Geum.ru



ГОТОВЫЕ ДИПЛОМНЫЕ РАБОТЫ, КУРСОВЫЕ РАБОТЫ, ДИССЕРТАЦИИ И РЕФЕРАТЫ

Тема детей в романах Ф.М.Достоевского

Автор ошибка
Вуз (город) ПГПУ
Количество страниц 73
Год сдачи 2008
Стоимость (руб.) 4000
Содержание Оглавление


Введение 3
Глава 1. Символический реализм Достоевского в 40-50 годы 10
§ 1.1. Понятие реализма к 40-м годам XIX столетия в творчестве Ф. М. Достоевского 10
§ 1.2. Великое пятикнижие 18
§ 1.3. Символическое свойство эпилогов пяти великих романов Достоевского 22
Глава 2. Философский аспект детства 26
§ 2.1. Чистота и безгрешность детской души 27
§ 2.2. Актуализация христианской проблематики 31
§ 2.3. Концепция человека и образа Христа 36
Глава 3. Братья Карамазовы. Тема детей как способ выражения и обоснования христианской позиции 39
§ 3.1. Христианская заповедь страдания 40
§ 3.2.Герой нравственно-этического плана 47
§ 3.3. Религия и атеизм - способ выражения и обоснования христианской позиции 57
Заключение 64
Список литературы 70




Введение

Изучение творчества Ф. М. Достоевского имеет свою историю в литературоведении.
Исследователями создано большое количество глубоких, оригинальных работ. Заметим при этом, что интерес к писателю не только не ослабевает, но с годами уве¬личивается. Свидетельство тому все новые и новые монографии и статьи, посвященные различным пробле¬мам и аспектам творчества Достоевского. Весьма инте¬ресными и научно перспективными являются сборники, сопровождающие издание полного собрания сочинений и писем писателя. В них публикуются работы не только российских, но и зарубежных литературоведов.
Тематика и проблематика сборников дает представле¬ние о теоретическом уровне ведущихся в настоящее время исследований о главных проблемах и направле¬ниях. Наследие писателя осмысливается очень широко.
Актуальность дипломной работы заключена в том, что историко-типологический и системный анализ творчества Достоевского соответствует общим тенденциям всего российского литературоведения. В этой общей проблеме мы выделяем один аспект - типологию обра¬зов детей героев, которые интерпретируется как важнейшая часть художественной системы писателя.
Даже беглый обзор монографической научной литературы о последней части «великого пятикнижия» дает представление об огромной широте осмысления и привлекаемого к этому осмыслению историко-культурного контекста.
Российскими критиками и исследователями творчества Ф. М. До¬стоевского давно было отмечено такое свойство его поэтики, «как повторяемость и варьирование отдельных образов-характеров».
Классификация типов в произведениях Ф. М. Достоевского, первоначально намечена еще в XIX в. Н. А. Добролюбовым, А. А. Григорьевым, Н. Н. Страховым. В российском литературоведении она разрабатывалась в трудах В. Ф. Переверзева, Л. П. Гроссмана, В. Я. Кирпотина и др.
Пристальное внимание и незатухающий интерес к этой проблеме свидетельствует о ее важности и труд¬ности.
В настоящее время никакого согласованного ее решения не имеется и она остается по сути открытой. Даже сама классификация типов оказывается чрезвы¬чайно неустойчивой. Н. А. Добролюбов, например, вы¬деляет «кроткий» и «ожесточенный» типы. А. А. Гри¬горьев в соответствии со своей общей идейно-эстетиче¬ской концепцией рассматривает «тип страстный» и «тип смирный».
В. Ф. Переверзев главным типом Достоевского считал «двойника». Л. П. Гроссман пред¬лагает целую галерею типов: «мыслителей», «мечтате¬лей», «поруганных девушек», «двойников», «подполь¬ных» и др."
Среди приведенных образов-типов детей есть такие, которые определяют главные особенности идейно-ху¬дожественного мира Достоевского и являются доми¬нантными, и есть второстепенные, выстраивающиеся в определенную иерархическую систему, зависимые от главных.
Поэтому возникает задача выделения из множества повторяющихся типов таких, которые обла¬дают наибольшей степенью обобщенности, своеобразной «сверхтипичностью».
При выделении образов-типов и системном их изучении следует прежде всего избегать некорректной классификации. Неправомерно, например, выделять в самостоятельные типологические рубрики образы «мыслителя» и «подпольного», как это делает Л. П. Гроссман. Ведь «подпольный» является в высшей степени «мыслителем».
Различна степень обобщения в образах «мечтателей» и «поруганных девушек». Что касается «двойничества», то это в большей мере «структура», нежели тип.
Некоторыми универсальными свойствами обладают у Достоевского образы «мечтателя» и «подпольного», которые типологически соотносятся с многочисленными персонажами русской литературы XIX века.
Рассмат¬ривая в предлагаемой работе достаточно строго очер¬ченные типы, прослеживая их конкретные модификации и трансформации на протяжении всего творческого пути писателя, мы не утрачиваем представления о живом, непосредственном акте творения.
«Общей покрывающей точкой» системы централь¬ных образов в произведениях Ф. М. Достоевского яв¬ляются типы «мечтателя» и «подпольного» в их внутренней диалектической связи.
«Единая устремленность всего целого» обнаруживается в свете авторской установки воссоздать «универсальную» личность.
В черновиках к роману «Идиот» мы встречаемся с дальнейшей разработкой этого типа. В процессе созда¬ния романа «гордый человек» трансформировался в смиренного и кроткого, «положительно прекрасного» человека Мышкина. Достоевский, идейно и эстетически дискредитируя буржуазный тип «сверхче¬ловека», утверждал необходимость и возможность морального совершенствования личности.
Достоевский был убежден, что история человечества, так же как и бытие отдельного человека, устремлены к этой цели - к достиже¬нию высшей гармонии и подлинного братства, которые могут быть вы¬работаны и выстраданы не иначе, нежели через развитие личности, братски дарованной всем. «Были бы братья, а братство будет»,- го¬ворил писатель.
Поиск «в человеке человека» и «восстановление погибшего челове¬ка» обусловливают гуманистический пафос творчества Достоевского.
Обозначенные философско-этические основы и задачи творчества тесно взаимосвязаны с особенностями художественного метода Досто¬евского, получившего название «фантастический реализм».
Угадать тип и вовремя его изобразить Достоевскому помогает внимание к таким особым фактам действительности, которые кажут¬ся случайными или странными, но позволяют понять и раскрыть глу¬бинные тенденции или закономерности самой этой действительности.
В письме к Н. Н. Страхову от 26 февраля (10 марта) 1869 года он при¬знавался: «У меня свой особенный взгляд на действительность; и то, что большинство называет почти фантастическим и ис¬ключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительности».
Созданию исключительных ситуаций подчинено и использование Достоевским почти во всех романах детективных интриг и элементов авантюрного романа. Эти ситуации каждый раз ставят героев перед необходимостью выбора и позволяют автору раскрыть «со¬стояние души» этих героев.
Писатель, стремясь к созданию «универсальной» концепции личности, настолько расширил ее границы, ее идейно-психологическое «поле», что эту личность, точнее тип, невозможно было воплотить в отдельном образе-характере или в замкнутой системе характеров, в одном отдельном произведении.
Поэтому Достоевский создавал особые системы, в которых персонажи всту¬пали в диалогические отношения или «дублировали» друг друга. Это касается и системы романов, которые представляют по сути один большой «диалог». Ни один из романов Достоевского не завершает этого диалога «финалы его произведений всегда открыты».
Цель дипломной работы заключается в том, чтобы путем анализа внутренней формы романов писателя вскрыть его глубинный концептуальный уровень отношения к детям главных героев.
Непосредственными задачами данной работы являются:
во-первых, выявление и описание темы детства и художественный мир “Карамазовых” - отдельных образов, мотивов, сюжетов, композиционных приемов и некоторых других структурных элементов произведения;
во-вторых, изучение их функций, их формально-содержательного значения. При этом мы все время исходим из утверждения, что христианский миф выступают в качестве одного из архетипов романов Достоевского «Братья Карамазовы» и «Идиот» определяя его особенности как в области содержания, так и в области формы.
Методологически предлагаемое исследование опирается на научный опыт отечественного структурализма и семиотики, зафиксированный прежде всего в трудах В.Я. Кирпоина. Соответственно, главным рабочим понятием предлагаемой работы является «структура», понимаемая как обладающая собственной значимостью взаимосвязь элементов, будь то какие-либо формальные элементы текста, категории авторского мировоззрения или же точки взаимодействия традиции и текста, взаимодействующие также и между собой.
Исходя из этого задачи данного исследования формулируются так:
a. анализ и истолкование темы детства «Братьев Карамазовых» и «Идиот» с точки зрения коммуникативного взаимодействия с историко-литературным контекстом;
b. выявление в семиосфере «Братьев Карамазовых» устойчивых структур, связанных с различными культурными традициями, определение их взаимодействия и взаимовлияния;
c. историко-литературный анализ и интерпретация диалогических отношений детей, порождаемых взаимодействием культурных традиций, в рамках семиосферы или ассоциативного поля романа;
d. анализ и истолкование динамических семиотических структур, связанных с конкретными коммуникативными, как правило, полемическими, либо провокативными задачами, поставленными перед текстом самим автором;
Научная новизна работы определяется методологическим совмещением конкретного интертекстуального анализа и структурно-описательных обобщений. По сути, в дипломной работе делается попытка проследить историю литературной структуры на примере текста конкретного произведения, взятого в его конкретных интертекстуальных связях. Кроме того, описанный подход позволил отметить несколько важных интертекстуальных схождений, до этого времени не замеченных достоевсковедением.
Практическая значимость дипломной работы состоит в том, что ее материалы могут быть использованы при преподавании курса русской литературы XIX века, а также спецкурсов по творчеству Ф.М.Достоевского, международным связям русской литературы, структурному и интертекстуальному анализу литературного произведения
Предлагаемая работа состоит из Введения, трех глав, Заключения и Списка использованной литературы.
Предметом первой главы стал символический реализм Достоевского в 40-50 годы, а так же понятие реализма к 40-м годам XIX столетия в творчестве Ф. М. Достоевского
Вторая глава посвящена теме детства, философии детского страдания романа «Идиот», которая важна для всего творчества Ф.М.Достоевского, а так же диахронического аспекта этико-философской концепции романов.
В третьей главе анализируется Тема детей как способ выражения и обоснования христианской позиции, при этом учитывается изначальная, диалогически-полемическая ориентация, общественной и моральной позиции писателя.

Глава 1. Символический реализм Достоевского в 40-50 годы
§ 1.1. Понятие реализма к 40-м годам XIX столетия в творчестве Ф. М. Достоевского

Человеческая память имеет свойство цементировать в монолитное единство громадные куски исторического времени. Мы говорим об античном искусстве, искусстве Возрождения, средневековья, не всегда ощущая при этом, какое многообразие явлений искусства менялось и сосуществовало в эти отдаленные от нас века. С дру¬гой стороны, наши наклонности к типологизации, обра¬щенные к более близкому прошлому, разводят во вре¬мени то, что в действительности сосуществовало.
Пуш¬кинская эпоха и время Достоевского представляются нам разделенными долгим временем. А уж Чехов и До¬стоевский - писатели совершенно разных времен. Меж¬ду тем, в то время, когда Достоевский был уже страст¬ным читателем, Пушкин еще жил, а Чехов начал печа¬таться при жизни Достоевского.
Вглядываясь в свое литературное прошлое, мы замечаем, что смена литера¬турных направлений не имеет резких границ. Направле¬ния боролись, диффузировали, сосуществовали. Гени¬альные художники вносили в литературу новое, улав¬ливая новизну социальной действительности: в этом их величие, но они ощущали себя, оценивали в близком со¬седстве со своими литературными современниками и непосредственными предшественниками.
Они делили между ними свои симпатии и антипатии, всегда более страстные, иногда предвзятые по отношению к одновре¬менно живущим, а не ушедшим в прошлое, классиче¬ским, образцовым. Творчество современников было и школой мастерства, рождавшей подражателей среди менее одаренных и соперников среди равновелико талантливых.
Достоевский с восторженным преклонением относил¬ся к Пушкину, высоко ценил творчество таких разных художников, как Гоголь, Жорж Сайд, Бальзак, Гюго, Диккенс, Эдгар По.
Осознавая себя в ряду своих литературных совре¬менников, Достоевский сравнивает, анализирует, опре¬деляет свое художническое своеобразие, и главный кри¬терий, на который он при этом ориентируется - реализм, правдивость отражения действительности.
Иначе и быть не могло: понятие реализма к 40-м годам XIX столетия становится синонимом художественности в искусстве.
Авторитет реалистической литературы поднимается и в связи с ее «демократизацией», о которой в 1844 году писал Ф. Энгельс: «...Характер романа за последнее десятилетие претерпел полную революцию... место коро¬лей и принцев, которые прежде являлись героями по¬добных произведений, в настоящее время начинает за¬нимать бедняк, презираемый класс, чья жизнь и судь¬ба, радости и страдания составляют содержание романов».
В условиях русской действительности «времени Достоевского быть реалистом было вопросом не только художнической, но и гражданской состоятельности».
Достоевский осознавал себя реалистом, настаивал на том, что правдивость в отражении действительности составляет суть художественности: «...художническая сила и состоит в правде и в ярком изображении ее». Между тем собственное художественное творчество Достоевского, пожалуй как никакое другое в истории русской литературы прошлого столетия, обвинялось современниками в искажении действитель¬ности.
Просматривая критические отделы журналов и га¬зет того времени, мы встречаем такого рода критику в адрес Достоевского в органах самого разного направ¬ления.
В.Я. Кирпотин утверждал, что романам Досто¬евского свойственны «беспричинная неровность изложе¬ния... нехудожественные длинноты и урезки... неправдо¬подобность действующих лиц».
Как видим, общий пафос современной писателю кри¬тики заключается в том, что герои и ситуации произ¬ведений Достоевского нетипичны, исключительны, не отражают того, что есть в действительности.
Достоевского такая критика приводила в недоуме¬ние. Он-то был убежден в правдивости, типичности си¬туаций и характеров своих романов. Он черпал сюжеты из реальной жизни и призывал к тому же начинающих писателей: «Берите то, что дает сама жизнь. Жизнь ку¬да богаче всех наших выдумок! Никакое воображение не придумает вам того, что дает иногда самая обыкно¬венная, заурядная жизнь! уважайте жизнь!»
Список литературы 1. Александров, В. Б. Люди и книги. М., «Советский писатель», 1956.
2. Бахтин, М. Проблемы поэтики Достоевского. М., «Советский писатель», 1963.
3. Белов С. В. Жена писателя: Последняя любовь Ф. М. Достоев¬ского / Предисл. акад. Д. С. Лихачева.- М., 1986.
4. Бельчиков Н. Ф. Достоевский в процессе петрашевцев.-М, 1971
5. Бем, А. Л. У истоков творчества Достоевского: Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Толстой и Достоевский. В сб.: «О Достоевском», т. III. Берлин, Изд-во «Петро¬полис», 1936.
6. Берковский, Н. Достоевский на сцене. «Театр», 1958, № 6.
7. Борщевский, С. Щедрин и Достоевский. М, Гос¬литиздат, 1956.
8. Бурсов Б. И. Личность Достоевского: Роман-исследование.- Л., 1974.
9. Бурсов Б. Национальное своеобразие русской ли¬тературы. М. - Л., «Советский писатель», 1964.
10. Бурсов, Б. Достоевский и модернизм. «Звезда», 1965, № 8.
11. Виноградов, В. О языке художественной литера¬туры. М.. Гослитиздат, 1959.
12. Волгин И. Последний год Достоевского: Исторические записки.- М., 1986.
13. Волгин И. Родиться в России: Достоевский и современники: Жизнь в документах // Октябрь, 1989, № 3
14. Гаричева Е. А. Изучение романа Ф. М. Достоевского «Идиот» // Литература в школе. - 1998. - № 6.
15. Глазунов И. С. Россия распятая // Роман-газета. - 1996. - № 22-24.
16. Голосовкер, Я. Э. Достоевский и Кант. М., Изд-во АН СССР, 1963.
17. Громов, П. «Поэтическая мысль» Достоевского на сцене. В кн.: П. Громов. Герой и время. Л., «Совет¬ский писатель», 1961.
18. Громыко М. М. Сибирские знакомые и друзья Ф. М. Достоевского 1850-1854 гг.-Новосибирск, 1985.
19. Гроссман Л. П. Ф М. Достоевский.- М., 1962.- (Жизнь замеча¬тельных людей), М., 1965.-2-е изд., испр. и доп.
20. Гроссман, Л. П. Достоевский. М, «Молодая гвардия». 1963.
21. Гроссман, Л. П. Жизнь и труды Достоевского. М, -Л., «Academia», 1935.
22. Гус, М. Идеи и образы Ф. М. Достоевского. М., Гослитиздат, 1962.
23. Долинин, А. С. Последние романы Достоевского. М.—Л., «Советский писатель», 1963.
24. Достоевский Ф. Полное собрание сочинений, 30тт (33 кн). Л Наука (Л.О.) 1972
25. Ермилов, В. Ф. М. Достоевский. М., Гослитиздат, 1956.
26. Заславский, Д. И. Ф. М. Достоевский. М„ Гослит¬издат, 1956.
27. Зунделович, Я. О. Романы Достоевского. Сборник статей. Ташкент, Изд-во высшей и средней школы УзССР, 1963.
28. Кирпотин, В. Достоевский в шестидесятые годы,-М., «Художественная литература», 1966.
29. Кирпотин, В. Я. Ф. М. Достоевский. М., Гослит¬издат, 1960.
30. Ковалевская С. В. Воспоминания и письма / Под ред. и коммент С Штрайха.- 2-е изд., исправл.- М., 1961.
31. Кони А. Ф. Воспоминания о писателях.- Л., 1965; М., 1989.
32. Люксембург, Р. О литературе. М., Гослитиздат, 1961.
33. Малыгина Н. М. Диалог героев А. Платонова и Ф. Достоевского // Литература в школе. - 1998. - № 7.
34. Мочульский, К. Достоевский. Жизнь и творчество. Париж. Yamca-Press, 1947.
35. Нечаева В. С. Ранний Достоевский: 1821 -1849.- М„ 1979.
36. Переверзев, В. Ф. Творчество Достоевского. М., Госиздат, 1922.
37. Реизов, Б. Г. К истории замысла «Братьев Кара¬мазовых». В кн.: «Звенья», т. VI. М. - Л., «Academia», 1936.
38. Румянцева Э. М. Ф. М. Достоевский: Биография писателя: По¬собие для учащихся.- Л., 1971.
39. Саруханян Е. Достоевский в Петербурге.- Л., 1970; Л., 1972.- 2-е изд.
40. Селезнев Ю Достоевский.—-М., 1981.- (Жизнь замечательных людей)
41. Селезнев Ю. Слово воплощенное (Из кн. «В мире Достоевского») // Литература в школе. - 1994. - № 2.
42. Силеверстов Ю. О великом инквизиторе: Достоевский и последующие. — М.: Молодая гвардия, 1991.
43. Слоним М Л. Три любви Достоевского.- Нью-Йорк, 1953.
44. Тарасов Б. Н. Две Европы Достоевского: Вторая Европа Достоевского // Литература в школе. - 1996. - № 4, 5.
45. Тюнькин, К. И. Бунт Родиона Раскольникова. В кн.: Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание, М., «Художественная литература», 1966.
46. Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современни¬ков», тт. I, II. М., «Художественная литература», 1964.
47. Ф. М. Достоевский в русской критике». М., Гослитиздат, 1956.
48. Федор Михайлович Достоевский в портретах, иллюстрациях и доку¬ментах/Под ред. д-ра филол. наук В. С. Нечаевой.- М., 1972.
49. Федоров Г. А. «Помещик. Отца убили...», или История одной судьбы. // Новый мир, 1988, № 10
50. Фридлендер, Г. М., Реализм Достоевского. М. — Л., «Наука», 1964.
51. Цеховницер, О. В. Достоевский и социально-кри¬минальный роман. «Ученые записки ЛГУ», 1939, № 47,
52. Чирков, Н. М. О стиле Достоевского. М., Изд-во «Наука», 1967.
53. Чулков, Георгий. Как работал Достоевский. М., «Советский писатель», 1939.
54. Шкловский, Виктор. За и против. Заметки о До¬стоевском. М., «Советский писатель», 1957.
55. Якушин Н. И. Достоевский в Сибири.-Кемерово, 1960.
Выдержка из работы Алеша Карамазов, следовательно, наряду с князем Мышкиным, тоже становится образным воплощением Христа. Дети же должны напомнить читателю о двенадцати апостолах. Евангельская метафора - камень новой веры - материализована Достоевским в предметный образ - камень Илюшечки, у которого Алеша и его ученики клянутся следовать избранному пути. Д. С. Мережковский полагал, что разделение церквей на католическую и православную заключено уже в самом тексте Евангелия: церковь Петра - воплощенная тайна плоти рождающейся. Другими словами, Римская церковь - «начало единого Пастыря», реальное объединение верующих, а церковь Иоанна, православная церковь, - постижение тайны плоти воскресшей, начало соборное: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди их».
Вряд ли Достоевский строил подобные исторические концепции на основе текста Евангелия, однако с тем, что Достоевский при создании образа князя Мышкина особенно выделял Евангелие от Иоанна, соглашаются и современные комментаторы Полного собрания сочинений, анализируя пометы Достоевского: «Глубоко своеобразное понимание Достоевским «сущности христианства», которое отразили и эти пометы, и вся концепция «Идиота», было в 1870-х годах подмечено К. Н. Леонтьевым и не раз вызывало его гнев и раздражение как сторонника официальной церкви.
По его мнению, заветные идеи Достоевского - «любовь, гармония», «Христос - только прощающий» - суть не что иное, как моральный идеализм, измена настоящей религии, никуда не годные «прибавки к вере», «исправления» XIX века». Достоевский, действительно, делает князя Мышкина прощающим Христом.
Весьма характерно, что эпизод с Мари, рассказанный князем у Епанчиных, в структуре романа станет философским зачином к истории отношений Мышкина и Настасьи Филипповны. Своеобразный сюжетный «двойник» объясняет всю дальнейшую судьбу героев. Мари, соблазненная заезжим коммивояжером, по существу была невиновна в грехе. Она стала жертвой зла.
Но сама-то она «считала себя за какую-то последнюю тварь» и страдала. Значит, в ее душе незыблемым оставался нравственный закон, по которому она винила только себя и всю ответственность за поступок принимала на свой счет. Князь же простил ее и полюбил христианской любовью, скрепив эту любовь поцелуем. Жест князя Мышкина напоминает и предвосхищает поцелуй Христа в «бескровные девяностолетние» уста Великого Инквизитора в «Братьях Карамазовых». Прощает Христос даже тех, кто беспредельно удалился от истины.
Настасья Филипповна, подобно Мари, соблазненная и покинутая, винит прежде всех себя. Вот почему она мечется от князя к Рогожину, боясь связать «чистого херувима» князя с собою - «подлой и низкой тварью».
Близость Мари и Настасьи Филипповны несомненна также и вследствие их болезни. Чахоточная, умирающая Мари в безумии и восторге целовала князю руки, дрожала и плакала, так и не совладав со своим счастьем. Настасья Филипповна после встречи с Аглаей в истерике, близкой к безумию, насильно оставляет возле себя князя. Он жертвует земной любовью к Аглае ради любви христианской, во имя спасения безвинной грешницы: «Через десять минут князь сидел подле Настасьи Филипповны, не отрываясь смотрел на нее и гладил ее по головке и по лицу обеими руками, как малое дитя тихо улыбался, и чуть только ему казалось, что она начинала тосковать или плакать, упрекать или жаловаться, тотчас же начинал опять ее гладить по головке и нежно водить руками по ее щекам, утешая и уговаривая ее, как ребенка».
Князь Мышкин выступает здесь как нянька, ухаживающая за ребенком. Человек, по сути, приравнивается Достоевским к больному ребенку. Пафос всепрощения Христа вытекает из такого взгляда на человека. Христос снимает вину с человека, но позволяется сделать это ему одному. Сам же человек, по убеждению Достоевского, должен нести ответственность за свои поступки. Иначе, «все дозволено», иначе преступление легко оправдать ссылками на дурную «среду» и социальные обстоятельства, чего категорически не приемлет писатель.
Неудивительно, что в образе Алеши Карамазова сохраняется та же тенденция. Его смирение, всеприятие, способность увидеть человека даже в таком сладострастном животном, как Федор Павлович Карамазов, и полюбить его - все эти черты образа, несомненно, восходят к образу Христа, как понимает его писатель. В этом смысле стоит сравнить мотивы поступков князя Мышкина по отношению к Настасье Филипповне со словами Алеши Карамазова, сказанные им Лизе Хохлаковой. Текстуально они совпадают: «…в любви его к ней заключалось действительно как бы влечение к какому-то жалкому и больному ребенку, которого трудно и даже невозможно оставить на свою волю». «Знаете, Lise, мой старец сказал один раз: за людьми сплошь надо как за детьми ходить, а за иными как за больными в больницах».

§ 2.3. Концепция человека и образа Христа

Итак, как всегда у Достоевского, в итоге нас ждет парадокс: концепция человека в его произведениях вытекает из образа Христа, его живой личности. Недаром Достоевский писал: «Они все на Христа, считают его учение как несостоятельное для нашего времени. А там и учения-то нет, там только случайные слова, а главное, образ Христа, из которого исходит всякое учение».
Вместе с тем конкретные образы персонажей, поскольку их ценностная ориентация предполагает обязательное присутствие идеала Христа, неважно, какого характера эта ориентация - со знаком «плюс» или «минус», - конкретные персонажи тяготеют к абстракции человека, своеобразной религиозно-философской спекуляции, смысл которой поразительно точно уже в наше время сформулировал митрополит Антоний Сурожский: «… когда Бог глядит на нас, Он не видит наших несуществующих добродетелей или несуществующих успехов, Он видит - в глубине нашего естества, спрятанный часто мишурой и грязью и потемнением, Свой собственный образ, сияющий, как свет во тьме.
И вот этому мы должны научиться. Мы должны научиться глядеть на противника, на врага, и забыть, что он противник, и видеть в нем образ Божий, икону, которую порой и узнать еле можно - и потому, что она так испорчена, потому, что она так изгажена, ее пожалеть еще больше надо, чем если бы она была во славе мы должны поверить в человека верой такой же, как мы верим в Бога, такой же абсолютной, решительной, страстной и должны научиться прозревать в человеке образ Божий, святыню, которую мы призваны привести обратно к жизни и к славе, так же как реставратор призван вернуть к славе икону испорченную, затоптанную, простреленную…». Формула «человек есть поврежденная икона» требует в случае с Достоевским уточнения - икона Христа.
Князь Мышкин - художественное воплощение образа Христа - именно так, как сказано у митрополита Антония Сурожского, подходит к человеку: с Божьего лика человека необходимо, по убеждению князя Мышкина, удалить загрязняющие и искажающие его наслоения, тогда он станет «хорошим» и, по выражению Кириллова, не станет насиловать ребенка.
Все дело в том, что человек до сих пор не догадывается, что он хороший. Ему надо открыть эту тайну. Человек наконец-то должен узнать, что он личность, так сказать Homo creator - человек творящий. Характер, тип, социальный статус персонажа - все это вторично для Достоевского. Юродивые и эпилептики, паралитики и чахоточные; мечтатели, шуты, теоретики, «слабые сердца», сотворившие себе кумира, деспоты, «подпольные», кроткие; старцы и дети суть поврежденные в большей или меньшей степени иконы образа Христа.