ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Основное содержание

Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной, нежнейшей дружбы.

Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уже сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!

Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..

Вы скажете, что нравственность от этого выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить - это уж Бог знает!

Часть первая

I. Бэла

Я ехал на перекладных из Тифлиса... Солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Славное место эта долина! Со всех сторон неприступные горы, золотая бахрома снегов, а внизу Арагва.

Остановившись у духана, я нанял быков, чтобы втащить мою тележку на гору, - а эта гора имеет около двух верст длины.

Следом за мною четверка быков тащила другую тележку. Офицер, шедший за тележкою, был лет пятидесяти. Твердая походка, бодрый вид, загоревшее на южном солнце лицо - все говорило о том, что он давно служит на Кавказе.

Штабс-капитан ехал в Ставрополь, он служил здесь еще при Алексее Петровиче Ермолове и при нем получил два чина за дела против горцев.

Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге...

Штабс-капитан указал мне пальцем на курившуюся Гуд-Гору, на вершине ее лежала черная туча. Уже у самой почтовой станции нас настигла метель, и нам пришлось здесь заночевать. Нам отвели ночлег в дымной сакле. Я пригласил штабс-капитана выпить вместе стакан чаю. Мне хотелось услышать от него какую-нибудь историю - желание, свойственное всем путешествующим и записывающим людям.

Мы разговорились. Набив трубку, он затянулся и начал рассказывать.

- Пять лет назад я стоял в крепости за Тереком с ротой. Осенью пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, молодой человек лет двадцати пяти. Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на Кавказе у нас недавно. Я предложил ему жить по-приятельски и звать меня просто Максимом Максимычем. Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости.

- А как его звали? - спросил я Максима Максимыча.

- Его звали... Григорьем Александровичем Печориным. Славный был малый, только немножко странен. Например, он не уставал после охоты, а чуть ветер пахнет, говорит, что простудился. Ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет, хотя при мне ходил на кабана один на один. То по целым часам от него слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь от смеха... У него было много разных дорогих вещиц. Служили вместе мы всего год, но был этот год памятным.

В верстах шести от крепости жил один мирной князь. Его пятнадцатилетний сын Азамат часто бывал у нас, баловали мы его гостинцами. Головорез был, проворный, только ужасно падок был до денег. Раз отец его пригласил нас на свадьбу старшей дочери. Я не позабыл подметить, где поставили наших лошадей, так, на всякий случай. Сначала на свадьбе мулла читает что-то из Корана, потом дарят молодых и их родственников; едят, пьют бузу, потом начинается джигитовка, а вечером девки и парни становятся в две шеренги, одна против другой, хлопают в ладоши и поют. К Печорину подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему нечто вроде комплимента: «Стройны, дескать, молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин поблагодарил девушку, а мне шепнул: «Прелесть!» Он спросил об ее имени. «Ее зовут Бэлою», - отвечал я.

И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали к вам в душу. Печорин не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Вдруг я заметил, что на княжну смотрит и мой старый знакомец Казбич. Он приводил к нам в крепость баранов и продавал дешево, но никогда не торговался. С виду он был похож на разбойника: маленький, сухой, широкоплечий. Одет бедно, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде. Не раз пытались ее украсть, только не удавалось. Вороная, как смоль, ноги - струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы. За хозяином всегда бегала. В тот вечер Казбич был угрюм, а под бешметом я заметил у него кольчугу. Меня это обеспокоило...

Душно стало в сакле, и я вышел на улицу проверить лошадей. Вдруг услышал голоса:, один был Азамат, а другой - Казбич. Азамат хвалил лошадь Казбича, а Казбич рассказывал удивительные истории о своем дивном коне. Азамат уговаривал Казбича продать ему коня: «Я сделаю все, что ты захочешь,- говорил Азамат, - с тех пор, как я увидел твоего коня, все мне опостылело, - хочешь, я украду для тебя мою сестру?»
«Поди прочь, безумный мальчишка, где тебе ездить на моем коне», - отвечал Казбич. И тут я услышал, как железо детского кинжала зазвенело о кольчугу. Через две минуты Азамат вбежал в саклю и обвинил Казбича в намерении зарезать его. Только Казбич уж был верхом и вертелся среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь шашкой. Мы с Григорьем Александровичем спешно уехали.

- А что Казбич? - поинтересовался я. - И не ранен?

- А Бог его знает! Живущи разбойники! Никогда не прощу себе одного: я пересказал все, что услышал, Григорью Александровичу, и он что-то задумал.

Дня через четыре приезжает Азамат в крепость. Печорин начал расхваливать лошадь Казбича. Я пытался сменить тему разговора, но Печорин настаивал на своем. Эта история повторялась всякий раз, как приезжал Азамат. Я уже после узнал, что Печорин обещал мальчику коня Казбича за его сестру Бэлу.

Вот раз приехал Казбич, предложил баранов и меда и на следующий день был с товаром в крепости. Ночью накануне Азамат и Печорин возвращались в крепость и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой.

Казбич пил у меня чай, но вдруг переменился в лице - и к окну: «Моя лошадь!., лошадь!» В два прыжка он оказался на дворе, на бегу выхватил из чехла ружье и выстрелил, но промахнулся. Он рыдал, как ребенок. Целую ночь пролежал на земле, не взяв даже денег за товар, а утром в крепости узнал имя похитителя. При имени Азамата глаза его засверкали. Князя не было дома, Азамат скрылся, а Бэла исчезла.

Узнав о поступке Печорина, я пошел к нему и потребовал объяснений. Печорин пытался убедить меня, что с ним Бэла будет счастлива более, чем с разбойником, который ее зарежет или продаст. Он сказал, что нанял нашу духанщицу, которая должна была приучить Бэлу к мысли, что она принадлежит теперь ему. Кроме того, Печорин был уверен в силе подарков, которыми осыплет девушку. Постепенно Бэла привыкла, начинала понимать по-русски, но грустила, напевала свои песни и не поддавалась на уговоры Печорина. Тогда он решился на последнее средство. Раз утром пришел прощаться: «Авось недолго буду гоняться за пулей, тогда вспомни обо мне и прости меня». Едва он коснулся двери, как Бэла вскочила, зарыдала и бросилась ему на шею. Девушка призналась, что ни один мужчина не производил на нее такого впечатления, какое оставил в ее сердце Печорин.

Они были счастливы!

Через несколько дней отец Бэлы был убит Казбичем.

Тихо было все на небе и на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы. Мы тронулись в путь, потому что погода прояснилась.

Поднимаясь все выше по дороге на Гуд-Гору, я чувствовал, что воздух становился так редок, что больно было дышать, кровь поминутно приливала в голову, но мне было весело, что я так высоко над миром - совершенно детское чувство. Удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.

Дорога была опасная: нам пришлось огибать Крестовую Гору. Между тем тучи спустились, повалил град, снег. До станции Коби нам оставалось еще верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу. Метель гудела сильнее, ее дикие напевы были печальнее нашей северной.

Погода совсем испортилась, и мы вынуждены были искать приюта в придорожной сакле, сложенной из плит и булыжника. Я обрадовался такому обстоятельству: хотелось узнать, чем закончилась история Бэлы. Максим Максимыч продолжил свой рассказ:

- Бэла похорошела, проказничала, подшучивала надо мною. Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович страстно любил охоту, а теперь совсем ее забросил. А тут вдруг стал задумываться, никому не сказав, отправлялся стрелять. И я решил, что между ними черная кошка проскочила!

Бэла плакала. Я пытался найти оправдание поведению Григорья Александровича и утешить Бэлу. Стоял сентябрь. Все горы были видны как на блюдечке. Я предложил девушке прогуляться на вал. Мы сидели на углу бастиона. Вот смотрю: из леса выезжает кто-то на серой лошади. Бэла узнала в наезднике Казбича, который был на лошади ее отца. Глаза ее засверкали. Часовой выстрелил в джигита, но промахнулся. Через четверть часа вернулся с охоты Печорин, Бэла бросилась ему на шею, и ни слова упрека!

Вечером я имел объяснение с Печориным. Он так отвечал мне:

- У меня несчастный характер: если я причина несчастия других, то и сам не менее несчастлив. Когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и удовольствия мне опротивели. Общество мне надоело. Любовь светских красавиц только раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто. Науки надоели. Вскоре меня перевели на Кавказ; это самое счастливое время моей жизни. Я надеялся, что скука не живет под чеченскими пулями. Но через месяц я ко всему привык, и мне стало скучнее прежнего, потому что я потерял последнюю надежду. Я подумал, что Бэла - ангел, посланный мне сострадательной судьбою. Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни, невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой. Во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное. Мне осталось одно средство: путешествовать. Авось где-нибудь умру на дороге.

В первый раз я слышал такие вещи от двадцатипятилетнего человека.

Однажды Печорин уговорил меня ехать с ним на кабана. Только в полдень удалось встретить зверя, но он ушел от нас. У самой крепости мы услышали выстрел. Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение. На валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Мы поскакали вперед и скоро стали нагонять наездника. Это был Казбич. Я крикнул Печорину, чтобы не стрелял, но выстрел раздался, пуля перебила заднюю ногу лошади. Казбич держал в руках Бэлу, что-то закричал нам и занес над нею кинжал... Я выстрелил. Когда дым рассеялся, на земле лежала раненая лошадь и возле нее Бэла; а Казбич карабкался на утес. Мы кинулись к Бэле. Она была без памяти. Злодей ударил ее кинжалом в спину. Напрасно Печорин целовал ее холодные губы - ничто не могло привести ее в себя.

Мы перевезли Бэлу в крепость. Она еще два дня прожила. Мучилась долго, звала Печорина. А он в самом ли деле не мог плакать или владел собой - не знаю, что до меня, то я ничего жальче этого не видывал, Бэла начала печалиться, что она не христианка, и что на том свете ее душа никогда не встретится с душою Григорья Александровича. Она решила, что умрет в той вере, в какой родилась.

Бэла умерла. Мы с Печориным молча ходили на валу. Я, больше для приличия, хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и засмеялся... У меня мороз пробежал по коже от этого смеха...

На другой день рано утром мы похоронили Бэлу у речки; кругом ее могилки теперь разрослись кусты белой акации и бузины.

Печорин был долго нездоров, исхудал, только никогда с этих пор мы не говорили о Бэле: я видел, что это ему будет неприятно, так зачем же? Через три месяца он уехал в Грузию. С тех пор мы не встречались.

В Коби мы расстались с Максимом Максимычем. Встретились позже, хотя и не надеялись встретиться. Но это отдельная история.

II. Максим Максимыч

Расставшись с Максимом Максимычем, я отправился во Владыкавказ, там остановился в гостинице. Три дня мне предстояло ждать «оказию» из Екатеринограда, и для развлечения я вздумал записывать рассказ Максима Максимыча о Бэле, не воображая, что он будет первым звеном длинной цепи повестей. Что такое «оказия»? Это - прикрытие, состоящее из полуроты пехоты и пушки, с которым ходят обозы через Кабарду из Владыкавказа в Екатериноград.

На второй день рано утром во двор въезжает повозка... Максим Максимыч! Мы встретились как старые приятели. Я предложил свою комнату. Он ударил меня по плечу. Такой чудак!

Вечером мы с Максимом Максимычем коротали время за ужином. Мы молчали. О чем говорить? Он уж рассказал мне о себе все, что было занимательного, а мне было нечего рассказывать.

Солнце пряталось за холодные вершины, и беловатый туман начинал расходиться в долинах, когда на улице раздался звон дорожного колокольчика и крик извозчиков. Пустая дорожная коляска въехала на двор гостиницы. На вопрос Максима Максимыча неучтивый слуга промолчал, а затем сказал, что его хозяин - Печорин. Максим Максимыч очень обрадовался, попросил слугу сходить за хозяином и предупредить его о том, что Максим Максимыч ждет его.

Штабс-капитан сел за воротами на скамейку и просидел так до самого вечера. Старика огорчало небрежение Печорина. Лишь поздно ночью он вошел в комнату, долго кашлял, ворочался...

На другой день утром я нашел Максима Максимыча сидящего на скамейке. Ему нужно было сходить в комендатуру, поэтому он попросил меня прислать за ним, как только придет Печорин.

Утро было свежее, но прекрасное. Не прошло десяти минут, как на конце площади показался тот, которого мы ожидали. Он шел с полковником Н. Я послал за Максимом Максимычем.

Лакей доложил, что сейчас станут закладывать, и отправился хлопотать. Его господин сел на скамью. Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека... На вид ему было около тридцати лет. Несмотря на светлый цвет его волос, усы и брови были черные - признак породы в человеке. Но глаза его не смеялись. Это признак - или злого нрава, или глубокой постоянной грусти. Взгляд Печорина непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен.

Максим Максимыч еще не являлся. Печорин был погружен в задумчивость. Я предупредил его о встрече с Максимом Максимычем. В это время я увидел Максима Максимыча, бегущего что было мочи... он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой, протянул ему руку. Штабс-капитан на минуту остолбенел и не мог говорить. Со слезами на глазах Максим Максимыч задавал Печорину вопросы, напомнил о житье-бытье в крепости, о его страсти стрелять, о Бэле... Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся. «Мне пора», - сказал он и поблагодарил штабс-капитана, что тот не забыл его. Старик нахмурил брови, был печален и сердит, хотя старался скрыть это. Печорин же обнял своего знакомого дружески: «Ну, полно, полно! Неужели я не тот же? Всякому своя дорога...» Максим Максимыч заговорил было Печорину о бумагах, которые он возил с собой. «Делайте с ними, что хотите», - отвечал Печорин.

Давно уж не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колес по кремнистой дороге, а бедный старик все стоял на том же месте в глубокой задумчивости. «Что ему во мне? Я не богат, не чиновен, да и по летам ему не пара, - произнес наконец Максим Максимыч, - только что нету проку в том, кто старых друзей забывает!..»

Я попросил штабс-капитана показать мне бумаги, которые оставил Печорин, и поскорее унес их. Скоро объявили, что через час тронется оказия: я велел закладывать. Максим Максимыч не поехал со мной, потому что из-за Печорина не успел решить свои дела у коменданта. Бедный старик, в первый раз от роду, может быть, бросил дела службы для собственной надобности, говоря языком бумажным, - и как же он был награжден!

«Где нам, необразованным старикам, за вами гоняться! - проворчал Максим Максимыч на прощание. - А впрочем, желаю вам всякого счастия». Мы простились довольно сухо- Добрый Максим Максимыч сделался сварливым штабс-капитаном! И отчего? Оттого, что Печорин в рассеянности или от другой причины протянул ему руку, когда тот хотел кинуться ему на шею! Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими... Но чем их заменить в лета Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется...

Я уехал один.

Журнал Печорина

Предисловие

Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб читатели меня не наказали за такой невинный подлог!

Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на большой дороге; следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.

Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже тот недостаток, что он читал ее своим друзьям.

Итак, одно желание пользы заставило меня напечатать отрывки из журнала, доставшегося мне случайно. Хотя я переменил все собственные имена, но те, о которых в нем говорится, вероятно, себя узнают и, может быть, найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли человека, уже не имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем то, что понимаем.

Я поместил в этой книге только то, что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе; в моих руках осталась еще толстая тетрадь, где он рассказывает всю жизнь свою. Когда-нибудь и она явится на суд света; но теперь я не смею взять на себя эту ответственность по многим важным причинам.

Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? - Мой ответ - заглавие этой книги. - «Да это злая ирония!» - скажут они. - Не знаю.

I. Тамань

Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще вдобавок меня хотели утопить. Я приехал на перекладной тележке поздно ночью. Вышедшим уряднику и десятнику я объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд по казенной надобности, и стал требовать казенную квартиру. Я очень устал, но свободных квартир не было. Я в отчаянии согласился на любую квартиру. Правда, меня предупредили, что есть квартира, но там нечисто. Я не придал этому значения.

Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища. Берег обрывом спускался к морю. Вдали были видны два корабля. Я решил, что завтра смогу отправиться в Геленджик. Денщик помог выгрузить вещи, и я стал звать хозяина. Никто не отвечал. Наконец из сеней выполз мальчик лет четырнадцати. Он говорил на малороссийском наречии, был слепой от природы. Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто душа теряет какое-нибудь чувство, если человек страдает недугом. Во мне родилось подозрение, что слепой не слеп.

Обстановка в хате была убогой. На стене ни одного образа - дурной знак! Мне не спалось. Так прошло около часу. Месяц светил в окно, и луч его играл по земляному полу хаты. Вдруг за окном кто-то пробежал. Я встал и тихо-тихо вышел из хаты. Навстречу мне шел слепой мальчик, он шел верной поступью, держа под мышкой узел. Я пошел следом.

На берегу мальчик остановился. С противоположной стороны показалась женская фигура. Ветер донес разговор. Они говорили о Янко, который не боится бури и именно в такую погоду сможет пройти мимо сторожевых судов. С девушкой мальчик говорил по-русски чисто.

Через некоторое время к берегу приблизилась лодка. Из нее вышел человек среднего росту, в татарской бараньей шапке. Из лодки выгрузили узлы. Эти странности меня тревожили, и я насилу дождался утра.

Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое небо, я отправился в крепость Фана-горию, чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик. К сожалению, суда еще не начинали нагружаться, а почтовое судно ожидалось через три-четыре дня, поэтому домой я вернулся угрюм и сердит. Мой казак встретил меня встревоженным, с известием, что в доме живут люди недобрые, а сегодня пришла старуха и с ней дочь.

В лачужке печь была жарко натоплена, и в ней варился обед, довольно роскошный для бедняков. Старуха на мои вопросы не отвечала, и я обратился к слепому, взяв его за ухо: «Ну-ка, слепой чертенок, говори, куда ты ночью таскался с узлом, а?» Мальчик заплакал, а старуха вступилась за него. Я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.

Завернувшись в бурку, я сел у забора на камень и стал поглядывать вдаль. Передо мной тянулось ночною бурею взволнованное море, однообразный шум его напомнил мне старые годы, перенес мои мысли на север, в нашу холодную столицу... Так прошло около часу. Вдруг я услышал песню. На крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье с распущенными косами, настоящая русалка. Она пела о лодочке, которая везет вещи драгоценные; просила море не топить лодочку. Мне пришло на ум, что я слышал тот же голос ночью. Девушка целый день привлекала мое внимание. Странное существо! Глаза ее были проницательны и, казалось, были одарены какою-то магнетической властью, и всякий раз они как будто бы ожидали вопроса.

Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица. Но в ней было много породы: она изобличается в поступи, в руках и ногах, особенно нос очень много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки. Моей певунье казалось не более 18 лет. Гибкий стан, особенное наклонение головы, длинные русые волосы, золотистый отлив ее загорелой кожи на шее и плечах, особенно правильный нос - все это было для меня обворожительно. Ее поведение настораживало меня: быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, загадочные речи, прыжки, странные песни.

Вечером я поговорил с красавицей. На все мои вопросы она отвечала неопределенно. Но когда я сообщил ей о том, что видел на берегу, она посоветовала молчать. Я и не подозревал, насколько важны были слова мои.

Вечером я доканчивал второй стакан чая, как вдруг дверь скрипнула и моя ундина села напротив меня и стала нежно на меня смотреть. Взгляд ее показался мне знаком: такие взгляды в старые годы самовластно играли моей жизнью. Я смущался, а она как будто ждала вопроса. Эта игра начинала мне надоедать. Вдруг девушка вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих. В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками, шепнув на ухо мне, чтобы вечером я вышел на берег.

Предупредив казака о выстреле, который я могу дать, и его действиях в этом случае, заткнув за пояс пистолет, я вышел.

Она ждала меня на краю спуска. Месяц еще не вставал, и только две звездочки, как два спасительные маяка, сверкали на темно-синем своде. Мы вошли в лодку. «Что это значит?» - сказал я сердито. «Это значит, - отвечала она, - что я тебя люблю». И щека ее прижалась к моей. Вдруг что-то шумно упало в воду: моего пистолета как не бывало. Ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову. Берег был далеко, а я не умею плавать! Вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. Она как кошка вцепилась в мою одежду. Между нами началась борьба. Бешенство придавало мне силы, но скоро я заметил, что уступаю моему противнику в ловкости... Я пытался узнать причину такого ее поведения, и девушка, повалив меня на борт, ответила: «Ты видел, ты донесешь». Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно бросил ее в волны.

На дне лодки я нашел половину старого весла и кое-как причалил к пристани. Луна катилась по небу, и на берегу я увидел мою русалку, которая выжимала морскую пену из длинных волос своих. Вдали показалась лодка, из нее вышел человек. «Янко, - сказала девушка, - все пропало!» Через несколько минут явился слепой, таща на спине мешок, который положили в лодку. Мальчик просил, чтобы и его взяли с собой, но Янко и девушка оставили слепого на берегу, при этом Янко положил ему в руку монеты. Ветер дул от берега, и лодка быстро понеслась под маленьким парусом. Долго при свете месяца мелькал белый парус между темных волн. Слепой мальчик рыдал очень долго... Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие, и как камень едва сам не пошел ко дну!

Дома я обнаружил пропажу моих вещей. Как видно, слепой украл их. Утром я покинул Тамань. Что сталось с старухой и бедным слепым - не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..

Конец первой части

Часть вторая

III. Княжна Мери

11-го мая.

Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, на север подымается Машук, на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок. Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине, - чего бы, кажется, больше? - Зачем тут страсти, желания, сожаления? - Однако пора. Пойду к Елизаветинскому источнику: там, говорят, утром собирается все водяное общество...

На бульваре встретил несколько печальных групп, подымающихся в гору, на меня посмотрели с любопытством. Жены местных властей привыкли встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум. Эти дамы милы; и долга милы! По дороге я обогнал группу штатских и военных. Они пьют - однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом... Они играют и жалуются на скуку, вздыхают о столичных аристократических гостиных, куда их не пускают.

Я остановился на краю горы и вдруг услышал знакомый голос:

- Печорин! Давно ли здесь?

Оборачиваюсь: Грушницкий! Я познакомился с ним в действующем отряде. Он был ранен пулей в ногу и поехал на воды с неделю прежде меня. Грушницкий - юнкер, служит год, носит толстую солдатскую шинель, у него георгиевский солдатский крестик. Ему едва ли двадцать один, он хорошо сложен, смугл и черноволос. Говорит он вычурно, у него на все случаи жизни есть готовые пышные фразы. Он из тех людей, для которых производить эффект - наслаждение. В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии. Грушницкого страсть была декламировать; спорить с ним я никогда не мог. Он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Его эпиграммы иногда забавны, но никогда не бывают метки и злы. Он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою. Его цель - сделаться героем романа. Я его понял, и он за это меня не любит.

Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать.

Грушницкий рассказал о жизни водяного общества, о княгине Лиговской с дочерью из Москвы, с которыми он был не знаком. В эту минуту прошли к колодцу мимо нас две дамы.

- Вот княгиня Лиговская, - сказал Грушницкий, - и с нею дочь ее Мери.

Когда дамы, отойдя от колодца, поравнялись с нами, Грушницкий громко заговорил по-французски: «Милый мой, я ненавижу людей для того, чтобы не презирать их, ибо иначе жизнь была бы слишком отвратительным фарсом». Хорошенькая княжна с любопытством посмотрела на оратора.

- Эта княжна Мери прехорошенькая, - сказал я ему. - У нее такие бархатные глаза - именно бархатные.

Мои высказывания о княжне были несколько циничны, и Грушницкий негодовал. А я, стараясь подделаться под его тон, продолжал по-французски: «Милый мой, я презираю женщин для того, чтобы их не любить, иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой».

Я повернулся и пошел от него прочь. Немного погодя я проходил мимо галереи и увидел, как Грушницкий уронил свой стакан, а княжна, сочувствуя его безнадежным попыткам наклониться, подбежала и подняла стакан, потом ужасно покраснела.

Когда Грушницкий открыл рот, чтобы поблагодарить ее, она была уже далеко. Грушницкий был восхищен и не мог скрыть своей радости. Но мне хотелось побесить его. У меня врожденная страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку. Я привык себе во всем признаваться и поэтому могу смело сказать, что в это время по моему сердцу пробежало чувство неприятное, но знакомое - зависть.

Спустившись с горы, мы с Грушницким прошли мимо дома Лиговских. Княжна сидела у окна, Грушницкий бросил на нее мутно-томный взгляд, а я навел на красавицу лорнет, чем рассердил ее не на шутку.

13-го мая.

Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский. Вернер - скептик и матерьялист, как все почти медики, а вместе с этим поэт, хотя в жизни не написал двух стихов. Он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием. Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шага. У него был злой язык, он писал эпиграммы. Его наружность была из тех, которые с первого взгляда поражают неприятно, но впоследствии нравятся: в неправильных чертах можно было прочитать отпечаток души испытанной и высокой. Он страстно любил женщин. Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона. Его маленькие черные глаза старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были и вкус и опрятность. Молодежь прозвала его Мефистофелем, это прозвание льстило его самолюбию. Мы друг друга поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе не способен. Из двух друзей всегда один раб другого. Встретил я Вернера и познакомился с ним в С... среди молодежи. «Что до меня касается, то я убежден только в одном, что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру», - говорил доктор. Я же сказал, что у меня, кроме этого, есть убеждение, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.

С этой минуты мы отличили в толпе друг друга.

Я лежал на диване, устремив глаза в потолок, когда Вернер вошел в мою комнату.

- Заметьте, любезный доктор, - сказал я, - что без дураков было бы на свете очень скучно!.. Посмотрите: вот нас двое умных людей, мы знаем заранее, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим, мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга. Печальное нам смешно, смешное грустно, мы ко всему равнодушны, кроме самих себя...

Вернер передал свой разговор с княгиней Литовской, которая немного знала обо мне, и о «моих похождениях». В отношении Грушницкого: она была в заблуждении, что его разжаловали за дуэль. Я попросил Вернера не разубеждать ее, так как считал, что есть завязка, а об развязке этой комедии мы позаботимся. Вернер сказал, что княгиня, кажется, не привыкла повелевать: она питает уважение к уму и знаниям дочки, которая читала Байрона по-английски и знает алгебру. И еще он видел в доме Лиговских какую-то даму среднего роста, блондинку, с правильными чертами, с черной родинкой на правой щеке. Эта родинка лишила меня покоя. Я все вспомнил. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мной: всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки; я глупо создан: ничего не забываю, ничего.

Вечером на бульваре я увидел княгиню с княжной, окруженных молодежью. Остановив двух знакомых офицеров, я стал им рассказывать что-то веселое, и постепенно к моему кружку перебрались все. С досадой поглядывала на меня княжна. Грушницкий не спускал с нееглаз.

16-го мая.

Прошло два дня. Княжна меня решительно ненавидит. Ей странно, что я не стараюсь познакомиться с ней. Я употребляю все силы на то, чтобы отвлекать ее обожателей. Теперь у меня каждый день полон дом, хотя прежде я гостей у себя ненавидел.

Вчера я перекупил персидский ковер, который княжна торговала. Восхитительное бешенство блистало во взгляде княжны. Около обеда я велел нарочно провести мимо ее окон мою черкесскую лошадь, покрытую этим ковром. Вернер рассказал, что эффект этой сцены был драматический. Мои прежние знакомые стали сухо приветствовать меня - княжна проповедует против меня ополчение.

Грушницкий недоумевает по поводу моего нежелания заводить знакомство с Лиговскими. Я объяснил, что мне и нездешнее общество ужасно надоело. Грушницкого порадовало мое предположение, что княжна влюблена в него. О самолюбие! Ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар.

У влюбленного Грушницкого появилось кольцо с чернью, а на внутренней стороне его я увидел имя Мери и дату, когда она подняла знаменитый стакан.

Сегодня, размышляя о женщине с родинкой, в прохладной тени грота я встретил Веру. Взяв ее за руку, я почувствовал давно забытый трепет, пробежавший по моим жилам при звуке этого милого голоса. Она замужем и просила не мучить ее больше, я не дал ей ничего, кроме страданий.

«Может быть, - подумал я, - ты от того-то именно меня любила: радости забываются, а печали никогда!..»

Вера рассказала о своей новой семье и просила, чтобы я познакомился с Лиговскими, потому что она часто бывает у княгини.

Я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь: теперь я только хочу быть любимым, и то не очень многими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая привычка сердца!.. Я никогда не делался рабом любимой женщины, но всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть. Веру же я не в силах обмануть, она единственная женщина, воспоминание о которой останется неприкосновенным в моей душе. Я проследил за Верой до самого дома и почувствовал, как сердце болезненно сжалось. Я обрадовался! Уж не молодость ли с своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять, или это только ее прощальный взгляд, последний подарок - на память?.. А ведь я еще на вид мальчик, гибок и строен, густые кудри вьются, глаза горят, кровь кипит...

Возвратясь домой, я сел верхом и поскакал в степь. Какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль, все в минуту рассеется; на душе станет легко, усталость тела победит тревогу ума. Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор, озаренных южным солнцем, при виде голубого неба, или внимая шуму потока, падающего с утеса на утес.

Я умею ездить верхом на кавказский лад. Казаки на своих вышках, верно, по одежде приняли меня за черкеса. Был уже вечер, когда я увидел шумную кавалькаду. Впереди ехал Грушницкий с княжною Мери. Дамы на водах еще верят нападениям черкесов. Грушницкий был в солдатской шинели, с шашкой и парой пистолетов. До меня донеслись его слова: он говорил о грубой солдатской шинели и одном женском взгляде. Я выехал из-за куста неожиданно для обоих. Княжна вскрикнула. Я сказал, что я не опаснее ее кавалера. Грушницкий бросил на меня недовольный взгляд.

21-го мая.

Прошла почти неделя, а я еще не познакомился с Лиговскими. Жду удобного случая. Грушницкий преследует княжну, а я жду, когда он ей наскучит. Вера упрекает меня в том, что я не познакомился с Лиговскими. Скучно! Завтра бал по подписке в зале ресторации, и я буду танцевать с княжной мазурку.

22-го мая.

Зала ресторации превратилась в залу Благородного собрания. В 9 часов все съехались. Литовских, немного опоздавших, встретили кто с завистью, кто с недоброжелательством, отмечая вкус княжны в одежде. Грушницкий не спускал глаз со своей богини. Я стоял сзади одной толстой дамы, которая возмущалась по поводу несносного поведения княжны Лиговской и хотела ей отомстить. Услужливый драгунский капитан обещал ей в этом помочь.

Я подошел к княжне и предложил тур вальса. Она едва могла скрывать свое торжество. Я просил не отвергать моего покаяния. Но наш разговор был прерван вторжением пьяного господина во фраке, которого сопровождала группа мужчин во главе с драгунским капитаном, изъявившим желание проучить княжну. Господин грубо ангажировал княжну на мазурку. Это было верхом наглости. Я взял его довольно крепко за руку и сказал, что мазурку княжна обещала мне. Пристыженная компания удалилась, а я был вознагражден глубоким, чудесным взглядом княжны.

Княжна рассказала о происшествии матери, и та пригласила меня в гости. Постепенно неприятная сцена была забыта, и княжна повеселела, стала шутить, разговор ее был жив и свободен.

Я дал ей почувствовать, что она мне давно нравится. Она слегка покраснела. «Я не хотел с вами знакомиться, потому что боялся исчезнуть в толпе ваших поклонников», - продолжал я. «Они все прескучные», - отвечала княжна. О Грушницком я заметил вскользь, что он юнкер. Княжна была явно разочарована.

23-го мая.

Около 7 часов вечера на бульваре ко мне подошел Грушницкий и стал благодарить, крепко жал руку. Княжна Мери ему обо всем рассказала. Грушницкий просил меня понаблюдать за Мери, он стал замечать охлаждение к себе.

В девятом часу мы вместе пошли к княгине.

У Лиговских было много гостей, Вера тоже была. Я веселил княгиню, а княжна сдерживала желание похохотать, потому что считает, что томность ей идет. Равнодушие Мери очень радует Грушницкого.

Мери пела, правда, голос ее недурен, но поет она плохо. Вера просила меня не знакомиться с ее мужем, но непременно понравиться княгине. Ей хотелось встреч, но состояться они могли только здесь.

- Ты знаешь, что я твоя раба: я никогда не умела тебе противиться. Я не могу думать о будущей жизни, потому что больна, но я думало только о тебе.

Княжна Мери была недовольна моим невниманием, отошла к Грушницкому, и между ними начался какой-то сентиментальный разговор.

Я отгадал вас, милая княжна, берегитесь! Вы хотите кольнуть мое самолюбие, но я сильнее вас. Знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет она меня любить или нет...

Весь вечер мы с Верой вспоминали старину! За что она меня так любит? Тем более что это одна женщина, которая меня поняла совершенно, со всеми моими мелкими слабостями, дурными страстями... Неужели зло так привлекательно?..

Мы вышли с Грушницким, и он спросил: «Ну что?» Я пожал плечами, хотя хотелось сказать: «Ты глуп».

29-го мая.

Все эти дни я ни разу не отступил от своей системы. Княжна начинает видеть во мне человека необыкновенного. Я смеюсь над всем на свете, особенно над чувствами: это начинает ее пугать. Я стараюсь оставлять их вдвоем с Грушницким.

«Отчего вы думаете, что мне веселее с Грушницким?» - спросила она меня. Грушницкий ей решительно надоел. Еще два дня не буду с ней говорить.

Я часто себя спрашиваю, зачем мне любовь молоденькой девушки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь? Вера меня любит больше, чем княжна Мери будет любить когда-нибудь. Но ведь есть наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Я чувствую в себе ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Первое мое удовольствие - подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха - не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть причиною страданий и радостей - не самая ли это сладкая пища гордости? Если бы все меня любили, я нашел бы в себе бесконечные источники любви. Зло порождает зло; первое страдание дает понятие об удовольствии мучить другого.

Пришел Грушницкий и бросился мне на шею, - он произведен в офицеры.

Вечером многочисленное общество отправилось пешком к провалу. Ученые считают, что провал - это угасший кратер. Я помог княжне подняться на гору. Я стал перебирать наших знакомых. Желчь моя взволновалась. Наконец, это испугало княжну. Я подумал и потом сказал, приняв глубоко тронутый вид:

- Да, такова была моя участь с самого детства!

Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве; я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло, но никто не ласкал меня, я сделался злопамятен, завистлив. Я был готов любить весь мир - меня никто не понял: я выучился ненавидеть. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, но вы теперь разбудили воспоминание о ней, и я вам прочел ее эпитафию.

Княжна была полна сострадания, жалости и после ни с кем не кокетничала. На обратном пути я спросил, любила ли она. В ответ княжна покачала головой и впала в задумчивость. Электрическая искра пробежала из моей руки в ее руку. Я чувствую, что завтра она захочет вознаградить меня. Я все это уж знаю наизусть, вот что скучно!

4-го июня.

Вера замучила меня своей ревностью: княжна вздумала, кажется, поверять ей свои тайны. Я обещал Вере переехать в Кисловодск, куда скоро должны уехать они, а Лиговские пока остаются здесь. Вечер я провел у княгини.

5-го июня.

За полчаса до бала явился ко мне Грушницкий в полном сиянии армейского пехотного мундира. Самодовольство и вместе некоторая неуверенность в себе изображались на его лице.

Вокруг собрания теснился народ. Мне было грустно. Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле - разрушать чужие надежды? Судьба всегда приводила меня к развязке чужих драм, я невольно разыгрывал жалкую роль палача или предателя.

Я подслушал разговор Грушницкого и княжны: он упрекал ее в равнодушии и весь вечер надоедал ей. После третьей кадрили она его уже ненавидела. Грушницкий пообещал, что отомстит княжне. Мне не дали возможности танцевать с княжной: это был явный заговор против меня.

Проводив княжку до кареты, я вернулся в залу и по молчанию понял, что говорили обо мне. Грушницкий возглавил шайку против меня.

Очень рад; я люблю врагов, хотя не по-христиански. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание из хитростей и замыслов - вот что я называю жизнью!

6-го июня.

Нынче поутру Вера уехала с мужем в Кисловодск. Мери больна. Грушницкий ждет удобного случая отомстить, его самолюбие оскорблено. Я почувствовал, что мне чего-то недостает - не видел княжну! Вздор!

7-го июня.

Княжна была дома одна, когда я вошел. Тусклая бледность покрывала милое лицо княжны. Она стала упрекать меня в том, что я ее не уважаю. Я сказал, что поступил как безумец, попрощался и удалился.

Зашел Вернер и спросил, собираюсь ли я жениться на княжне Лиговской. Мне стало ясно, что это проделки Грушницкого. Вернер ушел в полной уверенности, что он меня предостерег. А Грушницкому это даром не пройдет.

10-го июня.

Три дня я в Кисловодске. Мы встречаемся с Верой, она похорошела. Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви. Все дышит уединением, все таинственно. Я заметил, что жду карету с княжной. Грушницкий с своей шайкой бушует каждый день в трактире и со мною почти не кланяется. Несчастия развивают в нем воинственный дух.

Наконец они приехали. Я сидел у окна, когда услышал стук их кареты: у меня сердце вздрогнуло. Неужто я влюблен?.. Я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать.

Я у них обедал. Княгиня на меня смотрит очень нежно, не отходит от дочери, Вера ревнует меня к княжне. Нет ничего парадоксальнее женского ума. Но я ничего на свете не любил, кроме женщин, всегда готов был жертвовать им спокойствием, честолюбием, жизнию...

Женщины должны бы желать, чтоб все мужчины их так же хорошо знали, как я, потому что я люблю их во сто раз больше с тех пор, как их не боюсь и постиг их мелкие слабости.

12-го июня.

В трех верстах от Кисловодска есть скала, называемая Кольцом; это ворота, образованные природой. Многочисленная кавалькада отправилась туда посмотреть на закат солнца сквозь каменное окошко. Я ехал возле княжны. Нам нужно было переезжать Подкумок вброд. У княжны закружилась голова, и я обвил рукою ее гибкую талию. Ей стало лучше, но я еще крепче обвил ее нежный стан. Губы мои коснулись ее щечки. « Ваш дерзкий поступок... Я должна вам его простить... отвечайте же», - говорила княжна. Я ничего не отвечал. «Может быть, вы хотите, чтобы я первая вам сказала, что я вас люблю?» «Зачем?» - отвечал я, пожав плечами. Княжна пустилась во весь дух по узкой, опасной дороге, все заметили в ней необыкновенную веселость: у нее нервический припадок: она проведет ночь без сна. Есть минуты, когда я понимаю Вампира.

Я был взволнован и поскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Вечером я возвращался через слободку.

В одном из домов я заметил чрезвычайное освещение, оттуда были слышны крики, изобличавшие военную пирушку. Я слез и подкрался к окну. Говорили обо мне.

Драгунский капитан предлагал меня проучить. Грушницкий подтвердил, что я трус и люблю отшучиваться. Он признался, что волочился за княжной, но не хочет жениться и, чтобы не компрометировать девушку, отстал от нее. Драгунский капитан предложил испытать храбрость Печорина: Грушницкий придерется к какой-нибудь глупости и вызовет меня на дуэль. В пистолетах не будет пуль. Все ждали мнения Грушницкого. Я с трепетом ожидал ответ Груш-ницкого: холодная злость овладела мною при мысли, что если б не случай, то я мог бы сделаться посмешищем этих дураков. Он сказал очень важно: «Хорошо, я согласен».

Дома меня волновали два чувства: грусть и злость. За что они меня ненавидят? Берегитесь, господин Грушницкий!

Утром княжна просила, чтобы я был правдив, и мне не оставалось ничего, кроме истины: «Я вас не люблю...» Княжна слегка побледнела и попросила оставить ее. Я пожал плечами, повернулся и ушел.

14-го июня.

Я иногда себя презираю... не оттого ли я презираю и других?.. Я стал неспособен к благородным порывам; я боюсь показаться смешным самому себе. Как бы я ни любил женщину, но жениться не смогу: двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту... но свободы моей не продам. Это врожденный страх. Одна старуха гадала про меня моей матери; она предсказала мне смерть от злой жены. В душе моей родилось непреодолимое отвращение к женитьбе...

15-го июня.

Вчера приехал сюда фокусник Апфельбаум. Все собираются на представление. Вера в записке просила прийти к ней домой.

Сначала я был в ресторации, а в исходе десятого встал и вышел. На дворе было темно, хоть глаз выколи. Я спустился с горы и вдруг услышал шаги. Из осторожности я обошел вокруг дома, будто гуляя. Проходя мимо окон княжны, я снова услышал шаги за собою и увидел завернутого в шинель человека. Это меня встревожило. Вера ждала меня.

Около двух часов пополуночи, связав две шали, я спустился с верхнего балкона на нижний.

У Мери еще горел огонь. Она сидела неподвижно, перед ней была раскрыта книга.

Вдруг невидимая рука схватила меня за плечо. «Будешь у меня к княжнам ходить ночью!..» - сказал грубый голос. Другой человек выскочил из-за угла. Это были Грушницкий и драгунский капитан. Я ударил последнего по голове кулаком, сшиб его с ног и бросился в кусты. Через минуту я был в своей комнате. Скоро ко мне стали стучаться Грушницкий и капитан.

- Печорин! вы спите? здесь вы?.. - закричал капитан.

- Сплю, - отвечал я сердито.

- Вставайте, - воры... черкесы...

- У меня насморк, - отвечал я, - боюсь простудиться.

Напрасно я им откликнулся: они еще с час проискали бы меня в саду.

16-го июня.

Нынче поутру у колодца только и было толков, что о ночном нападении черкесов. Муж Веры, приехавший из Пятигорска, беспокоился о жене. Мы уселись завтракать, а неподалеку находилось человек десять молодежи, среди которых был Грушницкий. Судьба вторично доставила мне случай подслушать разговор, который должен был решить его участь. Он меня не видел, но это только увеличивало его вину в моих глазах.

Грушницкий рассказывал о вчерашнем происшествии, давая честное, благородное слово, что все это сущая правда, о том, как они ждали в саду того, кто тайно проник в дом Лиговских. «Это был Печорин», - сказал Грушницкий, поднял глаза и увидел меня. Он ужасно покраснел. Я подошел к нему и сказал медленно и внятно:

- Мне очень жаль, что я взошел после того, как вы уж дали честное слово в подтверждение самой отвратительной клеветы. Мое присутствие избавило бы вас от лишней подлости. Я не думаю, чтобы равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение. Вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью.

Грушницкий стоял передо мною, опустив глаза, в сильном волнении. Совесть боролась в нем с самолюбием. Он согласился на дуэль, и были выбраны секунданты.

Я пошел к Вернеру и рассказал о Вере, о княжне, о разговоре, который подслушал. Доктор со-

гласился быть моим секундантом. Все это следовало держать в секрете. Вернер, отправившись к Грушницкому, услышал, как они договаривались подурачить меня и постращать. Есть подозрение, что заряжен будет только пистолет Грушницкого. Я уверил доктора, что я им не поддамся.

Два часа ночи... Не спится... А если мне моя звезда наконец изменит?..

Что ж? умереть так умереть! потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно.

Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначенья. Сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудье казни, я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожаленья... Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия.

И, может быть, я завтра умру!., и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни считают меня добрым малым, другие мерзавцем. И то и другое будет ложным. Стоит ли труда жить? А все живешь - из любопытства; ожидаешь чего-то нового...

Вот уже полтора месяца, как я в крепости N: Максим Максимыч ушел на охоту. Перечитываю последнюю страницу: смешно!

Как все прошедшее ясно и резко отлилось в моей памяти! Ни одной черты, ни одного оттенка не стерло время.

Я помню, что не спал ни минуты, читал роман Вальтера Скотта «Шотландские пуритане».

Наконец рассвело. Нервы мои успокоились. Искупавшись в холодном нарзане, я чувствовал, что свеж и бодр.

Дома меня ждал Вернер.

Утро было голубое и свежее. Радостный луч молодого дня еще не проникал в ущелье. В этот раз, больше чем когда-нибудь прежде, я любил природу. Мысленно я прощался с ней. Доктор поинтересовался, оставил ли я завещание. И я открыл ему свою душу:

- Думая о смерти, я думаю об одном себе. Из жизненной бури я вынес только несколько идей - и ни одного чувства. Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю и разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его...

У подошвы скалы мы увидели трех лошадей, по узкой тропинке взобрались на площадку.

Я предложил место дуэли: вершину отвесной скалы. Даже легкая рана будет смертельна, потому что тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги; пулю доктор вынет. Решили бросить жребий. Лицо Грушницкого постоянно менялось, у него было время для выбора: он должен был выстрелить на воздух, или сделаться убийцей, или, наконец, оставить свой подлый замысел и подвергнуться одинаковой со мною опасности.

Он отвел капитана в сторону и стал говорить ему что-то с большим жаром. «Ты дурак! - сказал он Грушницкому довольно громко. - Отправимся же, господа!»

Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины гор, как бесчисленное стадо, и Эльбрус на юге вставал белою громадой. Я подошел к краю площадки и посмотрел вниз, голова чуть-чуть у меня не закружилась: там внизу казалось темно и холодно, как в гробе.

Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему. Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала.

Грушницкий по жребию должен был стрелять первым. Он покраснел; ему было стыдно убить человека безоружного. Его могло спасти одно: выстрелить в воздух. Доктор настаивал на решительных действиях. «Ни за что на свете, доктор!» - отвечал я, удерживая его за руку. Пистолеты были заряжены. Грушницкий целился мне прямо в лоб, но, побледнев, повернулся к секунданту и сказал, что не может. Выстрел раздался. Пуля оцарапала мне колено. Капитан стал подзадоривать Грушницкого, что теперь его очередь, он едва мог удержаться от смеха.

Я стоял напротив Грушницкого и в груди моей кипело чувство досады оскорбленного самолюбия, злобы. Я смотрел ему в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но мне показалось, что он удерживал улыбку.

Следующие слова я произнес громко и внятно, как произносят смертный приговор.

- Доктор, эти господа, вероятно второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова, - и хорошенько!

Грушницкий стоял смущенный и мрачный. Я еще раз предложил ему признаться в клевете и обещал все простить.

Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.

- Стреляйте, - отвечал он. - Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места...

Я выстрелил. Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва. Доктор с ужасом отвернулся от меня. Между расселинами скал я увидел окровавленный труп Грушницкого, когда спускался по тропинке вниз. Отвязав лошадь, я шагом пустился домой. У меня на сердце был камень. Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели. Я хотел быть один. Солнце садилось, когда я подъехал к Кисловодску. Меня ожидали две записки: одна от Вернера, а другая... от Веры.

Я распечатал первую: она была следующего содержания:

«Все устроено как можно лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиною его смерти несчастный случай. Доказательств против вас нет никаких, и вы можете спать спокойно... если можете... Прощайте...»

Письмо Веры неизгладимо врезалось в моей памяти:

«Я пишу к тебе в полной уверенности, что мы никогда больше не увидимся. Мое слабое сердце покорилось снова знакомому голосу... ты не будешь презирать меня за это, не правда ли? Это письмо прощанье и исповедь. Я обязана сказать тебе все, что накопилось на моем сердце с тех пор, как оно тебя любит. Ты любил меня как собственность, как источник радостей, тревог, печалей. Но ты был несчастлив, и я пожертвовала собой, надеясь, что ты оценишь мою жертву, поймешь мою глубокую нежность. Я проникла во все тайны души твоей. Я никогда не буду любить другого. Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому что ты был лучше их, но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно, и никто не может быть так истинно несчастлив.

От мужа я узнала о предстоящей дуэли твоей с Грушницким. Я причина этому. Я уверена, что ты останешься жив: невозможно, чтоб ты умер без меня, невозможно! Я не помню, что говорила мужу, верно, я сказала ему, что я тебя люблю. Он оскорбил меня ужасным словом и вышел. Я жду тебя уже три часа, я верю, что ты жив. Если б я была уверена, что ты всегда будешь помнить меня... Ты не любишь Мери? ты не женишься на ней? Ты должен мне принести эту жертву: я для тебя потеряла все на свете...»

Я как безумный выскочил на крыльцо, прыгнул на своего Черкеса и пустился по дороге в Пятигорск. Я скакал, задыхаясь от нетерпения. При возможности потерять Веру навеки она стала для меня дороже всего на свете, дороже жизни, чести, счастья. У моего коня не хватило сил, он рухнул на землю. Я остался в степи один, потеряв последнюю надежду. Изнуренный тревогами и бессонницей, я упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал.

И долго я лежал неподвижно и плакал, горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал, грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие - исчезли, как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся.

Я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Мне, однако, приятно, что я могу плакать! Впрочем, может быть, этому причиной расстроенные нервы, ночь, проведенная без сна, две минуты против дула пистолета и пустой желудок.

Я возвратился в Кисловодск в пять часов утра, бросился на постель и заснул сном Наполеона после Ватерлоо. Когда я проснулся, на дворе было темно, тихо.

Пришел доктор и предупредил меня о том, что начальство догадывается, хотя ничего доказать нельзя. «Может быть, вас ушлют куда-нибудь». Уходя, он хотел попрощаться со мной, броситься мне на шею, но я остался холоден, как камень.

Вот люди! Знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость

ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..

На другой день утром, получив приказание от высшего начальства отправиться в крепость N, я зашел к княгине проститься. Княгиня уверена, что причиной болезни княжны являюсь я. Я просил встречу с княжной, она категорически возражала, но потом сделала мне знак рукой, чтобы я подождал. Мери вышла ко мне. Ее большие глаза искали что-нибудь похожее на надежду в моих глазах. Она была слаба и печальна.

- Княжна, - сказал я, - вы знаете, что я над вами смеялся?.. Я играю в ваших глазах самую жалкую и гадкую роль. Я низок. Если вы меня любили, то теперь должны презирать.

- Я вас ненавижу... - сказала она.

Я поблагодарил, поклонился почтительно и вышел.

Через час я уехал из Кисловодска.

И теперь здесь, в этой скучной крепости, я часто, пробегая мыслию прошедшее, спрашиваю себя, отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное... Нет, я бы не ужился с этой долею! Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани...

IV. Фаталист

Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга поочередно, по вечерам играли в карты.

Однажды в гостях у майора С*** мы рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников. Многие верили этому, но кое-кто сомневался: «И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок? почему мы должны давать отчет в наших поступках?»

Среди офицеров был поручик Вулич, серб родом, высокий, смуглолицый, черноглазый. Печальная и холодная улыбка блуждала на его губах. Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн, вина почти не пил, за молодыми казачками никогда не волочился.

Была у него одна страсть: страсть к игре. За зеленым столом он забывал все и постоянно проигрывал.

Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали.

- Господа! Вы хотите доказательства: я предлагаю вам испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнию, или каждому из нас заранее назначена роковая минута...

- Предлагаю пари, - сказал я шутя. - Утверждаю, что нет предопределения.

Я высыпал на стол десятка два червонцев, все, что было у меня в кармане.

Вулич согласился. Он подошел к стене, на которой висело оружие, снял один из пистолетов. Когда он взвел курок и насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув, схватили его за руки. Он позвал всех в другую комнату, все молча повиновались ему: в эту минуту он приобрел над нами какую-то таинственную власть. Вулич улыбнулся мне. Мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его.

- Вы нынче умрете, - сказал я ему. Он быстро обернулся, но отвечал медленно и спокойно:

- Может быть, да, может быть, нет. Офицеры заволновались, составили новые пари. Я предложил идти спать.

- Господа, я вас прошу не трогаться с места, - сказал Вулич, приставя дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели.

- Господин Печорин, - прибавил он, - возьмите карту и бросьте вверх.

В ту минуту, как карта коснулась ствола, Вулич спустил курок... осечка! Вулич опять взвел курок, прицелился в фуражку и пробил ее.

Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелек мои червонцы.

Офицеры высказывали свои предположения о случившемся, а я заметил, что Вулич счастлив в игре. Он ответил, что в первый раз от роду. Все разошлись, обвиняя меня в эгоизме, будто я держал пари с человеком, который хотел застрелиться, а без меня он как будто не мог найти удобного случая!

Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов. Мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. Эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником. Они придавали большое значение небу, верили в его бесчисленных жителей... А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы неспособны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастия, потому что знаем его невозможность. Мы равнодушно переходим от сомнения к сомнению, не имея ни надежды, ни наслаждения, которые встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою.

Я не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. В первой молодости моей я был мечтателем: я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. А мне осталась одна усталость. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступал в эту жизнь, пережив ее мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.

Происшествие этого вечера расшатало мои нервы. В этот вечер я верил предопределению, но решил ничему не вверяться слепо. Вдруг вижу: на дороге лежит свинья, разрубленная пополам шашкой. Два казака бежали из переулка, спросили, не видел ли я пьяного казака. Я его не встречал.

Я добрался до своей квартиры. Заснул я утром, перед рассветом. В 4 часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Офицеры сказали мне, что Вулич убит. Они рассказали обо всем. Вулич шел по темной улице, на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью. Вулич спросил его: «Кого ты, братец, ищешь?» А тот ответил: «Тебя!» -и ударил его шашкой, разрубив от плеча почти до сердца. Перед смертью Вулич сказал: «Он был прав». Эти слова относились ко мне. Мой инстинкт не обманул меня, я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины.

Убийца заперся в пустой хате. Мы шли туда. Суматоха была страшная. Наконец мы пришли. Около дома стояла толпа. Мое внимание привлекла одна женщина, лицо которой выражало безумное отчаяние. Она сидела, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то была мать убийцы. Надо было что-то делать. В щель ставня я увидел убийцу, он держал в руках пистолет, окровавленная шашка лежала возле него. В его взгляде я не прочел решимости. На просьбу есаула покориться он ответил отказом. Даже мать была бессильна.

Подобно Вуличу я решил испытать судьбу и предложил свои услуги. Пока есаул разговаривал с казаком, я оторвал ставень и бросился головой вниз. Раздался выстрел, пуля сорвала эполет. Я схватил казака за руки. Через три минуты преступник был под конвоем. Офицеры меня поздравляли. Может быть, я стал фаталистом? Как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!..

Я люблю сомневаться во всем. Когда я не знаю, что меня ожидает, смелее иду вперед, ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не миновать!

В крепости я рассказал обо всем Максиму Максимычу. Он не рассуждал глубоко, но согласился с тем, что осечки возможны. Пожалел Вулича. Я понял, что он не любит метафизических прений.

История создания романа «Герой нашего времени»

В 1836 г. Лермонтов задумал написать роман из петербургской великосветской жизни. По примеру Пушкина, который показал своего современника - Евгения Онегина - на фоне петербургской жизни 1820-х гг., Лермонтов хотел изобразить своего современника - гвардейского офицера Печорина на широком фоне столичной жизни.

Наступил 1837 год. За стихотворение «Смерть поэта» Лермонтов был арестован и выслан на Кавказ. Работа над романом прервалась. После ссылки он уже не захотел возвращаться к прежнему замыслу. На Кавказе был задуман новый роман.

Лермонтов побывал в Пятигорске и в Кисловодске, в казачьих станицах на Тереке, проехал вдоль линии боевых действий, а в городке Тамани, на побережье Черного моря, чуть не погиб. Его хотели утопить контрабандисты, которые заподозрили, что молодой офицер прислан для того, чтобы их выследить. С побережья Черного моря Лермонтов отправился в Грузию.На обратном пути, в Ставрополе, он встретился и подружился с сосланными декабристами. Все это обогатило его множеством необыкновенных, ярких впечатлений. Встречи с новыми людьми вдохновили его на создание живых образов своих современников.

Роман писался Лермонтовым с 1837 по 1840 г.

Последовательность написания повестей точно не установлена. Предполагают, что ранее других (осенью 1837 г.) написана «Тамань» (см. воспоминания П. С. Жигмонта), затем «Фаталист», «Бэла», «Максим Максимыч. »Не исключено, что «Тамань» была написана последней, а «Фаталист» - после «Максима Максимыча». Первые произведения были задуманы как отдельные фрагменты из записок офицера. Потом возник замысел «длинной цепи повестей», еще не объединенных в роман, но уже связанных общими героями - Печориным и Максимом Максимычем.

Первой была опубликована «Бэла» в «Отечественных записках» (1839, N 3) с подзаголовком «Из записок офицера о Кавказе», который подчеркивал связь новеллы с романтической «кавказской литературой», популярной в 1830-х гг. Между тем произведение Лермонтова было написано в принципиально иной художественной манере - вопреки традиции живописно-риторических описаний; стилистически оно было ориентировано на «Путешествие в Арзрум» А. С. Пушкина. Эту особенность «Бэлы» отмечал В. Г. Белинский: «Простота и безыскусственность этого рассказа - невыразимы, и каждое слово в нем так на своем месте, так богато значением. Вот такие рассказы о Кавказе, о диких горцах и отношениях к ним наших войск мы готовы читать, потому что такие рассказы знакомят с предметом, а не клевещут на него. Чтение прекрасной повести г. Лермонтова многим может быть полезно еще и как противоядие чтению Марлинского».

Повесть «Фаталист» была напечатана в «Отечественных записках» (1839, N 11). Относительно сюжетного источника новеллы не существует единого мнения. По утверждению биографа Лермонтова П. А. Висковатова (1842-1905), «Фаталист» «списан с происшествия, бывшего в станице Червленой с А. А. Хастатовым», дядей Лермонтова: «По крайней мере, эпизод, где Печорин бросается в хату пьяного рассвирепевшего казака, произошел с Хастатовым». Историк и собиратель лермонтовских рукописей В. X. Хохряков указывал на рассказ друга Лермонтова С. А. Раевского о том, что в «Фаталисте» запечатлено подлинное происшествие, участниками которого были сам Лермонтов и его приятель А. А. Столыпин (Монго). Было высказано и предположение о том, что тему новеллы Лермонтов отыскал в мемуарах Байрона, содержащих рассказ об удивительном случае, происшедшем с школьным приятелем автора: «...взяв пистолет и не справляясь, был ли он заряжен, он приставил его себе ко лбу и спустил курок, предоставив случаю решить, последует выстрел или нет».

В ноябре 1839 г. в редакционном примечании к публикации «Фаталиста» сказано: «С особенным удовольствием пользуемся случаем известить, что М. Ю. Лермонтов в непродолжительном времени издаст собрание своих повестей, - и напечатанных и ненапечатанных. Это будет новый, прекрасный подарок русской литературе».

К моменту издания «Тамани» («Отечественные записки», 1840, N 2) работа над романом была завершена. По свидетельству мемуаристов, сюжет повести основан на действительных событиях, участником которых оказался сам Лермонтов во время своего пребывания в Тамани осенью 1837 г. Товарищ Лермонтова по Школе юнкеров и позднее по лейб-гвардии Гродненскому полку М. И. Цейдлер, который посетил Тамань через год после него, в своих записках о Кавказе 1830-х гг. подробно описал дни, проведенные в этом «небольшом, невзрачном городишке», и не мог не отметить сходства своего описания с «поэтическим рассказом о Тамани в «Герое нашего времени»: «Мне отвели с трудом квартиру, или, лучше сказать, мазанку, на высоком утесистом берегу, выходящем к морю мысом. Мазанка эта состояла из двух половин, в одной из коих я и поместился... по всей вероятности, мне суждено было жить в том же домике, где жил и он; тот же слепой мальчик и загадочный татарин послужили сюжетом к его повести. Мне даже помнится, что когда я, возвратясь, рассказывал в кругу товарищей о моем увлечении соседкою, то Лермонтов пером начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик, о котором я вел речь». Рисунок сохранился.

В апреле 1840 г. было опубликовано «Сочинение М. Ю. Лермонтова (так стояло на обложке книги) Герой нашего времени». Оно действительно состояло из ряда отдельных новелл, открывавшегося «Бэлой» и завершающегося «Фаталистом». В следующем, 1841 г. состоялось второе издание романа, в которое было включено предисловие, помещенное по техническим причинам не вначале, а перед второй частью. Предисловие содержит ответ на критику романа С. П. Шевыревым, увидевшим в Печорине порочное явление, не свойственное русской жизни, а привнесенное с Запада, и С. А. Бурачком, который в журнале «Маяк» (1840, ч. IV, гл. IV) определил Печорина как «эстетическую и психологическую нелепость», клевету «на целое поколение людей».

Первоначальное заглавие романа, известное по рукописи, - «Один из героев начала века» - связано с появившимся в 1836 г. романом А. Мюссе (точный перевод - «исповедь одного из детей века»).

Многие персонажи повести «Княжна Мери», по свидетельству мемуаристов, имели своих прототипов. Общепризнанным прототипом Грушницкого был Николай Петрович Колюбакин (1811- 1868). Вспыльчивый, фатоватый, любитель вычурной фразы и завзятый дуэлист. Ранение в ногу во время экспедиции послужило поводом для поездки на воды, где и состоялась его встреча с Лермонтовым. Не исключено, что в Грушницком отразились и какие-то черты Н. С. Мартынова (1815-1875), противника Лермонтова на роковой дуэли, состоявшейся в июле 1841 г., в прошлом его товарища по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийскихюнкеров. Прообразом Веры, очевидно, послужила В. А. Лопухина-Бахметева; мнения современников относительно прототипа княжны Мери расходятся: одни называли имя Н. С. Мартыновой, сестры Н. С. Мартынова, другие - Э. А. Клинберг, пятигорской знакомой Лермонтова, впоследствии жены А. П. Шан-Гирея, друга и родственника поэта. Доктор Вернер списан с медика штаба кавказских войск в Ставрополе Н. В. Майера, Вулич - с конногвардейца И. В. Вулича.

Прообразом Печорина, как убедительно доказала Э. Г. Герштейн, в значительной мере явился товарищ поэта по «кружку 16-ти» граф Андрей Павлович Шувалов. Он «храбро сражался на Кавказе, где получил... легкую рану в грудь. Он был высокого роста и тонок; у него было красивое лицо... плохо скрывавшее нервные движения, присущие его страстной натуре... Он очень нравился женщинам благодаря контрасту между его внешностью, казавшейся нежной и хрупкой, его низким приятным голосом, с одной стороны, и необычайной силой, которую скрывала эта хрупкая оболочка, - с другой» - так описывает Шувалова современник.

От непритязательных записок странствующего офицера к цепи повестей, объединенных двумя персонажами - Печориным и Максимом Максимычем, а затем к психологическому роману, в котором расположение повестей служит раскрытию внутреннего мира и поведения Печорина, представленного как типичное явление эпохи, - таков замысел Лермонтова.

Сюжет, композиция и жанр «Героя нашего времени»

Пять повестей Лермонтова, объединенных общим названием «Герой нашего времени», составили роман в двух частях.

Главы этого романа - «Бэла», «Максим Максимыч», «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист» - расположены так, что события, описанные во второй части, предшествуют тем, о которых повествуется в первой. Если же расположить повести в том порядке, в котором события происходили в жизни героя, то книга выглядела бы так:

1. Следуя на Кавказ к месту назначения, Печорин остановился в Тамани («Тамань»).

2. После участия в военной экспедиции Печорин едет на воды, живет в Пятигорске и Кисловодске, убивает на дуэли Грушницкого («Княжна Мери»).

3. За участие в дуэли Печорина отправляют на «линию», в крепость на левом фланге, под начальство Максима Максимыча («Бэла»).

4. Из крепости Печорин отлучается на две недели в казачью станицу, где держит пари с Ву-личем («Фаталист»).

5. Через пять лет вышедший в отставку Печорин по дороге в Персию встречается во Владикавказе с Максимом Максимычем («Максим Максимыч»),

6. На обратном пути из Персии Печорин умирает («Предисловие» к «Журналу Печорина»).

От хронологической последовательности автор отказался.

Лермонтов «сделал заявку» на произведение, по жанру родственное «Евгению Онегину». Пушкин в «Посвящении» назвал свой роман «собраньем пестрых глав». Лермонтов предполагал вести повествование, так же, как и Пушкин, не следуя четкой хронологии событий, а выбирая значимые эпизоды, насыщенные психологическими размышлениями.

«Герой нашего времени» открывает в русской литературе особый тип романа, сочетающий в себе черты традиционных романных жанров (нравоописательного, авантюрного, личного) и черты «малых жанров», широко распространенных в те годы: путевого очерка, рассказа на бивуаке, светской повести, кавказской новеллы.

Композиционная сложность романа неразрывно связана с психологической сложностью образа главного героя. Неоднозначность характера Печорина, противоречивость его образа выявлялась не только в исследовании его духовного мира, но и в соотнесении героя с остальными персонажами. Именно поэтому Лермонтов не сразу нашел композиционное решение романа, которое постепенно приближает читателя к герою.

Композиция и стиль романа подчинены одной цели: как можно глубже и всестороннее раскрыть образ героя своего времени, проследить историю его внутренней жизни, ибо «история души человеческой, - как заявляет автор в «Предисловии» к «Журналу Печорина», - хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она написана без тщеславного желания возбудить участие или удивление».

Роман построен так, что Печорин и его жизнь последовательно предстают перед читателем как бы с трех точек зрения.

В первой части мы видим героя глазами Максима Максимыча. Этот человек искренне привязан к Печорину, но духовно глубоко ему чужд. Их разделяет не только социальное положение и возраст. Они - люди принципиально различных типов сознания и дети разных эпох. Для штабс-капитана, старого кавказца, его приятель - явление чужеродное, странное и необъяснимое. Поэтому в рассказе Максима Максимыча Печорин предстает как человек таинственный, загадочный: «Ведь есть, право, эдакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!»

Максим Максимыч не случайно выбран первым рассказчиком. Этот человеческий тип очень характерен для России первой половины прошлого века. В условиях «вечной» кавказской войны сформировался особый тип «русского кавказца» - это были люди, ставящие превыше всего закон силы и власти, подобные Ермолову, и их подчиненные - зачастую законопослушные воины, добрые, искренние люди. Их воплощением и стал Максим Максимыч. В рассказа Максима Максимыча Печорин предстает романтическим героем, встреча с которым явилась одним из ярчайших событий в его жизни; а для Печорина и штабс-капитан, и история с Бэлой - всего лишь эпизод.

Из новеллы «Бэла», написанной позже других, мы узнаем о существовании некоего Печорина - героя романтической истории с черкешенкой. Зачем Печорину понадобилась Бэла; почему, едва добившись ее любви, он скучает и томится; отчего он бросился отбивать ее у Казбича (ведь разлюбил!); что мучило его у постели умирающей Бэлы и почему он засмеялся, когда добрейший Максим Максимыч попытался его утешить? Все эти вопросы остаются без ответа; в Печорине - все тайна, и читателю самому объяснять поступки героя.

В следующей повести, «Максим Максимыч», штабс-капитан из рассказчика превращается в действующее лицо. Место рассказчика занимает прежний слушатель штабс-капитана, путешествующий офицер. Печорину придаются какие-то живые черты, его отвлеченный и загадочный образ начинает обретать плоть и кровь. Странствующий офицер не просто описывает Печорина, он дает его психологический портрет. Если Максим Максимыч ужаснулся, услышав от Печорина о томящей его скуке («.. .жизнь моя становится пустее день ото дня...»), то слушатель принял эти слова без ужаса, как вполне естественные: «Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду...» Офицеру-рассказчику Печорин гораздо ближе и понятнее; он многое может объяснить в герое: и «разврат столичной жизни», и «бури душевные», и «некоторую скрытность», и «нервическую слабость». Постепенно Печорин представляется более или менее типичным человеком своего времени, в его облике и поведении обнаруживаются известные закономерности.

Мастерски очерченный портрет героя предвосхищает реалистические портреты у Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова.

Из повести «Максим Максимыч» читатель узнает о том, как к автору попали записки Печорина.

Композиция «Журнала Печорина» очень своеобразна. Это как бы «роман в романе». «Тамань» - остросюжетная и в то же время самая лирическая повесть во всей книге - продолжает традиции романтических разбойничьих повестей. В ней намечены основные мотивы всего «журнала»: стремление Печорина к активным действиям; «любопытство», толкающее его на «эксперименты» над собой и окружающими, заставляющее вмешиваться в дела, до него не касающиеся; безрассудная храбрость и романтическое ощущение мира. А главное - стремление понять, что движет людьми, определить мотивы их поступков, постичь их психологию.

«Княжна Мери» построена на дневниковых записях - это почти ежедневная летопись жизни Печорина. Он пишет о своих мыслях, чувствах, о своем поведении и поступках. Он ищет самобытные, естественные и глубокие натуры, исследует, анализирует их так же, как исследует собственную душу. Везде, где он появляется, он не просто усложняет жизнь людей, но и привносит в нее свою неприкаянность, бесприютность. Сталкивая людей друг с другом, он заставляет их раскрываться в полной мере: любить, ненавидеть, страдать.

В этих людях, в их душах и судьбах стремится Печорин разгадать их истинное предназначение.

Вслед за Пушкиным («Выстрел» и «Пиковая дама») Лермонтов продолжает разрабатывать тему игрока, который испытывает судьбу. Основной философский аспект романа - единоборство человека с судьбой. Автору интересно понять: существует ли предопределение, и если да, то насколько самостоятельна личность. Это самый насущный вопрос, и ответ на него сможет объяснить Печорину его собственную душу и судьбу. Глава «Фаталист» снова возвращает повествование в крепость, в которой и начиналась история с Бэлой, открывшая роман. Таким образом, «Герой нашего времени» обретает «кольцевую» композицию, характерную для лермонтовских произведений: «возвращение на круги своя» обозначает безысходность философских исканий главного героя и обреченность в его судьбе.

Изображению Печорина как героя особой исторической эпохи и подчинена своеобразная композиционно-сюжетная структура романа.

Анализ текста

Проблема судьбы

Человек не может понять себя вне поисков своего назначения в жизни и смысла человеческого существования вообще. «Журнал Печорина» полон размышлений о смысле жизни, о взаимоотношениях личности и общества, о месте его поколения в череде поколений, о роли человека в истории. Композиционно эту тему завершает глава «Фаталист», насыщенная философской проблематикой: и социальные, и психологические вопросы в ней осмысливаются с философских позиций.

Основная черта характера Печорина - стремление к самопознанию. Он постоянно анализирует свои мысли, поступки, желания, симпатии и антипатии, пытаясь раскрыть корни добра и зла в одном человеке: «Я иногда себя презираю... не оттого ли я презираю других...», «Зло порождает зло», «А что такое счастье?., если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечный источник любви». Нет истинной личности без глубины самопознания. Не сумев реализовать себя в жизни, не поняв своего назначения, герой пошел по единственно правильному для него пути - познания самого себя.

Напряженные раздумья Печорина, его постоянный анализ и самоанализ имеют общечеловеческое значение как этап в жизни человека, этап становления личности. Размышляя о душе зрелой, Печорин отмечает: такая «душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет». Печорин говорит о самопознании как высшем состоянии человека». Однако оно для него не самоцель, а предпосылка к действию.

Чтобы понять образ Печорина, следует вспомнить и сопоставить две его самохарактеристики. Первая полна романтики: «Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце...» А подводя итоги своей жизни в ночь перед дуэлью, Печорин беспощаден к себе: «Я - как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому, что

еще нет его кареты». Душа героя, чувствующая свое родство бурям и битвам, не может не тосковать в однообразных светских гостиных, и он приходит к мнению, что вырваться оттуда можно лишь в смерть.

Печорин отличается и выгодно отличается от остальных героев тем, что его тревожат вопросы осознания человеческого бытия - вопросы о цели и смысле жизни, о назначении человека. «Зачем я жил? для какой цели я родился? А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначения...»

Печорин не только постигает природу и возможности человека, но и увлечен формированием себя как личности.

Разве не желание и не страстная надежда вызвать к жизни «в человеке человека», хотя и лишенное любви к человеку, руководят Печориным, когда он срывает с Грушницкого его павлиний наряд, взятую напрокат трагическую мантию; когда превращает кукольную барышню княжну Мери в живую, страдающую женщину. Печорин хочет порядочности от Грушницкого. Но все его планы рушатся: Грушницкий не пожелал послушать голос своей совести.

И Печорин приходит к горькому для себя открытию: «Неужели... мое единственное назначение на земле - разрушать чужие надежды? С тех пор, как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние. Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?..»

Скука, овладевшая Печориным, привела его к равнодушию к собственной жизни: «Что ж? умереть так умереть: потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно»; «И, может быть, я завтра умру!., и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле... Одни скажут: он был добрый малый, другие - мерзавец!.. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь - из любопытства; ожидаешь чего-то нового...» Это «любопытство» и есть главный стержень его жизни; не случайно по дороге на дуэль Печорин в разговоре с доктором Вернером вернется к этой мысли: «Из жизненной бури я вынес только несколько идей - и ни одного чувства. Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю и разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия».

Это любопытство активно, оно заставляет Печорина вмешиваться в жизнь «честных контрабандистов», бесконечно испытывать любовь Веры и дружбу Вернера, добиваться любви княжны Мери, вести смертельную игру на краю пропасти с Грушницким... Он все время испытывает судьбу.

Печорин не склонен верить в предопределение. Так же он не уверен, что существует высшая сила, участвующая в жизни людей. Он видит, что природе нет дела до их радостей и страданий, а человеческое существование слишком мало в сравнении с ней. Но наш герой глубоко чувствует природу, он понимает «просто прекрасное»: «Какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль, все в минуту рассеется; на душе станет легко, усталость тела победит тревогу ума. Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде голубого неба, или внимая шуму потока, падающего с утеса на утес».

На многие вопросы отвечает повесть «Фаталист». Спор о предопределении, с которого начинается эта глава, важный, центральный вопрос жизни для Печорина: «И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок? почему мы должны давать отчет в наших поступках?..» Именно это заставляет Печорина превращать жизнь в цепь экспериментов над собой и окружающими. Герой уверен, что он «играл роль топора в руках судьбы» и что он «как орудие казни... упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, без сожаленья». Поэтому Печорин принимает пари Вулича: ему нужно было утвердиться в собственной исключительности.

Если человек думает, что выше его желаний нет ничего на свете, он тем самым не обретает волю, а теряет себя. Но если человек имеет цель в жизни, то он обязательно поверит в себя.

Но поколение, потерявшее веру в добро, в справедливость, лишает себя уверенности в завтрашнем дне: «А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы неспособны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастия...» Вера ограничивает своеволие человека, дает уверенность в себе, помогает созидать. Печорин же с его раздвоенным сознанием лишен веры, и потому для него «жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, - такая пустая и глупая шутка...»

Трагедия поколения

Лермонтов «полностью принадлежит к нашему поколению, - писал А. И. Герцен. - Разбуженные великим днем 14-го декабря, мы увидели лишь казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слезы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли - и какие мысли! Это уже не были идеи просвещенного либерализма, идеи прогресса, - то были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости».

Проблема потерянного поколения впервые в русской литературе глубоко осмыслена именно Лермонтовым. Писатель вскрыл трагическую двойственность человека последекабристской мертвой поры, его силу и слабость. Гордое и пассивное неприятие «преобразований» общества порождало горькое одиночество, а в результате - душевное ожесточение. Образ Печорина оказывается поразительно жизненным, его загадочность привлекательной. В. Г. Белинский заметил, что в самых пороках Печорина проблескивает что-то великое. Герой не склоняется перед жестокой подлостью времени, во имя ненависти к этой жизни он жертвует всем - своими чувствами, своей потребностью любви. В бессмысленном протесте - крах человека, но автор шел на это сознательно.

Герцен говорил, что был нужен особый закал, чтобы вынести воздух мрачной николаевской эпохи; надо было уметь ненавидеть из любви, презирать из гуманности, уметь высоко держать голову, имея цепи на руках и ногах. Страх, внедренный в "русское общество Николаем I, основывался на последекабристских репрессиях. От отцов, предавших идеалы верности дружбе, «вольности святой», поколение Лермонтова взяло лишь страх перед властью, покорное рабство. И потому поэт с грустью говорит:

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее - иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.

По словам Герцена, на поверхности «видны были только потери», внутри же «совершалась великая работа... глухая и безмолвная, но деятельная и беспрерывная ».

Показывая в романе важность среды и обстоятельств для формирования характера, Лермонтов в образе своего героя сосредоточивает внимание не на этом процессе, а на конечном итоге развития человеческой личности.

Печорин сформировался как личность в тех кругах дворянской интеллигенции, где было в моде осмеивать все искренние проявления бескорыстной человечности как романтические. И это наложило отпечаток на его развитие, искалечило его морально, убило в нем все благородные порывы: «Моя бесцветная молодость протекла в борьбе с собою и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца; они там и умерли... Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил...»

Перед нами не просто портрет героя эпохи, перед нами «история души человеческой». В предисловии к роману Лермонтов говорил о типичности своего героя: «это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». А в предисловии к «Журналу Печорина» автор надеется, что читатели «найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли человека...».

Не пытаясь оправдаться, но желая объяснить противоречия в своем характере, Печорин открывается Максиму Максимычу: он считает себя причиной несчастий других, ему надоели удовольствия высшего света, общества, надоели науки, любовь светских красавиц раздражала воображение и самолюбие, а сердце оставалось пустым. Печорин считает, что душа его испорчена светом. Исповедуясь княжне Мери, наш герой признается в том, что его «бесцветная молодость протекла в борьбе с собой и светом», но, «узнав хорошо свет и пружины общества», он «стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами», которых он добивался.

И в результате:

И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...

Печорин глубоко несчастен, замкнут в себе, страдает от одиночества. У него «ненасытное сердце», «беспокойное воображение», он скучает по новым впечатлениям, энергия его ищет выхода. Многого Печорин ждал от перевода на Кавказ, от участия в боевых действиях, но скоро и опасность стала ему привычной. Не принесла душевного обновления и любовь черкешенки Бэлы. Его беспокойная, духовно богатая натура не смирилась бы с устроенной тихой семейной жизнью с Мери Лиговской.

Но остаться одному Печорину вряд ли удастся: ему трудно переживать одиночество, его влечет общение с людьми. В «Тамани» Печорин желает приблизиться к «мирным контрабандистам», еще не зная, чем они занимаются. Его притягивает тайна, ночные шорохи. Но попытка сближения оказывается напрасной: контрабандисты не могут признать Печорина своим человеком, поверить ему, а разгадка их тайны разочаровывает героя. Надежды на любовь обернулись враждебностью, свидание - схваткой. От всех этих превращений Печорин приходит в бешенство.

Ощущение мира как тайны, страстный интерес к жизни в Печорине сменяются отчуждением и равнодушием:

К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию - презренные рабы.

Но нашего героя привлекает опасность и все, что волнует кровь, дает пищу уму. Представители «водяного общества» не принимают Печорина в свой круг. Они думают, что Печорин гордится своей принадлежностью к петербургскому свету и гостиным, куда их не пускают. Печорин им не противоречит. Ему нравится быть в центре внимания, поучать и советовать, рассеивать надежды и открывать людям глаза на действительность.

Желая уйти от условностей света («Мне и нездешнее общество... ужасно надоело»), Печорин надеется на встречу с людьми неординарными, мечтает познакомиться с умным человеком. Но ничего, кроме болезненного восприятия ничтожности этих людей, Печорин не испытывает. Представители «водяного общества» откровенно примитивны.

Есть один важнейший нравственный закон, истинный во все времена: уважение к миру, к людям начинается с самоуважения. Печорин понимает этот закон, не сознавая его важности, не видя в нем истоки своей трагедии. Он утверждает: «Зло порождает зло; первое страдание дает понятие об удовольствии мучить другого...» Окружающий Печорина мир построен на законе духовного рабства - мучают, чтобы получить удовольствие от страданий другого. И несчастный, страдая, мечтает об одном - отомстить, унизить

не только обидчика, но и весь мир. Зло порождает зло в мире без Бога, в обществе, где попраны нравственные законы.

У Печорина хватает смелости признаться: «Я иногда себя презираю... Не оттого ли я презираю и других?..» Но легче ли становится после такого признания?

И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.

Оставшись наедине с самим собой, Печорин беспощаден не только к своим оппонентам, но и к себе. Во всех неудачах он винит прежде всего себя. Печорин постоянно ощущает свою нравственную ущербность: он говорит о двух половинах души, о том, что лучшая часть души «высохла, испарилась, умерла». И обвиняя мир, людей и время в своем духовном рабстве, Печорин разочаровывается во всем, что когда-то радовало и вдохновляло его.

Начиная со второй половины XIX века за Печориным упрочилось определение «лишнего человека». В нем запечатлена трагедия уже сложившейся личности, обреченной жить в «стране рабов, стране господ».

Изображение характера Печорина, сильного, твердого и одновременно противоречивого, непредсказуемого в своем поведении и окончательной судьбе, пока смерть не поставит в ней последнюю точку, было тем новым, что внес Лермонтов в художественное постижение человека:

И скажет: отчего не понял свет
Великого, и как он не нашел
Себе друзей, и как любви привет
К нему надежду снова не привел? Он был ее достоин.

Лермонтов искренне сожалеет о горькой судьбе своих современников, многие из которых оказались лишними людьми в своей стране. Автор призывает не плыть по течению жизни, а сопротивляться, совершая нравственный подвиг.

Критика о романе М. Ю. Лермонтова

В. Г. Белинский

Наконец, среди бледных и эфемерных произведений русской литературы нынешнего года... явилось поэтическое создание, дышащее свежею, юною, роскошною жизнью сильного и самобытного таланта.

...«Герой нашего времени» отнюдь не есть собрание нескольких повестей, изданных в двух книжках и связанных только одним общим названием; нет, это не собрание повестей и рассказов - это роман, в котором один герой и одна основная идея, художнически развитая.

...Основная идея романа развита в главном действующем лице - Печорине, а Печорина вы видите только во второй части, которая начинается «Княжной Мери»; «Бэла», « Максим Максимыч» и «Предисловие»... только возбуждают в сильной степени ваше любопытство таинственным характером героя...

Роман г. Лермонтова проникнут единством мысли, и поэтому, несмотря на его эпизодическую отрывочность, его нельзя читать не в том порядке, в каком расположил его сам автор: иначе вы прочтете две превосходные повести и несколько превосходных рассказов, но романа не будете знать.

...В основной идее романа г. Лермонтова лежит важный современный вопрос о внутреннем человеке, вопрос, на который откликнутся все, и потому роман должен возбудить всеобщее внимание, весь интерес нашей публики. Глубокое чувство действительности, верный инстинкт истины, простота, художественная обрисовка характеров, богатство содержания, неотразимая прелесть изложения, поэтический язык, глубокое знание человеческого сердца и современного общества, широкость и смелость кисти, сила и могущество духа, роскошная фантазия, неисчерпаемое обилие эстетической жизни, самобытность и оригинальность - вот качества этого произведения, представляющего собою совершенно новый мир искусства.

...«Герой нашего времени» представляет собою несколько рамок, вложенных в одну большую раму, которая состоит в названии романа и единстве героя. Части этого романа расположены сообразно с внутреннею необходимостию; но как они суть только отдельные случаи из жизни хотя и одного и того же человека, то и могли бы быть заменены другими, ибо вместо приключения в крепости с Бэлою или в Тамани могли бы быть подобные же и в других местах и с другими лицами, хотя при одном и том же герое. Но тем не менее основная мысль автора дает им единство, и общность их впечатления поразительна, не говоря уже о том, что «Бэла», «Максим Максимыч», «Тамань», отдельно взятые, суть в высшей степени художественные произведения. И какие типические, какие дивно художественные лица - Бэлы, Азамата, Казбича, Максима Максимыча, девушки в Тамани! Какие поэтические подробности, какой на всем поэтический колорит!

...Перечитывая вновь «Героя нашего времени», невольно удивляешься, как все в нем просто, легко, обыкновенно, и в то же время так проникнуто жизнью, мыслью, так широко, глубоко, возвышенно... Кажется, будто все это не стоило никакого труда автору, - и тогда вспа-дает на ум вопрос: что же еще он сделал бы? какие поэтические тайны унес он с собой в могилу? кто разгадает их?.. Лук богатыря лежит на земле, но уже нет другой руки, которая натянула бы его тетиву и пустила под небеса пернатую стрелу... И этот гений, эта великая духовная сила привязана к скудельному организму личности человека: не стало человека - и нет уже в мире его силы...

(Из статьи «Герой нашего времени»)

В. А. Соллогуб

...Лермонтов, несмотря на громадное его дарование, почитал себя не чем иным, как любителем, и, так сказать, шалил литературой... В нем высказывались с каждым днем залоги необыкновенной будущности: чувство становилось глубже, форма яснее, пластичнее, язык самобытнее. Он рос по часам, начал учиться, сравнивать. В нем следует оплакивать не столько того, которого мы знаем, сколько того, которого мы могли бы знать. ...Последнее наше свидание мне очень памятно. Это было в 1841 году: он уезжал на Кавказ и приехал ко мне проститься. «Однако ж, - сказал он мне, - я чувствую, что во мне действительно есть талант. Я думаю серьезно посвятить себя литературе...»

(Из книги «Воспоминания»)

Н. Г. Чернышевский

...Психологический анализ может принимать различные направления: одного поэта занимают всего более очертания характеров, другого - влияние общественных отношений и житейских столкновений на характеры; третьего - связь чувств с действиями; четвертого - анализ страстей; графа Толстого всего более - сам психологический процесс, его формы, его законы, диалектика души, чтобы выразиться определительным термином.

Из других замечательнейших наших поэтов более развита эта сторона психологического анализа у Лермонтова; но у него она все-таки играет слишком второстепенную роль, обнаруживается редко, да и то почти в совершенном подчинении анализу чувства. Из тех страниц, где она выступает заметнее, едва ли не самая замечательная - памятные всем размышления Печорина о своих отношениях к княжне Мери, когда он замечает, что она совершенно увлеклась им, бросив кокетничанье с Грушницким для серьезной страсти... Тут ...уловлен психический процесс возникновения мыслей...

(Из статьи «Военные рассказы графа Л. Н. Толстого» )

...Печорин человек совершенно другого характера и другой степени развития. У него душа действительно очень сильная, жаждущая страсти; воля у него действительно твердая, способная к энергической деятельности, но он заботился только лично о самом себе. Никакие общие вопросы его не занимают.

(Из статьи «Заметки о журналах»)

А. П. Чехов

Может быть, я и не прав, но лермонтовская «Тамань» и пушкинская «Капитанская дочка», не говоря уж о прозе других поэтов, прямо доказывают тесное родство сочного русского стиха с изящной прозой.

(Из письма Я. П. Полонскому 18 января 1888 г.)

А. Н. Толстой

...Я упоминаю в моем слове Лермонтова-прозаика, не касаясь Лермонтова-поэта, потому что, отдавая все должное Лермонтову-поэту, его прозрачному, совершенному стиху, как бы вырезанному на меди, более холодному, чем стих Пушкина, но не менее совершенному, - считаю все же, что Лермонтов-прозаик - это чудо, это то, к чему мы сейчас, через сто лет, должны стремиться, должны изучать лермонтовскую прозу, должны воспринимать ее как истоки великой русской прозаической литературы.

Лермонтов в «Герое нашего времени», в пяти повестях: «Бэла», «Максим Максимыч», «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист», связанных единым внутренним сюжетом - раскрытием образа Печорина, героя времени, продукта страшной эпохи, опустошенного, жестокого, ненужного человека, со скукой проходящего среди величественной природы и простых, прекрасных, чистых сердцем людей, - Лермонтов в пяти этих повестях раскрывает перед нами совершенство реального, мудрого, высокого по стилю и восхитительно благоуханного искусства.

Читаешь и чувствуешь: здесь все - не больше и не меньше того, что нужно и как можно сказать. Это глубоко и человечно. Эту прозу мог создать только русский язык, вызванный гением к высшему творчеству. Из этой прозы - и Тургенев, и Гончаров, и Достоевский, и Лев Толстой, и Чехов. Вся великая река русского романа растекается из этого прозрачного источника, зачатого на снежных вершинах Кавказа.

(Из речи на торжественном заседании памяти

М. Ю. Лермонтова)

Д. С. Мережковский

...Самое тяжелое, «роковое» в судьбе Лермонтова - не окончательное торжество зла над добром, как думает Вл. Соловьев, а бесконечное раздвоение, колебание воли, смешение добра и зла, света и тьмы.

Он был похож на вечер ясный,
Ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет.

Это и есть премирное состояние человеческих душ, тех нерешительных ангелов, которые в борьбе Бога с дьяволом не примкнули ни к той, ни к другой стороне. Для того чтобы преодолеть ложь раздвоения, надо смотреть не назад, в прошлую вечность, где борьба эта началась, а вперед, в будущую, где она окончится с участием нашей собственной воли. Лермонтов слишком ясно видел прошлую и недостаточно ясно будущую вечность: вот почему так трудно, почти невозможно ему было преодолеть ложь раздвоения.

«Верно было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные», - говорит Печорин. Но это - «необъятная сила» в пустоте, сила метеора, неудержимо летящего, чтобы разбиться о землю. Воля без действия, потому что без точки опоры. Все может и ничего не хочет. Помнит, откуда, но забыл, куда.

«Зачем я жил? - спрашивает себя Печорин, - для какой цели я родился? - Категория цели, свободы открывается в будущей вечности; категория причины, необходимости - в прошлой.

Вот почему у Лермонтова так поразительно сильно чувство вечной необходимости, чувство рока - «фатализм». Все, что будет во времени, было в вечности; нет опасного, потому что нет случайного.

Кто близ небес, тот не сражен земным.

Отсюда - бесстрашие Лермонтова, игра его со смертью.

...Когда я сомневаюсь, есть ли что-нибудь кроме здешней жизни, мне стоит вспомнить Лермонтова, чтобы убедиться, что есть. Иначе в жизни и в творчестве его все непонятно - почему, зачем, куда, откуда, - главное, куда?

(Из статьи «М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества»)

Вл. Ходасевич

...Лермонтов стремился переступить рампу и увлечь за собою зрителя. Он не только помещал зрителя в центре событий, но и заставлял его самого переживать все пороки и злобы героев. Лермонтов систематически прививает читателю жгучий яд страстей и страданий. Читательский покой ему так же несносен, как покой собственный. Он душу читателя водит по мытарствам страстей вместе с душой действующего лица. И чем страшней эти мытарства, тем выразительнее становится язык Лермонтова, тем, кажется, он полнее ощущает удовлетворение. Лучшие свидетельства тому - некоторые страницы из «Героя нашего времени» (особенно «Бэла»)...

Поэзия Лермонтова - поэзия страдающей совести.

В послелермонтовской литературе вопросы совести сделались мотивом преобладающим, особенно в прозе: потому, может быть, что она дает больше простора для пристальных психологических изысканий. И в этом смысле можно сказать, что первая русская проза - «Герой нашего времени», в то время как «Повести Белкина», при всей их гениальности, есть до известной степени еще только проза французская.

Лермонтовские герои, истерзанные собственными страстями, ищущие бурь и самому раскаянию предающиеся, как новой страсти, упорно не хотят быть только людьми. Они «хотят их превзойти в добре и зле» - и уж во всяком случае превосходят в страдании...

Лермонтов первый открыто подошел к вопросу о добре и зле не только как художник, но и как человек, первый потребовал разрешения этого вопроса, как неотложной для каждого и насущной необходимости жизненной, - сделал дело поэзии делом совести...

Лермонтов дал первый толчок тому движению, которое впоследствии благодаря Гоголю, Достоевскому и Толстому сделало русскую литературу литературой исповеди, вознесло на высоту недосягаемую, сделало искусством подлинно религиозным.

Но и еще в одном отношении литература русская глубоко перед ним обязана: он жизнью своей создал для нас великий образец художника. (Из статьи «Фрагменты о Лермонтове» )

Л. Н. Васильева

Предисловие к «Герою нашего времени» - своего рода кольчуга, сродни той, что была на разбойнике Казбиче, убившем нежную Бэлу. Любя героя, писатель готов защитить его даже ценой разоблачения: я породил, я не дам в обиду, лучше обижу сам.

Меня удивляет обычная трактовка «Максима Максимыча» - все жалеют бедного старика, не обласканного Печориным, как-то не замечая в герое острой боли непережитого прошлого, боязни и Максиму Максимычу, не только себе, причинить боль излишними воспоминаниями.

Чего только не вычитаешь, перелистывая любимую книгу в сотый раз, зная сюжет наизусть и наполняя каждую, тоже почти наизусть знакомую фразу новым содержанием, углубляясь даже в то, чего не собирался говорить писатель.

Княжна Мери «...читала Байрона по-английски и знает алгебру...». Это сообщает Печорину доктор Вернер, добавляя: «В Москве, видно, барышни пустились в ученость и хорошо делают, - право!»

Княжна Мери знает алгебру. Как я прежде не замечала этих слов? Казалось бы, в них нет ничего особенного: новые веяния, приведшие в конце XIX века русскую женщину к вершинам Софьи Ковалевской, а в наши дни ко всеобщему образованию, когда алгебру знает каждая школьница. Вернее, толком не знает ее, потому что алгебра для современной женщины есть не что иное, как обязательная и часто принудительная часть общего образования.

Наверняка княжна Мери знала алгебру лучше и глубже иной современной школьницы, ибо интересовалась ею не по обязанности или принуждению.

Но к чему бы алгебра московской барышне начала девятнадцатого века?

К непременному желанию выделиться, вырваться из круга дурочек, жаждущих лишь удачного, что значит богатого, замужества.

Княжна Лиговская очень русская девушка. Она готова полюбить Грушницкого любовью-жалостью, столь типичной для славянки, она готова полюбить в нем таинственную личность, разжалованного офицера, полюбить его некие неведомые грехи и страдания, грехами причиненные. Никакой Печорин не перебил бы ей Грушницкого, окажись последний не поддельной куклой, а подлинным человеком. Княжна Мери сделала выбор в пользу Печорина: его демоническая подлинность обещала ей те страсти, которых она ждала и, нужно сказать, получила: сила неразделенной любви и оскорбленного женского самолюбия куда плодотворнее влияет на развитие душевных качеств, чем счастливая идиллия двух влюбленных, скучная своим благополучием.

Но при чем здесь алгебра? Да ни при чем. Просто хочется заглянуть за обложку «Героя нашего времени». Что будет с Мери? Как сложится ее судьба после Печорина? Затянется свежая рана, вернется голубка с вод и затанцует на городских балах. Княгиня-мать выберет ей достойного жениха, спустя годы встретит она Печорина и ответит, как онегинская Татьяна, тоже немало прочитавшая в онегинской библиотеке:

Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.

Позвольте, скажет читатель, не встретит она Печорина, Лермонтов убил его в «Макеиме Мак-симыче». Некому будет ей говорить Татьянины слова.

Значит, без них обойдется в скучном счастливом браке. Или кинется в любовную авантюру: убежит из дому с немыслимым шалопаем, а потом - новое разочарование.

Нет уж. Обожглась. Алгеброй гармонию проверяет не только великий ум, но и хорошенькая девическая головушка. При всей прелести княжны Мери, она весьма ординарна. Ей в страдании радость далеко не видна, как это свойственно Вере - куда более сильной натуре. Поэтому свою маленькую гармонию Мери проверит своим неким знанием алгебры и скорее всего послушается материнских советов.

Есть некий парадокс жизни: слабая женщина умеет учиться на ошибках, сильная - никогда. Мери научится. Вера - нет.

(Из статьи «Струн пламенные звуки. Мой Лермонтов»)

Вопросы и задания

1. Внимательно прочитайте «Предисловие» ко второму изданию романа и «Предисловие» к «Журналу Печорина». Какие задачи ставит перед собой автор?
2. Что такое композиция художественного произведения? Докажите, что все элементы композиции романа подчинены основной задаче - раскрыть «историю души человеческой». Какие приемы использует для этого автор? На какие особенности композиции романа указывал В.Г. Белинский?
3. В «Предисловии» к роману Лермонтов говорит о типичности своего героя: «...это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения в полном их развитии». Какие «пороки» поколения 30-х гг. XIX в. присущи Печорину? Какие лирические стихотворения Лермонтова вы вспоминаете, читая роман, следя за судьбой главного героя?
4. Что роднит Печорина с горцами? Какие черты Бэлы, Азамата, Казбича представляются вам наиболее привлекательными?
5. Один «странный» герой уже знаком вам по комедии «Горе от ума». Чацкий говорит Софье: «Я странен, а не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож?» О «странностях» Печорина говорит Максим Максимыч, «странным» называет Печорина княжна Мери. В чем проявляется «странность» Печорина? Чем он отличается от окружающих людей?
6. Что заставляет Печорина похитить Бэлу и добиваться ее любви? Какова роль пейзажей в описании трагических событий? Кто виноват в гибели Бэлы?
7. Как представлял себе встречу с Печориным Максим Максимыч? Как подготавливает читателя к этой встрече весь тон повествования? Какой встреча оказалась в действительности?
8. Что проявилось в последней встрече Печорина с Максимом Максимычем - безразличие, равнодушие к старику или безразличие к себе? Какова была душевная эволюция Печорина за то время, пока они не виделись? Чем герой «Бэлы» отличается от героя последующих частей романа?
9. Как сам Печорин объясняет особенности своего характера, свое поведение? Прочитайте два его монолога в «Бэле» и «Княжне Мери». Почему Максим Максимыч хорошо запомнил исповедь Печорина? Какое впечатление произвел рассказ Печорина о себе на Мери? Верите ли вы ему? Как связаны эти два монолога? Какой мотив первого монолога развивается во втором?
10. Чем объясняет автор столь раннее омертвение души Печорина, почему ему надоела жизнь, почему он мечтает умереть «где-нибудь по дороге»? Чего он более заслуживает, по вашему мнению, - осуждения или сочувствия?
11. В. Г. Белинский сравнивал повесть «Тамань» с лирическим стихотворением; высокую оценку дал ей А. П. Чехов, писавший, что он не знает языка лучше, чем у Лермонтова. Чем отличается Печорин в повестях «Бэла» и «Максим Максимыч» от Печорина в «Тамани», какие качества он утратил?
12. Используя текст дневниковых записей Печорина, покажите, как тонко он чувствует величие и красоту природы Кавказа («Княжна Мери»). Как отдельные картины природы соотносятся с настроением героя, помогают раскрыть его характер?
13. Какое представление о Печорине как о личности дает его журнал? Докажите, что эти записки - «следствие наблюдений ума зрелого».
14. Какие стороны души Печорина раскрывает ночь перед дуэлью? Почему и как в поединке Печорин продолжает испытывать натуру Грушницкого? Что испытывает Печорин после дуэли?
15. Как относится Печорин к женщинам, любившим его? Что каждая из них находит в нем привлекательного? Кто из них понимает его по-настоящему?
16. Как меняется характер взаимоотношений Печорина и княжны Мери? Каковы этапы той «системы», от которой Печорин ни разу «не отступил»? Проанализируйте наиболее интересные, на ваш взгляд, их встречи. С какого момента Печорину становится «скучно» с «милой княжной»? Почему?
17. Почему именно повесть «Фаталист» завершает роман?
18. Как раскрывается образ Печорина в сопоставлении с Максимом Максимычем, Груш-ницким, Вернером и другими? Что отличает его от них? Кто ему ближе всех и почему?
19. В чем сходство и в чем различие Онегина и Печорина? Почему В. Г. Белинский назвал Печорина «страдающим эгоистом»?
20. Что отличает психологический портрет Печорина, какова его роль в раскрытии характера героя? Какими композиционно-изобразительными средствами пользуется Лермонтов в описании портрета Печорина?

Темы сочинений по творчеству М. Ю. Лермонтова

1. Образ героя 30-х гг. XIX в.
2. Композиция романа «Герой нашего времени» и ее роль в раскрытии личности Печорина.
3. Мастерство М. Ю. Лермонтова в раскрытии «истории души человеческой».
4. Личность и судьба по роману М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».
5. Типическое и индивидуальное в образе Печорина.
6. Проблема фатализма в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».
7. Мое отношение к личности Печорина.
8. Какие мотивы лирики Лермонтова я вижу в «Герое нашего времени»?
9. Нравственная проблематика в романе «Герой нашего времени».
10. Тема Кавказа в творчестве М. Ю. Лермонтова.
11. Образ сильной личности в творчестве М. Ю. Лермонтова.
12. Исповедь как средство самохарактеристики героя в творчестве М. Ю. Лермонтова.
13. Образы «простых людей» в произведениях А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова.
14. Какие размышления в «Дневнике» Печорина вам наиболее близки?
15. «Лишние люди» в произведениях А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова.
16. Печорин и Грушницкий: быть или казаться?
17. История жизни Печорина.
18. Женские образы в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».
19. «Неужели зло так привлекательно?» (Почему любят Печорина?)
20. Печорин - странствующий офицер - Максим Максимыч. Роль рассказчика и характер повествования.
21. Черты романтизма и реализма в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».
22. Проблема взаимоотношений личности и общества в романе «Герой нашего времени».
23. Человек и природа в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».
24. Печорин и Максим Максимыч, смысл их противопоставления (по роману М. Ю. Лермонтова).
25. Пленительный женский образ в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» и его роль в раскрытии характера Печорина.
26. «История души человеческой» в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».
27. «Психологический портрет» Печорина.
28. «Жемчужина русской прозы» - «Тамань ».

Развернутые планы сочинений

Черты романтизма и реализма в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

I. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» сочетает в себе черты реализма и романтизма. Писатель объективно, критически смотрит на русскую жизнь, подходя к ее изображению как исследователь. Романтизм и реализм противостоят друг другу, подчеркивая важнейший психологический конфликт произведения. Реализм складывался и оттачивался в глубинах романтизма.

П. «Путевые заметки» как реалистическая форма повествования. Точность и достоверность бытовых деталей, простота и поэтичность языка лермонтовской прозы, ее ироничность и лиризм.
1. Повесть «Бэла» строится в строгом соответствии с законами романтизма. Романтический пейзаж предваряет бурные и загадочные события. Главный герой противостоит окружающему миру: он ищет неземной любви, его мятущаяся душа, родственная стихиям, протестует против условностей общества. Мироощущение героя глубоко и трагично, и это дает ему право переступать человеческие законы - романтик не подчиняется норме, принятой у обыкновенных людей. Загадочность Печорина, его трагическое одиночество, бесстрашие и несгибаемая воля.

2. В повести «Максим Максимыч» отчетливее проступает контраст романтизма и реализма. Печорин мыслит и действует как романтический герой, но автор воспринимает его вполне реалистически. Герой переживает душевный кризис, в изображении которого проявляется мастерство автора. Образ Печорина романтичен (одиночество, страдание, разочарованность, индивидуализм и т. п.), но изображен он исторически конкретно. Автор приближается к реализму, противопоставляя своему разочарованному герою положительного человека из народа. Нравственная безупречность Максима Максимыча.

III. «Тамань» как «камертон» романа, определяющий тональность изображения основополагающих черт героя - жажды опасности и житейских бурь. Двуплавность восприятия пейзажа: в деталях он зрим, точен и реалистичен; но вместе с тем, символизируя печоринские порывы в образах моря, паруса, автор отражает романтические мотивы. Уподобление Печорина людям, чья стихия беспощадное и бурное море: «Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига...» Безрассудная храбрость и романтическое мироощущение героя приводят его к разочарованию.

IV. Повесть «Княжна Мери» как наиболее глубокое самовыражение Печорина. Возвышенно-романтическое начало дневника отражает страстное влечение героя к природе. Природа необходима ему как воплощение свободы - заветного романтического идеала, как возможность полного раскрепощения личности. Печорин отзывается на все подлинно прекрасное, в его пейзажных зарисовках проявляется метафорическая смелость, поэтичность и проникновенный лиризм. Романтизм высоко ценит выражение подлинно человеческого во всем, даже в пороке; он далек от обыденной морали, пассивного существования, чуждого страстям, сомнениям, порывам. Романтизм как метод исследования души героя исчерпал себя, потому что самопознание Печорина представляет собой деятельность холодного разума, ищущего истину. Романтический герой Лермонтова приобретает реалистические черты.

V. В романе «Герой нашего времени» гармонично сочетаются романтизм и реализм. Проблематика романа повлияла на художественную систему Лермонтова, который пришел к реалистическому принципу изображения жизни. В творчестве Лермонтова отражается взаимное обогащение двух методов.

Проблема взаимоотношений личности и общества в романе «Герой нашего времени»

1. Роман «Герой нашего времени» - исследование автора, рассматривающего личность в контексте общества и эпохи и выявляющего их мощное влияние на формирование человека.

2. Интерес Лермонтова не к личности как таковой, но к «истории души человеческой» отражает задачи и проблематику романа. Душа и характер человека формируются в постоянной борьбе: с одной стороны, согласно устремлениям его воли, с другой - обществом и эпохой. Исследуя психологию героя, автор рассматривает его как социальное явление. Печорин представлен как герой нашего времени. В «Предисловии» к «Журналу Печорина» Лермонтов устами рассказчика отмечает сдвиг, совершившийся в мышлении человека конца 30-х гг.: история души человека и история народа обнаруживают существенные различия.

3. Мир героев романа предстает как система образов, в центре которой находится Печорин, и его личность во всех своих противоречиях вырисовывается из картины отношений, в которые он вступает с окружающими. Печорин стремится любыми средствами прорваться за внешнюю маску героев, увидеть их истинные лица, понять, на что каждый из них способен. Каждый персонаж романа выступает как представитель «нашего времени».

4. Грушницкий - типичный «герой времени»: позер, любит пышные фразы и мечтает стать героем романа. Притязания Грушницкого приводят его к трагедии: он становится предателем, вступает в грязную игру и погибает. Общество уводит людей от самих себя, калечит души.

5. Драматизм взаимоотношений Печорина и Вернера. Эта история несостоявшейся дружбы людей духовно и интеллектуально близких. Защищаясь от века, Печорин и Вернер скрывают способность любить и сострадать, учатся равнодушию и эгоизму. И Печорин, и Вернер панически боятся нормальных человеческих чувств. Они несут на себе крест своей эпохи, подавляющей в людях все человеческое. Вернер - свидетель жизни, но не ее участник.

6. История душевных движений, переживаемых персонажами, последовательно проходит несколько стадий: от равнодушия или простой доброжелательности до полного разрыва. Каждый из героев достигает кульминационного момента развития конфликта, и каждый терпит крушение. Судьбы персонажей исковерканы. Внутренняя духовная свобода личности приводитк победе или поражению человека.

7. «Герой нашего времени» - роман о самореализации личности, ее ответственности перед людьми и своим собственным «я». Попытки Печорина приблизиться к людям, найти некое гармоническое равновесие в отношениях с ними бесплодны. Глубина пропасти между героем и людьми. Печорин исполнен бунтарского неприятия устоев существующего общества.

Печорин и Грушницкий: быть или казаться?

I. Повесть «Княжна Мери» - исповедь Печорина, осмеивающего притворство, фальшь и пустоту светского общества. Печорин и представители «водяного общества»: интересы, занятия, принципы. Причины враждебности «водяного общества» по отношению к Печорину. «...Мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать».
1. Грушницкий глазами Печорина: ироничность изображения. История появления Грушницкого в Пятигорске. «Его цель - сделаться героем романа». Провинциальный романтизм Грушницкого, не способного противостоять уму и неординарности Печорина: «...он никого не убьет одним словом; он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою». Попытки Грушницкого приблизиться к Лиговским, бывать у них дома, ухаживать за княжной Мери. Чувства, которые Грушницкий испытывает к княжне Мери. Месть Грушницкого княжне и Печорину: слухи, заговор, ложь. Дуэль как финал отношений Печорина и Грушницкого. Грушницкий на дуэли: от предательства до бесчестия, от позерства до презрения к самому себе. Грушницкий не выдержал нравственного испытания.

2. Печорин и Грушницкий: «Я его понял, и за это он меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях...» Печорин строит свои взаимоотношения с Грушницким, пытается найти им объяснение. Наблюдательность героя, его умение давать точные характеристики персонажам и выделять особенности, присущие именно этим людям. Всесокрушающий самоанализ и удивляющее открытиями самопознание. Независимость мышления Печорина как контраст позерству Грушницкого. Любовь княжны Мери к Печорину развела героев, сделала их врагами. Непозволительное малодушие Грушницкого, осуждение его Печориным. Романтическое восприятие утра перед дуэлью, признание своей ответственности за поединок. Бессонная ночь перед дуэлью открыла герою печальные истины: «...сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы!»; «Моя любовь никому не принесла счастья...» Нравственный эксперимент, проводимый Печориным, состоит в испытании личности Грушницкого: «Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все...» Желание одиночества после дуэли.

III. Быть или казаться?.. Отношение Печорина и Грушницкого к любви, дружбе, нравственности, чести, справедливости. Превосходство Печорина над Грушницким: деятельный ум и уверенность в себе Печорина противопоставлены беспомощным стараниям Грушницкого занять место в светском обществе и преодолеть смущение и провинциальное чувство неполноценности. Роль общества в формировании мировоззрения личности и ее жизнеспособности. Нравственный выбор, стоящий перед человеком: быть или казаться?

Краткая библиография

Андроников И. Л. Лермонтов. Исследования и находки. - М., 1977.

В книге приводятся интересные сведения о жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова.

Афанасьев В. В. Лермонтов. - М., 1991.
Книга выпущена в серии «Жизнь замечательных людей» (издательство «Молодая гвардия») и представляет собой полное жизнеописание Лермонтова.

Висковатов П. А. М.Ю.Лермонтов. Жизнь и творчество. - М., 1987.
Кроме рассказа о жизни М. Ю. Лермонтова, в книге дается анализ художественных произведений.

М. Ю. Лермонтов в русской критике. Сб. статей. - М., 1985.
В издание вошли статьи русских писателей и публицистов XIX в., а также речи и статьи государственных деятелей и писателей XX в.

М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. - М., 1989.
В книге содержатся воспоминания современников поэта, его родственников, друзей.

Лермонтовская энциклопедия. - М., 1981.
Наиболее полное собрание, материалов о личной жизни и творческой судьбе Лермонтова.

Ломинадзе С. В. Поэтический мир Лермонтова. - М., 1985.
В книге современного литературоведа и критика рассматривается творчество поэта как единый духовный мир.

Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. - М., 1988.
В статье, посвященной Лермонтову, кроме литературоведческого анализа стихотворения «Журналист, читатель и писатель», исследуется глава «Фаталист» из романа «Герой нашего времени».

Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. - М., 1961.
Глубокое исследование поэтического мира Лермонтова, в котором раскрывается противоречивость и своеобразие его поэзии.

Мануйлов В. А. М. Ю. Лермонтов. Биография. - М.; Л., 1964.
Автор рассказывает о жизненном и творческом пути поэта, приводит перечень произведений Лермонтова, которые послужили источником создания произведений других видов искусства.

Мануйлов В. А. Роман Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. - М., 1966.
Издание представляет подробный комментарий повестей романа.

Махлевич Я. Л. И Эльбрус на юге... - М., 1991.
Уникальное издание, содержащее изыскательские очерки о жизни и творчестве великого русского поэта. История «дома княжны Мери», поиски скалы, где стрелялись Печорин и Грушницкий, расшифровка сокращений.

Суздалев П. К. Врубель и Лермонтов.- М., 1991.
В книге исследуется отношение Врубеля к творчеству Лермонтова, делается попытка раскрыть творческий дух, природу художественного мышления, понимание жизни и искусства у обоих художников.