ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

ДОКТОР ЖИВАГО

Основное содержание

Первая книга

Юрий Живаго, законный сын и наследник некогда богатейшей фамилии русских промышленников, и Лариса Гишар, «девочка из другого круга» - именно их «биографии» сцепят воедино огромные разрозненные лоскуты романного полотна. Именно хитросплетению их судеб и предначертанным путям их сближений и расставаний будет подчиняться композиционное построение «Доктора Живаго» (одна глава - о Юрии, вторая - о Ларе, следующая - он, потом впять - она и т. д.).

Эти два человека похожи и в то же время совершенно разные. Мир Живаго - тесный мир дружественных родственных связей. Куда бы ни забрасывало нас повествование о его жизни - везде (от Урала до Петербурга и Москвы) мы встречаем многочисленных родственников ЮрияЖиваго. И поэтому, несмотря на то что мать Юры умерла, когда мальчику едва исполнилось десять лет, а отец покончил жизнь самоубийством, оставив двенадцатилетнего Юру сиротой, одиночества Живаго в полной мере не испытал. Опеку над ним тут же взял ВеденяпинНиколай Николаевич, брат матери, - поп-расстрига, оригинальный мыслитель-философ, ставший журналистом. Именно он оказал особое влияние на развитие подростка, формируя мировоззрение будущего писателя. Остромысленский - старик-«пустомеля» Федька, к которому «водворили» поначалу Юру, не оправдал возложенного доверия (дурное влияние: старик сожительствовал со своей воспитанницей, кроме того оказался нечист на руку, присваивая деньги, положенные на воспитание Юры). Профессорская семья Громеко, в которой и вырос Юрий, окружила его завидно благоприятной атмосферой чистоты и целомудрия. Кроме того, Юрина Москва - это Селявины, Михаелисы, Свентицкие. Урал - Крюгеры, крюгеровские фабрики и заводы, имение в Варыкино.

Совсем иной окажется Ларина жизнь, и не только потому, что это «не тот круг»: она - дочь инженера-бельгийца и обрусевшей француженки Амалии Карловны Гишар, приехавшей в Москву с Урала вместе со своими двумя детьми. Мы совсем ничего не узнаем о родственниках Лары: несколько полунамеков о легкомысленном поведении матери, ставшей в Москве хозяйкой швейной мастерской и фактически толкнувшей родную дочь в руки своего уже далеко не молодого ухажера; несколько нелестных отзывов о Родионе, инфантильно-эгоистичном братце... и все. Да и с ними недолго будет связана судьба Лары, вычеркнувшей «ближних» из своей жизни. Целеустремленная, сильная и несгибаемая Лара сама выбирает себе «родню»: это Кологривовы, у которых она долгое время служила наставницей младшей дочери Липы, а старшей, Наде, была лучшей подругой; Ольга Демина - болтушка-подруга, влюбленная в самостоятельную и скрытную Лару. Надя Кологривова, дочка богатого промышленника новой складки, выходца из народа, и Ольга Демина - ученица в швейной мастерской матери Лары, «племянница одного служащего с Москвы-Товарной» - вот друзья Лариной жизни, выбранные самостоятельно, во многом даже наперекор, казалось бы, начертанной судьбе. Благодаря Ольге расширяется круг Лариных знакомых: в доме у вдовы Тиверзиной, матери двух потомственных железнодорожников, она знакомится со своим будущим мужем, Пашей Антиповым (сыном ссыльного Павла Ферапонтовича Антипова, сослуживца старшего сына Тиверзиной) и с юным бунтовщиком Никой Дудоровым (своей строгостью и прямолинейностью напоминавшего саму Лару и поэтому не особенно ей интересного). Этим почти ограничивается Ларина «родня». «Почти», потому что существует еще Комаровский, с которым соединила Лару «клетка обстоятельств» (фамилия Гишар от французского слова «тюремное окошко») и которого не так-то просто оказалось вычеркнуть из своего окружения (сложнее и невозможнее, чем мать и брата).

Комаровский - фигура видная, заметная. Злой гений всего происходящего, известный и влиятельный адвокат, доведший своего клиента - кстати, отца Юрия Живаго - до самоубийства, совративший дочь другой своей «клиентки» (Амалии Карловны Гитар) и долгое время использующий свою власть над сильной и привлекательной девушкой Ларой.

История, природа, человек, его судьба (биография) - все эт понятия равноценные и равнозначные. Все происходящее не случайно, жизнь - сцепление колец, тонкая паутина которых крепко соединяет двух главных героев, в каждой точке переплетения приближая неизбежную встречу. Едет скорый поезд, который везет вконец разорившегося отца Юры Живаго, последний поезд в его земном существовании; не зная этого, Юра и его дядя Веденяпин видят только незапланированную остановку пассажирского состава (отец бросился с площадки, закончив свои счеты с жизнью). Но этот же поезд привезет в Москву Мишу Гордона, лучшего друга Юры Живаго, вдову Тиверзину и Комаровского - это авторский произвол самой истории, пути сближения, пути соединения. Этот же поезд увидят Надя Кологривова и Ника Дудоров: они пока незнакомы с Ларой, но уже знают Юру.

Тесный мир московских улочек еще больше соединит героев, вся Москва, кажется, станет вдруг, с появлением Юры и Лары, одним большим домом, населенным общими знакомыми и родными. Нити жизненной паутины все теснее и незаметнее притягивают их друг к другу: травится мать Лары, а ее единственный (не считая Комаровского) друг и сосед-музыкант Фадей Казимирович выступает на музыкальном вечере в доме Громеко - так, случайно, Юра впервые встретит девушку из «будущего» (Лара же еще не видит Живаго, она измучена и занята своей тайной - связью с Комаровским); елка у Свентицких, Юриных родственников, - первый выход в свет талантливого юноши (доктора с душою поэта) и последний решительный шаг Лары (провозглашение окончательного разрыва со своим прошлым) - Лара снова не видит Юру, она нашла единственный выход из создавшегося положения: убить Комаровского; но их уже сблизила свеча, зажженная Ларой в доме Паши Антипова и увиденная Юрой по дороге на елку - свеча, с которой начался Юрий Живаго как поэт. История уже начала свое творчество, создавая себя и своих героев.

Елка у Свентицких оказалась решающей в жизни не только Лары, но и Юры Живаго. Умирает Анна Ивановна Громеко, благословив перед смертью дочь Тоню со своим воспитанником. Наступают времена «назревших неизбежностей»: Лара выходит замуж за Павла Антипова, нежность и поддержку которому она оказывала с первых дней знакомства: осознавая всю силу своей власти над ним, она начала «творить» своего милого друга детства, всячески ему покровительствуя (приплачивала его квартирным хозяевам, посылала деньги ссыльному отцу, заботилась о часто болеющей матери); Юрий женится на подруге детства Тоне Громеко, у них рождается сын. Лара, окончательно порывая с прошлым, уезжает с мужем на Урал, в Юрятин - учительствовать; Юру, только раз увидевшего своего сына, забирают на фронт военврачом. Началась первая мировая война.

Неразрывная, родственная связь Юрия Живаго с миром усиливается от соприкосновения с природой. Он живет в нерасторжимом соединении всех жизненных начал: природа, в летучем воздухе которой является Юре покойная мать, природа, источник его поэтического вдохновения; соприкасаясь с ней, Живаго наслаждается, любуется, сосуществует с ней на равных. Лара, напротив, удивляясь красоте мира, успокаиваясь на лоне природы, не может в то же время смириться с ее «неправильностями». Она творец, старающийся переделать мир по своему разумению, - и это приводит только к страданиям и гибели жизни. Из-за этого не складываются ее взаимоотношения с мужем: им обоим не хватает доверия друг к другу - и к себе, они ищут естественности чувств вместо того, чтобы просто им отдаться, пытаются стать один выше другого, не замечая, что тем самым причиняют возлюбленному боль. В результате Антипов бежит от жены и дочери, которых любит с невыразимой силой, бежит от тупика, в котором оказывается по их же вине, бежит добровольцем на фронт (что тоже оказывается попыткой насильного изменения свободного течения истории). Там Павел Антипов пропадает без вести. Так, волей судьбы, отправляясь на поиски мужа, Лара Антипова попадает на фронт.

Война - грандиозное явление самой истории - естественно затрагивает всех людей, причастных к ней. На фронте оказываются, помимо Юры и Лары, и Михаил Гордон, и Гимазетдин Галиуллин (дворник дома, где живут Тиверзины, где жил одно время Павел Антипов, где бывала и Лара), и его сын Юсупка (в прошлом ученик слесаря, а теперь подпоручик полка, в котором находился и Павел Антипов). Встретившись случайно в полевом лазарете, не зная друг друга, они непременно, по непреложным законам природы, встретятся вновь. И это будет первая встреча Лары и Юрия, знакомство старых знакомых, встреча перед долгой разлукой. После ранения Живаго он и медсестра Антипова окажутся в одном госпитале, где выздоравливает подпоручик Галиуллин, где, узнав Лару (увиденную еще в детстве), Осип Гимазетдинович сообщает ей о судьбе мужа, якобы попавшего в плен (сказать правду о гибели Антипова Галиуллин не решился).

Здесь, в госпитале, застает Юрия Андреевича и медсестру Антипову известие о Февральской революции. За долгими разговорами, за общими служебными делами и Юра и Лара всячески сопротивляются неотвратимому сближению, неизбежность которого становится понятной даже далекой жене Тоне, ревнивые строчки письма которой оказываются не так уж и далеки от истины. Однако расставшись «навсегда», Юрий Андреевич чувствует потерю Лары, как слишком существенную, чтобы стать еще одной в ряду других потерь. Тем не менее, как все мысли Лары заняты теперь одной лишь дочерью Катенькой, так все думы Живаго обращены к родному дому, к жене и сыну Шуре, выросшему вдали от отца.

Возвращение домой Юрия Андреевича ускорила гибель молоденького комиссара Гинца. Как раньше был чужд Живаго патриотический пыл воинствующей интеллигенции времен первой мировой войны, так и теперь, принимая революцию как нечто природно-закономерное, как весеннее обновление, он остается чужд высокопарным речам, революционному пафосу нового времени. Потому странными и неловкими кажутся Юрию Живаго выступления боевого выдвиженца, но от этого еще более ужасной показалась смерть этого мальчика от пули какого-то солдата-дезертира: спасаясь от разозленных им взбунтовавшихся солдат, не желающих более воевать, Гинц в последний момент вдруг отчаянно залез на бочку, чтобы обратиться к преследователям, но - провалился в нее и был со смехом убит.

С другим таким революционером, который, как Гинц, не наделен возможностью полноценного общения с людьми, но уже не вследствие оторванности от реального мира, а по своему природному недостатку (он глухонемой), сводит судьба Живаго в поезде на обратном пути с фронта. Только свеча, согревающая и освещающая мир, здесь в прямом смысле может помочь одному человеку понять другого: при ее свете анархист-революционер, легенда бунтарей, видит губы говорящего и оказывается способным к общению.

Возвращение домой не принесло ожидаемого успокоения измученному войной и чужими смертями человеку. Здесь, в кругу родных и друзей, Юрий Андреевич неожиданно для себя становится еще более одиноким. И первым недобрым предзнаменованием стала встреча с сыном Сашей, заплакавшим из-за присутствия незнакомого мужчины, назвавшегося отцом. Друзья, некогда неординарные, интересные люди, вдруг оказались мелкими, несостоятельными личностями в сравнении с пережитыми историческими катаклизмами. Бурление их голосов не захлестывало, не задевало Живаго, а праздник в их кругу казался чем-то чуждым и неестественным из-за своей неожиданности и неуместности в общей жизни полуголодной революционной Москвы.

Тем не менее именно трудности времени и взаимопонимания помогли выбрать Живаго свой собственный путь. Поступив на службу в родную больницу, он включается в прерванный насильно ход судьбы. Заботы о заболевшем сыне, о хлебе насущном, загруженность на работе не позволяли доктору Живаго задумываться о происходящих переменах в друзьях. Непростая задача выжить в голодном и холодном городе сама собою определила основной круг проблем и общения для Юрия Андреевича - жена, сын и тесть - все, что осталось у него в Москве.

Новое неожиданное событие, непредсказуемый скачок истории восхитил и воодушевил Живаго: произошла Октябрьская революция. Как нечто неуместное и несвоевременное, а потому самое великое, была воспринята эта новость. Такое хирургическое вмешательство в планомерный ход истории соотносилось в сознании Юрия Андреевича с исключительностью и закономерностью именно русского характера, с продолжением и доведением до логическогоконца всех событий предыдущих веков, всех предшествующих мыслителей от Пушкина до Толстого. И это самое правильное и светлое, что могло произойти в русской истории.

Однако новое и молодое жило пока отдельно от еще существующего и не сдающего позиции старого. И снова перед горожанами становятся насущные проблемы выживания, а потому, неся экстренный выпуск газеты, сообщавшей о произошедшем в Петрограде перевороте, забыв и о цели своего выхода в город, и о странной встрече с каким-то юношей в подъезде, Юрий Андреевич все же не проходит мимо сложенных бревен и возвращается домой не только со сногсшибательной новостью, но и украденным бревном для растопки.

Так, несмотря на удивительные метаморфозы истории, люди, радуясь или возмущаясь, продолжали жить и бороться за свою единичную судьбу. Болезнь ребенка, работа или бои на улицах города - все слилось в один сплошной круговорот событий. В то же время жизнь продолжала напоминать доктору и о сестре Антиповой: встреча в одном из московских домов с Ольгой Деминой и матерью подпоручика Галиуллина по-новому высветила образ Лары. Но и это мимолетное напоминание отошло на другой план. Юрий Андреевич заболевает тифом.

Даже изменившаяся Тоня, оказавшаяся неожиданно ретивой хозяйкой, не могла бы сотворить такого чуда: еще не совсем придя в себя, выздоравливающий Живаго вдруг почувствовал запах свежей булочки с маслом - непривычную роскошь для такого бурного времени. Тут-то и пришлось ему вспомнить о встрече в подъезде - юноша оказался сводным (от второго брака отца) братом Юрия Андреевича, в пользу которого он отказался когда-то от «несуществующего» наследства. Граня Живаго брата знал, на брата молился, восхищаясь его литературным талантом. Как неожиданно он появился с такой необходимой помощью и поддержкой, так и исчез, подсказав единственно верный путь к выживанию в столь трудные времена: уехать подальше от города, пересидеть голодные зимы на земле.

Итак, Живаго засобирались в дорогу на Урал, в крюгеровские места. Для Юрия Андреевича, сроднившегося с Москвой, это был путь в неизвестность, и только уверенность жены и тестя Александра Александровича заставила его подчиниться такому решению. Все сборы происходили как бы помимо его воли; приобретенная за годы замужества (включившие в себя и долгую разлуку военных лет, и два революционных переворота, и три страшные зимы) практическая сметка Антонины Александровны выручила их и на этот раз. Твердо придерживаясь основных правил беженцев, она сама упаковала узелки, от Юрия Андреевича потребовались только правильно выправленные документы.

И снова дорога, вагоны, станции, неожиданные попутчики. Редкие, сформированные из одних теплушек составы, следующие в восточном направлении, предназначались в основном для военных и мобилизованных на трудовую повинность, и только средние несколько вагонов были отданы вольной публике, да и то вперемешку с мобилизованными. В четырнадцатом вагоне, где разместилась семья Живаго, также имелись люди «этого сорта»: пассажиры на удивление разные, каждый со своим отдельным несчастьем, со своей необычной судьбой, из которых по разным причинам выделялись трое. Бывший кассир петроградской винной лавки Прохор Харитонович Притульев, шестнадцатилетний Вася Брыкин и седой революционер-кооператор Костоед-Амурский, перебывавший на всех каторгах старого времени и открывший новый счет им теперь.

Вася вызывал всеобщее сочувствие, так как попал в трудармию из-за человеческой подлости, по вине родного дяди, который, попросив охранника Воронюка позволения попрощаться с провожающей женой, оставил в залог племянника и скрылся. Дабы не нарушать отчетности, Воронюк наотрез отказался отпустить Васю, не внимая ничьим уговорам. Особенную жалость к мальчику проявила любовница Притульева, Пелагея Ниловна Тягунова, последовавшая за своим избранником добровольно. В соперничестве с другой близкой знакомой Притульева, девицей Огрызковой (ехавшей также добровольно) да в заботах о бедном мальчике Васе проходила дорога для Пелагеи Ниловны. Притульева же, в свою очередь, разыскивала законная жена, чтобы освободить от несправедливой повинности, установленной для нетрудового элемента и к мещанину Прохору Харитоновичу отношения не имевшей. Попал же он просто в облаву и, оказавшись без документов, был отправлен рыть окопы.

Притульев и Вася Брыкин оказались земляками, а поскольку дорога вела к их родным местам, основной темой разговоров стали воспоминания. То ли родная земля так подействовала на этих пассажиров, то ли совершенно закономерно разгоревшаяся ссора между Огрызковой и Тягуновой, но на одной из станций Воронюк недосчитался четверых своих подопечных - Василия Брыкина, Притульева, Тягуновой и Огрызковой. Разбираться в причинах исчезновения последних для испугавшегося ответственности охранника не было никакой возможности, и Воронюк исчез последним.

Поезд отправился дальше. А Вася и Пелагея Ниловна («случайно» столкнувшая Огрызкову с подножки вагона и сильно переживавшая эту «неловкость»), пробирались к деревне Васи скрытно, ничего не зная о судьбе Огрызковой и Притульева.

Пассажиры четырнадцатой теплушки продолжали свой путь. В меру сознательного Костоеда командиры эшелона отчитали за то, что тот позволил убежать перепуганному темному солдатику. И на этом разговоры о побеге закончились. Попутчиков по-прежнему волновали заботы сегодняшние, насущные: как и что можно выменять на продукты, как уберечься от тифозных вшей, скоро ли доедут до места. Живаго дружно брались за любую работу, весело помогали расчищать снеговые заносы, любовались красотой снежного края или весеннего половодья. За всем этим незаметно они продвигались все ближе к фронту, и однажды, когда места стали особенно опасными (все чаще начали попадаться разрушенные войной и террором деревни, погорельцы и беженцы), Живаго, как человек в душе сугубо штатский, оказался в затруднительном положении в условиях военного времени. Во время одной из вынужденных остановок его, прогуливающегося в ожидании отправления состава, арестовали, по ошибке приняв за разыскиваемого шпиона. Так волею судьбы свела его жизнь с фигурой известной, с личностью, чье имя не сходило с уст многих встреченных на пути людей все последнее время - Живаго знакомится со Стрельниковым.

С первого же взгляда на этого легендарного человека Юрий Андреевич проникается к нему безоговорочным уважением и восхищением. Все, начиная с подтянутой соразмерной фигуры до исходящего от него ощущения определенности, уверенности, поразило Живаго. Поэт увидел, наконец, несомненное присутствие одаренности в этом человеке, и для Живаго было все равно, какого рода эта одаренность. Он уважал Стрельникова как человека, твердо знающего свое место в этой жизни, человека идеи, потому что уважал все то, к чему сам стремился, но чего достичь не мог.

Стрельников отпускает пораженного, но спокойного Юрия Андреевича (взяв, однако, наследника крюгеровских фабрик на заметку).

Смелый и решительный, не останавливающийся перед народною молвой, окрестившей его Расстрел ьниковым, сочувствующий раненому врагу-гимназисту, но в то же время сжигавший дотла целые деревни за любое нарушение дисциплины, этот красный командир полон загадок, которые Юрию Андреевичу Живаго только предстоит еще разгадать. Он - человек, отказавшийся от своего прошлого, в котором остались любимая жена и единственная дочь, он - человек, верно преданный идее, все под нее подравнивающий, разрушающий то, что этой идее не соответствует, он - человек, служащий никому не известному будущему не созиданием, но разрушением.

Вторая книга

За время вынужденного отсутствия Юрия Андреевича в теплушке появились новые пассажиры, в числе которых оказался человек, сыгравший впоследствии значительную роль в судьбе семьи доктора, да и в его собственной, ставший на время незаменимым, навязчиво внимательным, - Самдевятов Анфим Ефимович. Много подобных людей «всплыло» с приходом революционной поры в России: с таинственным прошлым и не менее таинственным настоящим, удивительным образом приспособившихся к советской действительности, сосуществующих с новым режимом, благополучно соблюдающих собственные интересы. Предприниматели нового времени, придумавшие, подладившие под себя и марксистскую философию (науку для доктора сомнительную), и разруху, и войну. Как это ни покажется странным, именно в разговоре с Анфимом Ефимовичем, «случайным попутчиком», Живаго не только раскрывает обуревавшие его мысли и чувства в отношении Октября (существенно отличные от первых эмоций), но и узнает, неожиданно и пока о том не догадываясь, основные вехи своей дальнейшей судьбы: Самдевятов попутно рассказывает Юрию Андреевичу о Юрятине и близлежащих местах, называя людей, фамилии, лица, улицы, фабрики, с которыми и свяжет теснейшим образом доктора Живаго дальнейший ход истории. Так он впервые узнает о партизанской войне, о «лесных братьях» и их знаменитом молодом командире Ливерии, уроженце здешних мест, не зная еще, какое значение этому рассказу придаст его собственное будущее. Именно Самдевятов случайно обронит имя

Лары, учительницы местной гимназии (и на это пока не обратит внимание доктор). И еще многое и многое «предскажет» ничего не подозревающему Живаго его странный союзник, посланный ему судьбой.

А пока Живаго следуют намеченным ранее маршрутом в Варыкино (бывшее родовое имение жены), увы, всеми сразу узнаваемые благодаря поразительному сходству Антонины Александровны со своим дедом Крюгером. Они знакомятся с Микулицыными, поражаясь меткой и точной характеристике, данной им все тем же Самдевятовым. Несмотря на временное недовольство хозяев (предсказанное заранее Анфимом Ефимовичем), беженцев все-таки благополучно устраивают в задней части старого барского дома, в двух комнатах деревянной пристройки, в давние времена предназначенной Крюгером для избранной челяди. Они благоустраиваются довольно быстро, обзаводятся своим хозяйством, дружно работают на отведенной им земле. Благодаря аграрным познаниям тестя (профессора сельскохозяйственной академии) плоды их нелегкого, но вместе с тем здорового и веселого земледельческого труда позволили им безбедно продержаться зиму; всячески этому способствовала и опека Самдевятова. Долгие зимние вечера семья проводила в уютной атмосфере домашней гостиной, где женщины занимались рукоделием, слушая мужчин, попеременно читающих Толстого, Пушкина, Достоевского. Именно в это время Юрий Андреевич начинает вести дневник, просто потому, что его снова с огромной силой потянуло к бумаге и перу. Живаго заинтересовала история великого сибирского края. Именно желание узнать об этом крае побольше приводит доктора в юрятинскую библиотеку, посещение которой ознаменовалось впоследствии новой встречей с Ларисой Федоровной Антиповой, всеми здесь уважаемой и любимой учительницей, вдовой знаменитого также учителя гимназии Антипова Павла Павловича (по бытующей среди местных жителей легенде, вовсе не погибшего, а ставшего красным командиром Стрельниковым - грозой окрестных деревень).

Так неосознанно долгожданная встреча двух людей, сначала мимолетно-безмолвная, в библиотеке, а затем, наконец, близкая во дворе дома бывшей медсестры Антиповой, вылилась постепенно в огромное море чувств, в сильнейшую привязанность двух прекрасных людей, равно тягостную и радостную для обоих. Продолжая любить до обожания свою жену, подругу детства Тоню, и одновременно тайно встречаясь с Ларою без малого уже два месяца, прекрасно осознавая невозможность расстаться ни с одною из близких и равно дорогих ему женщин, Юрий Андреевич, привыкший подчиняться ходу событий и не препятствовать их поступательному развитию, впервые в жизни решает нарушить установившийся кем-то порядок: по дороге из Юрятина (от Лары) Живаго подготавливает себя к серьезному разговору с Тоней (к тому моменту она была беременна вторым ребенком Юрия Андреевича), он задумал во всем признаться и таким образом окончательно порвать с Антиповой. Решение это назрело, однако, терзаемый муками совести, Живаго не мог представить себе только одного - разрыва с Ларой на веки вечные. И, как это уже не раз бывало в его полной событиями жизни, жизнь решает сама за своего честного последователя: Живаго «похищают» партизаны, ускорив тем самым разлуку с Тоней и Ларой.

За два года кочевой жизни в стане «лесных братьев» Юрий Андреевич вынужденно сходится с их главарем Ливерием, сыном Микулицына, старого сотрясателя основ и бывшего хозяина нового пристанища семьи Живаго, и все более утверждается в своем негативном отношении к любому насильственному изменению мироустройства.

Существование самого лесного воинства, зарожденного политической организацией и низовой «солдатчиной», а теперь с продолжением времени становившегося все более пестрым (в основе - крестьяне-середняки, но есть там и монахи-расстриги, и бедняки, и воюющие с отцами кулацкие сынки, идейные анархисты и выгнанные из средних учебных заведений великовозрастные оболтусы-женихи, австро-германские военнопленные и плененные, как сам Живаго, люди случайные, по тем или иным причинам в чем-то необходимые партизанам), судьбы людей, в той или иной степени неожиданно соединенные с судьбой самого доктора, ведение войны, в самой сущности своей противоестественной, братоубийственной - все это вместе наводило Живаго на нерадостные мысли о чрезмерной, бессмысленной жестокости людей, нередко не понимающих, не осознающих всего происходящего. Усиливало это впечатление и знакомство с Ливерием Лесных: в прошлом - героя-прапорщика с тремя крестами, а теперь - распропагандированного делегата-большевика, командира многотысячной лесной армии, еще одной революционной машины, созданной для разрушения деревень и жизней людских. Это были жизни не толькобелогвардейцев, с которыми и призвана была воевать армия партизан, но и жизни самих «братьев», их жен и детей.

Одна из многочисленных трагедий, пережитых и увиденных доктором за время служения в партизанском лазарете, особенно взволновала Юрия Андреевича своей давней предрешенностью. В отряде он столкнулся с бывшим солдатом-дезертиром Памфилом Палых. Именно выстрел его винтовки, лишивший жизни молоденького комиссара-делегата, ускорил в свое время возвращение Живаго в Москву из Мелюзеева, и теперь новая страшная история, разыгравшаяся в лесу, стала последней каплей, переполнившей чашу терпения доктора. Палых мучила совесть за все тот же «случайный» выстрел в насмешившего его мальчишку. Эти муки слились воедино с тяжелыми думами о собственной семье, призванной отвечать за его «проступки». Он заранее страдал всеми вымышленными и придуманными пытками, которые якобы было суждено пережить его трем горячо любимым детям и жене. Человек, превращенный в машину для убийства, но оставшийся мужем и отцом - вот два взаимоисключающих начала, приведшие к единственно возможному для такого существа действию: он убивает жену и детей остро отточенным топором, тем самым, которым умело резал своим детишкам игрушки из дерева, и... исчезает навсегда из жизни людской, из жизни Живаго.

Этот леденящий душу эпизод, тоска и переживания о судьбе близких, оставленных в Вары-кино (слухи о нападении на эту деревню неизвестных иноземных частей, разграбивших и разоривших всю округу, только усугубляли страшные предчувствия Юрия Андреевича), а также выматывающие душу ночные разговоры-проповеди Ливерия, в упоении собой не слышащего возражений Живаго, заставили, наконец, доктора решиться на отчаянный поступок - он совершает побег из отряда. Позади уже годы навязанной, тяготившей дружбы с Ливерием, позади неожиданные встречи со старыми мимолетными знакомыми, волею судьбы, как и он, оказавшимися среди воюющих сторон (особенно удивила Юрия Андреевича бывшая попутчица, следовавшая из Москвы в тринадцатой теплушке и неизвестно при каких обстоятельствах бежавшая, Пелагея Тягунова, неприкаянная мечущаяся душа, как многие и многие души этого смутного времени). Позади спасенный мальчик-белогвардеец, чудом избежавший неминуемой смерти от неудачного шального выстрела Юрия Андреевича. Позади расстрел самогонщиков, а вместе с ними и неугодных лично товарищу Лесных идейных анархистов и подростка Терентия Галузина (сына Власа Пахомовича, лавочника и необыкновенно красноречивого оратора). Все это позади, а впереди долгий и трудный пеший переход вдоль линии железной дороги назад, в Юрятин, к Ларе.

Многое увидел и пережил доктор Живаго за свое длительное странствие: он узнал приметы нового времени - заваленные снегом, никому не нужные поезда, разрушенные деревни, увидел полуголодных обнищавших людей и указы, декреты, приказы... Именно с ними попытался в первую очередь ознакомиться партизан-дезертир Живаго, добравшийся наконец до родного города, истощенный дорогой и вынесенными лишениями. Около стены с указами он и потерял сознание. Вернувшись к реальной жизни, не застав Лару с Катенькой (из оставленной записки было ясно, что они в Варыкино готовят ему достойный прием - Лара, как всегда, сумела все предусмотреть и продумать, в юрятинской квартире также оставив еду для Живаго, о возвращении которого узнав каким-то чудом). Горячка, первый признак надвигающейся болезни, а может быть, опять сама судьба не дала Юрию Андреевичу остановиться на одном месте, выгнала снова на улицу в поисках парикмахерской (за путешествие он изрядно оброс). Именно судьба привела доктора в швейную мастерскую, отдала в умелые руки женщины, о которой однажды уже рассказывал ему Самдевятов - Глафиры Севериновны Тунцевой, тетке Ливерия, свояченицы Микулицына, мастерицы на все руки. Именно она, догадавшись, кто перед ней сидит, но ни словом об этом не упомянув, подробно рассказала Юрию Андреевичу о судьбе его семьи, вызванной незадолго до нападения на деревню в Москву, об одинокой жизни достойной учительницы, заступнице всех обездоленных (о Ларе). Благодарный доктор, также узнавший рассказчицу, но уже научившийся скрытности, ничем свою догадку не выдал.

Облагороженный умелыми руками Глафиры Тунцевой, Живаго вернулся домой к Ларе, где, окончательно застигнутый болезнью, провалился в долгий, временами мучительный или прекрасный, бред. За это время он видел Лару, он видел даже то, что было в реальной жизни, но свидетелем чего он никак быть не мог (хлопотливые Ларины сборы в дорогу: так суетилась она, когда уезжала из Москвы с мужем в Юрятин). Но все, что он видел, было так в духе Лары, что сцены бреда казались реальностью, а редкие пробуждения - вымыслом. Теплые нежные Ларины руки вывели его из этого продолжительного, длившегося уже не один день, оцепенения. Он очнулся, увидел склоненную над постелью Лару и... потерял сознание от счастья.

Так началось то, к чему шли эти люди всю свою жизнь, сами того не ведая, не подозревая. Они прожили месяца два-три в постоянном счастье и ожидании еще большего счастья в будущем: в соединении с семьей Живаго - за время отсутствия доктора Тоня и Лара очень сблизились, Антипова даже принимала роды у жены Юрия Андреевича и всячески помогала им в дальнейшем; в возвращении домой Антипова-Стрельникова и воссоздании былого домашнего уюта для этих двух прекрасных семей. Однако с течением времени надежды постепенно гасли, оставляя место лишь глубокому чувству привязанности и благодарности друг к другу. Наступили времена еще более тяжелые, нежели годы пленения и одиночества: началась повсеместная «чистка», Юрию Андреевичу приходится уволиться с работы, Ларе постоянно угрожает та же опасность. Наконец, приходит известие от Тони о высылке семьи Громеко из России и о предстоящем аресте Стрельникова, ставшего вдруг ненужным и неугодным новым властям. Так, сами того не желая, Юрий Андреевич и Лариса Федоровна, оказавшись ближайшими родственниками гонимых и преследуемых, принуждены «уйти в тень» - опять в Варыкино!

Чистое, светлое прошлое, соединенное в душе Юрия Живаго с образом жены Тони, московским домом, семейным уютом и теплотой, ушло безвозвратно. Теперь только настоящее, реальное, зримое и нежное Ларино существование окружает его, вдохновляет и поддерживает. Такая земная, чудесная женщина, не склонная к философскому миропознанию, но интуитивно понимающая и чувствующая даже больше и глубже многих, притягивает к себе только лучшее, что есть

в людях и в жизни - так кажется Юрию Андреевичу, это ценит он даже больше, чем чистую науку (и сам нередко он ставил точный диагноз, не столько опираясь на знание, сколько интуитивно, каким-то шестым чувством обозревая всего больного). Ему близки и понятны рассуждения Симы Тунцевой (четвертой из сестер Тунцевых, самой младшей и немного «чудаковатой») о христианской истории человечества, потому что Симушка - лучшая из духовных учениц его любимого дяди Николая Николаевича Веденяпина; но близки и понятны они также и Ларе, хотя философию в чистом виде она не признает, считая ее лишь «скупой приправой к искусству и жизни». И, что особенно нравилось Ларе, рассуждения Симушки полностью соответствовали мыслям и мироощущению Юрия Живаго, и это одно настолько восхищало Лару, что она наметила Тунцевых для воспитания дочери, в случае, если арестуют ее и Юрия Андреевича.

Скоро отъезд из Юрятина встал перед Живаго и Антиповой с очевидной неизбежностью. Подтвердил шаткость их настоящего положения неожиданно объявившийся Комаровский - злой Ларин гений. Он привез с собой слухи еще более пугающие, чем могли предположить Живаго и Лара, и подсказал им и возможность реального спасения - уехать вместе с ним на Дальний Восток, где при попустительстве большевиков формируется Дальневосточная республика. В правительстве смешанного состава самому адвокату уже обещали место министра юстиции. Предложение его было отвергнуто наотрез Юрием Андреевичем, Ларе оставалось с этим только согласиться. Ни с кем не прощаясь (кроме все той же Симушки), они уезжают в Варыкино.

Варыкинский дом показался им уже кем-то тайно обжитым, но не до того было влюбленным, чтобы гадать о недавних постояльцах здесь. Настают благословенные дни уединения и творчества, последние дни перед разлукой. И чем больше осознавали Юрий и Лара ее неотвратимость, тем ближе становились друг другу. Прошлое уходило для них безвозвратно, а настоящему предстояло так же рано или поздно уступить силам, им неподвластным, как однажды потеряли они прежние свои семьи, прежнюю любовь, подчиняясь власти обстоятельств исторических, от одного человека не зависящих. На тринадцатый день жизни в Варыкине вновь появляется Комаровский и окончательно разлучает Юрия и Лару, давшую себя обмануть ради спасения дочери, ради «спасения» Павла Павловича, ради чего-то еще, объяснить которое она бы никогда не смогла.

Распрощавшись навсегда с Тоней, с Ларой, с внешним миром, Юрий Андреевич в полной мере постиг нарастающее с каждым часом ощущение одиночества и понял, что только так, вдалеке от людей, прячась ото всех, возможно наилучшим образом заниматься стихотворством. Основной и единственной темой его поэзии стал плач по Ларе, но чем больше он погружался в свое горе, тем дальше ее образ, возникающий в стихах, удалялся от реальной женщины, матери Катеньки, тем более он походил на Лару неземную, но тем не менее настоящую. Однако вскоре и эта иллюзия одинокой свободы, независимости от внешних обстоятельств была разрушена появлением другого человека - Антипова Павла Павловича. Стрельников находился в бегах, на его поимку были подняты все силы, руководили ею революционеры, как когда-то и он, переставшие вдруг быть просто людьми, отрекшиеся от человеческих чувств и эмоций - старший Антипов (отец Пату ли, политкаторжанин) и его друг Тиверзин (когда-то взявший Пашу Антипова на воспитание). Теперь машина их ума была включена на уничтожение человека, бывшего им сыном и воспитанником, но сошедшего с накатанных путей революции. Как загнанный зверь, он теперь стремился выжить лишь с одной целью - увидеть жену и ребенка, попрощаться с ними. Но и это было не дано изменившему однажды жизненному порядку Антипову: он погибает от собственной руки - и это последний выстрел обезумевшей машины. Его гибель вывела Живаго из творческого полубреда, принудила сдвинуться с места, подарившего ему несколько прекрасных мгновений жизни. Юрий Андреевич направляется в Москву.

Остается совсем немного рассказать о человеке, насильно лишенном прошлого, добровольно отказавшемся от настоящего, знающего почти в совершенстве будущее. За долгий путь в Москву, туда, где когда-то началась его творческая и реальная судьба, куда теперь он вернулся умереть, многое увидел и пережил Юрий Андреевич Живаго. Жизни было угодно дать ему за неполные сорок лет материала, в избытке хватившего бы другому на два века. Все это улеглось и переработалось в уме и воскресло в его творчестве.

Он вернулся в Москву не один, встретив по дороге осиротевшего Васю, бывшего юрятинского попутчика. За восемь-девять лет, положенных ему судьбой, он успел поставить этого подростка на ноги, разойтись с ним, жениться в третий раз (не разведясь с первой женой и не забыв Лары), родить двоих детей и, не воспитав их, как предыдущих трех, умереть в безвестности. Его третья и последняя женщина была дочерью бывшего дворника Маркела, его последний этап жизни был мрачным и безрадостным; Юрий Андреевич, по мнению друзей, опустился безмерно. В какой-то момент по мановению волшебной палочки брата Евграфа пришло долгожданное просветление, но уединение, устроенное им, сулившее, как в былые годы, взлет творческой мысли, наступило слишком поздно. Юрий Андреевич умирает, так и не начав новой жизни, по дороге на новую хорошую работу. Умирает, размышляя о параллельности существования времен, людей, обгоняемый в пути старушкой француженкой мадам Флери (давнишней мелюзеевской знакомой) - она-то, в отличие от доктора, живет, добивается для себя выезда за границу (а он так и не смог воссоединиться со своей семьей), уходит вперед, оставив мертвого Живаго и весь этот сумасшедший мир за собой, позади, она движется в будущее, которое знает Живаго, но в котором ему места нет.

Лариса Федоровна попадает в Москву в момент похорон Юрия Андреевича, ей дано было проститься с ним и исчезнуть навсегда в истории.

Ее вторая дочь, потерянная в бреду болезни, случайно будет найдена много лет спустя во время Великой Отечественной войны генералом Евграфом Живаго.

Двое друзей Юрия Андреевича - Михаил Гордон и Пика Дудоров - проживут долгую и трудную жизнь, сумев своей посредственностью и ординарностью приспособиться и к тюрьмам, и к каторгам, и к войне,' выжить и сохранить хоть какую-то память о человеке необыкновенном, но ими, вследствие все той же ординарности, не оцененном по достоинству и осуждаемом. И тем не менее годы спустя, пережив войну и хамелеонское приспособленчество, они останутся вместе перечитывать книгу, возможно, стихи Юрия Живаго, и будут этим счастливы.

История создания романа «Доктор Живаго»

«В области слова я более всего люблю прозу, а вот писал больше всего стихи. Стихотворение относительно прозы - это то же, что этюд относительно картины. Поэзия мне представляется большим литературным этюдником», - признавался Б. Пастернак.

Не только поэзия оказалась для Пастернака своего рода этюдником к прекрасной картине - роману «Доктор Живаго», но и вся его творческая биография, в которой работа над стихотворной формой переплеталась с работой над прозой, похожа скорее на подготовку к чему-то более прекрасному, совершенному, чем стал для писателя этот роман.

Первые прозаические работы Пастернака датируются зимой 1909-1910 гг., как и первые поэтические опыты. Появление в печати (1918 г.) «Детства Люверс» сразу же было замечено критиками: «Борис Пастернак, стремясь рассказать себя, взял из реального мира полуребенка, девочку Люверс, и показывает, как эта девочка «осваивала» мир. На мой взгляд, онсделал это очень искусно, даже блестяще, во всяком случае - совершенно оригинально» (М. Горький). Несмотря на восторженный прием, роман, в котором «Детству Люверс» отводилась пятая часть от всего содержания, так и не был закончен. Это может быть связано как с давлением жизненных обстоятельств (в 1918 -1920 гг. Пастернак был вынужден много заниматься переводами), так и с недостатком, по мнению писателя, жизненного опыта, необходимого для широкого романного полотна. Тем не менее, в отличие от ранней прозы, это был уже первый значительный шаг к стилю «Доктора Живаго»: «Я решил, что буду писать, как пишут письма, не по-современному, раскрывая читателю все, что думаю и думаю ему сказать, воздерживаясь от технических эффектов, фабрикуемых вне его поля зрения и подаваемых ему в готовом виде, гипнотически и т. д. Я таким образом решил дематерьялизовать прозу».

Еще один появившийся в печати в 1918 г. прозаический отрывок, озаглавленный «Безлюбье», интересен для нас общностью замысла с «генеральным» произведением («Доктором Живаго»). Здесь в образах двух персонажей - Гольцева и Ковалевского - намечена одна из основных антитез будущего романа: верность жизни и одержимость абстракцией. В нем также упоминаются два татарских имени - Гимазетдин и Галиулла, впоследствии использованных в «Докторе Живаго».

Свойственные Б. Л. Пастернаку и в более позднем творчестве внимание к отдельной судьбе, к отдельной личности, стремление передать исторические события с позиций «субъективных» также нашли свое выражение в первых прозаических опытах: так писался черновик романа, упоминаемый Пастернаком в автобиографическом очерке «Люди и положения» и сожженный им в 1932 г. (тем не менее он не раз вспоминал о нем, работая над первой книгой «Доктора Живаго»).

В другом неоконченном, как и все прежние работы, романе - «Спекторский» - Б. Пастернак впервые приходит к мысли соединить сюжетно в одном произведении прозу и стихи.

Вторая половина 20-х и первая половина 30-х гг. - зенит литературной славы Б. Пастернака. Особенно явственно ощущается это после смерти «первого» поэта В. Маяковского: по мнению официальных властей, его место должен был занять именно Пастернак - автор эпоса «1905». Но «помпа и парад», претившие писателю с детства, теперь кажутся ему еще более неуместными и лишними, мешающими работе: он прекрасно понимает, что всенародное признание потребует от него отказаться от истинного творчества, писать «на заказ». Так появляется в его творениях одна из важнейших тем будущего романа - проблема достоинства художника перед лицом своего времени, нашедшая воплощение в автобиографической прозе «Охранная грамота». В ней же зазвучит впервые мотив разочарования в «успехах» Октябрьской революции: она была воспринята писателем как «назревшая неизбежность», распрямляющий жизненный порыв, но ее последствия порождают лишь чувство исторической «порчи», которое в итоге приведет Пастернака к окончательному разрыву в 1936 г. с официальной литературной средой. В 1933 г. «Охранная грамота» была запрещена.

В 1932 г. Б. Пастернак отправляется в Свердловск на поиски материала о социалистической реконструкции Урала. Увиденные там бедствия и разруха до глубины души потрясли писателя. Вынесенное впечатление он старался передать в некоторых набросках «генеральной прозы», работа над которой остановилась в связи с серьезными изменениями в социально-политической жизни, вызвавшими жесточайший душевный кризис писателя, чутко переживавшего выпавшие на долю его народа несчастья. В письмах друзьям он жалуется на «серую, обессиливающую пустоту». Немыслимые и непонятные исчезновения близких и коллег по перу, аресты, расстрелы, захлестнувшие страну, казалось, должны были вот-вот прекратиться. Поводом для надежд на лучшее стал проект новой Конституции (1936 г.). Позднее, в 1956 г,, поэт признается, что те времена воспринимались как эпоха «прекращения жестокостей». Но этим ожиданиям не суждено было сбыться - его честное заступничество за друзей, его «антигосударственная» позиция надолго перекрыли ему пути к официальной литературе: «Именно в 36 году, когда начались эти страшные процессы (вместо прекращения поры жестокости, как мне в 35 году казалось), все сломилось во мне, и единение с временем перешло в сопротивление ему, которого я не скрывал».

С осени 1936 г. тон прессы по отношению к Пастернаку резко меняется. А сам он, словно не замечая ничего внешнего, вдруг находит выход из мучившей «душевной» болезни - снова берется за прозу. Начинается работа над романом о Патрике (вариант названия, найденный на уцелевшем после пожара зимой 1941-1942 гг. рукописном листке, «Начало романа о Патрике»). Сохранились, правда, обложки предложенного к печати фрагмента романа с двумя зачеркнутыми названиями - «Когда мальчики выросли» и «Записки Живульта». Мы так подробно останавливаемся на этих, почти полностью сгоревших черновиках романа исключительно потому, что они явились важным связующим звеном между всеми прежними попытками создания «большого романа» и замыслом «Доктора Живаго». Целый ряд мотивов, положений, имен и характеров указывает нам на это со всей очевидностью. Взять хотя бы смысловое тождество фамилий главных героев: Живаго - Живульт. Кстати, ничего в этом мире нет случайного: так, еще в 1910 г., в самом начале творческой биографии писателя, появляется у него герой-художник по имени Реликвимини Пурвит (от французского «ради жизни»). Это триада имен эмблем, символизирующая центральную идею всего пастернаковского творчества - идею бессмертия жизни.

Ощущением бессмертия была проникнута и другая работа писателя, начатая уже во время войны в Чистополе, - пьеса «На том свете»:

«Трагический тяжелый период войны был живым(дважды подчеркнуто Пастернаком.) периодом и в этом отношении вольным радостным возвращением чувства общности со всеми». В 1942 г. Пастернак сжег и эту рукопись, оставив только два фрагмента (большую часть второго занимает рассказ солдатки Кузиной, напоминающий содержанием рассказ Таньки Безочередевой), из другого фрагмента мы узнаем имена главных действующих лиц - офицеров... Дудорова и Гордона.

Военные годы «единения» вдохнули свежую струю воздуха в душную атмосферу страны. Но с победой пришли и новые разочарования: «когда после великодушия судьбы, сказавшегося в факте победы, пусть и такой ценой купленной победы, когда после такой щедрости исторической стихии повернули к жестокости и мудрствованиям самых тупых и темных довоенных годов, я испытал во второй (после 36 г.) раз чувство потрясенного отталкивания от установившихся порядков, еще более сильное и категоричное, чем в первый раз... Это очень важно в отношении формирования моих взглядов и их истинной природы».

Б. Пастернак уже не может мириться с установившимся порядком, сдерживая себя работой над переводами. Он начинает роман «Доктор Живаго». Начинает честный разговор, раскрывающий его личное отношение к действительности: «...когда писатель идет вразрез с общими взглядами, приходится истолковывать самого себя, свое мировоззрение. Если писатель не может быть понят на фоне общераспространенных представлений, мало живописать быт...»

Переписка Пастернака свидетельствует о крайней интенсивности его работы. К февралю 1946 г. ему настолько становится ясен замысел первой книги романа, что он высказывает надежды на ее скорое (в течение ближайших месяцев) написание.

В феврале 1946 г. состоялось первое успешное публичное чтение шекспировского «Гамлета» в переводе Пастернака в МГУ (поэт присутствует на этом вечере). Февралем же датируется первая редакция стихотворения «Гамлет», открывающего книгу стихов Юрия Живаго.

«Смерти не будет» - написал Пастернак на одном из вариантов рукописи первых глав романа. Но сам он очень спешит, боясь не успеть выполнить свое главное предназначение. «Я уже стар, скоро, может быть, умру, и нельзя до бесконечности откладывать свободного выражения настоящих своих мыслей», - пишет он О. М. Фрейденберг 5 октября 1946 г. В июне 1946 г. Пастернак читает первую главу романа «Мальчики и девочки» (одно из первых черновых названий «Доктора Живаго»). В августе готова вторая глава - «Девочка из другого круга». В самый разгар работы над романом 9 сентября в «Правде» появляется статья, в которой цитируется обвинительная резолюция СП СССР, где Пастернака называют «безыдейным, далеким от советской действительности автором». В свете этого состоявшееся 9 сентября публичное чтение Б. Пастернаком первых глав романа воспринимается многими как дерзкий, ненужный вызов властям.

И все же писатель пока далек от бесповоротного разрыва с официальной литературой (ему нужно заботиться о жене и детях). Работа над романом затормаживается из-за переработки второй главы, Пастернак стремится к созданию «боковой» редакции «Доктора Живаго», где бы усилился революционный дух эпохи.

Февраль - апрель 1947 г. отмечены работой над третьей главой («Елка у Свентицких»). Это один из тяжелейших периодов творчества писателя: возобновляются преследования, затихшие было зимой. Скорее всего, поводом к этому послужила разлетевшаяся повсюду новость о выдвижении Пастернака на Нобелевскую премию. Появляется «установочная» статья поэта А. Суркова «О поэзии Пастернака»; в «Литературной газете» печатается стихотворная пародия «Запущенный сад» А. Сашина.

Весной 1947 г. снова вынужденная остановка работы: Пастернак зарабатывает на жизнь переводами. Только через год, весной 1948 г., он заканчивает четвертую главу («Годы в промежутке», название первой редакции) о первой мировой войне.

Тем временем положение Пастернака становится все более опасным. 26 июня открывается XI пленум СП СССР, на котором с докладом «Наши идейные противники» выступает генеральный секретарь Союза писателей А. А. Фадеев. В его речи находится место и для Пастернака, осуждаемого за уход от действительности. При этом Фадеев, как уже повелось, аргументирует свои мысли, опираясь на хвалебные статьи о Б. Пастернаке на Западе.

23 января 1948 г. редакция «Нового мира» подала в суд исковое заявление о взыскании с Пастернака аванса за не предоставленный в срок роман «Иннокентий Дудоров» («боковая редакция» второй главы). В апреле уничтожается тираж «Избранного», подготовленный Пастернаком еще в 1947 г.

Но и в этих условиях Пастернак продолжает творить: у него написано уже десять стихотворений из «Юриной тетради». За апрель - май он перерабатывает главу «Елка у Свентицких» и окончательно переписывает главу «Назревшие неизбежности» (бывшая «Годы в промежутке»). В этот период окончательно утверждается название «Доктор Живаго» с подзаголовком «Картины полувекового обихода», отброшенным автором в 1955 г.

Обстановка вокруг Б. Пастернака все более ухудшается. В 1949 г. в Москве и Ленинграде распространяется слух о его аресте. Опасность усугубляется возросшим интересом к русскому поэту на Западе: его кандидатуру снова выдвигают на Нобелевскую премию. Арестовывают близкого друга Б. Пастернака Ольгу Ивинскую: произошло это именно в тот момент, когда Пастернак, подобно своему любимому герою (Ю. Живаго), пытался преодолеть двусмысленность своего положения (выбрать одну из любимых женщин). Сильно переживая вынужденную разлуку с любимой, поэт уподобляет ее заточению Маргариты (возлюбленной Фауста), именно в это время он переводит Гете. Безусловно, что такое стечение обстоятельств и переживаний не могло не наложить отпечаток и на работу над романом «Доктор Живаго», в котором спешно дописываются поэтическая и прозаические главы второй книги. Дополнившие в ноябре - декабре 1949 г. тетрадь Юрия Живаго семь стихотворений пропитаны тоской и нежностью, ощущением неотвратимости конца («Осень», «Нежность», «Магдалина II», «Свидание» и т. д.).

Говоря о написании романа как о выполнении своего земного предназначения, Пастернак все время ошибался в сроках его окончания. За долгие годы работы над ним, несмотря на твердость и неизменность своего авторского кредо, писатель постоянно отмечает то или иное явление литературной или общественной действительности, оказавшее в данный момент работы особое на него влияние. В этом ряду Блок (с рассуждения о его поэзии начинается в романе литературная работа Юрия Живаго), советская действительность (голод и разруха времен гражданской войны, единение и свобода времен Отечественной, гонения, аресты, клевета послевоенных лет и т. п.), музыка и живопись (Скрябин, Л. Пастернак), Достоевский (присутствие Петербурга в каждой строчке его произведений), а вот теперь, к концу работы - Л. Толстой. Именно роман «Воскресение» перечитывает Б. Пастернак в феврале 1950 г. «Я думаю, что я в этом отношении не одинок, что в таком положении находятся люди из лагеря, считающегося нетолстовским, то есть я хочу сказать, что вопреки всем видимостям историческая атмосфера первой половины XX века во всем мире - атмосфера толстовская» , - заявляет он в письме к Н. С. Родионову от 27 марта 1950 г.

Август - октябрь 1950 г. - закончены 5 и 6 главы второй книги. И снова переводческая ра^ бота надолго приостановила написание романа. Возможно, из-за большого промежутка в работе над «книгой совести», а может, и по каким-то иным причинам, но в декабре 1951г. Пастернак, по свидетельству друзей, находится в явном упадке духа. Обновление и преображение приходит к писателю только с наступлением весны: тогда-то, в мае 1952 г., он заканчивает 7 главу романа, который теперь (на традиционных уже чтениях глав друзьям) все больше ругают, нежели восторгаются им. «Из людей, читавших роман, большинство все же недовольно, называют его неудачей, говорят, что от меня они ждали большего, что это бледно, что это ниже меня, а я, узнавая все это, расплываюсь в улыбке, как будто эта ругань и осуждение - похвала», - признается он в письме к С. Чиковани в июне 1952 г.

В десятых числах октября была отдана в перепечатку 10 глава романа, а двадцатого Пастернак попадает в больницу с обширным инфарктом. Он пробыл в Боткинской больнице до 6 января 1953 г. Именно здесь, в минуты, когда, казалось, он был совсем близок к смерти, Пастернак с особой радостью ощутил свое единение с вечной жизнью, свой природный дар писателя от Бога и, как никогда прежде, с особой силой, захотелось ему говорить о Боге, «славословить» Творца всего сущего.

Летом, в санатории Болшево, Пастернак пишет еще одиннадцать стихотворений в «тетрадь», два из которых впоследствии исключит. Окончательный порядок цикла «Юриной тетради» будет установлен только осенью 1955 г.

Осенью 1953 г. была освобождена О. Ивинская. А через год, в самый разгар работы над романом, в Москве и Ленинграде снова пошли слухи о присуждении Пастернаку Нобелевской премии. «Я скорее опасался, как бы эта сплетня не стала правдой, чем этого желал... - писал он в эти дни О. М. Фрейденберг. - Я горжусь одним: ни на минуту не изменило это течения часов моей простой, безымянной, никому не ведомой трудовой жизни». И наконец 10 октября 1955 г. была поставлена последняя точка в романе, непростая история которого на этом еще не закончилась.

Рукопись своей «генеральной» прозы Пастернак доверил редакции журнала «Новый мир», который с публикацией явно не спешил. Между тем в мае 1956 г. на дачу в Переделкино приезжает итальянец-коммунист журналист Серджио Д'Анджело. По его настоятельной просьбе Пастернак отдает ему один из неисправленных вариантов рукописи. Писатель соглашается на публикацию этого варианта романа на итальянском языке, предупреждая только, чтобы выход этот не опередил русского варианта. Однако в отличие от редколлегии советского журнала, итальянский издательДж. Фельтринелли поспешил выпустить роман в свет. После чего начинается зарубежное шествие «Доктора Живаго» (Италия, Англия, Швеция, Франция и Германия), более того, в январе 1959 г. вышло в свет «второе» русское издание романа с копии, переданной Фельтринелли. Исправленный вариант романа на русском языке благодаря усилиям друзей писателя был издан за рубежом только после его смерти, в 1978 г. Для русских читателей после всей этой истории роман был потерян на еще более долгий - тридцатилетний срок.

За этот роман в 1958 г. Пастернаку все же присудили Нобелевскую премию, от которой ему пришлось отказаться добровольно, из-за придания этому торжественному личностному моменту характера сугубо политического.

Анализ текста

Эпизод из части «Елка у Свентицких» (кн. 1, ч. 3, гл. 9, 10)

Лара, в намерении бесповоротно определить свою судьбу, разрешив целый узел проблем, связанных с ее глубинной зависимостью от Комаровского, долгом брата Родиона и неопределенностью отношений с Пашей Антиповым, приходит к Паше в комнату с предложением как можно скорее обвенчаться. По ее просьбе Антипов поставил на подоконник свечу: от язычка огня на обледеневшем стекле окна постепенно протаял черный глазок. Спешащий в это время на елку к Свентицким Юрий Живаго, проезжая с Тоней на извозчичьих санках по Камергерскому, заметил на одном из окон образовавшийся от близкого пламени свечи кружок, напоминающий осознанный, направленный вовне взгляд. На ум Живаго пришли первые строчки его первого стихотворения: «Свеча горела на столе. Свеча горела...» -- оно затем под названием «Зимняя ночь» вошло в книгу его стихов.

Этот момент романа глубоко символичен, ему невозможно дать однозначную трактовку. Ясно одно: данный эпизод является одним из смысловых центров произведения, связующий воедино не только прозаическую и стихотворную часть романа, но и целый ряд аспектов его проблематики.

Свет свечи связывает Юру с Тоней и Лару с Пашой в переломный момент их судьбы: зарождаются две новые семьи, и световой лучик показывает, что связь эта не случайна; в книге судьбы они, еще о том не ведая, находятся на одной странице, лучик как бы высвечивает общую для этих пар жизненную нить.

Очередное пересечение судеб Юрия и Лары знаменуется первым приходом к нему вдохновения. Отныне Лара станет, тайно или явно для Живаго, его Музой, с этой свечи начнется путь Живаго как поэта.

Еще одно толкование требует привлечения более широкого материала романа, в том числе и стихотворения «Зимняя ночь». Если вспомнить, что сквозь протаявший глазок огонь свечи проникал на улицу «почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало», а также размышления Живаго о том, что сознание человека - это «свет, бьющий наружу, сознание освещает перед нами дорогу, чтобы не споткнуться» (кн. 1, ч. 3, гл. 3), то тогда дом можно понимать в творчестве Пастернака как образ, символизирующий положение человека в этом мире. Дом - это внутреннее, обжитое человеком пространство мира, окруженное ночным хаосом неизвестного и непросветленного сознанием мрака. Снаружи - тьма, хаос уничтоженья, небытия («Мело, мело по всей земле, / Во все пределы».); внутри - теплится свечка человеческой жизни («Свеча горела на столе, / Свеча горела».), и ее свет бьет наружу, хоть немного рассеивая мрак, освещая и освящая его.

Взгляд, направленный вовне, - это еще и взгляд поэта. Недаром «глаз он знал с доскональностью будущего окулиста». Ведь призвание и высший смысл поэта на земле - видеть то, что скрыто от других, замечать всю сумасшедшую прелесть этого мира и в слове доносить ее до других: рассеивать мрак.

Наконец, стихотворение «Зимняя ночь» приоткрывает еще один из возможных смыслов этого эпизода: ведь в нем говорится о любви мужчины и женщины, и эта любовь в свете свечи приобретает высший, сакральный смысл. Недаром «жар соблазна / вздымал, как ангел, два крыла / крестообразно». Любовь - вот самое чистое и светлое чувство на земле, противостоящее хаосу небытия, возвращающее обезумевшему миру потерянный им смысл.

Данные объяснения ни в коем случае не исчерпывают хотя бы основной смысл анализируемого эпизода, они только демонстрируют бесконечность его значений - верный признак настоящего произведения искусства.

Эпизод из части «Лесное воинство» (кн. 2, ч. 11, гл. 4)

Во время одной из стычек партизанского отряда с белогвардейцами доктор, вопреки международной конвенции, запрещающей врачам участвовать в боевых действиях, взял винтовку убитого телефониста и, чтобы не стрелять в наступающих, преимущественно совсем еще юных ребят, стал целиться в мертвое обгорелое дерево. Это дерево было настоящим спасением для атакующих, но все они не позволяли себе прятаться за его стволом и шли дальше. Но как доктор ни оберегался, двух белогвардейцев он все же ранил, а еще одному его выстрел стоил жизни. После боя в ладанке телефониста и в покореженном пулей футлярчике на шее подстреленного им гимназиста Живаго обнаружил текст одного и того же девяностого псалма, по народным верованиям оберегающего от пуль. Только текст псалма у партизана имел те искажения, которые привносятся в богослужебные тексты народом в изустном повседневном обиходе, псалом же юноши-белогвардейца полностью соответствовал подлиннику. Именно футлярчик с этим псалмом принял на себя удар пули и спас мальчика, Сережу Ранцевича, от смерти. Сережу доктор тайком выходил и, когда тот окреп, дал ему возможность убежать из отряда, чтобы продолжить борьбу с красными.

Этот эпизод заключает в себе целый ряд существеннейших проблем романа. Добровольное участие в бою доктора Живаго, насильно захваченного партизанами, задает тему интеллигенции и революции. Автор показывает, что в эпоху революционных потрясений невозможно оставаться в позиции «над схваткой»: даже подневольное положение во враждебном лагере, «пассивное» сотрудничество с одной из воюющих сторон есть уже участие в борьбе. Отдающий себе в этом отчет Живаго, при всей его «невоинственности», осознает всю иллюзорность и даже лживость позы «невмешательства»: он подчиняется логике схватки, не позволяющей кому бы то ни было оставаться в стороне.

Его стрельба по дереву, которое «было обуглено молниями или пламенем костра, или расщеплено и опалено предшествующими сражениями», имеет символический смысл и в общем це лом романа перекликается со стихотворением Юрия Живаго «Чудо» о бесплодной смоковнице, испепеленной Христом. Это дерево является искушением для наступающих белогвардейцев как возможность уберечься от пуль и спастись от смерти. Однако они понимают бесплодность такого поведения и предпочитают путь жертвы - путь подлинный. Единственная их ошибка - излишняя театральность, бравирование своей удалью, которая была бы простительна по молодости, если бы не вела к бессмысленным жертвам.

Псалом, обнаруженный Живаго на груди у партизана и у белогвардейца, как бы иллюстрирует пастернаковское понимание культуры и истории. Противостояние белых и красных ложно для него уже потому, что воюющие стороны имеют одну историю, принадлежат одной христианской культуре, а значит, ценности, их разделяющие, неподлинны перед лицом подлинных, общих для них христианских ценностей. Их культура едина вопреки тем изменениям и искажениям, которые народное словотворчество вносит, например, в богослужебные тексты. Эти изменения, наоборот, свидетельствуют о том, что христианство, преломляясь в сознании людей самого разного образовательного уровня и национальной принадлежности, разных убеждений и социального положения, тем самым входит в живое употребление, является живым в каждый отрезок своего времени, связывает всех людей воедино. И помощь доктора раненному им гимназисту не является противоречием или следствием его «беспринципности», потому что если ход истории на одном из своих виражей и столкнул в противоборстве Юрия Живаго и Сережу Ранцевича, то спасение жизни мальчика является христианским долгом и подвигом доктора.

Б. Пастернак о своем романе

Собственно, это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу дать исторический образ России за последнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного, как, в идеале, у Диккенса или Достоевского, - эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое. Роман пока называется «Мальчики и девочки». Я в нем свожу счеты с еврейством, со всеми видами национализма (и в интернационализме), со всеми оттенками антихристианства и его допущениями, будто существуют еще после падения Римской империи какие-то народы и есть возможность строить культуру на их сырой национальной сущности.

Атмосфера вещи -- мое христианство, в своей широте немного иное, чем квакерское и толстовское, идущее от других сторон Евангелия в придачу к нравственным.

Это все так важно, и краска так впопад ложится в задуманные очертания, что я не протяну и года, если в течение его не будет жить и расти это мое перевоплощение, в которое с почти физической определенностью переселились какие-то мои внутренности и частицы нервов...

Стихов как самоцели я не любил и не признавал никогда. Положение, которое утверждало бы их ценность, так органически чуждо мне и я так этот взгляд отрицаю, что я даже Шекспиру и Пушкину не простил бы голого стихотворчества, если бы, кроме этого, они не были гениальными людьми, прозаиками, лицами огромных биографий и пр. и пр.

За писанием прозы у меня попутно складываются ритмические мотивы, мелодии которых я не записываю и которых не развиваю тематически, не наполняю живописью и мыслью. Они только нежны и музыкальны, и в этом их осуждение.

Очень печальная, очень много охватившая, полная лирики и очень простая вещь.

...Потребовалась целая жизнь, ушедшая на то, что называлось модернизмом, на фрагментаризм, на формы: политические, эстетические, мировоззрительные формы, на направления, левые и правые, на споры направлений...

А жизнь тем временем (войны, владычество крепостнических теорий, гекатомбы человеческих существований, вступление новых поколений), жизнь тем временем шла своим чередом и накопила множество полувекового материала, горы нового неназванного содержания, из которого не все охватывается старыми формами (политическими, эстетическими, левыми, правыми и пр. и пр.), а часть, самая живая, остается еще без обозначения; как сознание ребенка. И жалки те, кто хранит верность бесполезной косности старых определившихся принципов, соперничеству идей и велениям былой, на пустяки растраченной новизны, а не смиряется перед простодушием и младенческой неиспорченностью свежего, едва народившегося, векового содержания. Надо было именно перестать принимать во внимание привычное, установившееся и в своем значении сплошь такое фальшивое, надо было душе с ее совестью, способностями познания, страстью, любовью и нелюбовью дать право на полный, давно назревший переворот, который перевел бы ее из неудобной, вынужденной скрюченности в более свойственное ей, свободное, естественное положение.

Вот в чем, собственно говоря, вся суть и значение «Доктора Живаго».

Критика о романе Б. Л. Пастернака

В. М. Борисов

Герой романа Пастернака «с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидеть и передумать. Но для такой книги он был еще слишком молод, и вот он отделывается вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине».

Это описание мечты Юрия Живаго, как и многое другое в романе, замешено на автобиографических «дрожжах» и может быть отнесено к творческому опыту самого автора. Состояние «физической мечты о книге», которая «есть кубический кусок горячей, дымящейся совести - и больше ничего», владело Пастернаком с первых шагов в литературе, сопровождаясь ясным пониманием того, что «неумение найти и сказать правду - недостаток, которого никаким умением говорить неправду не покрыть...».

Опыт пережитых лет навсегда научил Пастернака «быть равным самому себе» и «не отступаться от лица» ни в каких положениях. Верность неискаженному голосу жизни, чувство внутренней свободы и нравственной независимости помогли ему сохранить ощущение творческого счастья, без которого он не мыслил своей работы, в самые тяжелые времена...

В рукописном отделе Института мировой литературы сохранилась обложка предложенного к печати фрагмента романа с двумя зачеркнутыми названиями - «Когда мальчики выросли» и «Записки Живульта».

Смысловое тождество фамилий Живульт и Живаго очевидно и само по себе свидетельствует об их несомненной эмблематичности, а не случайном происхождении. Еще большее значение для осмысления единства всего творческого пути Пастернака приобретает это тождество, если учесть, что в рукописях ранних набросков прозы начала 10-х годов, во фрагменте, носящем заглавие «Смерть Реликвимини», встречается вариант его имени - Пурвит (от искаженного французского pour vie - ради жизни), образующего вместе с двумя другими - Живульт и Живаго - триаду тождественных по смыслу имен-эмблем. В тройственной форме этого, по существу, единого имени заключена центральная интуиция всего пастернаковского творчества - интуиция бессмертия жизни. Его герои - поэт Реликвимини-Пурвит, возникший в самом начале творческого пути Пастернака, и поэт Юрий Живаго, этот путь увенчивающий,- страдают и умирают, чтобы чудо жизни обрело бессмертие в их слове.

(Из статьи «Река, распахнутая настежь». К творческой истории романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» )

Е. Б. Пастернак

Роман о докторе Живаго и стихи, написанные от его имени, стали выражением радости, превозмогающей страх смерти. «По наполнению, по ясности, по поглощенности любимой работой жизнь последних лет почти сплошной праздник души для меня. Я более чем доволен ею, я ею счастлив, и роман есть выход и выражение этого счастья» , - писал Пастернак в 1955 году. Послевоенная одинокая и независимая жизнь была каждодневным преодолением смертной тяжести, светлым ощущением бессмертия, верностью ему. Он по собственному опыту говорил, что бессмертие - это другое имя жизни, немного усиленное. Духовное преодоление смерти Пастернак считал основой своего понимания новой христианской истории человечества.

«Века и поколения только после Христа вздохнули свободно. Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме» , - говорит в романе Веденяпин.

В свете этой исторической традиции жизнь отдельного человека, социально не выделенного, не претендующего на привилегии, на то, чтобы с ним считались больше, чем с другими, более того - общественно лишнего, становится Божьей повестью. Вечной темой искусства.

Творчески одаренный герой романа стремится к занятию своим делом, и его взгляд становится, силою обстоятельств, мерой и трагической оценкой событий века, а стихотворения - поддержкой и подтверждением надежд и веры в долгожданное просветление и освобождение, предвестие которых составляет историческое содержание всех послевоенных лет.

Читая и перечитывая роман, приходишь к мысли, что главное в нем скорее показано читателю, чем сказано ему в жесткой, настоятельной форме. Любовь к жизни, чуткость к ее голосу, доверие к ее неискаженным проявлениям - первейшая забота автора. Это проявляется всего сильнее в речи и действиях главного - лирического героя - Юрия Живаго. Он ценит чувство меры и знает, к каким гибельным последствиям приводит насильственное вмешательство человека в природу и историю.

В первую очередь ему с детства ненавистны те, кто себялюбиво вносит в жизнь соблазны, пошлость, разврат, кому не претит власть сильного над слабым, унижение человеческого достоинства. Эти отвратительные черты воплощены для Юрия в адвокате Комаровском, сыгравшем трагическую роль в его судьбе.

Живаго склонен сочувствовать нравственным идеалам революции, восхищаться ее героями, людьми прямых действий, как Антипов-Стрельников. Но он ясно видит и то, к чему неизменно приводят эти действия. Насилие, по его наблюдениям, ни к чему, кроме насилия, не ведет. Общий производительный ход жизни нарушается, уступая место разрухе и бессмысленным, повторяющим прежние, призывам и приказам. Он видит, как власть идеологической схемы губит всех, оборачиваясь трагедией и для того, кто ее исповедует и применяет. Есть основания считать, что именно эта убежденность отличает «Доктора Живаго» от прозы, над которой Пастернак работал до войны.

Юрию Андреевичу кажется дикой сама идея переделывать жизнь, поскольку жизнь не материал, а действующее начало, по своей активности намного превосходящее возможности человека. Результат его действий лишь в меру внимания и подчинения ей соответствует его благим намерениям. Фанатизм губителен.

(Из предисловия к «Доктору Живаго». М, 1989)

Е. А. Евтушенко

...Пастернак, воспевающий подвиг «незамеченное», стал в мире, пожалуй, самым знаменитым русским поэтом двадцатого века, превзойдя даже Маяковского... Пастернак всегда знал себе цену как мастеру, но его больше интересовало само мастерство, чем массовые аплодисменты...

Роман меня тогда разочаровал. Мы, молодые писатели послесталинского времени, увлекались тогда рубленой, так называемой «мужской» прозой Хемингуэя, романом Ремарка «Три товарища», «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. «Доктор Живаго» показался мне слишком традиционным и даже скучным.

В 1966 г., после смерти Пастернака, я взял с собой иностранное издание «Доктора Живаго» в путешествие по сибирской реке Лене и впервые его прочитал. Я лежал на узкой матросской койке, и, когда я переводил глаза со страниц на медленно проплывающую в окне сибирскую природу и снова с природы на книгу, между книгой и природой не было границы.

<...> Да, в нем есть несовершенства - слаб эпилог, автор слишком наивно организует встречи своих героев. Но этот роман - роман нравственного перелома двадцатого века, роман, поставивший историю человеческих чувств выше истории как таковой...

(Из статьи «Почерк, похожий на журавлей» )

А. А. Вознесенский

Пастернак - присутствие Бога в нашей жизни. Присутствие, данное не постулатно, а предметно, через чувственное ощущение Жизни - лучшего, необъяснимого творенья Мирозданья. Дождь дан как присутствие Бога в Нем, еловый бор как присутствие Бога, Бог дан в деталях, в стрижах, в каплях, в запонках, и наше чувство - это прежде всего в чистом виде Божье присутствие...

Проза Пастернака отнюдь не статья «Как делать стихи», нет, это роман, жизнь поэта, роман о том, как живут стихом и как стихи рождаются из жизни. Таких романов еще не было. Увы, «Доктор Живаго» - это теперь не просто книга, роман сросся с позорными событиями вокруг него. Тридцать лет пропаганда наша, не прочитав его, не вдумавшись в лирическую музыку его волшебного русского языка, выдавала роман за политического монстра, за пасквиль...

В результате всесоюзной брани роман нельзя сегодня читать объективно. Читатель ныне тщетно ищет в книге обещанную «крамолу». Барабанные перепонки, ожидающие пушечной канонады, не могут воспринять музыку Брамса...

(Из статьи «Благовещизм поэта»)

Вопросы и задания

1. Какие стороны проблематики романа раскрывают следующие варианты его черновых названий: «Мальчики и девочки», «Смерти не будет», «Опыт русского Фауста», «Свеча горит»? Почему, на ваш взгляд, Пастернак остановился на названии «Доктор Живаго»?

2. «...композиционная мера романа - человеческая биография... Человек без биографии не может быть тематическим стержнем романа, и роман, с другой стороны, немыслим без интереса к отдельной человеческой судьбе - фабуле и всему, что ей сопутствует. Кроме того, интерес к психологической мотивировке... в корне подорван и дискредитирован наступившим бессилием психологических мотивов перед реальными силами, чья расправа с психологической мотивировкой час от часу становится более жестокой» (О. Э. Мандельштам. «Конец романа»). Сопоставьте эти высказывания О. Мандельштама с романом Б. Пастернака «Доктор Живаго»: поясните, в чем заключается новаторство подхода авторов XX века к проблеме современного романа.

3. Что отличает «Доктора Живаго» от традиционного жанра романа-эпопеи (Л. Толстой, М. Шолохов и др.)? Почему в этом произведении, охватывающем целую эпоху, не упоминается ни одно историческое лицо?

4. Почему Б. Пастернак назвал свой роман «мое христианство»?

5. В чем своеобразие композиционного построения романа:

а) временные и пространственные рамки;

б) система образов (выразители философской концепции автора и их антагонисты). Является ли авторской «недоработкой» то, что некоторые герои (Веденяпин, Живаго, Лара, Сима Тунцева) говорят «одним языком»?

в) проследите роль «случайностей» в построении повествовательной ткани романа; их связь с философской проблематикой произведения.

6. Как раскрывается философия Б. Пастернака в именах героев его прозы: Пурвит Реликвимини (от фр. «ради жизни» + лат. «оставляющий след»), Патрик Живульт, Юрий Живаго? Определите жизненную позицию Ю. Живаго. Как она связана с философской концепцией автора («безволие» и «бездеятельность», «фатализм» и жертвенность)? Какие из стихов Юрия Живаго позволяют глубже проникнуть в своеобразие его жизненной позиции?

7. К какому социальному типу можно отнести главных героев романа и к какой проблеме нас выводит роман (интеллигенция и революция)?

8. Найдите в тексте описания героев-революционеров. Что объединяет все эти образы? Какую роль в романе, играет образ Евграфа Живаго?

9. Как ход истории предопределяет любовные коллизии романа? Найдите в тексте объяснения

самими героями причин распада старых и рождения новых семей. Что нового, отличного от семейных сцен романов XIX в., появляется в них? Как отношения Живаго с Тоней, Ларой и Маринкой раскрывают авторское восприятие изображаемой эпохи и его концепцию времени?

10. Воспринимается ли вами сборник стихов Живаго как одна из глав романа (семнадцатая)? Какие стихотворения связаны с конкретными эпизодами романа, а какие только с его общей философской проблематикой? Почему «Юрину тетрадку» открывает стихотворение «Гамлет», а заканчивает стихотворение «Гефсиманский сад»? Как они соотносятся между собой?

Темы сочинений

1. «Существованья ткань сквозная»: роль «случайных» совпадений в романе «Доктор Живаго ».

2. «Я весь мир заставил плакать над красой земли моей» (по роману «Доктор Живаго»).

3. Позиция автора и способы ее выражения в романе Б. Пастернака «Доктор Живаго».

4. «Доктор Живаго» - роман в стихах и прозе.

5. Интеллигенция и революция: своеобразие постановки проблемы в романе Б. Пастернака «Доктор Живаго».

6. Природное и историческое в романе Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго».

7. Полемика вокруг романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго».

8. Концепция времени Б. Л. Пастернака.

9. Любовь в жизни героев Б. Л. Пастернака.

10. Художественные особенности романа «Доктор Живаго»: традиции и новаторство.

Развернутый план к сочинению

Интеллигенция и революция. Своеобразие постановки проблемы в романе Б. Пастернака «Доктор Живаго»

I. Вступление.
1. Роман - сложнейшее, многогранное произведение, допускающее самые разнообразные прочтения:

- как «любовный роман» с занимательным сюжетом, доступный и интересный массовому читателю;

- как философский роман, решающий «последние вопросы» бытия;

- как художественное исследование природы поэтического творчества и взаимосвязи судьбы поэта и его произведений;

- как роман-загадку, где за каждым героем стоит свой реальный или мифологический прототип;

- как традиционное реалистическое произведение, в котором своеобразие целой исторической эпохи раскрывается через судьбу отдельных героев.

2. Последнее прочтение допускает видеть в героях определенные социально-психологические типы, тем более что ряд ведущих героев принадлежит к такому уникальному слою русского общества, как интеллигенция.

П. Основная часть.
1. Юрий Живаго - сын разорившегося промышленника, с юных лет воспитывался «в родственном кругу» и умеет ценить миропорядок в том виде, в котором он складывался тысячелетиями. Важные черты его характера - восприимчивость ко всему, особенно к чужому страданию, и особый род пассивности, заключающийся в доверии к жизни и ее ходу.

2. В революции принимает ее нравственный смысл: «Какая великолепная хирургия! Взять и разом артистически вырезать старые вонючие язвы! Простой, без обиняков, приговор вековой несправедливости, привыкшей, чтобы ей кланялись, расшаркивались перед ней и приседали» (кн. 1,ч.6, гл. 8). Но сам Живаго по профессии терапевт, а не хирург: ему ближе лечить, а не резать.

3. Разочарование в революции, попытка на земле вместе с семьей спастись от пришедших вместе с революцией голода, жестокостей и неправды. Но вместо этого Живаго и Громеко попадают в эпицентр революционных событий на Урале. Неприятие новой власти, ее методов: «Эта власть против нас. У меня не спрашивали согласия на эту ломку. Но мне поверили, а мои поступки, даже если я совершил их вынужденно, меня обязывают» (кн. 1, ч. 7, гл. 26). Партизанский плен, вынужденное участие в боях.

4. Павел Антипов - интеллигент «снизу», вырос среди простых рабочих, не понаслышке знает о нужде. Своими силами и способностями добился места в жизни, привык рассчитывать только на себя. С жизнью у него старые счеты, так что он готов на перекройку действительности, лишь бы все в ней было правильно, разумно, по справедливости. Именно такие «принципиальные» возглавляли народные массы, чтобы впоследствии, когда изменится время и нужны будут не бескомпромиссные борцы, а беспрекословные исполнители, стать жертвой революции.

5. Гордон и Дудоров - они «принадлежали к хорошему профессорскому кругу. Они проводили жизнь среди хороших книг, хороших мыслителей, хороших композиторов, хорошей, всегда, вчера и сегодня хорошей, и только хорошей музыки, и они не знали, что бедствие среднего вкуса хуже бедствия безвкусицы» (кн. 2, ч. 15, гл. 7). Дудоров, пройдя ссылку, политически «перевоспитался», продолжал сотрудничать с Советской властью, но в том-то и отличие его жизненной позиции от «пассивности» Живаго, что он подстраивался под время, внутренне изменял себе, готов был все не только понять, но и оправдать: «это как если бы лошадь рассказывала, как она сама объезжала в манеже» (кн. 2, ч. 15, гл. 7). Путь приспособленчества оказывается наиболее губительным для души, хотя способен даровать не только жизнь, но и привилегии.

III. Вывод.

Роман Пастернака - роман о судьбах отдельных людей, в нем нет намеренного стремления к типизации; всякое стремление к обезличиванию, стиранию индивидуального ради общего чуждо Пастернаку. Однако в судьбах героев романа угадывается судьба целого поколения, которому довелось пережить кровавые годы революции и гражданской войны. О путях этого поколения и рассказывает нам книга.

Краткая библиография

Пастернак Б. Л. Собр. соч. В 5 т. - М., 1989-1992.
На сегодняшний день это наиболее полное и авторитетное собрание сочинений Б. Л. Пастернака.

Пастернак Е. Борис Пастернак. Материалы для биографии. - М., 1989.
Основополагающий труд ведущего биографа и публикатора наследия писателя - сына Б. Л. Пастернака.

Воспоминания о Борисе Пастернаке. - М., 1993.
В книге собраны свидетельства самых разных людей, чья жизнь в той или иной степени была связана с жизнью и творчеством Б. Л. Пастернака.

Альфонсов В. Поэзия Бориса Пастернака. Л., 1990.
Книга известного литературоведа посвящена анализу поэтической системы Б. Пастернака и ее эволюции, содержит много ценных наблюдений над поэтикой писателя.

Баевский B.C. Б. Пастернак-лирик; Основы поэтической системы. Смоленск, 1993.
Монография одного из самых тонких знатоков и интерпретаторов лирика Пастернака.

Гаспаров Б. Временной контрапункт // Дружба народов. 1990. N 3. С. 223-241.
Одна из лучших и глубоких статей, посвященных роману «Доктор Живаго».

«Доктор Живаго» Бориса Пастернака. - М., 1990.
Сборник статей и материалов, посвященных творческой истории и художественному своеобразию «главного произведения» писателя.

Ивинская О. В плену времени. Годы с Борисом Пастернаком. - М., 1992.
Воспоминания человека, бывшего рядом с Б. Пастернаком во время написания им романа «Доктор Живаго».

Синявский А. Поэзия Пастернака. // Пастернак Б. Л. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1965.
Появление этой статьи замечательного писателя, как и книги, в которой она была опубликована, в свое время вызвало большой читательский резонанс, и с тех пор она считается одной из лучших в своем роде, войдя в золотой фонд пастернаковедения.

Якобсон АН. Почва и судьба. Вильнюс-М., 1992.
В сборник статей замечательного учителя и ученого включено несколько «го известных работ, посвященных творчеству Пастернака в целом, а также отдельным его стихотворениям.