
самым администрация, нарушая проводившуюся в течение
сорока лет политику, вышла из-под обязательной юрис-
дикции Международного суда.

В 1983 г. Рейган направил экспедиционные войска
против островной Гренады, предприняв эту акцию без
предупреждения, без утверждения конгрессом и в нару-
шение уставов ООН и Организации американских госу-
дарств. Предлог — спасение американских граждан —
был вполне основательным с точки зрения международно-
го права, однако истинной и неприкрытой целью являлась
ликвидация неугодного режима. Юридический фиговый
листок не произвел впечатления ни на британского пре-
мьер-министра, ни на Генеральную Ассамблею ООН. Тот
факт, что население Гренады и соседних островов привет-
ствовало вторжение, имел, конечно, политическое значе-
ние, но не менял принципа.

По иронии судьбы, 7 декабря 1941 г. навсегда оста-
нется для американца символом злодейства. Однако Япо-
ния, совершив внезапное нападение на Пёрл-Харбор, по
крайней мере выбрала себе достойного противника. В ок-
тябре 1962 г., когда Комитет начальников штабов выска-
зался за внезапное нападение с целью ликвидации ядер-
ных ракет на Кубе, Роберт Кеннеди успешно парировал
это предложение как «Пёрл-Харбор наоборот». «В тече-
ние 175 лет, — заявил он группе, дававшей советы пре-
зиденту, — мы не были нацией такого типа. Нападать ис-
подтишка не в наших традициях... Мы боролись за нечто
большее, чем просто выживание... Такое коварное воен-

126

ное нападение противоречило бы всему нашему наследию
и нашим идеалам»33. Популярность коварных нападений
Рейгана на Гренаду и Ливию показала, сколь далеко мы
зашли после 1962 г.

Несомненно, случаются ситуации, когда незаконные
действия наций, оказавшихся в смертельной опасности,
оправданы: salus populi suprema lex est («Благо народа —
наивысший закон». — (лат.). — Перев.). Но такие ситуа-
ции редки. Гренада к ним не относится. Нарушение меж-
дународного права при каждом удобном случае на осно-
вании лишь идеологической одержимости и гипотетиче-
ских опасений представлялось бы отказом от американ-
ских стандартов поведения и принятием норм, которые в
нашем представлении олицетворяет Советский Союз. «Ес-
ли вы собираетесь провозгласить новый закон, согласно
которому Соединенные Штаты должны вмешиваться вез-
де, где коммунизм правит вопреки воле народа, пусть да-
же такое положение сложилось в силу внутренних при-
чин, — указала г-жа Тэтчер, — то тогда нашему миру
предстоят действительно ужасные войны». По моей оцен-
ке, большинство американцев отмахнулись от таких мыс-
лей как от надоедливого и пустого крючкотворства. В од-
ной из редакционных статей в «Уолл-стрит джорнэл» с
одобрением приводилось высказывание, сделанное на не-
коем званом обеде: «Толковый разговор о Гренаде пол-
учится у нас лишь в том случае, если тот из присутствую-
щих, кто занимается международным правом, согласится
держать рот закрытым». «Чего здесь не хватает, — про-
комментировал эту фразу сенатор Мойнихэн, — так это
имевшегося некогда у нас осознания того, что в наших же
интересах укреплять роль права в мировых делах»34.

В 1983 г. Рейган откровенно подтвердил «право стра-
ны проводить тайные операции в тех случаях, когда она
считает, что это наилучшим образом отвечает ее интере-
сам». В 1985 г. он добавил сюда новый принцип: «Поддер-
жка борцов за свободу является самообороной и полно-
стью соответствует уставам ОАГ и ООН». «Борцами за
свободу» Рейган называет партизан, воюющих на нашей
стороне. Он применял этот свой принцип к «каждому кон-
тиненту, от Афганистана до Никарагуа»35. Советский Со-
юз действует по тому же принципу, с той лишь разницей,
что он предпочитает выражение «национально-освободи-

127

тельные войны». В итоге каждая из сверхдержав, таким
образом, провозглашает, что она вправе действовать на
мировой арене так, будто для нее закон не писан. Но муд-
ро ли поступают Соединенные Штаты, отказываясь от
нейтральных стандартов международного поведения? Со-
ответствует ли нашим интересам имитация советской мо-
дели или же в наших интересах было бы избрать иной
путь, призвав на помощь идеи мирового правопорядка?

Отрицать то, что Соединенные Штаты глубоко заинте-
ресованы в функционировании права в международных
делах, значит признать правильным тот курс, который в
более сложных, чем Гренада, случаях (то есть при более
многочисленных потерях среди американских военнослу-
жащих) конгресс и общественное мнение, скорее всего,
не поддержат. «Обречена на неудачу политика, намеренно
нарушающая наши обязательства и наши принципы, наши
договоры и наши законы, — писал Уолтер Липман после
событий в заливе Кочинос. — Американская совесть —
это реальность. Любую политику, не отвечающую чаяниям
американцев, она сделает неуверенной и неэффективной,
даже если и не сумеет ее предотвратить»36.

IX

Нравственные ценности действительно играют фунда-
ментальную роль при проведении внешней политики. Од-
нако, за исключением крайних случаев, эта роль заключа-
ется не в том, чтобы обеспечить абстрактные и универ-
сальные принципы при проведении внешнеполитических
решений. Скорее, она заключается в том, чтобы освещать
и направлять концепции национального интереса. Правед-
ность тех, кто свободно применяет свои личные мораль-
ные критерии к сложным проблемам международной по-
литики, весьма и весьма легко вырождается в абсолюти-
зацию и фанатизм. Безусловное признание того, что и у
других наций есть свои собственные законные традиции,
интересы, ценности и права, является началом подлинной
нравственности государств. Стремление к ценностям, об-
щим для всех государств, и закрепление этих ценностей в
международных документах обязательного характера и
институтах являются средством создания международной
политики, основанной на нравственности.

128

Этого не произойдет еще в течение долгого-долгого
времени. Проблемы, раскалывающие наш мир, слишком
сложны для быстрого их разрешения. Однако националь-
ный интерес, подкрепляемый осмотрительностью, пра-
вом, строгим уважением равноценных интересов других
наций и прежде всего неукоснительной верностью своему
собственному национальному чувству чести и достоинст-
ва, как представляется, скорее, нежели громкогласное де-
кларирование моральных абсолютов, обеспечит сдержан-
ость, справедливость и мир между нациями.