ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

СТИХОТВОРЕНИЯ

Фабрика

В соседнем доме окна жолты,
По вечерам - по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.

И глухо заперты ворота,
А на стене - а на стене
Недвижный кто-то, черный кто-то
Людей считает в тишине.

Я слышу всё с моей вершины:
Он медным голосом зовет
Согнуть измученные спины
Внизу собравшийся народ.

Они войдут и разбредутся,
Навалят на спины кули,
И в жолтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели. 

24 ноября 1903

Осенняя воля

Выхожу я в путь, открытый взорам,
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.

Разгулялась осень в мокрых долах,
Обнажила кладбища земли,
Но густых рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали.

Вот оно, мое веселье, пляшет
И звенит, звенит, в кустах пропав!
И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.

Кто взманил меня на путь знакомый,
Усмехнулся мне в окно тюрьмы?
Или - каменным путем влекомый
Нищий, распевающий псалмы?

Нет, иду я в путь никем не званый,
И земля да будет мне легка!
Буду слушать голос Руси пьяной,
Отдыхать под крышей кабака.

Запою ли про свою удачу,
Как я молодость сгубил в хмелю...
Над печалью нив твоих заплачу,
Твой простор навеки полюблю...

Много нас - свободных, юных, статных
Умирает, не любя...
Приюти ты в далях необъятных!
Как и жить и плакать без тебя!

Июль 1905. Рогачевское шоссе

Незнакомка

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг.
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирён и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов 
«In vino veritas!» кричат.

И каждый вечер, в час назначенный 
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чьи-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

24 апреля 1906. Озерки

О, весна без конца и без краю -
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха - позорного нет!

Принимаю бессонные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!

Принимаю пустынные веси
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!

И встречаю тебя у порога -
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах...

Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита...
Никогда не откроешь ты плечи...
Но над нами - хмельная мечта!

И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель - я знаю -
Всё равно: принимаю тебя!

24 октября 1907

Из цикла «На поле Куликовом»

Река раскинулась.
Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.

О, Русь моя! Жена моя!
До боли

Нам ясен долгий путь
Наш путь - стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.

Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы - ночной и зарубежной -
Я не боюсь.

Пусть ночь.
Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь...

И вечный бой!
Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...
И нет конца!
Мелькают версты, кручи...
Останови!

Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови!
Из сердца кровь струится!

Плачь, сердце, плачь...
Покоя нет!
Степная кобылица
Несется вскачь! 

7 июня 1908

И мглою бед неотразимых
Грядущий день заволокло.
Вл. Соловьев

Опять над полем Куликовым 
Взошла и расточилась мгла,
И, словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла.

За тишиною непробудной,
За разливающейся мглой
Не слышно грома битвы чудной,
Не видно молньи боевой.

Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!
Над вражьим станом, как бывало,
И плеск, и трубы лебедей.

Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал. - Молись! 

23 декабря 1908

Россия

Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые -
Как слезы первые любви!

Тебя жалеть я не умею,
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, -
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...

Ну, что ж? Одной заботой боле -
Одной слезой река шумней,
А ты все та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..

18 октября 1908

* * *

О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе.

Но час настал, и ты ушла из дому.
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо.

Летели дни, крутясь проклятым роем...
Вино и страсть терзали жизнь мою...
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою...

Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла,
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.

Не знаю, где приют своей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла...
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла...

Уж не мечтать о нежности, о славе.
Всё миновалось, молодость прошла!
Твое лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола. 

30 декабря 1908

В ресторане

Никогда не забуду (он был или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на желтой заре - фонари.

Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.

Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблен».

И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступленно запели смычки...
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки...

Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой, легка...
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: «Лови!..»
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.

19 апреля 1910

На железной дороге

Марии
Павловне Ивановой

Под насыпью, во рву некошеном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.

Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.

Три ярких глаза набегающих -
Нежней румянец, круче локон:
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон...

Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.

Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блёклыми,
Ее, жандарма с нею рядом...

Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною...
Скользнул - и поезд в даль умчало.

Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая...
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая...

Да что - давно уж сердце вынуто!
Так много отдано поклонов,
Так много жадных взоров кинуто
В пустынные глаза вагонов...

Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей - довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена - всё больно. 

14 июня 1910

* * *

О, я хочу безумно жить:
Всё сущее - увековечить,
Безличное - вочеловечить,
Несбывшееся - воплотить.

Пусть душит жизни сон тяжелый
Пусть задыхаюсь в этом сне, -
Быть может, юноша веселый
В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство - разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь - дитя добра и света.
Он весь - свободы торжество. 

5 февраля 1914

* * *

З. Н. Гиппиус

Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы - дети страшных лет России -
Забыть не в силах ничего.

Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы -
Кровавый отсвет в лицах есть.

Есть немота - то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.

И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком вороньё, -
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие твое! 

8 сентября 1914

Двенадцать

(ПОЭМА)

Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер-
На всем божьем свете!

Завивает ветер
Белый снежок,
Под снежком - ледок.

Скользко, тяжко,

Всякий ходок
Скользит - ах, бедняжка!

От здания к зданию
Протянут канат.
На канате - плакат:
«Вся власть
Учредительному Собранию!»
Старушка убивается - плачет,
Никак не поймет, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
А всякий - раздет, разут...

Старушка, как курица,
Кой-как перемотнулась через сугроб.
- Ох, Матушка-Заступница!
- Ох, большевики загонят в гроб!

Ветер хлесткий!
Не отстает и мороз!
И буржуй на перекрестке
В воротник упрятал нос.

А это кто? -
Длинные волосы
И говорит вполголоса:
- Предатели!
- Погибла Россия!
Должно быть, писатель -
Вития...

А вон и долгополый -
Сторонкой - за сугроб...
Что нынче невеселый,
Товарищ поп?

Помнишь, как бывало
Брюхом шел вперед,
И крестом сияло
Брюхо на народ?..

Вон барыня в каракуле
К другой повернулась:
- Ужь мы плакали, плакали...
Поскользнулась
И - бац - растянулась!

Ай, ай!
Тяни, подымай!
Ветер веселый
И зол,и рад.
Крутит подолы,
Прохожих косит,
Рвет, мнет и носит
Большой плакат:
«Вся власть
Учредительному Собранию!»

И слова доносит:
...И у нас было собрание.
...Вот в этом здании.
...Обсудили -
Постановили
На время - десять, на ночь - двадцать пять.
...И меньше - ни с кого не брать...
...Пойдем спать.

Поздний вечер.
Пустеет улица.
Один бродяга
Сутулится,
Да свищет ветер...

Эй, бедняга!
Подходи -
Поцелуемся...
Хлеба!
Что впереди?
Проходи!

Черное, черное небо.

Злоба, грустная злоба
Кипит в груди...
Черная злоба, святая злоба...
Товарищ!
Гляди
В оба!

Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Винтовок черные ремни,
Кругом - огни, огни, огни...

В зубах - цыгарка, примят картуз.
На спину б надо бубновый туз!

Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Тра-та-та!

Холодно, товарищи, холодно!
А Ванька с Катькой - в кабаке...

- У ей керенки есть в чулке!

- Ванюшка сам теперь богат...

- Был Ванька наш, а стал солдат!

- Ну, Ванька, сукин сын, буржуй,
Мою, попробуй, поцелуй!

Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Катька с Ванькой занята -
Чем, чем занята?..

Тра-та-та!

Кругом - огни, огни, огни...
Оплечь - ружейные ремни...

Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь -

В кондовую
В избяную,
В толстозадую!

Эх, эх, без креста!

Как пошли наши ребята
В красной гвардии служить -
В красной гвардии служить
Буйну голову сложить!

Эх ты, горе-горькое,
Сладкое житье!
Рваное пальтишко,
Австрийское ружье!

Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови -
Господи, благослови!

Снег крутит, лихач кричит,
Ванька с Катькою летит -
Елекстрический фонарик
На оглобельках... Ах, ах, пади!..

Он в шинелишке солдатской
С физьономией дурацкой
Крутит, крутит черный ус,
Да покручивает,
Да подшучивает...

Вот так Ванька - он плечист!
Вот так Ванька - он речист!
Катьку-дуру обнимает,
Заговаривает...

Запрокинулась лицом,
Зубки блещут жемчугом...
Ах ты, Катя, моя Катя,
Толстоморденькая...

У тебя на шее, Катя,
Шрам не зажил от ножа.
У тебя под грудью, Катя,
Та царапина свежа!

Эх, эх, попляши!
Больно ножки хороши!
В кружевном белье ходила
Походи-ка, походи!

С офицерами блудила -
Поблуди-ка, поблуди!
Эх, эх, поблуди!
Сердце ёкнуло в груди!

Помнишь, Катя, офицера -
Не ушел он от ножа...
Аль не вспомнила, холера?
Али память не свежа?

Эх, эх, освежи,
Спать с собою положи!

Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала,
С юнкерьем гулять ходила -
С солдатьем теперь пошла?

Эх, эх, согреши!
Будет легче для души!

6

...Опять навстречу несется вскачь,
Летит, вопит, орет лихач...

Стой, стой! Андрюха, помогай!
Петруха, сзаду забегай!..

Трах-тарарах-тах-тах-тах-тах!
Вскрутился к небу снежный прах!..

Лихач - и с Ванькой - наутек...
Еще разок!
Взводи курок!..

Трах-тарарах!
Ты будешь знать,

Как с девочкой чужой гулять!..

Утек, подлец!
Ужо, постой,
Расправлюсь завтра я с тобой!

А Катька где? -"Мертва, мертва!
Простреленная голова!

Что, Катька, рада? -
Ни гу-гу...
Лежи ты, падаль, на снегу!

Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

И опять идут двенадцать,
За плечами - ружьеца.
Лишь у бедного убийцы
Не видать совсем лица...

Всё быстрее и быстрее
Уторапливает шаг.
Замотал платок на шее -
Не оправится никак...

- Что, товарищ, ты не весел?
- Что, дружок, оторопел?
- Что, Петруха, нос повесил,
Или Катьку пожалел?

- Ох, товарищи, родные,
Эту девку я любил...
Ночки черные, хмельные
С этой девкой проводил...

- Из-за удали бедовой
В огневых ее очах,
Из-за родинки пунцовой
Возле правого плеча,
Загубил я, бестолковый,
Загубил я сгоряча... ах!

- Ишь, стервец, завел шарманку,
Что ты, Петька, баба, что ль?

- Верно, душу наизнанку
Вздумал вывернуть? Изволь!
- Поддержи свою осанку!
- Над собой держи контроль!

- Не такое нынче время,
Чтобы няньчиться с тобой!
Потяжеле будет бремя
Нам, товарищ дорогой!

И Петруха замедляет
Торопливые шаги...
Он головку вскидавает,
Он опять повеселел...

Эх, эх! 
Позабавиться не грех!
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!

Отмыкайте погреба -
Гуляет нынче голытьба!

8

Ох ты, горе-горькое!
Скука скучная,
Смертная!

Ужь я времячко
Проведу, проведу...

Ужь я темячко
Почешу, почешу...

Ужь я семячки
Полущу, полущу...

Ужь я ножичком
Полосну, полосну!..

Ты лети, буржуй, воробышком!
Выпью кровушку
За зазнобушку,
Чернобровушку...

Упокой, Господи, душу рабы твоея.
Скучно!

9

Не слышно шуму городского,
Над невской башней тишина,
И больше нет городового -
Гуляй, ребята, без вина!

Стоит буржуй на перекрестке
И в воротник упрятал нос.
А рядом жмется шерстью жесткой
Поджавший хвост паршивый пес.

Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.

Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой, вьюга, ой, вьюга!
Не видать совсем друг друга
За четыре за шага!

Снег воронкой завился,
Снег столбушкой поднялся...

- Ох, пурга какая, спасе!
- Петька! Эй, не завирайся!
От чего тебя упас
Золотой иконостас?
Бессознательный ты, право,
Рассуди, подумай здраво -
Али руки не в крови
Из-за Катькиной любви?

- Шаг держи революционный!
Близок враг неугомонный!

Вперед, вперед, вперед,
Рабочий народ!

11

...И идут без имени святого
Все двенадцать - вдаль.
Ко всему готовы.
Ничего не жаль...

Их винтовочки стальные
На незримого врага...
В переулочки глухие,
Где одна пылит пурга...
Да в сугробы пуховые -
Не утянешь сапога...

В очи бьется
Красный флаг.
Раздается
Мерный шаг.
Вот - проснется
Лютый враг...

И вьюга пылит им в очи
Дни и ночи
Напролет...

Вперед, вперед,
Рабочий народ!

12

...Вдаль идут державным шагом,
- Кто еще там? Выходи!
Это - ветер с красным флагом
Разыгрался впереди...

Впереди - сугроб холодный,
-Кто в сугробе - выходи!..
Только нищий пес голодный
Ковыляет позади...

- Отвяжись ты, шелудивый,
Я штыком пощекочу!
Старый мир, как пес паршивый,
Провались - поколочу!

...Скалит зубы - волк голодный -
Хвост поджал - не отстает -
Пес холодный - пес безродный...

- Эй, откликнись, кто идет?
- Кто там машет красным флагом?
- Приглядись-ка, эка тьма!
- Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все дома?

- Всё равно, тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем!
- Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!

Трах-тах-тах! -
И только эхо
Откликается в домах...
Только вьюга долгим смехом
Наливается в снегах...

Трах-тах-тах!
Трах-тах-тах...

...Так идут державным шагом -
Позади - голодный пес,
Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз -
Впереди - Исус Христос.

Январь 1918

Краткая хроника жизни и творчества А. А. Блока

1880, 16 ноября

Дата рождения Александра Александровича Блока (Петербург).

1890, август

Определен во Введенскую (позже имени Петра I) гимназию.

1895, лето

Сближение семейства Блоков и Д. И. Менделеева. Начало увлечения театром.

1898

После окончания гимназии зачислен на юридический факультет Петербургского университета.

1901, весна

Знакомство с поэзией Вл. Соловьева, а также с творчеством В. Брюсова и других поэтов-символистов.

сентябрь

Переходит на славяно-русское отделение филологического факультета Петербургского университета.

1903, март

Стихи Блока появляются в «Новом пути», «Северных цветах» и «Литературно-художественном сборнике» под редакцией Б. В. Никольского.

17 августа

Венчание Блока и Л. Д. Менделеевой в церкви села Тараканова.

октябрь

Выходит первая книга Блока - «Стихи о Прекрасной Даме».

26 ноября

В приложении к газете «Новая жизнь» напечатаны стихи: «Барка жизни встала...», «Шли на приступ. Прямо в грудь...» и «Вися над городом всемирным...», в связи с чем номер был конфискован полицией.

1906, апрель

Опубликован «Балаганчик» (альманах «Факелы»). Написано стихотворение «Незнакомка».

5 мая

Окончание университета.

24 сентября

Написано стихотворение «Русь» («Ты и во сне необычайна...»).

октябрь

Сближение с театром В. Ф. Комиссаржевской, знакомство с актрисами Н. Н. Во лоховой, В. П. Веригиной и др.

декабрь

Вышел сборник «Нечаянная Радость». 

30 декабря

Премьера «Балаганчика» в театре В. Ф. Комиссаржевской.

1907. 8 апреля

Вышел сборник «Снежная маска».

1908. февраль-март

Вышел сборник «Лирические драмы». Написаны статьи «Три вопроса», «О театре».

июль

Вышел сборник стихов «Земля в снегу».

ноябрь

Выступления с докладом «Россия и интеллигенция» в Религиозно-философском и Литературном обществах.

декабрь

Завершен цикл «На поле Куликовом».

1909. 1 декабря 

Смерть отца поэта.

1910. 8 февраля

Написано стихотворение «Русь моя, жена моя, вместе ль нам маяться?..».

8 апреля

Читает доклад «О современном состоянии русского символизма» в Обществе ревнителей художественного слова.

19 апреля

Написаны стихи «В ресторане» и «Демон».

14 июня

Написано стихотворение «На железной дороге».

1911. май

Вышел первый том «Собрания стихотворений».

октябрь

Издан сборник стихов «Ночные часы».

декабрь

Вышел второй том «Собрания стихотворений».

1912. март

Вышел третий том «Собрания стихотворений».

1914, март

Написано первое стихотворение цикла «Кармен». Знакомство с певицей Л. А. Дельмас, которой посвящен этот цикл.

7-11 апреля

В Тенишевском зале (Петербург) состоялись представления драм «Незнакомка» и «Балаганчик» (студия В. Э. Мейерхольда).

1915, май

Вышел сборник «Стихи о России». 

25 декабря

Поэма «Соловьиный сад» напечатана в газете «Русское слово».

1916 7 июля

Призван в действующую армию - зачислен в 13-ю инженерно-строительную дружину Всероссийского союза земств и городов табельщиком.

1917 январь

Пролог и первая глава поэмы «Возмездие» напечатаны в журнале «Русская мысль».

8 (21) мая

Назначен редактором Стенографического отчета Чрезвычайной следственной комиссии, учрежденной Временным правительством для расследования деятельности царских министров и сановников.

16 (29) июня

Присутствует на заседании I съезда Советов рабочих и солдатских депутатов.

начало ноября

Участвует в созванном в Смольном до инициативе ВЦИКа совещании представителей литературно-художественной интеллигенции, заявивших о своей готовности сотрудничать с советской властью.

1918, февраль

Назначен членом правительственной комиссии по изданию классиков литературы.

28 января

Закончена поэма «Двенадцать»

12 марта

Написана статья «Искусство и революция».

13 мая

Первое публичное исполнение поэмы «Двенадцать» на «Литературном утре» в Тенишевском зале (читала поэму Л. Д. Блок).

22 сентября

Приглашен участвовать в работе учрежденного М. Горьким издательства «Всемирная литература» членом коллегии и главным редактором отдела немецкой литературы.

октябрь

Вышел сборник статей «Россия и интеллигенция».

1919, 9 апреля

Выступает с докладом «Крушение гуманизма» в издательстве «Всемирная литература».

24 апреля

Назначен председателем управления Большого драматического театра.

август

Вышел сборник стихов «Ямбы».

19 декабря

Избран членом совета Дома искусств.

1920, лето

Вышел сборник стихов «За гранью прошлых дней».

23 октября

Вышел сборник стихов «Седое утро».

1921, 11 февраля

Выступает с речью «О назначении поэта» на вечере памяти Пушкина в Доме литераторов.

15 марта

Написано последнее стихотворение - «Как всегда, были смешаны чувства...».

середина апреля

Первые симптомы предсмертной болезни, обращение к правительству с просьбой о поездке за границу для лечения.

29 мая

Письмо М. Горького к А. В. Луначарскому с просьбой ходатайствовать о разрешении Блоку выехать для лечения в Финляндию.

12 июля

Отказ Политбюро в заграничной поездке Блока и поручение «Наркомпроду позаботиться об улучшении продовольственного положения Блока».

7 августа

А. А. Блок скончался.

10 августа

Похороны на Смоленском кладбище в Петербурге. (В 1944 году прах поэта был перенесен на Литераторские мостки Волкова кладбища.)

Вехи творческого пути А. А. Блока

Александр Блок - явление в русской поэзии выдающееся. Его образы-символы многозначны и глубоки, они не поддаются прямой расшифровке, их постижение требует определенной читательской культуры. Но усилия не будут потрачены даром. Перед читателем откроется богатый мир души поэта, трагически переживающей несовершенство окружающей жизни, отрицающей все низкое, пошлое, «страшное» и стремящейся к утверждению прекрасных, высоких идеалов.

Александр Александрович Блок родился и воспитывался в высококультурной дворянско-интеллигентской семье. И материнская, и отцовская ветви рода поэта - Бекетовы и Блоки - оставили заметный след в российской истории, науке, культуре. Далеко не чуждыми семье были литературные интересы. Так, дед Блока, Андрей Николаевич Бекетов, был автором не только солидных научных трудов, но и популярных очерков. Бабушка Елизавета Григорьевна оставила множество переводов научных и художественных произведений. Литературной работой систематически занимались мать Блока и его тетки.

Единственный ребенок в большой семье, Сашура был окружен неусыпным вниманием и заботами. В нем очень рано пробудилась непреодолимая тяга к поэзии, прежде всего связанная с увлечением творчеством Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Полонского. Первые шаги в стихосложении он сделал в пятилетнем возрасте. Однако серьезные занятия поэзией приходятся на время окончания гимназии и поступления в 1898 году на юридический факультет Петербургского университета (в 1901 году он перейдет на славянорусское отделение историко-филологического факультета, которое успешно закончит в 1906 году).

Творческую судьбу Блока во многом определили сильное чувство к Любови Дмитриевне Менделеевой, ставшей в 1903 году его женой, и глубокое увлечение философскими идеями Вл. Соловьева. Именно в те годы рождается его первый поэтический сборник - «Стихи о Прекрасной Даме» (1904-1905). Имя Блока обретает известность. Он общается с видными поэтами той поры - Д. Мережковским, 3. Гиппиус, В. Брюсовым, К. Бальмонтом, А. Белым, Вяч. Ивановым и др.

В начале XX века Россия стоит накануне первой русской революции. В атмосфере надвигающейся общественной бури художественная позиция Блока существенно меняется. Поэт как бы спускается с небес на землю, пристально вглядываясь в окружающую его «повседневность», жизнь «униженных и оскорбленных», в дисгармоничный мир, где торжествует стихийное начало. Новое видение жизни отразилось в его книгах «Нечаянная Радость» (1907), «Снежная маска» (1907), «Земля в снегу» (1908) и «Ночные часы» (1911). К этому же периоду относятся цикл лирических драм - «Балаганчик», «Король на площади» и «Незнакомка» (1906), а также «Песня Судьбы» (1908), «Роза и Крест» (1913) и ряд публицистических и литературоведческих статей («Безвременье», «Народ и интеллигенция», «О современном состоянии русского символизма» и др.). Значительно раздвинули жизненный и творческий горизонт поэта его поездки в Германию, Францию, Бельгию, Нидерланды и особенно в Италию.

В 1910-1911 годах Блок работал над изданием своего первого «Собрания стихотворений». Осмысливая пройденный им путь, он выделил три этапа, каждому из которых отвел одну книгу своей лирической трилогии. (В последующих изданиях 1916 и 1918-1921 годов трехтомная структура сохранена.)

Накануне мировой войны Блок всецело поглощен работой над поэмой «Возмездие», но завершить ее не удалось: летом 1916 года он был призван в армию табельщиком одной из инженерно-строительных дружин и направлен на фронт, где, по его словам, жил «бессмысленной жизнью, без всяких мыслей, почти растительной».

После Февральской революции, возвратившись в Петроград, он редактировал стенографические отчеты «Чрезвычайной следственной комиссии», проводившей допросы бывших деятелей царского правительства. И хотя Блок приветствовал падение самодержавия, он очень скоро осознал, что революция на этом не остановится и главный всплеск разбушевавшейся народной стихии еще впереди, ведь продолжалась бессмысленная и преступная война, оставались неразрешенными многочисленные противоречия внутренней жизни России.

В течение всего 1917 года Блок не создал ни одного поэтического произведения. Творческий перелом наступил после Октябрьского переворота. Блок поверил в «очистительную силу революции». «Он ходил молодой, веселый, бодрый, с сияющими глазами, - вспоминает его тетка М. А. Бекетова, - и прислушивался к «музыке революции», к тому шуму от падения старого мира, который непрестанно раздавался у него в ушах, по его собственному свидетельству». Именно в это время поэт пережил последний творческий взлет; в течение января 1918 года он написал свои известные произведения - статью «Интеллигенция и революция», поэму «Двенадцать» и стихотворение «Скифы». Как истинный романтик, Блок уверовал, что революцией «задумано» «переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым, чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью». Статью «Интеллигенция и революция» завершает призыв: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию». Ту же позицию отражали и написанные вслед за этой статьей два поэтических произведения.

Блок с интересом включился в практическую деятельность по культурному строительству: сотрудничал в горьковском издательстве «Всемирная литература», был председателем управления Большого драматического театра, являлся членом коллегии Литературного отдела Наркомпроса, возглавлял Петроградское отделение Всероссийского союза поэтов. Однако со временем бесконечные заседания становятся для поэта «отбыванием воинской повинности». Он вдруг воочию убеждается в том, что бюрократизм, пошлость не только не исчезли из окружающей жизни, но, напротив, торжествуют, возник даже новый вариант мещанства - комчванство. Отсюда и горькая запись в дневнике: «Жизнь изменилась (она изменилась, но не новая, не nuove), - вошь победила весь свет, это уже свершившееся дело, и все теперь будет меняться только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы».

Существует версия, что в конце жизни Блок раскаивался в том, что написал поэму «Двенадцать» и чуть ли не отрекался от нее. Но серьезных доказательств тому нет. Зато есть противоположные свидетельства: «Я сейчас думаю так же, как думал, когда писал «Двенадцать», - ответил он однажды на провокационный вопрос. И повторил в другом разговоре: «Двенадцать» - какие бы они ни были - это лучшее, что я написал. Потому что тогда я жил современностью». Убедительно охарактеризовал трагедию Блока в послереволюционный период Р. И. Иванов-Разумник, близкий к поэту в последние годы его жизни: «Мы знаем теперь: не душа Блока изменилась - изменилась душа революции; ни от чего Блок не отрекался, но он задохся, когда исторический воздух, очищенный стихийным взрывом, снова отяжелел и сгустился». Это ускорило его смерть.

(А. В. Терновский)

Художественный мир поэта

Лирика Блока - явление уникальное в русской поэтической культуре. При всем многообразии ее проблематики и художественных решений, при всем отличии ранних стихотворений от последующих она выступает как единое целое, как одно развернутое во времени произведение, как отражение пройденного поэтом пути. Об этой ее особенности впервые написал известный русский литературовед Д. Е. Максимов в работе «Идея пути в поэтическом сознании А. Блока». На эту особенность указывал и сам поэт.

Первое «Собрание стихотворений» Блока состоит из трех томов, включающих 18 лирических циклов (глав, «стран души», по выражению поэта). В предисловии к этому изданию Блок подчеркивал единство своего замысла: «Каждое стихотворение необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать «романом в стихах...» Характеризуя этапы своего творческого пути и содержание книг трилогии, он писал А. Белому: «...Я твердо уверен, что это должное и что все стихи вместе - « трилогия вочеловечения» (от мгновения слишком яркого света - через необходимый болотистый лес - к отчаянью, проклятиям, «возмездию» и... к рождению человека «общественного», художника, мужественно глядящего в лицо миру...)».

Блок трижды пересматривал трехтомник. Последнее издание было подготовлено в 1918- 1920 годах, причем третий его том вышел уже посмертно, в 1921 году. Здесь речь пойдет о последнем издании. В первый том (1898-1903) вошли три цикла. Первый - «Ante Lucem» («До света». 1898-1900) - как бы предварение будущего нелегкого пути. Общая романтическая настроенность цикла предопределила и противоречивое отношение молодого поэта к жизни. На одном полюсе - мотивы мрачной разочарованности, кажущиеся такими неестественными для девятнадцатилетнего юноши: «Я стар душой. Какой-то жребий черный - / Мой долгий путь», или: «Смеюсь над жалкою толпою / И вздохов ей не отдаю». Зато на другом - тяга к жизни, приятие ее:

Я стремлюсь к роскошной воле, 
Мчусь к прекрасной стороне, 
Где в широком чистом поле 
Хорошо, как в чудном сне...

и осознание высокой миссии поэта, его грядущего торжества:

Но к цели близится поэт, 
Стремится, истиной влекомый, 
И вдруг провидит новый свет 
За далью, прежде незнакомой...

Центральный цикл первого тома - «Стихи о Прекрасной Даме» (1901-1902). Это и есть то «мгновение слишком яркого света», о котором Блок писал А. Белому. В этом цикле нашли отражение любовь молодого поэта к Л. Д. Менделеевой и увлечение философскими идеями Вл. Соловьева. Наиболее близко воспринял он тогда учение философа о существовании Души Мира, или Вечной Женственности, которая может примирить «землю» и «небо» и спасти находящийся на грани катастрофы мир через его духовное обновление. Живой отклик у поэта-романтика получила мысль философа о том, что сама любовь к миру открыта через любовь к женщине.

Соловьевские идеи «двоемирия», сочетание материального и духовного воплотились в этом цикле через сложную систему символов. Многопланов облик героини. С одной стороны, это вполне реальная, «земная» женщина. «Она стройна и высока, / Всегда надменна и сурова». Герой видит ее «каждый день издалека». На ней «сребристо-черный мех». Она скрывается «в темные ворота» и т. п. С другой стороны, перед нами - небесный, мистический образ «Девы», «Зари», «Величавой Вечной Жены», «Святой», «Ясной», «Непостижимой»... То же можно сказать и о герое цикла. «Я и молод, и свеж, и влюблен» - вполне «земная» самохарактеристика. А далее он уже «безрадостный и темный инок» или «отрок», зажигающий свечи. Для усиления мистического впечатления Блок щедро использует эпитеты с семантикой неопределенности (например: «призрачные», «неведомые тени» или «неведомые звуки», «надежды нездешние» или «нездешние видения», «красота неизреченная», «непостижимая тайна», «грусть несказанных намеков» и т. п.).

Таким образом, история земной, вполне реальной любви перерастает в романтико-символический мистико-философский миф. У него своя фабула и свой сюжет. Основа фабулы - «земное» (лирический герой) и небесное (Прекрасная Дама) противостоят друг другу и в то же время стремятся к единению, «встрече», что ознаменует преображение мира, полную гармонию. Лирический сюжет осложняет и драматизирует фабулу. От стихотворения к стихотворению происходит смена настроений героя: радужные надежды уступают место сомнениям, ожидание любви - боязни ее крушения, вера в неизменность облика Девы - опасению утраты его («Но страшно мне: изменишь облик Ты»).

Драматическая напряженность присуща и завершающему первый том циклу с многозначительным названием «Распутья» (1903). Тема «Прекрасной Дамы» продолжает звучать и в этом цикле, но здесь проступает и нечто новое: качественно иная связь с «повседневностью», внимание к людскому горю, социальные мотивы («Фабрика», «Из газет», «По берегу плелся больной человек» и др.). «Распутья» намечают грядущие перемены в творчестве поэта, которые отчетливо проявят себя уже во втором томе.

Лирика второго тома (1904-1908) отразила существенные изменения блоковского мировосприятия. Общественный подъем, охвативший в первое десятилетие XX века самые широкие слои российского народа, решающим образом воздействовал и на Блока. Он отходит от мистицизма Вл. Соловьева, от чаянного идеала мировой гармонии, но не потому, что идеал этот стал несостоятельным для поэта - он навсегда остался для него той «тезой», от которой начинался его путь. Бурлящая событиями жизнь требовала от него поэтического осмысления. Он воспринимает эти события как «стихию», вступающую в конфликт с «несмутимой» Душой Мира, как «антитезу», противостоящую«тезе», и погружается в сложный и противоречивый мир людских страстей, страданий, борьбы.

Своеобразный пролог ко второму тому - цикл «Пузыри земли». Поэт неожиданно полемически обращается к изображению «низменной» природы: «вечности болот», «ржавых кочек и пней», фантастических сказочных тварей, их населяющих. Он мог бы сказать вместе со своим добрейшим «болотным попиком»: «Душа моя рада Всякому гаду/ И всякому зверю/ И о всякой вере».

В следующих двух циклах - «Разные стихотворенья» и «Город» - охват показа явлений действительности неизмеримо расширяется. Поэт ощущает свою сопричастность всему происходящему в тревожном, остроконфликтном мире повседневной жизни. Это прежде всего события революции, которую он воспринимал, подобно другим символистам, как проявление народной разрушительной стихии, как борьбу людей новой формации с ненавистным ему царством социального бесправия, насилия и пошлости. В той или иной степени эта позиция отражена в стихотворениях «Шли на приступ. Прямо в грудь...», «Поднимались из тьмы погребов...», «Митинг», «Сытые» и др. Характерно, однако, что лирический герой при всей солидарности с теми, кто выступает на защиту угнетенных, не считает себя достойным быть в их рядах:

Вот они далёко, 
Весело плывут. 
Только нас с тобою, 
Верно, не возьмут!

На такой щемящей ноте начинает звучать в лирике Блока одна из главных для него проблем - «народ и интеллигенция».

Помимо мотивов, связанных с революционными событиями, в названных циклах отражены и другие стороны многообразной и на глазах меняющейся российской жизни. Но особое значение имеют стихотворения, где поэт развертывает «широкоохватный» образ родины и подчеркивает свою неразрывную связь с ней.

В первом из них - «Осенняя воля» (1905) - отчетливо просматриваются лермонтовские традиции. В стихотворении «Родина» Лермонтов назвал свою любовь к отчизне «странной», потому что она расходится с традиционным «патриотизмом». Ему дороги «не слава, купленная кровью», а «степей холодное молчанье» и «дрожащие огни печальных деревень». То же и у Блока: «Над печалью нив твоих заплачу, / Твой простор навеки полюблю...» - с той, пожалуй, разницей, что его чувство более интимное, более личное. Не случайно образ родины «перетекает» у Блока в образ женщины («И вдали, вдали призывно машет / Твой узорный, твой цветной рукав») - прием, который будет повторяться и в более поздних его стихотворениях о родине. Блоковский герой не случайный прохожий, а один из сыновей России, идущий «знакомым» путем и сопричастный горькой судьбе тех, кто «умирает, не любя», но кто стремится к слиянию с родиной: «Приюти ты в далях необъятных! / Как и жить и плакать без тебя!»

По-иному раскрывается образ отчизны в стихотворении «Русь» (1906). Русь - это тайна - вот исходное и итоговое резюме, подчеркнутое кольцевой композицией стихотворения. Поначалу кажется, что тайна Руси проистекает из «преданий старины»: «мутного взора колдуна», ведунов с ворожеями, ведьм, чертей... Однако, вчитываясь в стихотворение, начинаешь понимать, что тайна Руси не в этом. Она там,

Где разноликие народы 
Из края в край, из дола в дол 
Ведут ночные хороводы 
Под заревом горящих сел.

Разгадка этой тайны - в «живой душе» народа, не запятнавшей на просторах России своей «первоначальной чистоты». Чтобы ее постичь, надо жить одной жизнью с народом.

Погружаясь в стихию повседневности, Блок создает и ряд стихотворений, который исследователи его творчества условно называют «Чердачным циклом » (1906): « Холодный день », « В октябре», «Ночь. Город угомонился...», «Я в четырех стенах- убитый...», «Окна во двор», «Хожу, брожу понурый...», «На чердаке» и др. Лирический герой цикла - представитель городских низов, один из многих «униженных и оскорбленных», обитатель городских подвалов и чердаков. Уже сами названия и зачины стихов, а в еще большей степени описание обстановки, окружающей героя («зловонные двери», «низкий потолок», «заплеванныйугол», «оловянные кровли», «крыши дальних кабаков», «колодезь двора», «забитая лошадка бурая», «голодная кошка» и пр.), кажутся неожиданными в устах певца «Прекрасной Дамы». Более того, герой чердачного цикла при всей своей внешней непохожести на автора воспринимается именно как выразитель авторского «я».

И это не актерский прием поэта, исполняющего соответствующую роль. Здесь проявилась существенная особенность блоковского лиризма, которую он не только сознавал, но и активно защищал: «Писатель, может быть, больше всего - человек, потому-то ему случается так особенно мучительно безвозвратно и горестно растрачивать свое человеческое «я», растворять его в массе других требовательных и неблагодарных «я». И еще: «...Писатель, верящий в свое призвание, каких бы размеров этот писатель ни был, сопоставляет себя со своей родиной, полагая, что болеет ее болезнями, сораспинается с нею...» Таким образом, самораскрытие блоковского лирического героя в ряде случаев происходит через «растворение себя» в чужих «я», через «сораспинание» с этими чужими «я». Благодаря этому становится возможным обретение самого себя, обогащенное новым пониманием жизни.

В двух других циклах второго тома - «Снежная маска» и «Фаина» (1907) - стихии природы и повседневной жизни сменяются стихией хмельной, испепеляющей страсти. Однако из мира стихий, «бушующих лиловых миров», как определяет сам Блок период «антитезы», отраженный во втором томе, художник выходит не только с утратами. Теперь «за плечами все «мое» и все «не мое», равно великое...», - пишет он А. Белому. Это новое мироощущение поэта отразилось и в венчающем второй том цикле с многозначительным названием «Вольные мысли» (1907). Именно здесь звучат слова, предвещающие его переход к третьему, завершающему этапу «вочеловечения»:

Всегда хочу смотреть в глаза людские, 
И пить вино, и женщин целовать, 
И яростью желаний полнить вечер, 
Когда жара мешает днем мечтать 
И песни петь! 
И слушать в мире ветер!

Третий том (1907-1916) отразил завершающий, высший этап пройденного поэтом трудного, подчас мучительного пути. «Тезу» первого и «антитезу» второго тома сменяет «синтез» - новая, более высокая ступень осмысления действительности, отвергающая предыдущие и в то же время соединяющая в себе некоторые их черты. Это следует иметь в виду, ибо существует довольно распространенное представление о пути Блока как о прямолинейном и неуклонном движении «все вперед и выше». А между тем сам поэт свидетельствовал, что его «восхождение» шло не по прямой, а по спирали и сопровождалось «отклонениями» и «возвратами». И содержание третьего тома подтверждает это.

Том открывается циклом «Страшный мир» (1910-1916). Тема «страшного мира» - сквозная в творчестве Блока. Она присутствует и в первом, и во втором томах. К сожалению, ее часто трактуют лишь как тему обличения «буржуазной действительности». Но это только внешняя, видимая сторона «страшного мира». Глубинная же его суть, быть может, более важна для поэта. Человек, живущий в «страшном мире», испытывает его тлетворное воздействие. Стихия, «демонические» настроения, губительные страсти овладевают человеком. В орбиту этих темных сил попадает и лирический герой. Душа его трагически переживает состояние собственной греховности, безверия, опустошенности, смертельной усталости. В этом мире отсутствуют естественные, здоровые человеческие чувства. Любовь? Ее нет, есть лишь «горькая страсть, как полынь», «низкая страсть», бунт «черной крови» («Унижение», «На островах», «В ресторане», «Черная кровь»). Герой, утративший душу, предстает перед читателем в разных обличьях. То он лермонтовско-врубелевский демон, страдающий сам и несущий гибель другим (два стихотворения с одинаковым названием «Демон»), то «стареющий юноша» - двойник лирического героя («Двойник»).

Прием «двойничества» лег в основу и трагически-сатирического цикла «Жизнь моего приятеля» (1913-1915). Это история человека, который «в сумасшествии тихом» бессмысленных и безрадостных буден растратил сокровища своей души: «Пробудился: тридцать лет. / Хвать-похвать, - а сердца нет». Печальный итог его жизни подводит сама смерть:

С него довольно славить Бога - 
Уж он - не голос, только - стон. 
Я отворю. Пускай немного 
Еще помучается он.

Трагическое мироощущение, «угрюмство», свойственное большинству стихотворений цикла, находит свое крайнее выражение в тех из них, где законы «страшного мира» приобретают космические масштабы:

Миры летят. Года летят. Пустая 
Вселенная глядит в нас мраком глаз. 
А ты, душа, усталая, глухая, 
О счастии твердишь, - который раз?

Мысль о роковом круговороте жизни, о ее безысходности удивительно просто и сильно выражена в известном восьмистишии «Ночь, улица, фонарь, аптека...» (1912). Этому способствуют его кольцевая композиция, точные и емкие эпитеты («бессмысленный и тусклый свет», «ледяная рябь канала»), наконец, необычная и смелая гипербола («Умрешь - начнешь опять сначала»).

Такой же обобщающий смысл несет и заключающее цикл стихотворение «Голос из хора» (1910-1914), в котором звучит мрачное, поистине апокалипсическое пророчество о грядущем торжестве зла во всем мире:

И век последний, ужасней всех, 
Увидим и вы и я.
Всё небо скроет гнусный грех, 
На всех устах застынет смех, 
Тоска небытия...

И заключительные строки: «О, если б знали, дети, вы, / Холод и мрак грядущих дней!» Означает ли это, что Блок признает торжество «страшного мира» над людьми и, таким образом, капитулирует перед ним? Сам он сказал по этому поводу следующее: «Очень неприятные стихи <...> Лучше бы было этим словам остаться несказанными. Но я должен был их сказать. Трудное надо преодолеть. А за ним будет ясный день».

Тему «страшного мира» продолжают два неразрывно с ним связанных небольших цикла - «Возмездие» и «Ямбы». Слово «возмездие» - отплата, кара за причиненное, совершенное зло - обычно воспринимают как наказание, исходящее от кого-то. У Блока возмездие - это прежде всего суд собственной совести. Главная вина героя - измена священным обетам, высокой любви, человеческому предназначению. А расплата - душевная опустошенность, усталость от жизни, покорное ожидание смерти. Эти мотивы звучат во всех стихотворениях цикла «Возмездие», начиная с широко известного «О доблестях, о подвигах, о славе...» (1908) и кончая «Шагами Командора» (1910-1912) и «Как свершилось, как случилось?» (1913). В исполненных глубокого символического значения «Шагах Командора» Блок переосмысливает сюжет о Дон-Жуане. Его герой выступает не в амплуа традиционного соблазнителя, а в роли изменника, презревшего любовь Девы Света, донны Анны. И хотя он и бросает дерзкий вызов судьбе: «Жизнь пуста, безумна и бездонна! / Выходи на битву, старый рок!» - его поражение предопределено. Превыше всего ценивший свою «постылую свободу» и предавший «Деву Света», он обречен на гибель: «Донна Анна в смертный час твой встанет./ Анна встанет в смертный час».

Если в цикле «Возмездие» страдает личность, поддавшаяся губительным ядам «страшного мира», то в «Ямбах» возмездие грозит уже не отдельному человеку, а «страшному миру» в целом. Смысловой и ритмической основой цикла стал «гневный ямб». Это подчеркивает и эпиграф - изречение древнеримского сатирика Ювенала: «Негодование рождает стих». В письме к А. Белому Блок признавал право «здраво, честно, наяву» говорить «НЕТ» всему настоящему» только за тем человеком, кто делает это «по-божьи» (т. е. имея в себе в самых глубинах скрытое, но верное «ДА»)». Это «ДА» - вера в добро и свет и желание трудиться во имя их будущего торжества - прозвучало во вступительном стихотворении цикла:

О, я хочу безумно жить: 
Все сущее - увековечить, 
Безличное -вочеловечить, 
Несбывшееся - воплотить!

Говоря «нет» «дням настоящим», поэт убежден в том, что крушение старых устоев жизни неизбежно:

На непроглядный ужас жизни 
Открой скорей, открой глаза, 
Пока великая гроза 
Всё не смела в твоей отчизне...

Эта «великая гроза», по Блоку, разразится с приходом новых поколений («юность - это возмездие»):

Я верю: новый век взойдет
Средь всех несчастных поколений.
Пусть день далек - у нас всё те ж 
Заветы юношам и девам: 
Презренье согревает гневом,
А зрелость гнева - есть мятеж.

В одном из своих писем 1909 года поэт подчеркивал: «Революция русская в ее лучших представителях - юность с нимбом вокруг лица».

Цикл «Итальянские стихи» (1909) может показаться чужеродным в третьем томе. Недаром В. Брюсов охарактеризовал их лишь как «прекрасные строфы чистой поэзии». Однако именно здесь Блок определяет позицию «чистого искусства» как «творческую ложь». «В легком челноке искусства» можно уплыть от «скуки мира», но подлинное искусство - «ноша на плечах», долг, подвиг. Другой вопрос, глубоко волнующий поэта и поставленный им в цикле, - вопрос о соотношении цивилизации и культуры. В современной цивилизации поэт усматривает бездуховное, а значит, разрушительное начало. Именно поэтому «цивилизованную» Флоренцию, забывшую о своей древней культуре, он называет предательницей:

Умри, Флоренция, Иуда, 
Исчезни в сумрак вековой!
Хрипят твои автомобили, 
Твои уродливы дома, 
Всеевропейской желтой пыли 
Ты предала себя сама!

Подлинная культура, по Блоку, неразрывно связана со «стихией», то есть с жизнью народа. В стихотворении «Равенна» современный город рисуется кладбищем («дома и люди - всё гроба»), но зато звучат надписи на старинных надгробьях: «Лишь медь торжественной латыни / Поет на плитах, как труба». Именно в этом городе - хранилище непреходящих ценностей культуры, который, «как младенец», спит «у сонной вечности в руках», и может появиться тень великого флорентийца: «Тень Данте с профилем орлиным / О Новой Жизни мне поет». Грядущее обновление Блок видит и в облике простых итальянских девушек, каждая из которых может стать Мадонной и подарить миру нового Спасителя.

Раздел «Разные стихотворения» (1908) содержит действительно «разные» по своему содержанию стихи, которые посвящены теме «Поэт и поэзия»: «За гробом», «Художник», «Друзьям», «Поэты». В последнем из них со свойственной Блоку прямотой дан обобщенный образ современных поэтов, в число которых он включает и самого себя. Поначалу блоковские служители муз могут вызвать у читателя неприятие (они «напивались», «болтали цинично и пряно», «под утро их рвало», «потом вылезали из будок, как псы»). Здесь нельзя не привести пушкинскую характеристику поэта: «И меж детей ничтожных мира,/ Быть может, всех ничтожней он». Однако поэты у Блока в отличие от благопристойных представителей «обывательской лужи» способны ценить прекрасное, мечтать о «веке златом», способны, наконец, на бунт против лживых устоев жизни:

Ты будешь доволен собой и женой, 
Своей конституцией куцой, 
А вот у поэта - всемирный запой, 
И мало ему конституций!

И даже уходя из жизни (собачья жизнь - собачья смерть), поэт возвышается над обывателями, ибо до конца сохраняет веру в свои идеалы:

Пускай я умру под забором, как пес, 
Пусть жизнь меня в землю втоптала, - 
Я верю: то Бог меня снегом занес, 
То вьюга меня целовала!

«Музыкальное» название следующего цикла- «Арфы и скрипки» (1910) - возникло не случайно. Оно связано с блоковским восприятием музыки как внутренней сущности мира, его организующей силы. «Душа настоящего человека, - писал Блок, - есть самый сложный и самый певучий музыкальный инструмент...»

Тематический диапазон этого наиболее объемного цикла третьего тома весьма широк. Верность или неверность человека «духу музыки» может выражаться в самых разнообразных проявлениях - от высоких взлетов души до ее подчинения «темным стихиям», падения, капитуляции перед «страшным миром». Поэтому многие стихотворения цикла как бы противостоят друг другу. Одно из ключевых - стихотворение «Насмерть Комиссаржевской» (1910). Поэт говорит об этой по достоинству не оцененной при жизни великой актрисе как о «художнице», которая «была верна музыке», как о воплощении «вечной юности». По убеждению Блока, истинный художник не уходит бесследно. Его свершения остаются людям не только как его щедрый дар, но и как укор за их «слепоту», и как побуждение к действию:

Пускай хоть в небе - 
Вера с нами. 
Смотри сквозь тучи: там она - 
Развернутое ветром знамя, 
Обетованная весна.

Совсем иные интонации звучат в тех стихотворениях, где раскрывается дисгармония «страшного мира». Среди них- известное «Я пригвожден к трактирной стойке...» (1908) - о безвозвратно утраченном счастье и гибельной любви-страсти, а также одно из лучших созданий блоковской любовной лирики - «Черный ворон в сумраке снежном...» (1910). Герой второго стихотворения, опьяненный любовной страстью («В легком сердце - страсть и беспечность»), не осознает, что «над бездонным провалом в вечность,/ Задыхаясь, летит рысак». Этот удивительный по своей смелости и емкости образ-символ говорит о мимолетности любовного чувства, о мгновенности человеческой жизни, о роковой зависимости человека от мировых законов. В нем есть некое пророчество: вот он - «черный ворон»! Завершающая строфа- отрезвление героя:

Страшный мир! Он для сердца тесен! 
В нем - твоих поцелуев бред, 
Темный морок цыганских песен, 
Торопливый полет комет!

Он снова оказывается перед лицом «страшного мира», где поцелуи - только «бред», где человека околдовывает «темный морок цыганских песен». Слово «морок» - полногласная форма от «мрак», родственное слову «морочить». Известно, что Блок любил цыганские песни и романсы. Но здесь они символизируют темную силу, во власти которой оказывается человечеекая душа. Последняя же строка напоминает о том, что все мы пленники неведомого космоса.

«Цыганская» тема присутствует и в некоторых других стихотворениях цикла. В них - отзвуки «метельных» мотивов второго тома, губительных «лиловых миров» блоковской «антитезы». Одно из них- «Опустись, занавеска линялая...» (1908)- стилизовано под народную песню: «Сгинь цыганская жизнь небывалая, / Погаси, сомкни очи твои!» Бездумно отдавшись во власть стихии цыганских страстей, герой, что называется, «прожигал жизнь». И вот печальный итог: «Спалена моя степь, трава свалена,/ Ни огня, ни звезды на пути...»

Эти трагические, «гибельные» мотивы пронизывают лирику Блока. «...Я всегда был последователен в основном, - подчеркивал поэт, - я последователен и в своей любви к «гибели» (незнание о будущем, окруженность неизвестным, вера в судьбу и т. д. - свойства моей природы, более чем психологические». При этом следует учитывать, что «гибель» и «мрак» - это только неизбежные этапы большого и трудного пути поэта. «Разве можно миновать «мрак», идя к «свету»?» - вопрошал совсем еще юный Блок.

Поэма «Соловьиный сад» (1914-1915) - новый шаг Блока в осмыслении жизни и места человека в ней. Сознавая, что «заглушить рокотание моря соловьиная песнь не вольна», поэт выходит за ограду этого сада, чтобы окунуться в широкий и суровый мир, постичь правду которого он стремился всю свою творческую жизнь. Так возник цикл «Родина», едва ли не вершинный цикл не только третьего тома, но и всей поэзии А. Блока.

Тема родины, России была для него поистине всеобъемлющей. В декабре 1908 г. Блок писал К. С. Станиславскому: «...Стоит передо мной моя тема, тема о России (вопрос об интеллигенции и народе, в частности). Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь. Все ярче сознаю, что это - первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный. К нему-то я подхожу давно, с начала своей сознательной жизни». «Родина» для Блока- понятие настолько широкое, что он включил в цикл стихотворения и сугубо интимные - «Посещение» (1912), «Дым от костра струею сизой...», «Приближается звук. / И, покорна щемящему звуку...» (1912), - и связанные с проблематикой «страшного мира» - «Грешить бесстыдно, непробудно» (1914), «На железной дороге» (1910). Два последних стихотворения некоторые блоковеды расценивают как подтверждение целенаправленного движения поэта от символизма к реализму. В стихотворении «На железной дороге» действительно немало жизненных реалий («ров некошеный», «платформа», «сад с кустами блёклыми», «жандарм» и т. д.). Да и знаменитая строфа:

Вагоны шли привычной линией, 
Подрагивали и скрипели; 
Молчали желтые и синие; 
В зеленых плакали и пели, -

казалось бы, тоже свидетельствует о «реалистичности» стихотворения. Тем не менее это черты символического образа. Желтые, синие, зеленые вагоны (2, 1 и 3-го классов) не просто реальные приметы идущего поезда, а символы разных человеческих судеб. Символичен и образ героини. Мы знаем о ней очень немного. Возможно, она пережила крушение надежд на счастье. И вот «она раздавлена». А «любовью, грязью иль колесами» не суть важно- «всё больно». И потому первая строфа («Лежит и смотрит, как живая,/ В цветном платке, на косы брошенном,/ Красивая и молодая») невольно наводит на мысль: не сама ли это поруганная, «раздавленная» Россия?

Смысловое ядро цикла составляют стихи, посвященные непосредственно России. Среди самых значительных - цикл «На поле Куликовом» (1908) и стихотворение «Россия» (1908). О своей неразрывной связи с родиной, с ее многотрудной судьбой говорит поэт в стихотворении «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..» (1910). Возникающий в последней его строфе символический образ («Тихое, долгое, красное зарево / Каждую ночь над становьем твоим,..») - предвестие грядущих перемен.

Совсем по-иному раскрывается тема России в стихотворении «Новая Америка» (1913). Поначалу перед читателем все та же «убогая» Русь с ее «страшным простором» и «непонятной ширью». Однако постепенно лицо России меняется: «Нет, не старческий лик и не постный / Под московским платочком цветным». «Новый лик» связан с появлением на российских просторах фабричных труб, корпусов заводов, «городов из рабочих лачуг». В последних строфах Блок говорит о том, что ископаемые богатства родины помогут ее обновлению. Подобный панегирик углю и руде кажется неожиданным в его устах. Но поэт много размышлял о роли национальной промышленности в «великом возрождении» России. «Будущее России, - писал он, - лежит в еле еще тронутых силах народных масс и подземных богатств». И это не противоречило его отрицательному отношению к «цивилизации», потому что его «Новая Америка» не «старая Америка», то есть не Соединенные Штаты, а поэтический образ будущей России, «нового света», «Великой Демократии».

Цикл «Родина» завершает небольшое стихотворение «Коршун» (1916), вобравшее в себя все ведущие мотивы этого цикла. Тут и приметы пейзажа, и напоминание о подневольной судьбе русского человека, и черты отечественной истории, и обобщенный образ родины. Все это глубоко народно и неразрывно связано с фольклорной стихией. Коршун - символ тех зловещих сил, которые нависли над Россией. Вопросы, завершающие стихотворение и усиленные анафорой «доколе», не являются обычными риторическими вопросами. Автор обращает их и к себе, и к читателям, и, быть может, к самой Истории как активный призыв к действию.

Казалось бы, цикл «Родина» - достойное завершение третьего тома «трилогии вочеловечения». Однако поэт закончил книгу небольшим циклом «О чем поет ветер» (1913), исполненном грустных, элегических раздумий. По мнению Д. Б. Максимова, «завершая этим сумеречным - с редкими просветами - финалом композицию третьего тома, Блок, по-видимому, стремился к тому <...>, чтобы внутреннее движение в книге не вытягивалось в прямолинейную и подозрительную этой прямолинейностью круто восходящую .линию». Исследователь обратил внимание на то, что заключительный цикл в чем-то перекликается со «Страшным миром», и, таким образом, третий том тяготеет к кольцевому построению, что соответствует спиралеобразному характеру пути поэта.

В предреволюционный период творческая активность А. Блока снижается. В марте 1916 года он вдруг осознает: «На днях я подумал о том, что стихи писать мне не нужно, потому что я слишком умею это делать. Надо еще измениться (или - чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать материал». Октябрь 1917-го, перевернувший российскую жизнь, придал поэту новые силы.

(А. В. Терновский)

Две концепции поэмы «Двенадцать»

Поэма «Двенадцать» до сих пор неоднозначно трактуется исследователями, хотя ее высокие художественные достоинства никем не оспариваются. Вот, к примеру, два разных взгляда на содержание поэмы А. Блока и изображение революции в ней.

1. Поэма «Двенадцать» как венец «трилогии вочеловечения». С Октябрем поэт связывает время решающих перемен в жизни России. О своем безоговорочном приятии революции он открыто заявил в статье «Интеллигенция и революция». Художественным выражением этого признания стали знаменитая поэма «Двенадцать» и стихотворение «Скифы». Поэма «Двенадцать» формально не входит в блоковскую «трилогию», но связана с ней многими нитями. Она явилась высшей ступенью его творческого пути. «...В январе 1918, - свидетельствует поэт, - я в последний раз отдался стихии <...>. Во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг - шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира)». И еще: «...Поэма написана в ту исключительную и всегда короткую пору, когда проносящийся революционный циклон производит бурю во всех морях - природы, жизни и искусства».

Вот эта «буря во всех морях» и нашла свое выражение в поэме. Ее действие развертывается на фоне разгулявшихся природных стихий («Ветер, ветер - /На всем божьем свете!»; «ветер хлесткий», он «гуляет», «свищет», «и зол, и рад»: «разыгралась чтой-то вьюга»; «Ох, пурга какая, спасе!»; «Вьюга долгим смехом/ Заливается в снегах» и т. д.). Очевидно, что романтические образы ветра, метели имеют и символический смысл.

Но основа содержания поэмы - «буря» в море жизни. Строя ее сюжет, Блок широко использует прием контраста, который заявлен уже в первых двух строках: «Черный вечер. / Белый снег». Резкое противопоставление двух миров- «черного» и «белого», старого и нового - выявляется в двух первых главах поэмы. В одной - сатирические зарисовки обломков старого мира (буржуя, «писателя-витии», «товарища-попа», «барыни в каракуле», уличных проституток... В другой - коллективный образ двенадцати красногвардейцев, представителей и защитников «новой жизни». Блок нисколько не «выпрямляет», не идеализирует своих героев. Выразители народной стихии, они несут в себе и все ее крайности. С одной стороны, это люди, сознающие свой высокий революционный долг («Революционный держите шаг! / Неугомонный не дремлет враг!») и готовые его исполнить:

Товарищ, винтовку держи, не трусь! 
Пальнем-ка пулей в Святую Русь - 
В кондовую, 
В избяную, 
В толстозадую!

С другой стороны, в их психологии еще живы и отчетливо выражены настроения стихийной, анархической «вольницы»:

Запирайте етажи, 
Нынче будут грабежи! 
Отмыкайте погреба - 
Гуляет нынче голытьба!

Да и «событийная» линия поэмы - нелепое убийство красногвардейцем Петрухой своей любовницы Катьки - тоже подчеркивает неуправляемость поступков красногвардейцев и вносит в ее колорит трагическую окраску. Блок видел в революции не только ее величие, но и ее «гримасы». В статье «Интеллигенция и революция» читаем: «Что же вы думали? Что революция - идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ - паинька? <...> что так «бескровно» итак «безболезненно» разрешится вековая распря между «черной» и «белой» костью?..» Но главным для него было то, чтобы «октябрьские гримасы», которых, по убеждению поэта «могло быть во много раз больше», не заслонили «октябрьского величия».

Величие и правоту «революции-бури», несущей возмездие старому миру, Блок утверждает в заключительной, финальной главе поэмы, где впереди двенадцати красногвардейцев - «апостолов» новой жизни возникает образ Иисуса Христа. Этот образ многим казался случайным и неуместным. Да и сам автор не был полностью удовлетворен своим решением. «Мне тоже не нравится конец «Двенадцати»,- говорил он К. Чуковскому. «Когда я кончил, я сам удивился: почему же Христос? Неужели Христос? Но чем больше я вглядывался, тем явственнее я видел Христа. И я тогда же записал у себя: К сожалению, Христос». А вот запись поэта от 18 февраля 1918 г.: «Что Христос идет перед ними - несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», а страшно то, что опять Он с ними, и другого пока нет; а надо - Другого - ?» Может быть, именно этим объясняются разные трактовки исследователями поэмы блоковского Христа: символ революционера, символ будущего, языческий Христос, старообрядческий «сжигающий» Христос, сверхчеловек, Христос как воплощение Вечной Женственности, Христос-художник и даже Христос-антихрист... Думается, что все эти толкования уводят от главного - образ Христа позволяет поэту оправдать революцию с точки зрения высшей справедливости.

И, наконец, о художественном новаторстве «Двенадцати». Поэт сумел отразить в поэме «музыку» тех дней, которая звучала и в нем самом. Это отразилось в ритмическом, лексическом и жанровом многоголосии поэмы. Традиционные ямб и преобладающий в поэме хорей сочетаются с разностопными модификациями классических размеров, с дольником и нерифмованным стихом. В поэме звучат мелодии марша, городского романса, частушки, революционной и народной песни, лозунговые призывы. Блок широко использует разговорную, а зачастую и сниженную, «уличную» лексику. И все это представляет органичное целое. 29 января (11 февраля) 1918 года, в день завершения поэмы, Блок в своей записной книжке не без гордости заметил: «Сегодня я - гений».

Вслед за «Двенадцатью» было написано стихотворение «Скифы» (1918). Противопоставляя «цивилизованный» Запад и «азиатскую» Русь, поэт от имени революционной, «скифской» России призывает народы Европы покончить с «ужасами войны», вложить «старый меч в ножны». Стихотворение завершается призывом к единению:

В последний раз - опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира, 
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!

Так завершилась «трилогия вочеловечения».

(А. В. Терновский)

2. Поэма «Двенадцать» как изображение гибельного пути России. Трудно согласиться с тем, что «Двенадцать» - венец «трилогии вочеловечения» Блока. Сторонники этой точки зрения подчеркивают, что поэма отобразила романтический подъем на фоне разгулявшейся природной стихии. Однако нигде эта стихия не несет какой-либо положительной нагрузки. Стихия как бы сама по себе, она, скорее, сродни гибельному ветру, с которым для Блока связан образ России. Именно поэтому можно утверждать, что в поэме отображен не романтический подъем, а глубоко переживаемая поэтом духовная пустота, осознание нецелостности мира, невозможности достижения гармонии.

Традиционная точка зрения советского блоковедения состоит в том, что двенадцать красногвардейцев - значительный коллективный образ-символ представителей и защитников «новой жизни». Как положительный момент подчеркивается, что Блок нисколько не «выпрямляет», не идеализирует своих героев, что они выразители народной стихии со всеми ее крайностями, люди, сознающие свой высокий революционный долг и готовые его исполнить.

Можно согласиться, что разрушителей старого ведет дух некоей истины во имя каких-то высоких целей. Можно даже принять, что субъективно А. Блок готов был, подобно В. Брюсову, увидеть в них разрушающих старый мир диких гуннов и даже благословить их. Но объективно он с гениальной прозорливостью показал, что никаких высоких общечеловеческих целей у двенадцати красногвардейцев нет. Все их высокие порывы только внешне красивы. Красногвардейцы оказываются обыкновенными хулиганами, неизвестно во имя чего совершающими лишь одно действие - они убивают Катьку. Выходит, все абстрактные цели во имя чего-то нового (никому не понятного, не известного) сродни гибельному ветру, крутящему Россию. Что будет за метелью, за гибельным ветром, поэт не знает, но предчувствует, что его надежды на гармонию вновь не оправдаются. Не знают и красногвардейцы, ради чего и куда они идут.

Даже Иисус Христос в поэме как бы раздвоен: он в «белом венчике из роз», но «с кровавым флагом». Поэтому нельзя согласиться с мнением ряда исследователей о том, что образ Христа помогает поэту оправдать революцию с точки зрения высшей справедливости. Тем более, что и сам автор не был удовлетворен своим решением.

В итоге все выходит мертво духовно. Революция оказывается ложной Незнакомкой, отсюда - мрачность, двусмысленность поэмы. Это отлично понял Л. Д. Троцкий, отказавшийся в отличие от советских блоковедов видеть в «Двенадцати» поэму революции.

Думается, что и сам Блок со временем осознал, что его субъективное стремление обрести в революции гармонию нереально. Весной 1920 года на вечере в Политехническом его попросили прочитать «Двенадцать». «Я этой вещи больше не читаю», - ответил поэт.

(С. В. Ломтев)

Анализ стихотворений 

«О, весна без конца и без краю...»

Это стихотворение открывает цикл 1908 года «Заклятие огнем и мраком». Оно имеет эпиграф - лермонтовские строки: «За всё, за всё тебя благодарю я...»

Как и романтический герой Лермонтова, лирический герой Блока осознает, что жизнь с ее широтой и многообразием не только служение Прекрасной Даме, не только восторг от радостного и прекрасного, но и «томленья рабьих трудов». Поэт видит жизнь прекрасной во всех ее проявлениях:

Принимаю тебя, неудача, 
И удача, тебе мой привет!
Принимаю пустынные веси! 
И колодцы земных городов...

«Враждующая встреча» - вот что, может быть, ожидает лирического героя за порогом, но и это не останавливает его, как не страшится он и возможной гибели на краю этого порога. Герой твердо шагает вперед, навстречу жизни.

В стихотворении присутствует образ рыцарства, довольно часто встречающийся в творчестве Блока начала века: «...приветствую звоном щита!»; «Перед этой враждующей встречей / Никогда я не брошу щита...».

«О доблестях, о подвигах, о славе...»

Совсем иную грань поэзии Блока открывает цикл «Возмездие» (1908), куда входит стихотворение «О доблестях, о подвигах, о славе...». Поражение революции 1905 года, начавшаяся затем реакция, распад символизма, который ставил цель духовно возродить Россию, - все это делает понятным овладевшее поэтом уныние.

Тогда в силу различных обстоятельств от Блока постепенно отошли почти все его недавние единомышленники, разрушилась семья, не осталось друзей. Сам же Блок, не утратив веру в прежние идеалы, пытается заново осмыслить окружающую действительность. Постепенно трагическое мироощущение прочно укрепляется в сознании поэта, восприятие жизни как «страшного мира» усугубляет его душевный непокой. В статье «Безвременье» Блок сделает беспощадный вывод: «...Нет больше домашнего очага... самое время остановилось».

Эта мысль заключена и в подтексте стихотворения «О доблестях, о подвигах, о славе...». Позже Блок скажет об этом переломном периоде своего творческого пути: «В поэтическом ощущении мира нет разрыва между личным и общим». И далее: «Я не верую, что мы не только имеем право, но и обязаны считать поэта связанным с его временем». Вот почему «О доблестях, о подвигах, о славе...» - стихотворение не только о любви, но и о личной трагедии Блока, которая становится «общей» в бурном и страшном мире.

«На железной дороге»

В примечаниях к этому стихотворению, включенному в цикл «Родина» (1910), Блок характеризует его как «бессознательное подражание эпизоду из «Воскресения» Толстого: Катюша Маслова на маленькой станции видит в окне Нехлюдова в бархатном кресле ярко освещенного купе первого класса». Но думается, более существенна здесь связь с «Железной дорогой» Некрасова. Кроме того, судьба героини Блока схожа с такой же безрадостной судьбой девушки в некрасовской «Тройке». О том же говорят и текстовые параллели некрасовских и блоковских строк: «Что ты жадно глядишь на дорогу?..» и «Так много жадных взоров кинуто / В пустынные глаза вагонов».

Вообще для Блока этого периода сближение с Некрасовым кажется закономерным. В это время для него померк образ Прекрасной Дамы, гнетущая власть «страшного мира» нависла над ним. В трактовке тяжелой, безрадостной судьбы родины, так схожей с судьбой русской женщины, Блок идет вслед за Некрасовым. Образы крестьянки и самой России у Блока как бы сливаются воедино: «И вдали, вдали призывно машет / Твой узорный, твой цветной рукав» («Осенняя воля»), или: «А ты всё та же - лес, да поле, / Да плат узорный до бровей...» («Россия»). Отметим и текстовой параллелизм в произведениях Блока и Некрасова. Читаем у Блока:

Лишь гусар, рукой небрежною 
Облокотись на бархат алый, 
Скользнул по ней улыбкой нежною. 
Скользнул - и поезд вдаль умчало...

У Некрасова: «На тебя, подбоченясь красиво, / Загляделся проезжий корнет» и «к другой / мчится вихрем корнет молодой».

Общность судеб героинь обоих поэтов налицо: Некрасов говорит о «бесполезно угасшей силе» женщины-страдалицы, Блок как бы эхом вторит: «Так мчалась юность бесполезная».

«О, я хочу безумно жить...»

Цикл «Ямбы», в который включено это стихотворение, Блок считал одним из самых лучших в своей поэзии. В этом цикле отразилось преодоление поэтом уныния, овладевшего им после революции 1905 года. В период создания «Ямбов» он наконец сбрасывает тяготившую его власть «страшного мира», осознав животворность связей с народом и окружающей жизнью.

Для этого цикла в целом характерны обращения к современнику, не свойственные предшествовавшей «Ямбам» блоковской лирике: «На непроглядный ужас жизни / Открой скорей, открой глаза...» Или: «Эй, встань, и загорись, и жги!» Но стихотворение «О, я хочу безумно жить...» обращено не к собеседнику, а к самому себе. Оно своего рода исповедь, раскрывающая в поэте все самое сокровенное. Не случайно Ю. Н. Тынянов, впервые в литературоведении формулируя понятие «лирический герой», применил его к творчеству Блока, подчеркнув тем самым и отстраненность лирического двойника поэта, в котором довольно четко обозначились общность и типичность, нежели творческая индивидуальность поэтического сознания самого поэта. Это и сделало Блока поэтом целой эпохи. Но именно в этом стихотворении лирический «двойник» поэта - и есть сам поэт.

И его голос - это не безликий «общий» голос, а блоковский, который и произносит:

О, я хочу безумно жить: 
Всё сущее - увековечить, 
Безличное - вочеловечить, 
Несбывшееся - воплотить!

В этих словах отчетливо просматривается блоковское понимание сущности искусства: утверждать в «страшном мире» светлое и гуманное начало.

Поэт не хочет, чтобы в нем видели только «уг-рюмство», только неприятие мира. И потому выделяет курсивом последнюю строфу - слова потомка о поэте:

Творчество А. А. Блока в оценке критиков, писателей, общественных деятелей

В. Я. Брюсов

...Блок не повторяет чужих тем, но с бесстрашной искренностью черпает содержание своих стихов из глубины своей души. Это придает его поэзии особую свежесть, делает все его стихи жизненными, позволяет поэту постоянно открывать новые и новые источники вдохновения. Блок как-то сразу создал свой стиль, во многом самобытный, но не замкнулся в нем и в каждой своей новой книге ищет новых путей для своего творчества. Большой мастер стиха, хотя и не стремящийся во что бы то ни стало к новым формам, он во всех своих созданиях остается красивым и завлекательным. Его стихи как бы просят музыки, и, действительно, многие его стихотворения были положены композиторами на музыку. Интимная поэзия Блока никого не может оттолкнуть от себя с первого взгляда, но для своего настоящего понимания требует вдумчивости и внимания. Надо войти в круг переживаний поэта, чтобы полно воспринять их; надо вчитаться в его стихи, чтобы вполне оценить их оригинальность и красоту. 1915

К. И. Чуковский

Читая стихи Блока, никогда не подумаешь, что они создавались под столетними липами, в тихой стародворянской семье. В этих стихах нет ни одной идиллической строчки - в них либо гнев, либо тоска, либо отчаяние, либо «попиранье заветных святынь». Если не в своей биографии, то в творчестве он отринул все благополучное и с юности сделался поэтом неуюта, неблагополучия, гибели<...>

С 1905 года Блок все двенадцать лет только и твердил о катастрофе. И замечательно, что он не только не боялся ее, но чем дальше, тем страстнее призывал. Только в революции он видел спасение от своей «острожной тоски». Революцию призывал он громко и требовательно:

Эй, встань, и загорись, и жги! 
Эй, подними свой верный молот, 
Чтоб молнией живой расколот 
Выл мрак, где не видать ни зги!

1907

Никто так не верил в мощь революции, как Блок. Она казалась ему всемогущей. Он предъявлял к ней огромные требования, но он не усомнился ни на миг, что она их исполнит. Только бы она пришла, а уж она не обманет<...>

Раньше всего он хотел, чтобы революция преобразила людей. Чтобы люди сделались людьми. Очищенные великой грозой, люди становятся бессмертно прекрасны<...>

Все не отмеченное революцией казалось ему антихудожественным, но он верил, что, когда придет революция, это уродство превратится в красоту<...>

В начале поэмы «Возмездие», обращаясь к художнику, Блок говорил:

Сотри случайные черты,
И ты увидишь: мир прекрасен...

<...>Он уже давно, много лет, сам того не подозревая, был певцом революции - фантастической, национальной, русской, потому что, как мы видели, Россия, уже сама по себе, была для него революцией. И нынешнюю нашу революцию он принял лишь постольку, поскольку она воплотила в себе русскую народную бунтующую душу, ту самую, которую воспел, например, Достоевский. Остальные элементы революции остались ему чужды совершенно. Он только потому и поверил в нее, что ему показалось, будто в этой революции - Россия, будто эта революция - народная. Для него, как и для Достоевского, главный вопрос, с Богом ли русская революция или против Бога.

Тема «Двенадцати» есть его давнишняя, привычная тема.

В «Двенадцати» изображены: проститутка, лихач, кабак, но мы знаем, что именно этот мир проституток, лихачей, кабаков давно уже близок Блоку. Он и сам давно уже один из «Двенадцати». Эти люди давно уже его братья по вьюге. Если бы они были поэты, они написали бы то же, что он. Кровно, тысячью жил он связан со своими «Двенадцатью» и если бы даже хотел, не мог бы отречься от них, потому что в них для него воплотилась Россия.

Блок хочет любить революцию даже вопреки ее героям и праведникам, принять ее всю целиком даже в ее хаосе, потому что эта революция - русская.

Пусть эти двенадцать - громилы, полосующие женщин ножами, пусть он и сам говорит, что их место на каторге («На спину б надо бубновый туз»), но они для него святы, потому что озарены революцией.

На то он и Блок, чтобы преображать самое темное в святое. Разве прихорашивал он ту трактирную девку, которая открыла ему

Берег очарованный 
И очарованную даль.

Он преобразил, не приукрашивая. Пусть громилы, но и с ними правда, с ними вера, с ними Христос.

У Блока это не фраза, а пережитое и прочувствованное, потому что это выражено не только в словах, но и в ритмах. Только те, кто глухи к его ритмам, могут говорить, будто превращение этих хулиганов в апостолов и появление во главе их Иисуса Христа - есть ничем не оправданный, случайный эффект, органически не связанный с поэмой, будто Блок внезапно, ни с того, ни с сего на последней странице, просто по капризу, подменил одних персонажей другими и неожиданно поставил во главе их Иисуса Христа.

Те же, кто вслушались в музыку этой поэмы, знают, что такое преображение низменного в святое происходит не на последней странице, а с самого начала, с самого первого звука, потому что эта поэма, при всем своем вульгарном словаре и сюжете, по музыке своей торжественна и величава. Если это и частушка, то сыгранная на грандиозном органе. С самых первых строк начинает звучать широкая оркестровая музыка с нарастающими лейтмотивами вьюги.

Он умер сейчас же после написания «Двенадцати» и «Скифов», потому что именно тогда с ним случилось такое, что, в сущности, равносильно смерти. Он онемел и оглох. То есть он слышал и говорил, как обыкновенные люди, но тот изумительный слух, которым он умел вслушиваться в музыку эпох, как никто, покинул его навсегда. «Музыка ушла», - написал он в своем дневнике уже в 1918 году. Все для него стало беззвучно, как в могиле. «И поэт умирает, потому что дышать ему нечем».

(Из воспоминаний)

Л. Д. Троцкий

Провал между двумя революциями ощущался Блоком как душевная пустота, бесцельность эпохи - как балаган с клюквенным соком вместо крови. Блок писал об «истинном мистическом сумраке годов, предшествовавших первой революции», и о «неистинном мистическом похмелье, которое наступило вслед за нею» («Возмездие»). Ощущение пробуждения, движения, цели и смысла дала ему вторая революция. Блок не был поэтом революции. Погибая в тупой безвыходности предреволюционной жизни и ее искусства, Блок ухватился рукою за колесо революции. Плодом этого прикосновения явилась поэма «Двенадцать», самое значительное из произведений Блока, единственное, которое переживет века...

Поэма эта есть, бесспорно, высшее достижение Блока. В основе - крик отчаяния за гибнущее прошлое, но крик отчаяния, который возвышается до надежды на будущее. Музыка грозных событий внушала Блоку: все, что ты доселе писал, не то; идут другие люди, несут другие сердца, им это не нужно; их победа над старым миром означает и победу над тобой, над твоей лирикой, которая была только предсмертным томлением старого мира... Блок услышал это и принял, - и так как тяжко было принять, и в своей революционной вере искал он помощи неверию своему, и хотел подкрепить и убедить себя, - то приятие революции выразил в наивозможно крайних образах, чтоб уж отрезать все мосты отступления. У Блока нет и тени попытки благочестиво посахарить переворот. Наоборот, он берет его в самых грубых - и только в грубых - его выражениях: стычка проституток, убийство Катьки красногвардейцем, разгром буржуйских «етажей»... и говорит: приемлю, и вызывающе освящает все это благословением Христа - или, может быть, пытается спасти художественный образ Христа, подперев его революцией.

И все же «Двенадцать» - не поэма революции. Это лебединая песня индивидуалистического искусства, которое приобщилось к революции. И эта поэма останется. Сумеречная блоковская лирика уже ушла в прошлое и не вернется: не такие совсем предстоят времена, - а «Двенадцать» останутся: злой ветер, плакат, Катька на снегу, революционный шаг и старый мир, как пес паршивый.

И то, что Блок написал «Двенадцать», и то, что он замолчал после «Двенадцати», перестав слышать музыку, вполне вытекает как из характера Блока, так и из той не очень обычной «музыки», какую он уловил в 18-м году. Судорожный и патетический разрыв со всем прошлым стал для поэта фатальным надрывом. Поддержать Блока - если отвлечься от происходивших в его организме разрушительных процессов - могло бы, может быть, только непрерывно нарастающее развитие событий революции, могущественная спираль потрясений, охватывающая весь мир. Но ход истории не приспособлен к психическим потребностям пронзенного революцией романтика.

1923
(Из статьи «Литература и революция» )

Ю. В. Айхенвальд

Когда скончался Блок на лире новейшей русской поэзии оборвалась одна из ее певучих и драгоценных струн. Не так давно мы видели и слушали его; в своеобразной и целомудренной манере своей читал он свои стихи, не помогая им переливами голоса, бесстрастно перебирая их, как монах - свои четки. Теперь мы сами читаем их про себя и вслух, отдаваясь напевам его пленяющего творчества.

Человеческая соловьиность - это лирика. Обычное деление поэзии на лирику, эпос и драму не вполне психологично: в сущности, есть одна только поэзия - лирическая Душа - книга песен. Недаром говорит Блок о своей «песенной груди». Их, песен, может быть больше и меньше, они могут быть грубее и тоньше, но, как то ни было, именно из них, и только из них, состоит наша внутренняя, наша человеческая литература. Прирожденная лиричность души - вот главное, остальное приложится. И эпос, и драма -т- лишь кристаллизация первородного лиризма. Да, лирика - нечто газообразное, и опять-таки недаром у того же Блока стих клубится туманами. Душа бестелесна, и оттого ей к лицу не «тяжкая твердость» эпоса или драмы, не их прочная плотность, а бесплодная воздушность лирики. Духу - воздушное. Патрон лириков - Ариэль. Лирический воздух, благодаря которому дышит душа, образует стихию как жизни, так и творчества. Это он внушает душе-поэтессе ее интимные стихи, внятные или безмолвные, - те белые стихи, которые в тишине и тайне слагает каждый: Певучесть - в самой природе Психеи; от душевной музыки идет духовная музыка и всякая иная разновидность вечного лиризма. Душа - это лира.

Вот почему возможно принять за мерило достоинств поэта степень его совпадения с лирической категорией духа. Тем выше поэт, тем поэтичнее поэт, чем он ближе и родственнее последней. Если христианство велико потому, что «всякая душа - христианка»; если существует некое естественное христианство, неписаное Евангелие, которое потом сказалось в Евангелии историческом; если существует некое естественное право, от которого ведут свое происхождение все остальные права, тем более правые, чем больше походят они на своего родоначальника, то существует и некая естественная поэзия, к которой и должны, и хотят приближаться все поэзии вторичные, все литературы искусственные. Лучшая словесность - это слово.

Когда с такой точки зрения смотришь на художественную ткань Александра Блока, то сейчас же видишь там легкие следы первозданной лиричности. Она имеет в нем одного из тончайших своих выразителей. Певец Прекрасной Дамы касается жизни «перстами легкими, как сон», и жизнь теряет от этого свою грубую материальность и претворяется в эфирную субстанцию духа.

(Из книги «Силуэтырусских писателей»)

А. В. Луначарский

Только одного не увидел, да и не мог увидеть сквозь свое романтическое стекло Блок - реального Октября, подлинной рабоче-крестьянской революции, движимой непреложными законами классовой борьбы, возникшей в процессе развития производительных сил и социально-экономических отношений.

Между тем революция стала принимать черты этого самого порядка, в возможность создания которого рабочими руками Блок не верил. Правда, Блоку как раз пришлось жить в такие годы (и до лучших он не дожил), когда пролетариату надо было биться с самой свирепой нуждой, нахлынувшей на него со всех сторон в результате разорительных войн. Блок поэтому прежде всего испытывал эту огромную разоренность, которая разрушила и его собственный быт<...>

Вот почему последние годы жизни Блока проходили под знаком огромной растерянности. Ему казалось, что музыка опять уходит из революции, что она звучит разве только дикими аккордами неустроенности жизни, отдельными проявлениями обнаженного бунтарства, что ее постепенно начинает преодолевать какая-то чуть не бюрократическая, чуть не буржуазная, только с другой стороны, стихия советской государственности, партийности, где Блок музыки уже не слышал<...>

Если Блок сквозь обычный туман, окутывавший его и заставлявший все предметы мира расплываться в его творчестве, приобретать фантастические очертания, все-таки мог рассмотреть величие политических движений в лучшие моменты, то теперь, усталый, не понимающий того, что перед ним происходит, он готов начисто отречься от какой бы то ни было связи с политическими бурями. Для него революция остается только стихийным космическим явлением<...>

Революция нанесла очень болезненные удары Блоку лично. Она окончательно разбила все остатки помещика, которые еще вокруг него имелись. Она погрузила его - о чем нельзя не пожалеть горько - на долгие месяцы в настоящую нужду. А главное - она не принесла ему удовлетворения.

1932
(Из статьи «Блок и революция» )

Г. В. Флоровский

Иллюзорный мир Блока есть мир чистого разума. И оттого его миропонимание, родившееся из катастрофического мироощущения, лишено, в конечном итоге, даже простой динамики: оно до крайности статично, сначала и до конца пропитано духом антиисторическим. Мир Блока закончен: «цель достигнута заранее». Блок приемлет действительность не в ее живом, непосредственном, конкретном облике: он загроможден у него галлюцинаторными примесями. Он приемлет жизнь в «идее»; собственно, даже вовсе не «жизнь» приемлет он, а ее «смысл», какое-то содержание, в ней воплощенное... У него, в сущности, вовсе нет «восприятия», наивного и чуткого; на его месте «вчувствование», втолковывание, внесение идеи в данное духовному взору. Толкование перевешивает интуицию. Сладостные пророчества Блока проистекают не из кровавого образа, тяжелого, гнетущего, растравляющего душу, который пред его плотскими очами, - а из априорного, отвлеченного «знания» о том, что ныне совершается последний и окончательный перегиб исторического пути и история устремляется по линии наименьшего сопротивления - к обетованной земле. Предрассудки знания мешают видеть и заставляют принимать игру своего воспаленного жаждою нетерпеливого ожидания рассудка за глубинную реальность исторического бытия. И самовнушение это поистине страшно. В болезненной грезе рядом с красным флагом, несомым окровавленными руками, Блок видит Христа... Все это вовсе не узрение, - это голое, насильственное толкование<...>

Им [поэтам] кажется, что пересечение уповаемого и совершаемого уже произошло, что «спасение» уже настало. Все это - ни на что не опертые дерзкие домыслы. Поэты догматически толкуют действительность. Дерзновение их «веры» сильно, - они многое готовы принять без «доказательств»: но спасительна ли вера в собственную грезу? (Из статьи «О патриотизме и праведном грехе» )

Г. В. Адамович

Надо дело делать - и, к великой чести Блока, следует сказать, что он чувствовал это глубже какого-либо другого нового русского поэта. Чем был бы без него русский модернизм, этот столь теперь восхваляемый серебряный век, похожий на пир во время чумы? «Век» был вызывающе беспечен и беспечность свою с гордостью противопоставлял наследию столетия предыдущего. «Век» бессовестно играл в тайны, многозначительно давая понять, что узнал что-то важнейшее, открыл что-то вещее, - и многие из нас, из тогдашнего декадентствовавшего стада, из тогдашней желторотой литературной молодежи, откликались, ловились на удочку и с дрожью раскрывали «Весы» или даже поздний, уже обмельчавший «Аполлон», надеясь вот-вот прозреть, приобщиться, удостоиться посвящения.

Блок по природной честности своей не допускал обмана, верил не только Соловьеву, но и тем, кто на фальшиво-глубокомысленной интерпретации соловьевских трех видений бойко делал литературную карьеру. А когда догадался, что был одурачен, сделался навсегда угрюм и печален, вплоть до революции, которая его не оживила, нет, а только гальванизировала. Не в этом ли ключ к «Двенадцати»: обида, счет за духовное шулерство, поискихоть какого-нибудь выхода и избавления? Блока возвышает не столько самый талант, сколько требовательная и настороженная серьезность таланта, отталкивание от комедиантства, слух к ошибкам и горечь от сознания их, в частности своих личных, к которым перед смертью причислил он «Двенадцать» как ошибку тягчайшую. Блок знал, что поэзия должна быть делом, но, как никто другой, чувствовал и пропасть, отделяющую «должна быть» от «становится», «стала». Он запутался, погиб, но погиб в столкновении с силами, которые навсегда в русской литературе облагородили его облик. Даже стоя на этом берегу, он обращен был к берегу иному и весь озарен был его далеким сиянием.

(Из книги «Комментарии»)

О. Э. Мандельштам

В литературном отношении Блок был просвещенный консерватор. Во всем, что касалось вопросов стиля, ритмики, образности, он был удивительно осторожен: ни одного открытого разрыва с прошлым. Представляя себе Блока как новатора в литературе, вспоминаешь английского лорда, с большим тактом проводящего новый билль в палате. Это был какой-то не русский-, скорее английский консерватизм. Литературная революция в рамках традиции и безупречной лояльности. Начиная с прямой, почти ученической зависимости от Владимира Соловьева и Фета, Блок до конца не разрывал ни с одним из принятых на себя обязательств, не выбросил ни одного пиетета, не растоптал ни одного канона. Он только усложнял свое поэтическое credo все новыми и новыми пиететами: так, довольно полно он ввел в свою поэзию некрасовский канон и гораздо позже испытал прямое каноническое влияние Пушкина - весьма редкий случай в русской поэзии. Литературная мягкость Блока происходила отнюдь не от бесхарактерности: он чрезвычайна сильно чувствовал стиль, как породу, поэтому жизнь языка и литературной формы он ощущал не как ломку и разрушение, а как скрещивание, спаривание различных пород, кровей и как прививку различных плодов к одному и тому же дереву.

Самое неожиданное и резкое из всех произведений Блока - «Двенадцать» не что иное, как применение независимо от него сложившегося и ранее существовавшего литературного канона, а именно частушки. Поэма «Двенадцать» - монументальная драматическая частушка. Центр тяжести - в композиции, в расположении частей, благодаря которому переходы от одного частушечного строя к другому получают особую выразительность, и каждое колено поэмы является источником разряда новой драматической энергии, но сила «Двенадцати» не только в композиции, но и в самом материале, почерпнутом непосредственно из фольклора. Здесь схвачены и закреплены крылатые речения улицы, нередко эфемериды-однодневки вроде: «у ей коронки есть в чулке», и с величайшим самообладанием вправлены в общую фактуру поэмы. Фольклористическая цепкость «Двенадцати» напоминает разговоры младших персонажей в «Войне и мире». Независимо от различных праздных толкований поэма «Двенадцать» бессмертна, как фольклор.

Поэзия русских символистов была экстенсивной, хищнической: они, то есть Бальмонт, Брюсов, Андрей Белый, открывали новые области для себя, опустошали их и, подобно конквистадорам, стремились дальше. Поэзия Блока от начала до конца, от «Стихов о Прекрасной Даме» до «Двенадцати» включительно, была интенсивной, культурно-созидательной. Тематическое развитие поэзии Блока шло от культа к культу. От «Незнакомки» и «Прекрасной Дамы», через «Балаганчик» и «Снежную Маску» к России и русской культуре и далее к революции как высшему музыкальному напряжению и катастрофической сущности культуры. Душевный строй поэта располагает к катастрофе. Культ же и культура предполагают скрытый и защищенный источник энергии, равномерное и целесообразное движение: «любовь, которая движет солнцем и остальными светилами». Поэтическая культура возникает из стремления предотвратить катастрофу, поставить ее в зависимость от центрального солнца всей системы, будь то любовь, о которой сказал Данте, или музыка, к которой в конце концов пришел Блок.

О Блоке можно сказать - поэт Незнакомки и русской культуры; разумеется, нелепо предполагать, что Незнакомка и Прекрасная Дама - символы русской культуры, но одна и та же потребность культа, то есть целесообразного разряда поэтической энергии, руководила его тематическим творчеством и нашла свое высшее удовлетворение в служении русской культуре и революции.

1921-1922
(Из эссе «А. Блок» )

Вопросы и задания

1. Как биография А. Блока связана с его творчеством?
2. В чем идейное и художественное своеобразие «Стихов о Прекрасной Даме»? Каково их место в творчестве Блока?
3. Какие романтические и мистические образы использованы поэтом в «Стихах о Прекрасной Даме » ?
4. Почему А. Блок считал второй том своей лирики «антитезой» по отношению к первому?
5. А. Блок рассматривал содержание третьего тома как «синтез» первого и второго томов. Как вы это понимаете?
6. Объясните назначение стихотворных эпиграфов к первому и второму томам стихов А. Блока.
7. Какой смысл вкладывал поэт в понятие «страшный мир»? Поясните это примерами.
8. Какие стихотворения из цикла «Родина» произвели на вас наибольшее впечатление? Почему?
9. Почему стихотворение «На железной дороге» поэт включил в цикл «Родина»?
10. Почему стихотворения «Фабрика» и «На железной дороге» нельзя отнести к реалистическим?
11. Назовите наиболее характерные для А. Блока художественные приемы. Приведите примеры из его стихотворений.
12. Почему А. Блок называл собрание своих стихотворений «романом в стихах» и «трилогией вочеловечения»?
13. Какую эволюцию претерпел образ лирического героя на протяжении трех томов лирики А. Блока?
14. Какие поэтические образы предшествующего творчества А. Блока вошли в поэму «Двенадцать»?
15. Почему поэт отказывался читать «Двенадцать» в последние годы своей жизни?
16. Можно ли поставить А. Блока в один ряд с А. Пушкиным, М. Лермонтовым? Аргументируйте свой ответ.

1. А. Блок в созвездии поэтов серебряного века.
2. «Трилогия вочеловечения» как отражение этапов творческого пути А. Блока.
3. Лирический герой А. Блока.
4. Мотивы лирики А. Блока.
5. Проблема идеала в лирике А. Блока.
6. Гармония и дисгармония мира в поэзии А. Блока.
7. «Земное» и «неземное» в «Стихах о Прекрасной Даме» А. Блока.
8. Тема «страшного мира» в поэзии А. Блока («Фабрика», «Сытые», «Ночь, улица, фонарь, аптека...», «Миры летят. Года летят. Пустая...» и др.).
9. Особенности композиции стихотворения А. Блока «Незнакомка».
10. Тема назначения поэта и поэзии в лирике А. Блока («К музе», «Друзьям», «Поэты», «Художник» и др.).
11. Особенности композиции поэмы А. Блока «Соловьиный сад».
12. Тема любви в лирике А. Блока.
13. Эволюция образа лирической героини в поэзии А. Блока.
14. Мотив невозможного в любовной лирике А. Блока («Незнакомка», «О доблестях, о подвигах, о славе...» и др.).
15. Традиции и новаторство в стихотворениях А. Блока «Осенняя воля» и «Россия».
16. Прошлое, настоящее и будущее России в блоковском цикле «На поле Куликовом».
17. «Моя тема - тема о России» (А Блок).
18. «Не пропадешь, не сгинешь ты...» (Патриотическая тема в лирике А. Блока).
19. Развитие темы Родины в стихотворениях А. Блока «Осенняя воля», «Русь» и «Россия», «Новая Америка».
20. Образы русской природы в стихах А. Блока.
21. Судьба России в лирических размышлениях Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, А. А. Блока.
22. Символические образы и их смысл в поэме А. Блока «Двенадцать».
23. Особенности изображения двух миров в поэме А. Блока «Двенадцать».
24. Загадка финала поэмы А. Блока «Двенадцать».

Планы сочинений

Тема «страшного мира» в поэзии А. Блока

I. Тема «страшного мира» - сквозная в творчестве Блока. Часто ее трактуют лишь как тему обличения «буржуазной действительности». Но это только внешняя, легко видимая сторона. Есть и более глубинная суть: человек, живущий в «страшном мире», испытывая его тлетворное воздействие, теряет нравственные ценности, трагически переживает ощущение собственной греховности, безверия, опустошенности, смертельной усталости.

П. В «страшном мире» отсутствуют естественные, здоровые человеческие чувства:
а) вместо любви - «горькая страсть, как полынь», «низкая страсть», бунт «черной крови» («Унижение», «На островах», «В ресторане», «Черная кровь»);

б) лирический герой цикла «Страшный мир» растрачивает сокровища своей души; то он лермонтовский демон, несущий гибель себе и окружающим («Демон»), то -«стареющий юноша» («Двойник»).

III. Трагическое мироощущение, «угрюмство», свойственные большинству стихотворений цикла «Страшный мир», находят свое крайнее выражение в тех из них, где законы «страшного мира» приобретают космические масштабы:
а) мысль о роковом круговороте жизни, о ее безысходности (стихотворения «Миры летят. Года летят, Пустая...», «Ночь, улица, фонарь, аптека...»);

б) мрачные, апокалипсические пророчества о грядущем торжестве зла во всем мире («Голос из хора»).

IV. Тему «страшного мира» продолжают циклы «Возмездие» и «Ямбы»:
а) главная вина лирического героя цикла «Возмездие» - измена данным когда-то священным обетам, высокой любви, измена человеческому предназначению; а следствие этого - суд собственной совести, душевная опустошенность, усталость от жизни, покорное ожидание

смерти («О доблестях, о подвигах, о славе...», «Шаги командора», «Как свершилось, как случилось...»);

б) в «Ямбах» возмездие грозит уже не отдельному человеку, а «страшному миру» в целом («Да, так диктует вдохновенье...», «В огне и холоде тревог...»); однако уже в этом цикле возникают мотивы веры в добро и свет, желание трудиться во имя их будущего торжества:

О, я хочу безумно жить: 
Все сущее - увековечить, 
Безличное - вочеловечить, 
Несбывшееся - воплотить!

V. Говоря «нет» дням настоящим, А. Блок убежден в том, что крушение старых устоев жизни неизбежно. Он не признает торжества «страшного мира» над людьми и не капитулирует перед ним. Не случайно поэт говорил: «Трудное надо преодолеть. А за ним будет ясный день».

История и современность в цикле стихотворений А. Блока «На поле Куликовом»

1. «На поле Куликовом» как вершина исторической темы в творчестве А. Блока.

2. Соединение современности и история в описании лирического героя цикла.

3. Анализ сюжетов каждого из пяти стихотворений цикла.

4. Связь цикла «На поле Куликовом» с поэмой «Двенадцать».

Тема любви в лирике А. Блока

1. Тема любви как часть блоковской «трилогии вочеловечения».
2. Решение темы любви в «Стихах о Прекрасной Даме ».
3. «Земное» воплощение любви в стихотворениях второго тома. Образ Незнакомки.
4. Тема стихийной, мятежной любви в циклах «Снежная маска» и «Фаина».
5. «Цыганская стихия», любовь, музыка, искусство, «печаль и радость» в цикле «Кармен».
6. Слияние темы любви и темы России в третьем томе («Родина»), в том числе в цикле «На поле Куликовом».

Краткая библиография

Блок в воспоминаниях современников. Т. 1- 2. М., 1980.
Воспоминания охватывают основные этапы его жизни и содержат ценный материал о личности А. Блока и о его творчестве.

В мире Блока: Сборник статей/ Сост. А. Михайлов, Ст. Лесневский. М., 1981.
Сборник содержит статьи ведущих блоковедов о творчестве поэта в целом и об отдельных его сторонах.

Ваняшова М. Г. Нам остается только имя... Поэт - трагический герой русского искусства XX века: А. Блок. А. Ахматова. М. Цветаева. О. Мандельштам. - Ярославль, 1993.
В главе «Архирусская трагедия. Александр Блок» и «поэма Двенадцать»: критики и интерпретаторы» дается оригинальное толкование произведения Блока как трагически-противоречивого изображения революции.

Громов П. А. Блок, его предшественники и современники. 2-е изд. - Л., 1986.
Книга содержит анализ творчества поэта, показывает его связь с предшествующей поэзией, характеризует современную Блоку литературную жизнь.

Долгополов Л. К. Поэма Александра Блока «Двенадцать». Л., 1979; Его же. Александр Блок. 2-е изд. - Л., 1980.
В первой работе ученый предлагает ряд оригинальных концепций поэмы «Двенадцать». Во второй - дан сжатый и насыщенный критико-биогра-фический очерк о Блоке.

Енишерлов В. П. «Я лучшей доли не искал». Судьба Александра Блока в письмах, дневниках, воспоминаниях. - М., 1988.
В книге на документальном материале последовательно освещены основные этапы творческого пути Блока.

Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. - Л., 1977.
В книге выдающегося ученого-филолога среди прочих помещены четыре работы о Блоке.

Максимов Д. Е. Поэзия и проза А. Блока. - Л., 1981.
В книге собраны основные труды известного ученого о Блоке, включая концептуальную статью «Идея пути в поэтическом сознании А. Блока», раскрывающую творческую эволюцию писателя.

Орлов В. Гамаюн. Жизнь Блока. - М., 1981.
Книга знакомит с фактами биографии поэта, помогающими по-новому понять особенности его творческого облика.

Турков А. Александр Блок. - М., 1969 (Серия «Жизнь замечательных людей»).