СКАНДИНАВЫ НА РУСИ -ЗАВЕРШЕНИЕ ЭПОХИ ВИКИНГОВ. БОГОЯВЛЕНСКИЙ Б., МИТРОФАНОВ К.

Западный финал кровавой эпопеи

С серединой XI столетия историки связывают окончание эпохи викингов. Называются даже точная дата и конкретное место, где эта эпоха завершилась: 25 сентября 1066 г., Стамфорд-Бридж (близ английского города Йорка).

В тот день англосаксонское войско под командованием короля Гарольда II Годвинсона наголову разбило высадившихся в Британии норвежцев во главе с “последним викингом” — Харальдом Сигурдарсоном Суровым (Хардрадой).

Жить большинству победителей оставалось меньше месяца: 14 октября почти десять тысяч англичан остались на поле куда более известной битвы при Гастингсе (иногда она называется сражением при Сенлаке), где воины Гарольда II столкнулись с армией нормандского герцога Вильгельма Незаконнорожденного, который в тот памятный день превратился в английского короля и заслужил прозвание Завоеватель.

Две эти битвы часто путают — и именно нормандское завоевание Англии и рассматривают как завершение истории викингов в Европе. Происходит такое смешение не только потому, что речь идет об одном и том же годе; нормандских рыцарей Вильгельма порой отождествляют с норманнами Скандинавии. Нормандское герцогство действительно было основано викингом — то ли норвежским, то ли датским изгнанником Хрольвом, который, получив эти земли в лен от французских Каролингов, сменил имя и стал герцогом Ролло (Роллоном).

Ко времени битвы при Гастингсе, однако, потомки сподвижников Хрольва-Ролло основательно забыли о своих норманнских корнях. В одной из предыдущих работ цикла “Скандинавы на Руси” мы приводили сообщения о том, что уже для внуков Хрольва потребовалось выписывать книжников из Дании, чтобы учить отпрысков герцога северогерманскому наречию. Как это ни парадоксально, но потомки германцев-норманнов, ведумые Вильгельмом, принесли в германоязычную англосаксонскую Британию французский язык. Понятно, что эти офранцузившиеся рыцари не были ни норманнами вообще, ни викингами в частности.

Это хорошо сознавали современники событий. Сразу после битвы при Гастингсе один из англосаксонских вождей, Вальтеоф, которого скандинавы называли Вальтьов, сын ярла Нортумбрии Сиварда, одержал, как рассказывает Снорри Стурлусон, верх в мелкой стычке с нормандскими завоевателями.

“Вальтьов ярл спасся бегством, а поздно вечером ярл повстречал какой-то отряд из людей Вильяльма [Вильгельма Завоевателя]. Когда они увидели войско ярла, они побежали в ближайшую дубовую рощу. Их было сто человек. Вальтьов ярл приказал поджечь лес и сжег их всех.”

Далее Снорри приводит стихи исландского скальда Торкеля, сына Лысого, посвященные этому событию:

Довелось — так властный —
Испечь им за вечер
Сотню слуг — правитель
Рек — народоводца.
Слышь, пожрала лошадь
Ведьмы уйму франков.
Буры кони Меньи
Наглотались мяса.

“Властный ... рек правитель” — это указание на самого Вальтьова, отдавшего приказ о сожжении слуг “народоводца”, т.е. Вильгельма. Кенинги “лошадь ведьмы” и “конь Меньи” (Менья — имя легендарной великанши) обозначают волка, который поживился павшими в этом сражении.

Отметим, что исландский современник событий уверенно называет воинов из Нормандии “франками”. Это значит, что к XI в. связей между норманнами, обосновавшимися во Франции (как и на Сицилии) и остававшимися в Скандинавии, уже не существовало.

Таким образом, подводя черту под длинным рядом вторжений норманнов в Западную Европу, мы должны считать рубежом не Гастингс (Сенлак), но Йорк (Стамфорд-Бридж).

Варяжская дружина на востоке

Эпоха викингов, однако, не принадлежит исключительно истории Западной Европы. Мы видели, сколь активно вели себя выходцы из Скандинавии и на территории Европы Восточной — на Руси и в Прибалтике, а также в пределах Византии. Именно там, как мы помним, оказался и будущий герой Стамфорд-Бриджа — Харальд Суровый. Пребывание этого норвежского принца при ромейском дворе и в императорской армии оставило свой след в самых разных источниках.

В первую очередь к таковым относится Сага о Харальде Суровом, вошедшая в состав Круга земного (Хеймскринглы), столь часто поминаемого нами и принадлежавшего, видимо, перу исландского историка Снорри Стурлусона.

Мы уже достаточно подробно говорили об особенностях саги как литературного жанра и как исторического источника; однако отметим еще раз: чем дальше от Исландии происходят события, описываемые в саге, тем более текст нуждается в критическом осмыслении, ибо основывается на рассказах людей, которые знали, что проверить их правдивость будет очень трудно.

Именно поэтому роль норманнов в истории далеких стран — Руси и Византии — оказывается в сагах весьма и весьма преувеличенной, хотя изложение и основывается на вполне реальных исторических событиях.

Об этом следует помнить и тогда, когда мы анализируем тексты, повествующие о пребывании на Руси норвежских королей (Олава Трюггвасона, Олава Святого, Харальда Сурового), а также столь ценный источник, как Прядь об Эймунде.

Итак, Харальд Сигурдарсон оказался в Византии после нескольких лет, проведенных на Руси при дворе князя Ярослава Мудрого. После смерти Мстислава Владимировича (1036) страна объединилась; надобность в услугах норманнских наемников и их высокородного предводителя отпала. Скорее всего, именно к этому времени и надо отнести прибытие Харальда и его людей в Константинополь, где скандинавы оказались как нельзя более кстати.

Империя переживала период тяжелого кризиса, без особого успеха отстаивая свои рубежи и преодолевая внутренние осложнения.

Недавнее могущество, достигнутое во время правления Иоанна I Цимисхия (победителя Святослава) и Василия II Болгаробойцы (триумфатора в затяжной борьбе с болгарским царством) постепенно сходило на нет в царствование брата последнего — престарелого Константина VIII (1025—1028).

Не чувствуя себя способным поддерживать престиж Империи, этот император проявлял активность в основном в делах внутренних. Вот как описывает происходившее тогда младший современник этих событий Михаил Пселл.

“Уже старик, не способный вести войну, он раздражался от любого дурного известия, и, когда наши соседи-варвары поднялись против нас, успокаивал их титулами и дарами, с восставшими же подданными расправлялся беспощадно и, если видел в ком бунтовщика и мятежника, наказывал без следствия и принуждал к повиновению не милостью, а разнообразными и жестокими пытками.

Человек вспыльчивый, он легко поддавался гневу, верил любым наговорам, особенно если подозревал, что кто-то покушается на царскую власть, и карал за это сурово: злоумышленников он не подвергал опале, не изгонял и не заключал под стражу, а немедленно выжигал им глаза железом. Такое наказание он определял всем за проступки тяжелые и легкие, независимо от того, действительно человек виновен или только дал пищу для слухов, — ведь царь не заботился, чтобы наказание соответствовало прегрешению, а хотел лишь избавить себя от беспокойства”.

Другой византийский историк — Скилица — также сетует на преследования Константином VIII представителей знати, а также на засилье при императорском дворе евнухов, которые “всё наполнили беспорядком и смутой и чуть было не погубили царство”.

В таких условиях возрастала роль иностранных наемников, ориентированных исключительно на персону базилевса и не имевших связей в кругах потенциальных заговорщиков.

Наемники издавна существовали в византийских вооруженных силах. Еще Василий II получил от Владимира Святославича шеститысячный вспомогательный корпус “тавроскифов”, к которым “добавил других чужеземцев” и использовал сформированный отряд для подавления мятежей.

Норвежский конунг против византийского императора

Долгое время ученым были известны только скандинавские (или восходящие к скандинавским известиям) источники, описывающие пребывание Харальда Сурового в Византии. Местные хроники хотя и поминали наемников из северных стран, но о будущем норвежском короле умалчивали, что, как казалось, не соответствовало его роли в боевых действиях, красочно обрисованной в сагах и висах.

На это обстоятельство обратили внимание ученые, толкуя молчание византийских хронистов как свидетельство преувеличенного или даже фантастического характера информации скандинавских саг. Лишь посвятивший исследованию варяжской дружины в Константинополе всю свою жизнь русский историк Васильевский был убежден, что греческие источники, упоминающие Харальда Сурового, еще будут обнаружены.

Так оно и случилось. На свет Божий всплыла рукопись, озаглавленная Советы и рассказы Кекавмена. Ее автор, пытаясь давать императору советы по различным политическим вопросам, касается и темы наемников, которым, по его мнению, оказывается излишний почет. Противоположный подход он описывает в рассказе о Харальде Суровом.

“Рассказав твоей царственности еще об одном примере, закончу об этом речь.

Аральт [Харальд] был сыном василевса Варангии. У него был брат Юлав, который после смерти отца своего и занял отцовский престол, признав своего брата Аральта вторым после себя лицом в управлении царством.

Аральт же, будучи юношей, пожелал отправиться преклонить колена перед блаженным василевсом Михаилом Пафлагонянином и увидеть ромейские порядки. Привел он с собой и войско, пятьсот отважных воинов.

Итак, он прибыл, и василевс принял его как положено, затем отправил Аральта с его войском в Сицилию (ибо там находились ромейские военные силы, ведя войну на острове)”.

Здесь мы ненадолго оторвемся от текста Советов... и отметим, что ни Харальд, ни его брат Олав (Юлав) не являлись детьми “василевса Варангии”, так как их отцы, Харальд Гренландец и Сигурд Свинья, хотя и были правнуками Харальда Прекрасноволосого, но особой роли в политической жизни Норвегии не играли.

Возможно, что сам норвежский принц распространял в Византии не самую, мягко говоря, точную, но зато приятную для него информацию о своем происхождении. Не исключено также, что Кекавмен несколько приукрасил своего героя, чтобы оттенить в дальнейшем — не в пример прочим — его скромность и непритязательность.

Кроме того прием Харальда с его пятью сотнями воинов императором Михаилом IV хотя и прошел “как положено”, мог быть и не совсем таким, каким он описан в Советах... Ведь еще сравнительно недавно другой пришелец из Руси был встречен, как свидетельствует Скилица, совсем по-другому.

“Когда умерла на Руси сестра императора, — а еще раньше ее муж Владимир, то Хрисохир, какой-то сородич умершего, привлекши к себе 800 человек и посадив их на суда, пришел в Константинополь, как будто желая поступить на военную службу. Но когда император потребовал, чтобы он сложил оружие и только в таком виде явился на свидание, то он не захотел этого и ушел через Пропонтиду [Мраморное море].

Прибыв в Абидос и столкнувшись со стратигом [фемы Пропонтида], он легко его одолел и спустился к Лемносу. Здесь [он и его спутники] были обмануты притворными обещаниями, данными начальником флота Кивирреотом и Давидом из Охриды, стратигом Самоса, да Никифором Кавасилой, дукой Солунским, и все были перебиты”.

Вряд ли мы узнаем, кто таков был несчастный Хрисохир (по-гречески его имя означает Золотая рука), которого историки записывают то в норманны, то в славяне (наши ассоциации дальше пресловутой Соньки Золотой Ручки не простираются).

Визит Харальда и его дружины был, скорее всего, заранее согласован с византийским правительством; возможно также, что прибытие наемников явилось частью русско-ромейских дипломатических отношений. Вряд ли греки пропустили бы достаточно крупное подразделение варваров в Константинополь без предварительных договоренностей, поручителей и ходатаев, а также без соблюдения сложившегося ранее порядка зачисления на службу (судьба отряда Хрисохира тому свидетельство).

Вернемся, однако, к византийской карьере Харальда в изложении Кекавмена.

“Придя туда [на Сицилию], он совершил великие подвиги.

Когда Сицилия была подчинена, он вернулся со своим войском к василевсу, и тот почтил его чином манглавита [это почетное, но невысокое звание телохранителя императора].

После этого произошел мятеж Деляна в Болгарии [в 1041 г.]. Аральт участвовал в этом походе вместе с василевсом, имея при себе свое войско, и в борьбе с врагами совершил дела, достойные его благородства и отваги.

Впрочем, сражался и я тогда за василевса по силам своим.

Когда мы прибыли в Мосинополь [город Месина], василевс, награждая Аральта за то, что он участвовал в войне, почтил его титулом спафарокандидата [один из самых низких светских титулов Византии].

После смерти Михаила и его племянника — экс-василевса [Михаила V] — Аральт при [Константине IX] Мономахе захотел, отпросясь, уйти в свою страну. Но не получил позволения — выход перед ним оказался запертым. Всё же он тайно ушел и воцарился в своей стране вместо брата Юлава.

И Аральт не роптал из-за того, что удостоился [лишь] ранга манглавита или спафарокандидата! Более того, даже будучи королем, он сохранял верность и дружбу к ромеям”.

Рассказ Кекавмена почти полностью подтверждает факты, изложенные в Саге о Харальде Суровом. Обращает на себя внимание одно расхождение: если верить византийскому автору, Харальд прибывает в Константинополь уже в правление Михаила IV Пафлагонянина, после смерти Романа III, последовавшей 11 апреля 1034 г. Это сообщение до некоторой степени подтверждает наше логическое заключение о том, что норвежский конунг покинул Русь после смерти Мстислава Владимировича, вследствие которой прекратилось вооруженное противостояние наследников Владимира Святого и варяжские наемники стали не нужны ни в Киеве, ни в Новгороде.

Прежде исход Харальда с Руси относили к более раннему времени, ориентируясь на сообщение саги, где говорится:

“Харальд трижды ходил в обход палат, пока находился в Миклагарде. Там было в обычае, что всякий раз, когда умирал конунг греков, веринги имели право обходить все палаты конунга, где находились его сокровища, и каждый был волен присвоить всё то, на что сумеет наложить руку”.

Исходя из слова трижды и учитывая, что Харальд покинул Константинополь в правление Константина IX Мономаха (т.е. после 11 июня 1042 г.), исследователи делали вывод о присутствии норвежца в Византии при свержении Михаила V (1042), при смерти Михаила IV (1041) и при убийстве Романа III (1034).

Однако сведения об “обходе палат” сами по себе несколько фантастичны и заставляют припомнить ироническое сообщение Салтыкова-Щедрина о том, что есть “такие страны, где, как увидят русского человека, так сразу три рубля дают”.

Смена императоров в Византии, разумеется, сопровождалась денежными раздачами, подарками и присвоениями чинов, однако трудно представить себе, что варягам разрешалось гулять по дворцу, прихватывая всё, что плохо лежит; понятно, что они делали это охотно, но без разрешения.

Византийский историк Михаил Пселл оставил нам описание восстания 1042 г., которое привело к свержению Михаила V, сославшего свою приемную мать — императрицу Зою.

“Проникся великой отвагой мастеровой люд, и даже союзники и иностранцы — я имею в виду тавроскифов и некоторых других, которых цари обычно держат при себе, — не могли тогда обуздать своего гнева; все готовы были пожертвовать жизнью за царицу...

Что же касается вскормленных во дворце наемников, то часть их колебалась и уже беспрекословно не слушалась его [императора] приказов, а часть взбунтовалась, покинула его и присоединилась к толпе...

Решено было прежде всего двинуться к царским родичам и разрушить их красивые и роскошные дома...

Разрушитель спокойно взваливал на себя то, что разрушил или сломал, выставлял этот скарб на рынке и не торговался о цене”.

Возможно, что именно эти события легли в основу рассказа Саги о Харальде Суровом про “обход палат” как средство обогащения.

Свергнутый Михаил V был затем ослеплен, что подробно описано Михаилом Пселлом, который был очевидцем экзекуции. Тот же эпизод присутствует и в Саге, хотя ее автор (или его информаторы) спутали Михаила V c его преемником Константином IX Мономахом. Главным героем сюжета здесь оказывается, разумеется, Харальд Суровый. Отвергнутая им императрица, которой, к слову сказать, было далеко за шестьдесят, не отпустила Харальда домой.

“И вот греческий конунг приказал схватить Харальда и отвести его в темницу”.

Далее сюжет вбирает в себя и традиционную историю о женщине, спасающей

героя, и не менее традиционный рассказ о чудесах, творимых святым Олавом.

“Но, когда Харальд подходил к темнице, ему явился святой Олав-конунг и сказал, что поможет ему. На этом месте на улице впоследствии была построена часовня, посвященная Олаву-конунгу, и с тех пор эта часовня там стоит.

Темница же была устроена в виде высокой башни, открытой сверху, а дверь вела в нее с улицы. Туда был помещен Харальд, а с ним Халльдор и Ульв [Халльдор, сын Снорри, и Ульв, сын Оспака, — исландцы, дружинники Харальда, к чьим рассказам, видимо, восходит сага].

Следующей ночью пришла в верхнюю часть темницы одна знатная женщина, поднявшись по лестнице вместе с двумя своими слугами. Они сбросили сверху в темницу веревку и вытянули узников наружу. Этой женщине святой Олав-конунг даровал исцеление и явился ей, повелев освободить брата из тюрьмы”.

Что и говорить, хорошо нравиться женщинам, да еще иметь брата-святого. Заступничество как на земле, так и на небе обеспечено. Тут можно и горы своротить, что наш герой и делает.

“Харальд тотчас же отправился к верингам, и все они встали навстречу ему и радостно его приветствовали. Тут вся дружина вооружилась, и они отправились туда, где спал конунг. Они схватили конунга и выкололи ему оба глаза. Торарин, сын Скегги [исландский скальд XI в.], так говорит в своей драпе:

Стольный князь — застила
Очи темь — увечен
Стал, осыпан снова
Жаром зыбей Харальд.

[Стольный князь — император; жар зыбей — золото.]
А скальд Тьодольв говорит так:

Выколоть друг волка,
Мир презревший, вежды
Повелел — вот повод
К лязгу копий — князю.

[Друг волка — воин, конунг, Харальд; лязг копий — битва.]”

Масштабность описанного мероприятия, надо думать, несколько смущала самого автора (или редактора) Круга земного, Снорри Стурлусона, так что он добавляет:

“В этих двух драпах о Харальде и во многих других песнях о нем рассказано, что Харальд ослепил самого конунга греков. Скальды могли бы приписать этот поступок военачальнику или графу, или другому знатному человеку, если б знали, что это более правильно. Но Харальд сам рассказывал так, да и другие люди, которые там были вместе с ним”.

Разумеется, описание ослепления Михаила V у очевидца не содержит упоминаний о Харальде и его роли в этом деле. Нет в нем ни слова и о том, что император был застигнут врасплох, во время сна. Если верить Пселлу, — а оснований отказывать ему в доверии у нас нет, — восстание в Константинополе началось из-за того, что Михаил V сослал свою приемную мать — императрицу Зою (Зоэ), законную представительницу правящей Македонской династии. Напуганный мятежом император вернул Зою и примирился с нею, но это не помогло. Повстанцы провозгласили царицей Феодору, сестру Зои, которая была до этого сослана в монастырь.

“О случившемся донесли тирану [Михаилу V], и он, опасаясь, как бы неожиданно нагрянувшая толпа не схватила его в самом дворце, сел на один из царских кораблей, приплыл вместе с дядей к святому Студийскому монастырю и сменил там царское обличие на облик молящего и ищущего защиты”.

Император прибег, таким образом, к праву убежища, которое предоставляли алтари наиболее почитаемых церквей.

“Тем временем люди Феодоры отправили к царю отряд стражников во главе с начальником, человеком из благородных; рядом с ним шел и я [сам автор текста Михаил Пселл] — его друг, которого он взял и для советов и для содействия. Подойдя к воротам храма, мы увидели уже другую, уже самозваную стражу. Этот отряд простолюдинов со всех сторон окружил святой дом и разве что не готов был его разрушить”.

Пришедшие вроде бы обеспечили охрану низложенного императора, но события развивались своим чередом.

“День уже клонился к вечеру, когда неожиданно явился некий человек из нововозведенных в должность, сказавший, что ему велено Феодорой перевести ищущих защиты в другое место; за ним следовала толпа горожан и воинов”.

Из других источников нам известно, что возглавлял вновь прибывших некий Кабонар, назначенный эпархом Константинополя, так что места для Харальда в этой картине пока не находится, разве что среди толпы “горожан и воинов”.

Кабонар пытался уговорить Михаила V и его дядю добровольно покинуть храм, но те отказались.

“Поэтому, не убедив их словами, он прибегнул к силе. По его приказу из толпы протянулись руки, и пошло твориться беззаконие. Будто дикие звери, погнали они их из святилища”.

Трудно сказать, насколько искренен Пселл в своем рассказе, — возможно, что он пытается дистанцироваться от соучастия в ослеплении царя, — но дальше историк-очевидец сообщает:

“Люди Феодоры знали, что Зоя ревнует к ней и скорее согласится увидеть на царском престоле какого-нибудь конюха, чем разделит власть с сестрой, и потому, не без причины опасаясь, как бы императрица не пренебрегла сестрой и тайными кознями не вернула на трон прежнего царя, единодушно решили устранить бежавшего. Людям, наиболее из них умеренным, не хотелось приговаривать его к смерти, они судили и рядили, каким иным способом погасить в нем всякие надежды, и в конце концов отправили дерзких и отважных мужей с приказом немедленно выжечь глаза обоим [императору и его дяде], как только встретят их за пределами храма”.

Приказание было выполнено. Понятно, что о принятии решения Пселл знал с чужих слов, так как сам находился при свергнутом императоре. Впрочем, приблизительно ту же картину совещания, происходившего среди сторонников Феодоры, рисует и другой историк — Скилица.

Нам же важно, что если Харальд и приложил руку к ослеплению царя, то мог находиться лишь среди упомянутых “дерзких и отважных мужей”. Коли мы допустим такое развитие событий, то станет понятно, почему выполнявший приказания Феодоры конунг впал затем в немилость у вернувшейся к власти Зои и ее мужа Константина Мономаха.

Вся же эта история замечательна для нас тем, что дает возможность сравнить два источника: византийскую хронику и скандинавскую сагу, понять, каким образом формируются известия в последней, определить меру и характер эпических преувеличений, возникших в процессе движения сюжета с юга на север.

В заключение заметим, что гиперболизация, обнаруженная нами в данной конкретной саге, — это еще не предел искажений. Средневековый хронист Вильгельм Мальмёсберийский, чей труд отдален от описываемых событий менее чем столетием (автор умер в 1141 г.), увидел историю варяжского предводителя совсем своеобразно:

“Харальд Харфагус [ошибка; в тексте должно было быть Хардрадус], брат Олава [Святого], находясь в юности на службе у Константинопольского императора, был брошен льву за то, что обесчестил знатную женщину, но задушил его [льва] руками”.

И поди разбери, к чему восходит это сообщение: к библейским сюжетам о пророке Данииле и силаче Самсоне или к античным подвигам Геракла?

А может быть, автор вдохновился действительно существующей надписью на лапе мраморного льва в Пирее, где рунами высечено известие о податях, которые какие-то норманны наложили на жителей Афин?

Воистину неисповедимы и извилисты пути трансформации текстов в пространстве и времени!