ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА

Основное содержание

Обращение к читателю от последнего архивариуса-летописца

«Ежели древним еллинам и римлянам дозволено было слагать хвалу своим безбожным начальникам и предавать потомству мерзкие их деяния для назидания, ужели же мы, христиане, от Византии свет получившие, окажемся в сем случае менее достойными и благодарными?»

Такие мысли побудили меня, смиренного городового архивариуса, вместе с троими предшественниками, воспеть хвалу градоначальникам, «кои не безбожием и лживою еллинскою мудростью, но твердостью и начальственным дерзновением преславный наш град Глупов преестественно украсили».

Я спрашивал себя: по силам ли бремя сие? Всего было градоначальников двадцать два, следовали они друг за другом в величественном порядке, кроме семидневного безначалия, чуть не погубившего город. Одни пролетали из края в край, другие, «подобно ручью журчащему, орошали луга и пажити». Но все оставили о себе память в сердцах сограждан.

В чем состоит задача летописателя? Чтобы критиковать или порицать? Чтобы рассуждать? Пет! В том, «чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание».

Родной город наш Глупов торговал квасом, печенкой и вареными яйцами, имел три реки, построен на семи холмах, как древний Рим. Но у нас, в отличие от Рима, сияет благочестие, город полон кротости, в нем бушуют начальники.

Летопись сию слагали Мишка Тряпичкин, да Мишка Тряпичкин другой, Митька Смирномордов, да я - Павлушка, Маслобойников сын.

О корени происхождения глуповцев

«Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ширять под облакы, ни, подобно Пыпину, растекаться мыслью по древу, но хочу ущекотать прелюбезных мне глуповцев, показав миру их славные дела и предобрый тот корень, от которого знаменитое сие древо произросло и ветвями своими всю землю покрыло».

Так начинает свой рассказ летописец и продолжает:

Был в древности народ, именуемый головотяпами, жил он далеко на севере. Головотяпами прозывались оттого, что имели привычку «тяпать» головами обо все, что бы ни встретилось на пути. По соседству с головотяпами жили моржееды, лукоеды, лапотники, долбежники, проломленные головы, губошлепы, вислоухие и т. д. У них не было ни вероисповедания, ни образа правления, они постоянно враждовали между собою. Так они взаимно разорили свои земли, надругались над женами и девами, но очень гордились своим гостеприимством и радушием.

Головотяпы пытались добиться внутри порядка, но ничего не выходило. Тогда решили они избрать себе князя. Один пошехонец-слепород помог им найти князя. Рассказали головотяпы князю про свою жизнь и неудачи, а он назвал их глупыми по делам и не согласился ими владеть. Задумались они над словами князя. Постановили головотяпы искать глупого князя и нашли за болотом, в котором многие утонули. Но и этот князь не захотел владеть ими. Только вор-новотор разыскал умного князя, отправившего к головотяпам именно вора-новотора: «пущай он вами дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!» Решено было четвертую часть доходов забирать себе, а остальное - князю. Обещал он жестокую расправу, назвал головотяпов глупов-цами.

«Были между ними, - говорит летописец, - старики седые и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть».

На болоте заложили город Глупов. Вор-новотор был недоволен покорностью, потому что ему нужны были бунты; пресечением их мог он благосклонность князя получить. Но воровская натура не позволила наместнику долго править в городе: проворовался и зарезался огурцом.

И тогда сам князь прибыл в Глупов и возопил: «Запорю!»

Так начались исторические времена.Опись градоначальникам, в разное времяв город Глупов от вышнего начальствапоставленным (1731 - 1826)

1. КЛЕМЕНТИЙ, Амадей Мануйлович. Вывезен из Италии Бироном за искусную стряпню макарон, внезапно произведен в надлежащий чин, прислан градоначальником. За измену бит в Глупове в 1734 году кнутом и сослан в Березов.
2. ФЕРАПОНТОВ, Фотий Петрович, бригадир. Брадобрей. Боролся с недоимщиками, любил зрелища. В 1738 году растерзан собаками в лесу.
3. ВЕЛИКАНОВ, Иван Матвеевич. Брал с души дань по три копейки. В 1740 году, в царствование Елисавет, был уличен в любовной связи с Авдотьей Лопухиной, бит кнутом и сослан в острог.
4. УРУС-КУГУШ-КИЛЬДИБАЕВ, Маныл Самылович, капитан-поручик. Безумно отважен, намеревался приступом взять город Глупов, но был уволен в 1745 году.
5. ЛАМВРОКАКИС, беглый грек, пойман на базаре. Был сторонником классического образования. В 1756 году был заеден клопами.
6. БАКЛАН, Иван Матвеевич, бригадир. Был роста трех аршин и трех вершков. Во время бури в 1761 году переломлен пополам.
7. ПФЕЙФЕР, Богдан Богданович. Ничего не совершил, сменен в 1762 году за невежество.
8. БРУДАСТЫЙ, Дементий Варламович. Назначен впопыхах, имел в голове устройство, за которое был прозван «Органчиком».
9. ДВОЕКУРОВ, Семен Константинович. Завел пивоварение и медоварение, ввел в употребление горчицу и лавровый лист, покровительствовал наукам. Умер в 1770 году своей смертью.
10. МАРКИЗ де САНГЛОТ, Антон Протасьевич. Отличался легкомыслием. Летал по воздуху в городском саду. За эту затею уволен в 1772 году.
11. ФЕРДЫЩЕНКО, Петр Петрович, бригадир. Был косноязычен, запустил недоимки. Во время его правления в городе случился пожар и голод. Умер в 1779 году от объедения.
12. БОРОДАВКИН, Василиск Семенович, «спалил тридцать три деревни и с помощью сих мер взыскал недоимок два рубля с полтиною». Умер в 1798 году на экзекуции.
13. НЕГОДЯЕВ, Онуфрий Иванович, бывший истопник. Разместил улицы и из камня построил монументы. Сменен в 1802 году за несогласие насчет конституции.
14. МИКАЛАДЗЕ, князь Ксаверий Георгиевич, черкашенин. Был столь охоч до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое. Умер в 1814 году от истощения сил.
15. БЕНЕВОЛЕНСКИЙ, Феофилакт Иринархович, статский советник. Был склонен к законодательству, предсказал гласные суды и земство. В 1811 году за потворство Бонапарту был призван к ответу и сослан в заточение.
16. ПРЫЩ, майор, Иван Пантелеевич. Местный предводитель дворянства обнаружил у него фаршированную голову.
17. ИВАНОВ, Никодим Осипович. Умер от натуги, пытаясь понять сенатский указ.
18. ДЮ ШАРИО, виконт. Любил рядиться в женское платье, ел лягушек. Оказался девицею. Выслан в 1821 году за границу.
19. ГРУСТИЛОВ, Эраст Андреевич. Друг Карамзина. Имел нежное сердце, любил природу. Умер от меланхолии в 1825 году.
20. УГРЮМ-БУРЧЕЕВ, бывший прохвост. «Разрушил старый город и построил другой на новом месте».
21. ПЕРЕХВАТ-ЗАЛИХВАТСКИЙ, Архистратиг Стратилатович, майор. «Въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки».

В августе 1762 года в город Глупов прибыл Дементий Варламович Брудастый. Жители радовались, еще не видя его.

Мечтатели утверждали, что при новом градоначальнике процветет торговля, возникнут науки и искусства. Глуповская восторженность и глуповское легкомыслие проявились во всей полноте.

Новый градоначальник был молчалив и угрюм. Едва появившись в городе, он высек уйму ямщиков. Скоро обыватели поняли, что радость и ликование были преждевременными. На приеме градоначальник, не проронив ни слова, обошел ряды чиновников и вдруг произнес: «Не потерплю!» Все остолбенели.

Народ Глупова изнежен и крайне избалован. Обыватели «любят, чтоб у начальника на лице играла приветливая улыбка, чтобы из уст его по временам исходили любезные прибаутки, и недоумевают, когда уста эти только фыркают или издают загадочные звуки». Глуповцы хотели сердечного отношения к себе, были согласны даже получить угрозы. Но новый градоначальник вел себя странно: не ел, не пил, что-то писал пером. Иногда, выбегая из кабинета, выкрикивал: «Не потерплю!» Жизнь в городе стала стремительной: «хватают и ловят, секут и порют, описывают и продают». «Гул и треск проносятся из одного конца города в другой, и над всем этим гвалтом, над всей этой сумятицей, словно крик хищной птицы, царит зловещее: «Не потерплю!»

Глуповцы испугались возможных наказаний, стали рассуждать, что обозначает слово «не потерплю!». Город затих, улицы опустели, на них появились хищные звери. Люди прятались в домах. Зловещий и безотчетный страх овладел глуповцами. В городе замерла жизнь, скрылись в темноте вечеров и ночей дома, улицы. Только в квартире градоначальника мерцал свет.

Слухи, появившиеся в Глупове, были безобразны: градоначальника считали оборотнем. Нашлись люди, предложившие обывателям пасть на колени и просить прощения. Но затем все смирились с судьбой.

Вскоре стало известно, что к градоначальнику тайно приходит часовщик Байбаков: однажды видели, как он, испуганный, выходил от Брудастого. Предположения были разнообразные. Расспросы мастера не дали результата. Со временем Байбаков осмелел и даже стал грозить городскому голове.

В один весенний день градоначальник назначил глуповской интеллигенции встречу. Природа радовалась и ликовала. Все ждали наказания. Но градоначальник вышел из дома, принял дары, обошел всех присутствующих, и вдруг внутри у него зашипело, зажужжало, он засверкал глазами и произнес: «П.., п... плю!», -и бросился в дом. Глуповцы были ошеломлены, но остались верными начальстволюбию.

Немного спустя письмоводитель градоначальника увидел в его кабинете тело Брудастого, сидящее за письменным столом, а на кипе бумаг лежала совершенно пустая голова градоначальника. В страхе письмоводитель выбежал.

Скоро тайная весть об упразднении градоначальниковой головы облетела весь город. Горожане плакали, волновались. Помощник градоначальника потребовал объяснений от Байбакова. Тот рассказал об изложенной на бумажке просьбе градоначальника исправить механизм. Градоначальник снял голову, которая оказалась ящиком с органчиком, исполняющим музыкальные пьесы «разорю!» и «не потерплю!». По дороге в Глупов голова отсырела, винтики отлетели. Обратились за помощью в Санкт-Петербург, но новой головы все не было.

Началась анархия. Помощник градоначальника получил из столицы уведомление о том, что голова уже давно отправлена. Доставить посылку должен был мальчик, но в дороге новая голова испугала ребенка, когда отчетливо произнесла: «Разорю!» Мальчишка выбросил ее на дорогу, а сам убежал.

Город Глупов волновался, все искали виновных в происшедших событиях. Толпа требовала от помощника градоначальника объяснений. В этот момент неожиданно подъехала телега, в которой находился... градоначальник. Голова его была сильно помята, перепачкана. Выскочив из телеги, он стал выкрикивать уже известные глуповцам слова. На другой телеге, незаметно приблизившейся к собравшимся, рядом с Байбаковым сидел точь-в-точь такой же градоначальник, но голова у него была новая, покрытая лаком.

«Самозванцы встретились и смерили друг друга глазами. Толпа медленно и в молчании разошлась».

Сказание о шести градоначальницах

Картина глуповского междоусобия

Странные происшествия не остались без последствий.

Из губернии прибыл рассыльный, забрал самозванцев, посадил их в сосуды со спиртом и увез для освидетельствования.

Как только глуповцы узнали о том, что они остались без градоначальника, «немедленно впали в анархию». «И лежал бы град сей и доднесь в оной погибельной бездне, - говорит летописец, - ежели бы не был извлечен оттоль твердостью и самоотвержением некоторого неустрашимого штаб-офицера из местных обывателей».

Анархия началась с того, что глуповцы, собравшись у колокольни, сбросили с крепостного вала двух граждан, перебили стекла в модном заведении, утопили в реке еще двух граждан и разошлись по домам. Но измена не дремала. Честолюбцы решили воспользоваться ситуацией в своих целях. И первыми отозвались женщины.

Ираида Лукинишна Палеологова, бездетная вдова, задумала взять власть. Никто не знал, когда она появилась в городе, очевидно, еще в мрачные времена. Жила она одиноко, питалась плохо, истязала крепостных девок. Когда-то ее покойный муж недолго исполнял обязанности градоначальника, и она посчитала этот факт убедительным доводом: имеет право быть градоначальницей. Пока помощник градоначальника играл в карты, она подпоила солдат из инвалидной команды, вторглась в казначейство, взяла в плен казначея и бухгалтера, обокрала казну и вернулась домой. На следующий день помощника градоначальника схватили и привели в Ираидке, которая требовала признать ее градоначальницей.

Пока Ираида праздновала победу, один штаб-офицер научил авантюристку Клемантинку де Бурбон предъявить свои права, так как ее отец некогда тоже был градоначальником. Она была высокого роста, пила водку, ездила верхом по-мужски. Подговорив солдат из инвалидной команды, она овладела умами мгновенно. Опять глуповцы сбросили с раската двух и утопили двух граждан, разорили модное заведение, освободили из плена помощника градоначальника. Между женщинами произошло сражение. Ираидка, предвидя гибель, «решилась умереть геройскою смертью и, собрав награбленные в казне деньги, в виду всех взлетела на воздух вместе с казначеем и бухгалтером.

Утром все поздравляли друг друга, проливали слезы. Но вести о глуповских беспорядках дошли до начальства. Белено было Клемантинку и ее сообщников арестовать, а глуповцам было запрещено губить людей.

Ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш когда-то два месяца жила у некоего градоначальника в помпадуршах, и поэтому она стала претендовать на пост градоначальника. Глуповцы, забыв о предупреждении начальства, сбросили двух граждан, но были остановлены именитым гражданином Пузановым. В этом время к толпе подъехала девица Штокфиш на белом коне в сопровождении шести пьяных солдат, которые вели Клемантинку. Приказано было выкатить «три бочки пенного». В этот день Глупов был пьян. Анархия царствовала полная.

Неожиданное обстоятельство изменило жизнь в городе.

Было свежее майское утро. Польские паны, которые поддерживали начинания Клемантинки, у одного из домов увидели парней, мазавших дегтем ворота. В доме этом жила их компатриотка Анеля Алоизиевна Лядоховская. Именно ее кандидатуру решили представить паны, плетя новую польскую интригу.

А глуповцы по-прежнему своевольничали. Лишь сильный дождь заставил горожан на время перестать бесчинствовать. Торжество немки пришло к концу. Глуповцы заперли ее в одну клетку с Клемантинкой. «Ужасно было видеть, - говорит летописец, - как оные две беспутные девки, от третьей, еще беспутнейшей, друг другу на съедение отданы были! Довольно сказать, что к утру на другой день в клетке ничего, кроме смрадных их костей, уже не было!»

Но не огорчились глуповцы, а стали радоваться и поздравлять друг друга. К полудню тревожно стало в городе. В пригородной солдатской слободе появилась Дунька Толстопятая, а в стрелецкой слободе - Матренка Ноздря, которые претендовали на пост градоначальника, потому что не раз бывали у градоначальника «для лакомств». Бесчинства этих девиц приводили в ужас глуповских обывателей. Скольких людей опять перебили и потопили, все стали вспоминать грехи каждого. Начались пожары, в которых подозревали виновной Матренку Ноздрю. Амалька переехала в свой заезжий дом. Не сдавалась и не отступалась от задуманного только Дунька Толстопятая. Народ вдруг воспрянул духом и решил спасать себя. Перекрестившись, глуповцы вышли в ополчение против Дуньки. А та укрепилась на клоповном заводе. Тучами выпускала она клопов против осаждающих, которые в ужасе разбегались. Вечером клопы набросились на Дуньку и изъели ее.

Семь дней бесчинствовали новоявленные градоначальницы. В два часа пополудни седьмого дня явился новый градоначальник Семен Константинович Двоекуров.

Известие о Двоекурове

С 1762 по 1770 год городом управлял Семен Константинович Двоекуров. Это были блестящие года екатерининской эпохи - для Глупова «едва ли не лучшее время в его истории».

Двоекуров был человек передовой и серьезный. Биография его не сохранилась: очевидно, преемники уничтожили ее с умыслом, потому что он был либералом. Деятельность Двоекурова была плодотворной: он ввел медоварение и пивоварение, потребовал употреблять горчицу и лавровый лист, ходатайствовал «о необходимости учреждения в Глупове академии». Двоекуров обладал правильным взглядом на вещи. Позднее Бородавкин тоже мечтал об открытии академии, но получил отказ. Вместо академии он выстроил съезжий дом - дело верное. Двоекуров же был менее решительным.

Голодный город

В течение шести лет «город не горел, не голодал, не испытывал ни повальных болезней, ни скотских падежей». Руководил Глуповом Петр Петрович Фердыщенко. Он был прост в общении, ни во что не вмешивался. «В первый раз свободно вздохнули глуповцы и поняли, что жить «без утеснения» не в пример лучше, чем жить «с утеснением». Но в 1776 году «этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире».

Причиной таких перемен в градоначальнике была страсть Фердыщенко к посадской жене Алене Осиновой. Ее несогласие с изменой мужу рассердило градоначальника, и он стал действовать: прислал для утеснения двух инвалидов. Аленка позорила Фердыщенко на весь город, за что подверглась экзекуции. Мужа ее увели на съезжую, а ночью в доме градоначальника случился пожар, потупленный сразу. Вину возлагали на мужа Аленки, но он отпирался. Через месяц Митьку отправили в Сибирь. «Бригадир торжествовал; Аленка потихоньку всхлипывала».

В Глупове все изменилось. Бригадир бегал по лавкам и все тащил. Аленка «навела на наш город сухость», так говорил летописец. С вешнего Николы до Ильина дня не было ни одного дождя: «природа перестала быть благосклонною к глуповцам». Все посевы поблекли, скотина не находила на поле пищи, люди осунулись. Но был еще прошлогодний запас. Фердыщенко устроил пикник с фейерверком. В августе люди стали умирать. Базары пустели, город обезлюдел. «Кои померли, - говорит летописец, - кои, обеспамятев, разбежались кто куда». Бригадир «не прекращал своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый платок». Глуповцы возмутились. Они обвиняли Фердыщенко в незаконной брачной жизни с мужней женой, не хотели терпеть голод. Бригадир задумался, но с Аленкой расстаться не захотел. Он рапортовал в разные места о помощи, но ответа не дождался. Глуповцы становились настойчивыми. «Наступила такая минута, когда начинает говорить брюхо, против которого всякие резоны и ухищрения оказываются бессильными». Фердыщенко видел два пути решения проблемы: или хлеб, или команда. Предпочтение он отдавал первой идее, а о второй думал с прискорбием.

Глуповцы жили, но молодые разбежались. «Бежали-бежали, - говорит летописец, - многие, ни до чего не добежав, венец приняли; многих изловили и заключили в узы; сии посчитали себя благополучными». Остались в городе только старики и дети, но и они вскоре стали умирать. Появилась угроза чумы, глуповцы написали проект об устройстве больницы. Горожане взялись за ум и выбрали ходока - «самого древнего в целом городе человека, Евсеича». Стал Евсеич ходоком. Три раза посещал он градоначальника. А в ответ - «лучше бы тебе, древнемустарику, с правдой дома сидеть, чем беду на себя накликать!» Евсеича за поиски правды одели в кандалы, и «с этой минуты исчез старый Евсеич, как будто его на свете не было, исчез без остатка, как умеют исчезать только «старатели» русской земли». На некоторое время город притих, но хлеба не было. И решили обыватели отправить другого ходока - Пахомыча.

Пахомыч предложил верное средство - «это начать во все места просьбы писать». Поведал он о неком человеке, который может постараться за глуповцев. Жил этот приказный Боголепов на болоте, писал ябеды. Несмотря на раскол, горожане продолжали задуманное. Боголепов составил прошения «во все места Российской империи». Глуповцы стали ждать. Проходили месяцы - резолюции не было. Бригадир Фердыщенко чувствовал, что ему нечего делать, и принял решение: стал сажать зачинщиков. Уцелевшие глуповцы потребовали к ответу Аленку.

Фердыщенко спрятался в архиве. Аленка осталась снаружи. «Аленку разом, словно пух, взнесли на верхний ярус колокольни и бросили оттуда на раскат с вышины более пятнадцати саженей...» В это самое время по дороге поднялось облако пыли. Глуповцы ожидали, что это хлеб везут, но на подмогу бригадиру прибыла команда.

Соломенный город

Город постепенно приходил в себя, но бригадир Фердыщенко прельстился стрельчихой Домашкой. Стрельцы и пушкари жили в разных концах города. Общая опала не соединила этих людей, они враждовали между собой. Каждая слобода имела луга. Границы их с годами стерлись. Обвинение в воровстве являлось причиной побоищ. Начальство приказало косы отобрать, и от голода стали люди умирать. На одном из побоищ бригадир увидел Домашку, она понравилась градоначальнику.

Стрельчиха Домашка была резкая, решительная, грубая, смелая. Был у нее муж, но редко Домашка ночевала дома. Вознамерился бригадир испытать «бабу строптивую». Не смогли стрельцы отстоять Домашку от домогательств Фердыщенко. Пушкари посмеивались над ними, начинались драки, бесчинства.

Накануне праздника Казанской Божией матери новое бедствие постигло город - начался пожар.

В поле люди работали вяло, хотя все растущее наливалось и зрело. Вечером народ стал расходиться ко всенощной. «На небе было всего одно облачко, но ветер крепчал и еще более усиливал общие предчувствия». Началась гроза, а вскоре послышался набат. Горела Пушкарская слобода. «Сверху черная, безграничная бездна, прорезываемая молниями; кругом воздух, наполненный крутящимися атомами пыли, - все это представляло неизобразимый хаос, нагрозном фоне которого выступал не менее грозный силуэт пожара». Пожар охватил город. «Припоминалось тут все, что когда-нибудь было дорого; все заветное, пригретое, приголубленное, все, что помогало примиряться с жизнью и нести ее бремя». Видя пожар, человек понимает, что наступил конец всему. Что можно предпринять? «Можно только сказать себе, что прошлое кончилось и что предстоит начать нечто новое, нечто такое, от чего охотно бы оборонился, но чего невозможно избыть, потому что оно придет само собою и назовется завтрашним днем».

Много людей погибло в огне пожара. Пушкари отправились в город, потому что лишены были крова, одежды, пропитания. Начался дождь, а пожар стал затихать. Город начал возвращаться на свои логовища.

Стали глуповцы требовать от Фердыщенко ответа. Бригадир просил у них прощения, согласия с возвращением стрельцам Домашки. И «тяжесть спала с сердец». Обыватели окопали пожарище, и на следующий день пожар уничтожился сам собою. Покаяние бригадира было аспидово. Когда миновала для него опасность, он вновь стал писать прошения и ждать команду. Улыбаясь горожанам, Фердыщенко обворожил их ласками. В одно прекрасное утро в облаке пыли явилась команда. Глуповцы оцепенели.

Фантастический путешественник

«Едва успели глуповцы поправиться, как бригадирово легкомыслие чуть-чуть не навлекло на них новой беды. Фердыщенко вздумал путешествовать».

Это было странное желание, потому что в ведении бригадира находился только городской выгон, сокровищ он в себе не содержал.

Фердыщенко надеялся встретить за выгоном райские места. «Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения», - бормотал он про себя.

Мечтал бригадир о радушной встрече в разных местах выгона с горожанами. Но боялись глуповцы, как бы не спалил он город.

Пожурив первых обывателей, встретивших его в правом углу выгона, за малое количество даров, Фердыщенко отправился знакомиться с достопримечательностями, но ничего не обнаружил, кроме навозной кучи.

В полчаса осмотр закончился. Стал бригадир корить горожан за то, что нет у них «ни мореходства, ни судоходства,. ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики - ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить». Один из граждан рассказал, что припасена у него за пазухой деревянная пушка для стрельбы горохом. Фердыщенко позабавился с удовольствием до самого обеда. Напившись, бригадир пообещал перестрелять гостеприимных хозяев из предложенной ими пушки, но денщик вступился за горожан. Время шло, а солнце не садилось. Наконец смерклось, и Фердыщенко лег спать.

На другой день, поехав наперерез, путешественники повстречали пастуха. Его обыскали, спрашивали, кто он и куда идет. Затем стали допрашивать пастуха, стреляя в него из припасенной пушки.

На третий день в центре выгона процессия повстречала глуповцев, выстроившихся в каре: они ожидали своего начальника. Стучали в тазы, играла скрипка, в котлах готовился обед. «В первый раз бригадир понял, что любовь народная есть сила, заключающая в себе нечто съедобное». Фердыщенко прослезился, заплакал народ.

Обед был обильный: щи с солониной, поросенок в сметане, гусь с капустой. Вдруг бригадиру перекосило рот. «Видно было, как вздрогнула на лице его какая-то административная жилка, дрожала-дрожала и вдруг замерла... Глуповцы в смятении и испуге повскакали с своих мест». Кончилось градоначальство. Горожане боялись обвинения в окормлении бригадира. Но опасения были напрасными.

Через неделю прибыл новый градоначальник, заставивший забыть о всех своих предшественниках. Это был Василиск Семенович Бородавкин. С него начинается золотой век Глупова. «Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их... Потому что это были ассигнации».

Войны за просвещение

Василиск Семенович Бородавкин представлял противоположность своему предшественнику. Он был расторопен, удивлял административной въедливостью. Градоначальник был готов ко всему. Днем он наблюдал за горожанами, ночью тушил пожары, всех заставал врасплох. Кричал Бородавкин необыкновенно, пугая глуповцев, имел хороший аппетит, спал только одним глазом, смущая свою жену, которая прожила с ним двадцать пять лет. Весь день его был занят до предела. К тому же Бородавкин был сочинителем проекта о возвращении России византийских земель. Солдаты, на которых надеялся градоначальник, проходили мимо, а он все ждал клича с нетерпением. Бородавкин понял, что для политических предприятий время еще не пришло.

Изучив деятельность своих предшественников, Бородавкин понял, что задачи, которые они ставили перед собой, определить нельзя. Один Двоекуров выделялся из этой толпы, и новый градоначальник посчитал себя продолжателем его преобразовательного дела.

Двоекуров вымостил улицы, собрал недоимки, покровительствовал наукам, ввел в употребление горчицу и лавровый лист. Бородавкин точно таким же образом решил поступить относительно прованского масла. Оказалось, что Двоекуров был настойчивым человеком и доводил до конца задуманное дело. Он усмирял каждого обывателя поодиночке, розог не жалел. «И действительно, воздействуя разумно и беспрерывно, он добился результатов самых блестящих. В течение его градоначальничества глуповцы не только не садились за стол без горчицы, но даже развели у себя довольно обширные горчичные плантации для удовлетворения требованиям внешней торговли». Но в 1770 году Двоекуров умер, и никто не поддержал его начинаний. Глуповцы «нимало не печалились упразднению начальственной цивилизации и даже как будто радовались». Они не были готовы к переменам.

Бородавкин поспел кстати, чтобы спасти цивилизацию. Но за недостатком мыслей он решил идти по пути, проложенному его предшественником. Объявив обязательным употребление горчицы, он прибавил в наказание еще и прованское масло. Биться за цивилизацию он решил до конца. Глуповцы сопротивлялись и не соглашались, но «упорно стояли при этом на коленах». «Нет бунта, но и покорности настоящей нет. Есть что-то среднее, чему мы видали примеры при крепостном праве».

Бородавкин надеялся на подавление в глуповцах энергии.

«А глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли». Под звуки трубы Бородавкин выехал на белом коне, полный отваги. Глуповцы думали, что он отправился покорять Византию, оказалось - их самих. Так начались «войны за просвещение».

Первая война «за просвещение» началась в 1780 году, как только Бородавкин прибыл в Глупов. Он решил действовать постепенно. Разговоры, которые градоначальник вел с горожанами, были заманчивыми, «но оттого ли, что в словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, - как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени».

Грубые крики нового градоначальника приводили обывателей в трепет. Они только кланялись и безмолвствовали. Стрелецкая слобода отличалась непреоборимым упорством. Бездеятельность стрельцов приводила Бородавкина в негодование. Они не являлись на сходки, разбегались по сторонам, едва увидят градоначальника. «Некого было убеждать, не у кого было ни о чем спросить».

До Бородавкина доходили слухи, что некий проповедник перелагал фамилию градоначальника на цифры и доказывал, что без буквы Р сумма цифр составляет число 666 - князь Тьмы. Стрельцы бродили по улицам и во все горло орали, чтобы изгнать дух робости. Бородавкин не ел, не пил, но сквернословил, «как бы питая... свою бодрость».

Градоначальник писал устав «о нестеснении градоначальников законами». В первом и единственном параграфе устава содержалось следующее: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит». Но пока устав не был утвержден, Бородавкин бездействовал. Через месяц он созвал горожан и вновь стал кричать и наконец решился «пустить в ход настоящую цивилизацию».

Ранним ясным утром в сентябре градоначальник выступил в поход. Горожане радовались и одобрительно восклицали, что он забыл про горчицу. Но Бородавкин маневрировал. Скрывая истинную цель похода, стрелецкую слободу, он, плутая, заблудился. Долго ходили люди, не находя выхода. Начались сумерки. Пьяный солдат крикнул: грабят! Бились все, не разбираясь. Были раненые и убитые. Только на рассвете поняли они, что бьются со своими. Решено было, похоронив убитых, заложить монумент и день этот именовать «слепородом», каждый год отмечая праздник со свистопляскою. На третий день в слободе Навозной они потребовали заложников и, переловив кур, устроили поминки по убитым. Горожане недоумевали по поводу поведения градоначальника. Долго искали слободу, но не находили. Всю сырую и холодную ночь не спали и дрожали по приказу Бородавкина. На шестой день многих солдат уволили и заменили оловянными солдатиками, потому что они есть не просят, а маршируют без устали. Вскоре Бородавкин стал сожалеть, что отправился на стрельцов не прямо, а маневрируя. «В первый раз он понял, что многоумие в некоторых случаях равносильно недоумию, и результатом этого сознания было решение: бить отбой, а из оловянных солдатиков образовать благонадежный резерв».

На седьмой день атаковали гору Свистуху, но оловянные солдатики не последовали за солдатами. Издали казалось, что солдатики иронически улыбаются. «А от иронии до крамолы - один шаг». На пути встретилось болото, которого не оказалось на карте. Бородавкин не поверил этому обстоятельству и приказал идти вперед. Всю артиллерию потопили, люди еле выкарабкались. Градоначальник сокрушался: как теперь без пушек буду править! На восьмой день войско вступало в слободу. Но там никого, кроме попа, не было. Стрельцы спрятались. Поиски не увенчались успехом. Вдруг вид солдатиков поразил Бородавкина.

«С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех, солдатики начали наливаться кровью». Глаза стали выражать гнев, губы изъявляли желание что-то произнести. Решили ломать избы. Слобода стонала. Но не выдержали стрельцы этого погрома: их сердца дрогнули. «Выползли они все вдруг, и старые и малые, и мужеск и женск пол, и, воздев руки к небу, пали среди площади на колени». Бородавкин хотел было крикнуть, чтоб вразумить горожан, но передумал. Час триумфа наступил. Бородавкин опять потребовал ответа: принимают ли они горчицу? Горожане ответили согласием.

Бунт кончился, невежество подавлено, просвещение вышло на первый план. Въехав в город, Бородавкин приказал ослепить заложников, а остальных - отправить на каторгу.

«История города Глупова прежде всего представляет собой мир чудес, отвергать который можно лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще». Но повествование летописца можно принять за достоверный документ. Бородавкин девять дней гонял по выгону людей, но ведь ему некуда было торопиться и хотелось поразить воображение обывателей. Остро стоит вопрос об оловянных солдатиках, но и в этом случае летописец разъясняет: «Очень часто мы замечаем, что предметы, по-видимому, совершенно неодушевленные (камню подобные), начинают ощущать вожделение, как только приходят в соприкосновение с зрелищами, неодушевленности их доступными».

Первая война «за просвещение» описана выше, вторая возникла в результате отказа обывателей разводить персидскую ромашку, третья началась вследствие слухов об учреждении в Глупове академии. Возможно, Бородавкина выслали бы в Сибирь за вольномыслие, если бы он подольше пожил.

Остальные войны были молниеносны: Бородавкин пил чай, кликал клич, сбегались оловянные солдатики, выполняли приказ градоначальника. Глуповцы и хотели бунтовать, да не знали, что такое бунт. Прокламации Бородавкина, расклеиваемые по ночам, влияли на поведение горожан: народ, доведенный до вздыхания, - идеал для градоначальника. Обыватели жили в неведении, просили разъяснить, что от них требуют, нехотя работали на полях, ели - все им опостылело.

Урожаи персидской ромашки и горчицы способствовали снижению цен, наступил экономический кризис. Обывателям не на что было купить хлеба, продукцию их никто не покупал. Во Франции в это время вспыхнула революция, и тогда стало ясно, что «просвещение» полезно тогда, когда оно имеет характер непросвещенный».

Начались походы против просвещения. Бородавкин уничтожил поселения, подати задерживались. В 1798 году были собраны документы для сожжения города, но вдруг Бородавкина не стало. Капитан-исправник (даже попа не оказалось) засвидетельствовал его смерть.

Эпоха увольнения от войн

В 1802 году пал Негодяев. Причина, как говорит летописец, - его несогласие насчет конституции с Новосильцевым и Строгоновым. Однако, скорее всего, его падение связано с тем, что когда-то в Гатчине он был истопником и представлял гатчинское демократическое начало. Войны за просвещение изнурили Глупов, и начальство решило освободить город от войн.

Конституция проявлялась в те времена младенческого состояния общества только в том, что квартальные хватали за воротник не каждого прохожего. «Прежде всего необходимо было приучить народ к учтивому обращению и потом уже, смягчив его нравы, давать ему настоящие якобы права».

Новый градоначальник решил «привлекать сердца исключительно посредством изящных манер». Он отказывался от дисциплины и безупречного вида, охотно подавал подчиненным левую руку, улыбался, употреблял изысканные выражения при докладах. Только однажды своему помощнику, который продолжительное время ему противодействовал, резко сказал: «Я имел честь подтверждать тебе, курицыну сыну...» - и, спохватившись, произвел его в следующий чин. Градоначальник был страстный по природе и любил дамское общество. Успех у дам он не вполне искренно связывал с политическими и дипломатическими целями. Но ценителем женской красоты он был без политических целей.

Главной заботой его было освобождение народа от испуга. Градоначальник принял меры: прекратил экзекуции и законы не издавал. Это способствовало изменению облика глуповцев. Мирные подвиги Микаладзе прославили его имя. Управление его «отвечало потребности минуты и вполне достигало тех скромных целей, которые предположило себе». Обвиняли Микаладзе в том, что он прекратил просвещение и не издавал приказы. Но надо признать важный факт - «Микаладзе был первый в ряду глуповских градоначальников, который установил драгоценнейший из всех административных прецедентов - прецедент кроткого и бесскверного славословия». Одну слабость имел правитель - стремление к женскому полу. Однажды Микаладзе был бит местным казначеем, заставшим его у своей жены. В 1806 году правитель умер от истощения сил.

В истории Глупова настал период потребности в законодательстве. Ее удовлетворил статский советник Феофилакт Иринархович Беневоленский, друг Сперанского, с которым он учился в семинарии. В этом учебном заведении Беневоленский написал несколько законов, например, «всякий сверчок да знает соответствующий званию его шесток» и прочие. Его рассуждения по поводу законов подтверждают насущность законов средних, которые Беневоленский именовал как «сумрак законов»; «цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего народов и стран устроения, другие - для того, чтобы законодатели не коснели в праздности...».

В Глупов явился человек с уже устоявшимися взглядами на законодательство. Город нуждался в «сумраке законов», то есть в таких законах, «которые, с пользою занимая досуги законодателей, никакого внутреннего касательства до посторонних лиц иметь не могут».

Оказалось, что градоначальник не имеет права издавать законы. Узнав об этом, Беневоленский перешарил архив, но не нашел указа, подтверждающего это право. На запрос об издании градоначальниками указов Беневоленский получал от начальства отказ и опечалился. Но «когда человек и без законов имеет возможность делать все, что угодно, то странно подозревать его в честолюбии за такое действие, которое не только не распространяет, но именно ограничивает эту возможность». Он не был честолюбцем, но человеком, который придерживается оторванных от жизни истин. Огорчившись, Беневоленский удалился в дом купчихи Распоповой (она хорошо пекла пироги с начинкой) и сочинял целый месяц проповеди. Градоначальник учил попов произносить их.

Глуповцы с каждым днем тучнели, очевидно, от спокойной, без законов жизни. Беневоленский не выдержал. Ночью, крадучись, он разбросал по городу листочки с первым для Глупова законом: «Всякий человек да опасно ходит; откупщик же да принесет дары». Откупщик, прибывший к градоначальнику на следующий день, подтвердил готовность платить подати. Второй закон, о печении пирогов, был знаком глупов-цам, приносящим часть своего пирога в дар начальству.

Законодательная жизнь Глупова закипела. Беневоленский стал задумываться о конституции. «Смысл каждой конституции таков: всякий в дому своем благополучно да почивает!» - говорил он купчихе Распоповой. Обязанности градоначальник осознавал ясно, а значение слова «права» трудно было определить. Возможно, задуманное могло бы осуществиться, но наступил 1811 год, отношения с Бонапартом были натянутыми. В Глупове многие женщины стали грезить Наполеоном, не минула чаша сия и купчиху Распопову: она потребовала от Беневоленского Бонапарта, и градоначальник вступил в секретные отношения с Наполеоном. Город узнал об измене правителя: Беневоленский тайно звал Наполеона в Глупов. Оправдываясь, градоначальник говорил, что в его правление обыватели потучнели, но объяснение не было принято. Теплой лунной ночью Беневоленского увезли из города два жандарма на кибитке в тот край, куда Макар телят не гонял.

На смену Беневоленскому явился подполковник Прыщ. Он был немолод, но плечист, строен, румян, стремителен в жестах и походке. О себе рассказал, что человек он простой, хотел бы отдохнуть; от законов держится подальше, в сраженьях не бывал, но в парадах закален. Либерализм нового градоначальника пугал глуповцев: ждали подвоха. Прыщ позволял горожанам самим строить свою жизнь, обещал не вмешиваться ни во что. И результат правления городом превзошел все ожидания. Было добыто много меду и воску, выделано достаточно кож. И за все в результате продажи от Византии получили ассигнациями.

Прыщ радовался благополучию. Через год материальное благосостояние глуповцев увеличилось вчетверо, но развитие свободы способствовало возникновению анализа природы вещей. Обыватели считали, что не обошлось без неведомой силы. За Прыщом стали следить. Думали, что он спит на леднике, другие полагали, что он спит на кровати, окруженный мышеловками. Удивительным было поведение предводителя дворянства: встречаясь с градоначальником, он начинал кружиться и выделывать нелепые телодвижения. Предводитель любил ходить по городу и принюхиваться к запахам обывательских кухонь. Он мог безошибочно определить состав любого сложного фарша. Чудился ему запах трюфелей, шедший от сановника. Однажды во время заседания предводитель подскочил к градоначальнику и стал нюхать его голову. Сам Прыщ предположил: «Угадал, каналья!» - и сказал: «Кажется, наш достойнейший предводитель принял мою голову за фаршированную...» Но это была горькая правда. Предводитель попросил кусочек, а градоначальник впал в тоску, попытался дать отпор, завязалась борьба. «Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть головы и немедленно проглотил ». Градоначальник упал на пол после того, как его голову съели. На следующий день глуповцы обо всем узнали.

Поклонение мамоне и покаяние

Мамона - бог богатства у древних сирийцев; в переносном значении: алчность, корыстолюбие.

Говорят, что человеческая жизнь - только сон, значит, история - тоже сон. «Бывают в истории провалы, перед которыми мысль человеческая останавливается не без недоумения». Неосмысленные события следуют друг за другом, у людей нет никаких целей, кроме защиты настоящего. «Попеременно они то трепещут, то торжествуют, и чем сильнее дает себя чувствовать унижение, тем жестче и мстительнее торжество».

Глупов переживал тяжелое время. Внутренняя жизнь города спряталась на дно. Из рассказа летописца видно, что глуповцы беспрекословно подчинялись капризам истории, метались без цели, гонимые страхом. Но несмотря на смертный бой, они продолжают жить.

Летописец представляет две силы: одна успела организоваться и окрепнуть, другая рассыпалась по углам, застигнутая врасплох. Власть и народ. Философия первой силы заключена в следующем: чем больше обывателей будет уничтожено, тем благополучнее состоится история. Глуповцы уподобили себя вечным должникам, которые находятся во власти вечных кредиторов: разумных и неразумных. Разумные помогают выйти из трудных обстоятельств и получают дары, неразумные наказывают должника, но не получают ничего. До сего дня глуповцы ждут рождения разумных кредиторов. Горожане - «люди, как и все другие, с тою только оговоркою, что природные их свойства обросли массой наносных атомов, за которою почти ничего не видно». Возможно, было бы лучше, если летописец заставил бы глуповцев не выполнять слепо приказы градоначальников, а доказывать неуместность их фантазий. Но тогда его рассказ оказался бы «не согласным с истиною».

Усекновение головы майора Прыща не оказало влияния на благополучие обывателей. Долгое время городом управляли квартальные. Они учтиво прогуливались по городу, обыватели, осмелев, одаривали их не жирным куском, а требухой. За год случился только один заговор, да и то со стороны квартальных, которые испытывали голод: они решили отравить собак в гостином дворе, чтобы беспрепятственно входить в лавки, но вовремя заговор разрешился.

Статский советник Иванов прибыл в город в то время, когда страсть к законодательству приняла в отечестве опасные размеры. Говорят, что Иванов умер от испуга, получив сенатский указ, который он не понял. По другим источникам, Иванов был уволен за то, что голова его перешла в зачаточное состояние вследствие присыхания мозгов (от ненужности в их употреблении). Атрофирование важного органа произошло в очень короткое время. И это обстоятельство не изменило благосостояния глуповцев.

В 1815 году в Глупов прибыл виконт дю Шарио, французский выходец. Париж был взят, Наполеон находился на острове Св. Елены.

Дю Шарио был весел, радовался взятию Парижа, с аппетитом ел пироги, желал весело проводить время, много болтал, устраивал маскарады, танцевал канкан, любил интриговать мужчин (позднее оказалось, что он был женщиной), ел лягушек, но дел не вершил и ни во что не вмешивался.

Уверенные в том, что Глупов у них никто не отнимет, обыватели изнемогали от счастья. И пришло время бесчинствам. Стали глуповцы бросать под стол хлеб, креститься не по обычаю, не признавали традиций. Задумали они строить башню, которая упиралась бы в небеса,но не достроили из-за неопытности мастеров и, возможно, благодаря этому избежали смешения языков. Забыли глуповцы истинного Бога и стали признавать идолов. «Развращение нравов развивалось не по дням, а по часам». Исчезло уважение к старшим: решили продавать старух и стариков в рабство. При этом глуповцы продолжали считать себя самым мудрым народом в мире.

Таким предстал город Глупов перед статским советником Эрастом Андреевичем Грустиловым. Он был стеснительный человек. В бытность свою провиантмейстером при действующей армии он проливал слезы, глядя на солдат, поедающих затхлый хлеб. Стало известно, что его отношения с мадам де Помпадур прекратились после того, как она выдала тайну его назначения и ее сослали в монастырь. Грустилов был злейший идолопоклонник, сластолюбец. Общество сделалось равнодушным ко всему, кроме любовных свиданий. Модная болезнь - размягчение мозгов - способствовала тому, что смерды стали поливать кашу маслом, чего не было при прежних градоначальниках. «Им неизвестна еще была истина, что человек не одной кашей живет, и поэтому они думали, что если желудки их полны, то это значит, что и сами они вполне благополучны».

Грустилов бросил управление, но удвоил оклады и требовал, чтобы они в назначенный срок поступали. Это было ошибкою.

Новый градоначальник поощрял тунеядство, думая, что от этого не иссякнут производительные силы страны. Вторым заблуждением было разрешение вольной жизни горожан. «Нет спора, что можно и даже должно давать народам случай вкушать от плода познания добра и зла, но нужно держать этот плод твердой рукою и притом так, чтобы можно было во всякое время отнять его от слишком лакомых уст».

Уже в 1815 году был недород, в следующем ничего не родилось: обыватели разбросали зерно, не вспахав земли. Глуповцы винили во всем идолов, высекли Ярилу и, увидев у него слезы, в страхе разбежались.

На костюмированном балу к Грустилову явилась дама, поведавшая свою историю. Выйдя замуж за аптекаря Пфейфера, она отправилась с мужем в Глупов, где познакомилась с Аксиньюшкой, которая предсказала большой пожар еще при Фердыщенке и единственная осталась верной истинному Богу. Общение с Пфейфершей повлияло на Грустилова: он всю ночь плакал. Утром решил он спасти всех. Звон колокола звал глуповцев к заутрене. Аксиньюшка, к которой отправился Грустилов, поведала ему о его спящей душе. Градоначальник подверг себя бичеванию. Аскетизм Грустилова был не так суров, как казалось на первый взгляд. Однако колокол продолжал призывать верующих, и их становилось все больше и больше.

Калеки и нищие, живущие за счет податей, угрожали поднять бунт, требовали, чтобы обновление состоялось мгновенно. Не повлияли на их решение остатки трапезы градоначальника, посланные нищим. Усмирять убогих людей было труднее, нежели сечь здоровых. До Грустилова дошли сведения о том, что на него пишут доносы, что Пфейферше нищие обещали часть посумного сбора (с каждой нищенской сумы), который впоследствии лег в основание финансовой системы Глупова.

Пфейферша писала Грустилову письма, которые уверили его в том, что он будет счастлив, если глуповцы все поголовно будут ходить к всенощной, а инспектором-наблюдателем глуповских училищ будет юродивый Парамоша. Развращение нравов дошло до того, что учитель каллиграфии отрицал факт создания мира в течение шести дней. Поэтому убогие люди требовали назначения Парамоши. Пока Грустилов сомневался, они действовали самостоятельно: обвинили учителя каллиграфии Линкина в отрицании религии. Защитник, которого потребовал Линкин, сначала оправдывал действия учителя, а затем стал обвинять его. Сомнения сановника рассеялись; он назначил Парамошу инспектором училищ, а юродивому Яшеньке предоставил кафедру философии.

В городе наступила «могильная тишина». Но урожая не было; напрасно воздевали руки, давали обеты. Философия, которую проповедовал Яшенька, заключалась в том, что не следует работать, но надлежит провидеть, возлагать упование и созерцать. Аксиньюшка била в баклуши неутомимо. Говоря всем о пользе помощи нищим, она накопила значительный капитал.

Представители интеллигенции молча терпели новшества. «Испорченные недавними вакханалиями политеизма и пресыщенные пряностями цивилизации, они не довольствовались просто верою, но искали каких-то «восхищений». Собираясь в доме, расположенном на выезде из города, они читали статьи г. Н. Страхова, но из-за глупости переходили к другим занятиям: скакали, пели, кричали, а затем падали ниц. Это и называлось «восхищением».

Один штаб-офицер, тая обиду на Грустилова (на приеме ему подали вместо ухи из стерляди уху из окуня), вел тихую борьбу - доносил на градоначальника. В одну из ночей к месту сборищ подъехал Угрюм-Бурчеев, взор его испугал обывателей.

Подтверждение покаяния. Заключение

Он был ужасен.

Но скромно предупреждал о том, что следующий правитель будет еще ужаснее.

Он был ужасен, краток, непреклонен, бесстрастен, не жестикулировал, не повышал голоса, не топал ногами, не наливался смехом. «Совершенно беззвучным голосом выражал он свои требования и неизбежность их выполнения подтверждал устремлением пристального взора, в котором выражалась какая-то неизреченная бесстыжесть». Взор был свободен от мысли.

«Как человек ограниченный, он ничего не преследовал, кроме правильности построений. Прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы, - вот идеалы, которые он знал и к осуществлению которых стремился». Разума он не признавал, недоумевал по поводу веселья, не понимал естественных проявлений человеческой природы. Угрюм-Бурчеев не бесновался, не мстил, но шел вперед, сметая с лица земли все. Взор его охватывал один район, но вне этого района можно было громко говорить, дышать - он ничего не замечал. Внутри района - только маршировать. Если бы глуповцы поняли, как можно спастись от градоначальника, то переждали бы власть в сторонке, но они все время попадались ему на глаза. Обыватели звали градоначальника «сатаной», но почему - ответить не могли, а только дрожали. «Сатана» - это строгая форменная одежда у каждого жителя, вытянутые в струну дома, разбитые палисадники.

В городском архиве сохранился портрет Угрюм-Бурчеева. «Это мужчина среднего роста, с каким-то деревянным лицом, очевидно, никогда не освещавшимся улыбкой. Густые, остриженные под гребенку и как смоль черные волосы покрывают конический череп и плотно, как ермолка, обрамливают узкий и покатый лоб. Глаза серые, впавшие, осененные несколько припухшими веками; взгляд чистый, без колебаний; нос сухой, спускающийся от лба почти в прямом направлении книзу; губы тонкие, бледные, опушенные подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выражения плотоядности, а с каким-то необъяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам». Перед зрителем предстает чистейший тип идиота. Идиоты страшны. Но когда идиот стоит у власти, то дело ограждения общества осложняется. «Если бы, вследствие усиленной идиотской деятельности, даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы идиота. Кто знает, быть может, пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития?»

Спал Угрюм-Бурчеев на голой земле, под голову клал камень, вставал рано и, облачившись в вицмундир, бил в барабан, курил махорку, ел лошадиное мясо, один маршировал во дворе своего дома, подвергал себя взысканиям и нещадно бичевал.

О семье его говорили, что жена и дети томятся в подвале дома и сам градоначальник раз в день подает им через железную решетку хлеб и воду. Позднее, после исчезновения Угрюм-Бурчеева, в подвале были обнаружены дикие существа, которые на свежем воздухе, объевшись, испустили дух.

Рассказывали, что назначение его в Глупов последовало после того, как он доказал любовь свою одному начальнику, отрубив указательный палец правой руки. При этом он улыбнулся, единственный раз.

Угрюм-Бурчеев начертил прямую линию и замыслил втиснуть в нее весь видимый и невидимый мир. Он был прохвост. «Не потому только, что он занимал эту должность в полку, но прохвост всем своим существом, всеми помыслами». Ему нравилась прямая линия, потому что он любил маршировать. Задолго до прибытия в Глупов Угрюм-Бурчеев составил в своей голове «целый систематический бред, в котором, до последней мелочи, были регулированы все подробности будущего устройства этой злосчастной муниципии». Именно этот бред и являлся основой будущих преобразований.

От центральной площади радиусами разбегаются улицы (роты), они пересекаются с бульварами, которые защищают город от внешних врагов, далее - земляной вал и конец свету. Нет рек, ручьев, оврагов. Все предусмотрел прохвост: количество окон в домах, цвет стен домов, названия растений, имеющихся в палисаднике; обязательно в доме должны жить по двое престарелых, по двое взрослых, по двое подростков и по двое малолетков, лица разного пола не стыдятся друг друга. Школ нет, грамотности нет, наука чисел преподается на пальцах. Будущего и прошлого нет, летосчисление отменяется. Праздников два: весной - «Праздник Неуклонности» - служит приготовлением к бедствиям, осенью - «Праздник Предержащих Властей» - посвящается воспоминаниям о бедствиях. Всякий дом - поселенная единица, имеющая командира и шпиона, десять единиц-составляют взвод, пять взводов - роту, пять рот - полк. Полков четыре. Угрюм-Бурчеев хотел переименовать город Глупов в Непреклонен.

В каждой поселенной единице жизнь идет по строгому образцу. С восходом солнца взрослые и дети одеваются, отправляются исполнять обязанности. В доме остаются престарелые и малолетки. Работающие обязаны сохами выводить вензеля, солдат, следящий за порядком, каждые пять минут стреляет в солнце, все обыватели разом наклоняются и разом выпрямляются. В полдень обыватели повзводно направляются в город, где получают по куску черного хлеба с солью. После отдыха, состоящего в маршировке, люди разводятся на работы до заката солнца. Получив по куску хлеба, обыватели спят под неусыпным взором духа Угрюм-Бурчеева.

«В этом фантастическом мире нет ни страстей, ни увлечений, ни привязанностей. Все живут каждую минуту вместе, и всякий чувствует себя одиноким». Женщинам разрешено рожать только зимой, чтобы летом исполнять полевые работы.

Бред удивил начальство, которое смотрело на темного прохвоста, задумавшего уловить вселенную, с благоговением.

Угрюм-Бурчеев приступил к осуществлению своего бреда. В городе не было центра, улицы разбегались вкривь и вкось. Решил он не улучшать город, а создавать новый. Но дорогу ему перегородила река, она была живая. И задумал Угрюм-Бурчеев унять ее. Два подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. «Но так как не было той силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста в неведении чего бы то ни было, то в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже в известном смысле было прочнее его». Он не знал ничего, но хотел покорить мир. Город приник. Он не сделал еще ничего, а все понимали, что пришел конец. «Незримо ни для кого прокрался в среду обывателей смутный ужас и безраздельно овладел всеми». Люди забыли прошлое и не думали о будущем. «Зачем жить, если жизнь навсегда отравлена представлением об идиоте? Зачем жить, если нет средств защитить взор от его ужасного вездесущия?» Он и сам понимал, что наступил конец.

За неделю до Петрова дня по приказу прохвоста все стали говеть. Обыватели ждали расправы. На следующий день после празднования памяти Петра и Павла градоначальник с топором в руке кинулся в городническое правление. Обыватели бросились за ним. Началась работа разрушения жилищ горожан. Они не спрашивали себя, почему они это делают, им страшно было вспомнить взор Угрюм-Бурчеева. Он был доволен. Через полтора-два месяца не осталось камня на камне. Последний дом рухнул, а река не унималась. Груды мусора были сброшены в реку, но течение уносило их. Лишь огромное количество строительного материала на мгновение остановило течение, но вдруг река стала тихо разливаться по лугу. Вода прибывала. Слышались проклятия людей, чьи дома были разрушены наводнением.

«Нет ничего опаснее, как воображение прохвоста, не сдерживаемого уздою и не угрожаемого непрерывным представлением о возможности наказания на теле». Увидев воду, он стал мечтать о флоте военном и торговом. Но утром река журчала и двигалась, как и прежде. Угрюм-Бурчеев безмолвствовал. Решил он найти место, где можно было построить новый город.

«Изнуренные, обруганные и уничтоженные, глуповцы после долгого перерыва в первый раз вздохнули свободно. Они взглянули друг на друга - и вдруг устыдились. Они не понимали, что именно произошло вокруг них, но чувствовали, что воздух найолнен сквернословием и что далее дышать в этом воздухе невозможно. Была ли у них история, были ли в этой истории моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? - ничего они не помнили. Помнили только, что у них были Урус-Ку-гуш-Кильдибаевы, Негодяевы, Бородавкины и, в довершение позора, этот ужасный, этот бесславный прохвост! И все это глушило, грызло, рвало зубами - во имя чего? Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором в руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему, будущему...»

А он лежал на солнечном припеке и храпел. Когда он разрушал, боролся со стихией, он был страшен, но теперь он лежал поверженный и побежденный. Люди понимали, что этот человек не злодей, а простой идиот. Было трудно осознавать, что он сумел подавить волю людей, надеявшихся на счастье.

А Угрюм-Бурчеев все маршировал, не подозревая о страстях, кишащих под самым его носом. Обыватели раздражались, когда приходилось выполнять бессмысленные приказы градоначальника. «Всякая минута казалась удобною для освобождения, и всякая же минута казалась преждевременною». Совещания, нарушения дисциплины не могли вызвать подозрений прохвоста. Но его поразила тишина днем и шорох по ночам. Он видел тени, но предполагал, что это черти или ведьмы, которых он, как истинный прохвост, боялся. Каплей, переполнившей терпение глуповцев, оказалось назначение шпионов по всем поселенным единицам.

«Через неделю (после чего?), - пишет летописец, - глуповцев поразило неслыханное зрелище. Север потемнел и покрылся тучами; из этих туч нечто неслось на город: не то ливень, не то смерч. Полное гнева, оно неслось, буровя землю, грохоча, гудя и стеня и по временам изрыгая из себя какие-то глухие, каркающие звуки. Хотя оно было еще не близко, но воздух в городе заколебался, колокола сами собой загудели, деревья взъерошились, животные обезумели и метались по полю, не находя дороги в город. Оно близилось, и, по мере того как близилось, время останавливало бег свой. Наконец, земля затряслась, солнце померкло... глуповцы пали ниц. Неисповедимый ужас выступил на всех лицах, охватил все сердца. Око пришло...»

Угрюм-Бурчеев ясным голосом произнес: «Придет...» Но раздался треск, прохвост исчез, растаял в воздухе. «История прекратила течение свое».

Краткая хроника жизни и творчества М. Е. Салтыкова-Щедрина

1826

В селе Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии 15 (27) января родился М. Е. Салтыков.

1826-1836

Детские годы провел в родовой вотчине, где получил первоначальное домашнее образование.

1836-1838

Учился в Московском Дворянском институте.

1838

За отличные успехи переводится в Царскосельский лицей.

1840

Пишет первые стихи.

1841

В журнале «Библиотека для чтения» опубликовано стихотворение «Лира».

1844

Окончил Лицей, зачислен в штат канцелярии военного ведомства.

1847. ноябрь

Публикует рецензии на новые книги в журналах «Современник», «Отечественные записки».

1848. март

Повесть «Запутанное дело» опубликована в «Отечественных записках».

апрель

Арестован, отправлен в Вятку.

1848-1855

Служит в Вятке.

1855

Освобождается из ссылки, причисляется к министерству внутренних дел.

1856, июнь

Женится в Москве на Елизавете Аполлоновне Болтиной.

1856-1857

В журнале «Русский вестник» публикует сатирический цикл «Губернские очерки». Подписался «Н. Щедрин».

1858

Назначен вице-губернатором в Рязань.

1860

Назначен вице-губернатором в Тверь.

1862

Уволен в отставку.

декабрь

Входит в состав редакции «Современника».

1864

Выходит из состава редакции «Современника» , назначен председателем Пензенской казенной палаты.

1866

Вступает в должность управляющего Тульской казенной палатой.

1867

Переезжает в Рязань, служит в качестве управляющего казенной палатой.

1868

Получает отставку.

сентябрь

Входит в состав редакции журнала «Отечественные записки», возглавляемой Н. А. Некрасовым.

1869

В журнале «Отечественные записки» печатаются сказки «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Дикий помещик».

1869-1870

Публикует в «Отечественных записках» роман «История одного города».

1872

Родился сын Константин.

1873

Родилась дочь Елизавета.

1876

Возглавляет «Отечественные записки» в связи с болезнью Н. А. Некрасова.

1878

Утверждается редактором «Отечественных записок».

1880

Опубликован роман «Господа Головлевы».

1887-1889

В «Вестнике Европы» напечатан роман «Пошехонская старина».

1889, март

Резко ухудшается здоровье писателя.

28 апреля

Смерть М. Е. Салтыкова-Щедрина.

2 мая

Похороны на Волковом кладбище в Петербурге рядом с могилой И. С. Тургенева - по завещанию Салтыкова.

История создания романа «История одного города»

Трудные для России шестидесятые годы прошлого века оказались наиболее плодотворными и важными для М. Е. Салтыкова-Щедрина.

В течение десяти лет (с 1858 по 1868 год), исключая два с половиной года (1862-1864), Салтыков служил вице-губернатором в Твери и Рязани, председателем казенной палаты в Пензе, Туле и Рязани. Государственная служба не помешала писателю увидеть правду и служить ей все годы. Салтыков был человеком справедливым, честным, неподкупным, требовательным, принципиальным, боролся со злоупотреблениями чиновников и помещиков, и поэтому отношения с «высшим обществом» у него не сложились. К тому же горький «опыт» вятской ссылки, во время которой молодой Салтыков боролся со взяточничеством, злоупотреблениями власти, стал школой жизни. «Провинциальная жизнь - великая школа, но школа грязная»,- сообщал писатель брату в декабре 1852 года. Именно в северном городе Салтыков защищал крестьян, а после, характеризуя суть государственной системы самодержавия, утверждал, что «в провинции существует не действие, а произвол полицейской власти, совершенно убежденной, что не она существует для народа, а народ для нее».

«Губернские очерки» открыли счет сатирическим произведениям Салтыкова-Щедрина, подготовили появление сатирического романа-обозрения «История одного города».

В 1868 году Салтыков оставляет государственную службу, разочаровавшись в ее назначении и поняв свою неспособность что-либо изменить в жизни народа. Накопленные впечатления нашли отражение в ярком, необычном и смелом произведении, резко отличающемся от ряда созданных в эти годы творений русских писателей, да и самого Салтыкова-Щедрина.

Образ города Глупова как воплощения самодержавно-помещичьего строя возник у писателя еще в очерках начала 60-х годов, когда освободительная борьба русского народа переживала подъем. «Наши глуповские дела», «Глупов и глуповцы», «Глуповское распутство», «Клевета» и другие очерки показывали неизбежное падение Глупова и победу городов Буянова и Умнова, которым принадлежало будущее.

На время оставив работу над циклом «Помпадуры и помпадурши, Салтыков загорелся идеей создания романа «История одного города», тематически родственного «Помпадурам и помпадуршам».

В январе 1869 года сатирик выступает с первыми главами «Опись градоначальникам» и «Органчик» в журнале «Отечественные записки» (№ 1), но до конца года приостанавливает работу, чтобы осуществить идею создания сказок («Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Пропала совесть», «Дикий помещик»). Кроме этого, наметилось произведение «Господа ташкентцы», нужно было довести до логического конца «Признаки времени» и «Письма о провинции». Не оставляет Салтыков работу в журнале: появляется серия публицистических и литературно-критических статей и рецензий.

Вернувшись к работе над романом, уже в № 1-4, 9 («Отечественные записки») 1870 года он публикует продолжение «Истории одного города». В 1870 году книга вышла отдельным изданием под названием «История одного города. По подлинным документам издал М, Е. Салтыков (Щедрин)».

«История одного города» вызвала массу толкований и негодований, что заставило Салтыкова ответить на статью известного публициста А. Суворина. Автор критической статьи «Историческая сатира», появившейся в апрельском номере журнала «Вестник Европы» за 1871 год, обвинил писателя в глумлении над русским народом и искажении фактов русской истории, не проникая в глубину замысла и суть художественного своеобразия произведения. И. С. Тургенев называл книгу замечательной и считал, что в ней отражена «сатирическая история русского общества во второй половине прошлого и начале нынешнего столетия». ....

М. Е. Салтыков-Щедрин знал, что «писатель, которого сердце не переболело всеми болями того общества, в котором он действует, едва ли может претендовать в литературе на значение выше посредственного и очень скоропреходящего».

Тем не менее прежний интерес читающей публики к творчеству Салтыкова после публикации романа несколько угас (писатель сам осознавал это). Но это произведение нашло своих читателей: спустя полвека М. Горький говорил: «Необходимо знать историю города Глупова, - это наша русская история; и вообще невозможно понять историю Р<оссии> во второй половине XIX в. без помощи Щед<рина> - самого правдивейшего свидетеля духовной нищеты и неустойчивости...»

Сюжет и композиция. Жанровые особенности романа «История одного города»

М. Е. Салтыков-Щедрин занимает в русской литературе особое место. Искусство сатиры требует смелого, бескомпромиссного подвига писателя, решившего посвятить свою жизнь беспощадному развенчанию зла. М. С. Ольминский был уверен: «В наше время уже не может быть сомнений в том, что Щедрину принадлежит одно из первых мест в истории русской литературы».

Смелый взгляд писателя позволял иначе смотреть на мир. Салтыков освоил и крупные, и малые сатирические жанры: роман с интересным сюжетом и глубоко прочувствованными образами, фельетон, сказку, драматическое произведение, рассказ, пародию. Писатель ввел в мировую литературу сатирическую хронику, он был верен своему жанру- «циклу». Важное место в жанровых пристрастиях Салтыкова принадлежит роману. «У нас установилось такое понятие о романе, что он без любовной завязки быть не может... Я считаю мои «Современная идиллия», «Головлевы», «Дневник провинциала» и др. настоящими романами: в них, несмотря даже на то, что они составлены как бы из отдельных рассказов, взяты целые периоды нашей жизни», - говорил автор «Истории одного города». Один критик в 1881 году писал: «Для будущего историка русского общества, когда он подойдет к переживаемой нами эпохе, не будет более драгоценного клада, как сочинения г. Салтыкова, в которых он найдет живую и верную картину современного общественного строя... Салтыков во всей истории русской литературы не знает себе равного, когда дело идет о том, чтобы схватить типические черты переживаемого обществом времени, чтобы живо подметить тот или другой новый народившийся тип и осветить его со всею яркостью своего мощного таланта».

М. Горький утверждал, что «невозможно понять историю России XIX века без помощи Щедрина». Тема России всегда интересовала и притягивала своей неповторимостью русских писателей: А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, Н. А. Некрасова, Н. С. Лескова, Ф. М. Достоевского,Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, И. А. Бунина, А. А. Блока, С. А. Есенина... Но их Россия была реальной, она жила, страдая и радуясь, любя и ненавидя, прощая и жалея. Россия же Салтыкова особенная, ее можно понять, только глубоко задумавшись и проникнув в ее тайны, приблизив ее к себе, и тогда слова сатирика найдут своего внимательного читателя: «Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России. <...> Вот этот-то культ, в основании которого лежит сердечная боль, и есть истинно русский культ. Болит сердце, болит, но и за всем тем всеминутно к источнику своей боли устремляется...»

Понять идею «Истории одного города» невозможно без проникновения в ее художественную сущность, без глубокого осмысления ее своеобразия и неповторимости. Произведение написано в форме повествования летописца-архивариуса о прошлом города Глупова, но исторические рамки ограничены - с 1731 по 1826 год.

Салтыков-Щедрин не следовал исторической канве развития России, но некоторые события, а также лица, исторически узнаваемые, оказали влияние на сюжет романа и своеобразие художественных образов. «История одного города» - это не сатира на прошлое, потому что писателя не интересовала чисто историческая тема: он писал о настоящем России. Однако некоторые правители города Глупова напоминают реальных монархов: Павла I можно узнать в образе Негодяева, Александра I - в образе Грустилова, Николая I - в образе Перехват-Залихватского; некоторые градоначальники отождествляются с государственными деятелями: Беневоленский - со Сперанским, Угрюм-Бурчеев - с Аракчеевым. В письме к Пыпину Салтыков пояснял: «Историческая форма рассказа была для меня удобна потому, что позволяла мне свободнее обращаться к известным явлениям жизни». Связь с историческим материалом ощутима в главе «Сказание о шести градоначальницах». Дворцовые перевороты после смерти Петра I «организовывались» в основном женщинами, и некоторые из императриц угадываются в образах «злоехидной Ираидки», «беспутной Клемантинки», «толстомясой немки Штокфиш», «Дуньки-толстопятой», «Матренки-Ноздря». Кто конкретно завуалирован - не важно, потому что писателя интересовали не конкретные лица, а их действия, согласно которым осуществлялся произвол власть имущих. В письме Пыпину Салтыков сообщает: «Может быть, я и ошибаюсь, но, во всяком случае, ошибаюсь совершенно искренно, что те же самые основы жизни, которые существовали в XVIII в., существуют и теперь».

Начиная работать над романом, Салтыков-Щедрин признавался: «Меня ужасает эпоха, ужасает историческое положение...»

Рассказывая якобы о прошедших временах, писатель тем не менее говорил о проблемах современного ему общества, о том, что волновало его как художника и гражданина своей страны.

Стилизовав события столетней давности, придав им черты эпохи XVIII века, Салтыков-Щедрин выступает в разных ипостасях: сначала он ведет повествование от лица архивариусов, составителей «Глуповского летописца», затем от автора, выполняющего функции издателя и комментатора архивных материалов.

Некоторые современники Салтыкова предположили родственную связь романа « История одного города» с пушкинской «Историей села Го-рюхина». Возможно, появление такой гипотезы было вызвано наличием формы пародийного летописно-исторического повествования у Пушкина и у Салтыкова-Щедрина. К истории писатель-сатирик обратился для того, чтобы сгладить неизбежные столкновения с царской цензурой, а также для того, чтобы показать исторически сложившуюся политику монархического деспотизма, которая долгие годы оставалась неизменной.

Подойдя к изложению изобретательно, Салтыков-Щедрин сумел соединить сюжеты и мотивы легенд, сказок, других фольклорных произведений и просто, доступно донести до читателя антимонархические идеи в картинах народного быта и повседневных заботах россиян.

Открывает роман глава «Обращение к читателю», стилизованная под старинный слог, в которой писатель знакомит своих читателей со своей целью: «изобразить преемственно градоначальников, в город Глупов от российского правительства в разное время поставленных».

Глава «О корени происхождения глуповцев» написана как пересказ летописи. Начало - подражание «Слову о полку Игореве», перечисление известных историков XIX века, имеющих прямо противоположные взгляды на исторический процесс (Н. И. Костомаров и С. М. Соловьев). Доисторические времена Глупова кажутся нелепыми и нереальными, так как поступки народов, живших в давние времена, далеки от осознанных деяний. Хотя взаимоотношения народов в романе Салтыкова-Щедрина - это не только пародия на историческую легенду, но и сатира на идеи: «великодержавную» и народническую.

«Опись градоначальникам» представляет собой комментарий к последующим главам, и, согласно биографическим данным, каждый правитель Глупова уходил из жизни по совершенно нелепой причине: одного заели клопы, другого растерзали собаки, у третьего испортился головной инструмент, четвертого погубило обжорство, пятый пытался понять сенатский указ и умер от натуги и т. д. Каждый образ индивидуален и в то же время типичен - Салтыкова-Щедрина считают новатором в разработке методов сатирической типизации.

Рассказ о деятельности глуповских градоначальников открывает глава «Органчик», повествующая о Брудастом, образ которого олицетворяет основные черты правительственного деспотизма, тупости и ограниченности. «Эзоповский язык» позволяет писателю назвать Брудастого (а вместе с ним самодержавную власть) дураком, прохвостом, палачом и злобной собакой.

Образ Органчика подтверждает многолетние наблюдения за деяниями государственных мужей: для достижения целей достаточно двух слов- «разорю!» и «не потерплю!», что объясняет бездушие и безразличие монархической власти. Наипростейший деревянный механизм, с помощью которого Брудастый выкрикивает свои приказы-команды, является преувеличением, образ этого градоначальника, как и остальных, фантастичен и гиперболизирован. Но печально, что поступки, совершаемые человеком с деревянной головой, ничем не отличались от деятельности реальных людей.

«Сказание о шести градоначальницах» - это не только сатира на царствование коронованных особ, а в некоторых случаях авантюристок, живших в XVIII веке, но и пародия на многочисленные произведения на историческую тему, появлявшиеся в 60-е годы.

Глава «Известие о Двоекурове» содержит в себе намек на Александра I. Двоекуров сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа. Но биография градоначальника не дошла до современников, которые могли бы разобраться в теории его правления.

Следующий градоначальник - Фердыщенко - действует в главах «Соломенный город» и «Фантастический путешественник». А знакомство с ним происходит в главе «Голодный город» . Бедствия принимают огромный масштаб, а народ безмолвно терпит эти испытания судьбы и не пытается защитить свои интересы. Сатира на мужика приобретает силу негодования автора, не терпящего унижения горячо любимого и уважаемого им русского народа. Наглость и лицемерие правительства проявляются в притеснении собственного народа. Пожары, наводнения, голод - все довелось испытать русскому мужику, который еще не умеет отстаивать свои интересы.

Василиск Семенович Бородавкин, заменивший на посту Фердыщенко, более всего напоминает Николая I. «Войны за просвещение» - даже в самом названии главы подчеркивается несовместимость этих двух понятий. Бородавкин требовал, чтобы глуповцы сеяли персидскую ромашку. С помощью оловянных солдатиков он вел свои дикие войны, например, спалил тридцать три деревни и с помощью сих мер взыскал недоимок два рубля с полтиной». Жестокость, бессмысленность поступков градоначальника потрясают своей бесчеловечностью. И все же вымысел очень похож на правду, ведь, как говорил Салтыков-Щедрин: «Бывают чудеса, в которых, по внимательном рассмотрении, можно подметить довольно яркое реальное основание».

Следующая глава «Эпоха увольнения от войн» содержит рассказ о градоначальнике Не-годяеве. Согласно «Описи», он «размостил вымощенные предместниками его улицы», то есть пытался скрыть деяния своих предшественников. Следующий градоначальник Микаладзе отменил строгую дисциплину, поддержал изящество манер и ласковое обхождение. С градоначальником Беневоленским (дословный перевод его фамилии с латыни - «желающий добра») читатель встречается после расставания с Микаладзе. Известный законодатель, огорченный запретом издания его законов, сочиняет проповеди в доме купчихи Распоповой. Но конец карьеры Беневоленского предопределен: заподозренный в измене и связях с Наполеоном, он отправляется в ссылку.

Прыщ - градоначальник с фаршированной головой - не менее занимательное создание Салтыкова-Щедрина. В письме к А. Н. Пыпину сатирик писал: «Я могу каждое свое сочинение объяснить, против чего они направлены, и доказать, что они именно направлены против тех проявлений произвола и дикости, которые каждому честному человеку претят. Так, например, градоначальник с фаршированной головой означает не человека с фаршированной головой, но именно градоначальника, распоряжающегося судьбами многих тысяч людей. Это даже не смех, а трагическое положение».

Во вступлении к главе «Поклонение мамоне и покаяние» даются некоторые обобщения и итоги. Речь идет о народе, который живет, несмотря на смертный бой. «Одну из... тяжких исторических эпох, вероятно, переживал Глупов в описываемое летописцем время»,- сообщает писатель. Дальнейший рассказ о градоначальниках - в продолжении главы.

Штаб-офицер, появившийся в предыдущей главе, позднее займет свое место градоначальника и оставит неизгладимый след в истории Глупова и в жизни глуповцев. Этим офицером был Угрюм-Бурчеев. Его внешность, взгляд поражали неправдоподобностью. Образ Угрюм-Бурчеева - символ угнетения и произвола. В бреду градоначальника, теории превращения мира в казарму и разделения людей на роты и батальоны воплощена мечта всех его предшественников, желающих власти во что бы то ни стало.

Угрюм-Бурчеев разрушил город, заставил людей остановить движение реки. И только взглянув в глаза друг другу, глуповцы поняли, как ничтожны замыслы градоначальника и как нелепы они в своем долготерпении. Более всего возмутил приказ правителя о назначении шпионов - это было «каплей, переполнившей чашу». На помощь жителям пришла природа - оно - и уничтожила то, что выросло за многие годы каторжного труда народа и безнаказанного поведения властей.

«История одного города» - пророчество неизбежного краха самодержавной власти, основанной на угнетении народа, поругании его чести и несоблюдении его прав и свобод.

Анализ текста

Собирательный образ глуповцев, изображение обывательщины, бесправия и покорности народа

Традиционный темой в творчестве российских писателей на протяжении многих веков является патриотическая тема - тема Родины, России. Достаточно вспомнить А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, Н. С. Лескова, Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого. А сколько пришлось выстрадать И. А. Бунину, А. А. Блоку, С. А. Есенину, чтобы так проникновенно высказать свою любовь к России.

Но это была реальная Россия, близкая и понятная. Ей судьба тревожила не одно поколение людей, стремившихся разобраться в ее бедах, пытавшихся преобразовать ее. Принять боль страны как свою собственную, пропустить ее через свое сердце смогли немногие, но именно эти достойные люди почитаемы благодарными читателями и в наши дни.

Россия и народ. Русский народ. Народная Россия. Неисчерпаемая тема, неразрешимые вопросы. Но М. Е. Салтыков-Щедрин в своем романе «История одного города» сумел рассказать правду о русской действительности, спрятав ее за мрачными картинами быта глуповцев, народного бесправия, жестокого произвола, невыносимой жизни людей «под игом безумия». Настоящее и прошлое соединились в этом грандиозном проекте великого сатирика, отозвавшегося на многовековые страдания русского народа, терпеливовыносящего все тяготы суровой жизни.

«Я люблю Россию до боли сердечной, - утверждал писатель, - и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России...» Увидеть страну такой, какой она предстала в романе, мог только человек, гражданин, свято веривший в великое будущее России. Иначе изображение беспросветной жестокости, тупости, ограниченности градоначальников, олицетворяющих истинную, законную власть в Глупове, только усилило бы ощущение безысходности.

Трагическая судьба глуповцев закономерна. Они веками живут в этом выдуманном, фантасмагорическом городе, призрачном и реальном, нелепом и страшном. Писатель говорил, что он рассчитывал « на возбуждение в читателе горького чувства, а отнюдь не веселонравия». Страшно за Глупов не только потому, что в нем властвуют тупые начальники, - тяжелее всего видеть безропотность и терпеливость народа.

Обобщающая характеристика глуповцев наводила на мысль о необходимости пробудить живые силы народа, вызвать их к борьбе. В описаниях обывателей Глупова писатель смешивает их социальные, бытовые, служебные, профессиональные признаки и характеристики. Косность и пассивность их предков - головотяпов стоили им «сладкой воли». И вот теперь из поколения в поколение глуповцы терпеливо несут свое бремя. К какому сословию ни относились бы глуповцы, в них сильны традиции и пережитки, которые необходимо преодолеть ради свободного будущего.

Глуповцы живут в избах, ночуют в овинах, занимаются полевыми работами, решают свои дела, собираясь миром. Они имеют предводителя дворянства и городского голову, шествуют в процессиях, устраивают пикники и банкеты. Крестьяне, мещане, купцы, дворяне, интеллигенция - социальная и политическая «номенклатура» Глупова включает все основные классы, сословия, группы и государственно-административные силы России.

«Это люди, как и все другие, с тою только оговоркою, что природные их свойства обросли массой наносных атомов, за которою почти ничего не видно. Поэтому о действительных «свойствах» и речи нет, а есть речь только о наносных атомах», - пишет писатель во введении к главе «Поклонение мамоне и покаяние». В глуповцах Салтыков-Щедрин критикует и осмеивает не конкретную социальную группу и не русский народ, а только «завещанные историей» социально отрицательные черты общественной психологии и поведения.

Среди «наносных атомов», которые следует устранить, писатель выделяет общественно-политическую пассивность. Это главный исторический грех русской жизни.

Салтыков-Щедрин был духовно бесстрашным писателем, не приемлющим лжи. Он прекрасно понимал, что защищаемый современной ему русской демократией мужик должен быть подвергнут критике. Да, в течение веков государство, церковь, крепостное рабство подавляли волю русского народа, в котором воспитывались пассивность, терпение, послушливость, раболепное отношение к силе и власти. Именно они мешали народу сбросить с себя накопленные веками наросты.

Писатель знал, что масса далеко не вся и не всегда покорна своим поработителям, в чем он пытался убедить рецензента Суворина: «Я, впрочем, не спорю, что можно найти в истории и примеры уклонения от этой пассивности...»

Салтыкова-Щедрина интересует отношение народа к власти, самодержавию. Ведь, бунтуя против отдельных представителей власти на местах, народ посылал ходоков к правителям. Многовековая вера в доброго царя жила после утраты веры в мудрого и честного помещика: «Но глуповцы тоже были себе на уме. Энергии действия они с большою находчивостью противопоставили энергию бездействия». «И упорно стояли при этом на коленах... Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли».

И все же бывали времена, когда тихий «бунт на коленах» готов был перерасти в настоящий бунт. Об этом можно узнать из главы «Голодный город». Городу грозила голодная смерть. « Наступила такая минута, когда начинает говорить брюхо, против которого всякие резоны и ухищрения оказываются бессильными». Ходок Евсеич, «самый древнийв целом городе», не добился правды для мужиков, хотя трижды ходил к градоначальнику Фердыщенко, а лишь обрек себя на ссылку: «С этой минуты исчез старый Евсеич, как будто его на свете не было, исчез без остатка, как умеют исчезать только &laquo;старатели» русской земли».

Следующий «старатель», Пахомыч, отправил прошение, а народ сидел и ждал результата, радуясь в душе, что нашелся человек, болеющий за всех. Вооруженная карательная команда навела «порядок».

Основная цель, которой писатель следовал в романе, - просветить народ, разбудить его гражданское самосознание для борьбы за свои права, помочь ему освободиться от рабской психологии, от векового гнета и бесправия. В одном из очерков цикла «Помпадуры и помпадурши» Салтыков-Щедрин высказал предположение, которое позже развил в «Истории одного города»: «Но берегитесь! сегодня он [человек. - Е. Л,] действительно воздерживается, но завтра обстоятельства поблагоприятствуют ему, и он непременно совершит все, что когда-нибудь лелеяла тайная его мысль. И совершит тем с большею беспощадностью, чем больший гнет сдавливал это думанное и лелеянное».

Крах деспотизма наступает в момент народного возмущения: «Изнуренные, обруганные и уничтоженные, глуповцы после долгого перерыва в первый раз вздохнули свободно. Они взглянули друг на друга - и вдруг устыдились... Была ли у их история, были ли в этой истории моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? - ничего они не помнили». Терпение их лопнуло: «Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором в руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему». И этот прохвост осмелился назначить шпионов по всем поселенным единицам, что переполнило чашу терпения. Взрыв негодования был неизбежен.

Пока народ будет покорным исполнителем воли власть имущих, он заслуживает самого справедливого осуждения.

«Для кого расступится мрак, окутывающий лицо масс, и даст увидеть это лицо просветленным, носящим печать сознания и решимости?» - не ожидая ответа, спрашивает Салтыков-Щедрин.

Автора «Истории одного города» обвиняли в принижении роли народа в общественной жизни, в сознательном осмеянии народных масс. Но в письме Пыпину Салтыков-Щедрин объяснял: «...что касается до моего отношения к народу, то мне кажется, в слове «народ» надоотличать два понятия: народ исторический и народ, представляющий собою идею демократизма. Первому, выносящему на своих плечах Бородавкиных, Бурчеевых и т. п., я действительно сочувствовать не могу. Второму я всегда сочувствовал, и все мои сочинения полны сочувствием».

Вывод, к которому автор пришел в заключительных строках своего романа, ясен и понятен: населению Глупова пришло время устыдиться своей рабской покорности, бессмысленной и гибельной несамостоятельности, но, перестав быть глуповцами, необходимо начать новую, неглуповскую жизнь.

Смысл финала романа «История одного города»

История города Глупова, рассказанная Салтыковым-Щедриным, имеет не менее значительный финал, чем все предыдущее повествование.

Грустная, вызывающая сострадание к русскому народу и негодование по поводу правления многочисленных градоначальников, книга писателя-демократа была направлена против российской самодержавной деспотии, буржуазной лицемерно-хищнической сытости, человеческого недомыслия, поклонения начальникам разных уровней. «Страшны... насилие и грубость, страшно самодовольное ничтожество, которое ни о чем не хочет слышать, ничего не хочет знать, кроме самого себя. Иногда это ничтожество взбирается на высоту... Тогда действительно становится страшно за все живущее и мыслящее», - утверждал Салтыков-Щедрин.

Долготерпение глуповцев, их темнота и бессознательность, стихийность и неорганизованность осознаны ими в период правления городом Угрюм-Бурчеева. Автор находит следующие слова для его характеристики: «Угрюм-Бурчеев был прохвост в полном смысле слова. Не потому только, что он занимал эту должность в полку, но прохвост всем своим существом, всеми помыслами». Одиозная фигура Угрюм-Бурчеева является символом произвола и жестокости, наглого попрания прав людей, создающих материальные ценности. Желая «вписать» свое имя в историю Глупова аршинными буквами, этот персонаж, одержимый идеей разрушить город, повернуть вспять реку, вторгнуться в традиционное построение семьи, установить жесткий режим, совершает один за другим неоправданные поступки, которые открывают глаза жителям Глупова на ничтожество прежде страшного и всесильного властелина. «Раздражение росло тем сильнее, что глуповцы все-таки обязывались выполнять все запутанные формальности, которые были заведены Угрюм-Бурчеевым», - сообщает автор, наблюдая, как глуповцы по-прежнему живут по законам, установленным этим человеком.

«Каплей, переполнившей чашу» долготерпения стал приказ о назначении шпионов. Лишь после него произошел взрыв негодования против самодержавного деспотизма.

«Когда цикл явлений истощается, - писал Салтыков-Щедрин в 1863 году в статье «Современные призраки», - когда содержание жизни беднеет, история гневно протестует против всех увещаний. Подобно горячей лаве проходит она по рядам измельчавшего, изверившегося и исстрадавшегося человечества, захлестывая на пути своем и правого, и виноватого. И люди, и призраки поглощаются мгновенно, оставляя вместо себя голое поле. Это голое поле представляет истории прекрасный случай проложить для себя новое и притом более удобное ложе».

Автор верит в прогресс, просвещение, социальную справедливость. Он надеется, что темные силы, реакция не смогут изменить ход истории, помешать ее логическому развитию, как не смог справиться с течением реки последний глуповский градоначальник Угрюм-Бурчеев.

Символическая гибель Глупова означает гибель российского самодержавия, любого другого деспотического режима. Но писатель твердо убежден, что строителями новой жизни будут другие люди, не глуповцы.

Грозное «оно», это «неслыханное зрелище», приходит извне: «Север потемнел и покрылся тучами; из этих туч нечто неслось на город: не то ливень, не то смерч. Полное гнева оно неслось, буровя землю, грохоча, гудя и стеня и по временам изрыгая из себя какие-то глухие, каркающие звуки»; «Оно близилось, и, по мере того как близилось, время останавливало бег свой». Очистительный ураган истории несет гибель Угрюм-Бурчееву и полностью разрушает Глупов.

Но так финал «Истории одного города» трактуют не все критики. Некоторые считают, что в развязке романа есть намек на стихийное народное восстание, народную революцию. Но сам Салтыков-Щедрин показал глуповцев не способными к борьбе, пассивными, испуганными, жалкими. Увидев надвигающееся на них «оно», «глуповцы пали ниц», и «неисповедимый ужас выступил на всех лицах, охватил все сердца». Чтобы принять революцию, нужно стать активными и сознательными, тогда только возможно пробуждение масс. «Минуты прозрения не только возможны, но составляют неизбежную страницу в истории каждого народа», - был уверен писатель.

Другие критики придерживались мнения, что финал романа - это предсказание катастрофических потрясений, которые произойдут в Глупове и с глуповцами. (В «Описи градоначальникам» за Угрюм-Бурчеевым следует Перехват-Залихватский, Архистратиг Стратилатович, майор, который «въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки».) Эта версия не подтверждена ни идеей произведения, ни простой логикой: силы реакции разрушаются силами реакции с «гневом».

Толкование «оно» как реакции полно пессимизма. А Салтыков-Щедрин избегал полного отчаяния даже в самых мрачных, безысходных своих размышлениях. Исчезновение Угрюм-Бурчеева, растворившегося в воздухе, лишь подтверждает мысль автора о неизбежном конце деспотизма как явления.

В финале «Истории одного города» звучит тема конца Глупова. Салтыков-Щедрин полон оптимизма, он верит, что придет время коренных изменений в крепостнической и бюрократической России.

Особенности сатирической манеры М. Б. Салтыкова-Щедрина

На рубеже 70-х годов XIX века в многогранном творчестве Салтыкова-Щедрина выявлены следующие тенденции: обличение основ социального строя, создание групповых сатирических портретов, широкое обращение к фантастике, гротеску.

Нет предела воображению Салтыкова-Щедрина. В сфере искусства он одерживает нравственную победу над носителями общественного зла, беспощадно издевается и смеется над ними. Фантастика, гротеск становятся для писателя средствами выявления дикости и неразумности реальной действительности. Фантастическим является само общественное устройство, лишенное совести, основанное на деспотизме безумной власти и покорности все выносящего народа.

«История одного города» и одновременно с ней созданные сказки свидетельствовали о существенных изменениях в творческом методе писателя. Они утверждали новый тип гротескной политической сатиры, вводили в литературу новые формы сатирического повествования. В сфере изобразительной важнейшим средством становится устное и письменное слово персонажей, людей различных общественных слоев.

В «Истории одного города» Салтыков-Щедрин выполняет роль издателя, который случайно обнаружил летопись г. Глупова, созданную четырьмя глуповскими архивариусами. Писатель отрицает свою причастность к изображаемому. Новая форма повествования и для него была открытием. Салтыков-Щедрин пытается ее осмыслить и объяснить. Напечатав в «Отечественных записках» первые главы романа, автор публикует и «сочинение» градоначальника Бо-родавкина со своими ремарками: «Читать рукопись очень трудно, потому что правописание ее чисто варварское... Но это-то и делает рукопись драгоценною, ибо доказывает, что она вышла несомненно из-под пера глубокомысленного администратора и даже не была на просмотре у его секретаря».

Салтыкову-Щедрину было необходимо заставить общественное зло признаться в совершенных преступлениях и сделать его смешным. Он искал слово, которое могло бы охарактеризовать глуповский мир изнутри, создавал яркий, самобытный, ни на что не похожий сатирический стиль, который исключал бы прямую оценку. Поставив перед собой цель «напомнить человеку, что он человек», Салтыков-Щедрин преподносит читателям гиперболическую картину узнаваемой действительности, не совместимой с понятиями человеческого общежития. Античеловеческий, гротескный мир, живущий по своим фантастически гротескным законам, - отражение реальной политической действительности России. Автор предупреждает общество о возможном и реальном влиянии социальной несправедливости на его историческое развитие.

Наряду с художественными сатирическими типами Салтыков-Щедрин дает четкие авторские комментарии к ним: «Литературному исследованию подлежат не только те поступки, которые человек беспрепятственно совершает, но и те, которые он, несомненно, совершил бы, если б умел или смел... Но это будет не преувеличение и не искажение действительности, которая любит прятаться за обыденным фактом и доступна лишь очень пристальному наблюдению. Без этого невозможно воспроизвести всего человека, - невозможен правдивый суд на ним...&raquo;

Гротесковый тип - это обнажение характера, его осмысление как общественного явления. Писатель-сатирик «пользуется всяким темным намеком, всяким минутным явлением и с помощью ряда усилий вступает твердой ногой в храмину той, другой, не обыденной, а скрытой действительности, которая одна и представляет верное мерило для всесторонней оценки человека», - утверждал Салтыков- Щедрин.

Там, где нельзя было открыто назвать вещи своими именами, писатель, окутав все фантастикой, уже мог излагать свои резко критические мысли. Повествование при этом приобретало оригинальность, яркость и полноту образов.

Фантастика чудесно располагается там, где писатель обнажает сущность явлений, применяя все средства художественной выразительности. «Не останавливайтесь на настоящей минуте, не прозревайте в будущее. Тогда вы получите целую картину волшебств, которых, может быть, еще нет в действительности, но которые придут», - обращался писатель к читателям.

Открывая новое в изображении социальных явлений, исторических закономерностей развития социальной системы, Салтыков-Щедрин достиг высоты в историческом обобщении. «Понять известное явление - значит уже обобщить его», - говорил Салтыков-Щедрин.

В «Истории одного города» писатель довел до совершенства наиболее яркие черты своей сатирической манеры. Основными приемами сатиры являются сатирическая фантастика, гротеск, беспощадная ирония и веселый, всепобеждающий юмор. Элементы фантастики и сатирическое преувеличение помогают более полно выявить жизненную сущность героев, их основные качества. Фантастичность облика Брудастого- Органчика переплетается с жизненной правдой, когда мы наблюдаем за его поступками. Он порет ямщиков, пишет новые приказы, по которым «хватали и ловили, секли и пороли, описывали и продавали». Поступки градоначальника узнаваемы, потому что веками не одно поколение испытывало на себе подобное управление. Градоначальник Брудастый вместо головы имеет примитивный деревянный механизм, настроенный на выкрикивание владельцем грозных слов типа «разорю!» и «не потерплю!». И этого вполне достаточно, чтобы властвовать над целыми народами. Салтыков-Щедрин утверждал, что «есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами».

Салтыков-Щедрин был мастером сатирического гротеска - фантастического преувеличения, которое показывает явления реальной жизни в причудливой, невероятной форме, но позволяет ярче раскрыть их сущность. Брудастый - образец гротеска. Инструмент вместо головы у градоначальника символизирует тупость и бездушие правителей.

Поступки Бородавкина, который «спалил тридцать три деревни и с помощью сих мер взыскал недоимок два рубля с полтиной», внедрил в быт глуповцев горчицу и персидскую ромашку, вел войны с помощью оловянных солдатиков, реальны, как реальны дикость и нелепость правителя и общественного строя, породившего его.

В «Помпадурах и помпадуршах» писатель размышляет: «Говорят о карикатуре и преувеличениях, но нужно только осмотреться кругом, чтоб обвинение это упало само собою... Кто же пишет эту карикатуру? Не сама ли действительность? Не она ли на каждом шагу обличает самое себя в преувеличениях?.»

Гротескный образ жестокого деспота Угрюм-Бурчеева проявляет истинное отношение Салтыкова-Щедрина к царизму; Угрюм-Бурчеев - самый зловещий представитель сановников, символизирующий угнетение и произвол. Галерея кукол-градоначальников постоянно пополняется, их правление становится все более беспощадным по отношению к народу и совершенно безнаказанным. «Мрачный идиот» Угрюм-Бурчеев мечтает оставить след в истории Глупова, но в силу того, что интеллектом он не богат, все его идеи далеки от реальности и насущной потребности. Фантастический бред этого персонажа усиливает мощное авторское обвинение абсолютной власти, мечтающей подавить самостоятельные мысли, чувства, вкусы народа. Казармы, прямые линии, отсутствие пестроты, простота - вот к чему стремится бессердечный правитель. Безумная затея «остановить течение рек» (историю и прогресс) не увенчалась успехом: природа не смирилась, в отличие от людей, покорно исполняющих волю своего начальника, и разрушила планы одного из самых свирепых, жестоких и глупых сановников.

Придание сатирическим персонажам черт бездушных и злых кукол является одним из художественных средств, к которым прибегает Салтыков-Щедрин. Хронику отличает красочный, яркий, самобытный язык. Наряду со старинной речью, народными пословицами намеренно используются канцеляризмы («в оправдательных документах»), публицистический стиль журналистики времен писателя.

В «Истории одного города» автор довел до совершенства самые яркие черты своей сатирической манеры, сделал новые художественные открытия.

Критика о творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина

М.Е.Салтыков-Щедрин

Хотя и не в обычае, чтоб беллетристы вступали в объяснения с своими критиками, но я решаюсь отступить от этого правила, потому что в настоящем случае речь идет не о художественности выполнения, а исключительно о правильности или неправильности тех отношений к жизненным явлениям, которые усмотрены автором напечатанной в «Вестнике Европы» (апрель 1871) рецензии в недавно изданном мною сочинении «История одного города».

Я отдаю полную справедливость г. Бову: рецензия его написана обдуманно, и намерения ее совершенно для меня ясны. Но и за всем тем, мне кажется, что в основании его труда лежит несколько очень существенных недоразумений и что он приписал мне такие намерения, которых я никогда не имел. Очень возможное дело, что это произошло вследствие неясности самого сочинения моего, но и в таком случае мое объяснение не может счесться бесполезным, так как критике, намеревающейся выказать несостоятельность автора на почве миросозерцания, все-таки не лишне знать, в чем это миросозерцание заключается.

Прежде всего г. рецензент совершенно неправильно приписывает мне намерение написать «историческую сатиру», и этот неправильный взгляд на цели моего сочинения вовлекает его в целый ряд замечаний и выводов, которые нимало до меня не относятся. Так, например, он обличает меня в недостаточном знакомстве с русской историей, обязывает меня хронологией, упрекает в том, что я многое пропустил, не упомянул ни о барах-вольтерьянцах, ни о Сенате, в котором не нашлось географической карты России, ни о Пугачеве, ни о других явлениях, твердое перечисление которых делает честь рецензенту, но в то же время не представляет и особенной трудности... К сожалению, создавая «Историю одного города», я совсем не имел в виду исторической сатиры... Не «историческую», а совершенно обыкновенную сатиру имел я в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают ее не вполне удобною. Черты эти суть: благодушие, доведенное до рыхлости, ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в непрерывном мордобитии, с другой - в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до способности, не краснея, лгать самым бессовестным образом. В практическом применении эти свойства производят результаты, по моему мнению, весьма дурные, а именно: необеспеченность жизни, произвол, непредусмотрительность, недостаток веры в будущее и т. п. Хотя же я знаю подлинно, что существуют и другие черты, но так как меня специально занимаетвопрос, отчего происходят жизненные неудобства, то я и занимаюсь только теми явлениями, которые служат к разъяснению этого вопроса. Явления эти существовали не только в XVIII веке, но существуют и теперь, и вот единственная причина, почему я нашел возможным привлечь XVIII век. Если б этого не было, если б господство упомянутых выше явлений кончилось с XVIII веком, то я положительно освободил бы себя от труда полемизировать с миром, уже отжившим, и смею уверить моего почтенного рецензента, что даже на будущее время

Сенат, не имеющий исправной карты России, никогда не войдет в число элементов для моих этюдов, тогда как такой, например, факт, как распоряжение о писании слова «государство» вместо слова «отечество», войти в это число может. Сверх того, историческая форма рассказа предоставляла мне некоторые удобства, равно как и форма рассказа от лица архивариуса. Но, в сущности, я никогда не стеснялся формою и пользовался ею лишь настолько, насколько находил это нужным; в одном месте говорил от лица архивариуса, в другом - от своего собственного; в одном - придерживался указаний истории, в другом - говорил о таких фактах, которых в данную минуту совсем не было. И мне кажется, что в виду тех целей, которые я преследую, такое свободное отношение к форме вполне позволительно.

Сочетав насильственно «Историю одного города» с подлинной историей России, рецензент совершенно логически переходит к упреку в бесцельном глумлении над народом, как непосредственно в собственном его лице, так и посредственно, в лице его градоначальников. «Органчик» его возмущает, «Сказание о шести градоначальницах» он просто называет «вздором». Очевидно, что он твердо встал на историческую почву и совершенно забыл, что иносказательный смысл тоже имеет право гражданственности. Что в XVIII веке не было ни «Органчика», ни «шести градоначальниц» - это несомненно; но недоразумение рецензента тем не менее происходит только от того, что я употребил не те слова, которые, по мнению его, надлежало употребить. Если б, вместо слова «Органчик», было поставлено слово «Дурак», то рецензент, наверное, не нашел бы ничего неестественного; если б, вместо шести дней, я заставил бы своих градоначальниц измываться над Глуповым шестьдесят лет, он не написал бы, что это вздор (кстати, если б я действительно писал сатиру на XVIII век, то, конечно, ограничился бы «Сказанием о шести градоначальницах»). Но зачем же понимать так буквально? Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывавший романсы: «не потерплю!» и «разорю!», а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди или нет?

Затем, приступая к обличению меня в глумлении над народом непосредственно, мой рецензент высказывает несколько теплых слов, свидетельствующих о его личном сочувствии народу. Я верю этому сочувствию и радуюсь ему, но думаю, что я, собственно, не подал никакого повода для его выражения. Посмотрим, однако ж, на чем зиждутся обличения рецензента.

Во-первых, ему кажутся совершенным вздором (кстати, слово «вздор», как критическое мерило, представляется мне совершенным вздором) названия головотяпов, моржеедов и проч., которые фигурируют у меня в главе «О корени происхождения». Не спорю, может быть, это и вздор, но утверждаю, что ни одно из этих названий не вымышлено мною, и ссылаюсь в этом случае на Даля, Сахарова и других любителей русской народности. Они засвидетельствуют, что этот «вздор» сочинен самим народом, я же с своей стороны рассуждал так: если подобные названия существуют в народном представлении, то я, конечно, имею полнейшее право воспользоваться ими и допустить их в мою книгу. Если, например, о пошехонцах сложилось в народе поверье, что они в трех соснах заблудились, то я имею вполне законное основание заключать, что они действительно когда-нибудь совершили нечто подходящее в этому подвигу. Не буквально, конечно, а в том же смысле.

Во-вторых, рецензенту не нравится, что я заставляю глуповцев слишком пассивно переносить лежащий на них гнет. ...Я, впрочем, не спорю, что можно найти в истории и примеры уклонения от этой пассивности, но на это я могу только повторить, что г. рецензент совершенно напрасно видит в моем сочинении опыт исторической сатиры. ...В-третьих, рецензенту кажется возмутительным, что я заставляю глуповцев жиреть, наедаться до отвалу и даже бросать хлеб свиньям. Но ведь и этого не следует понимать буквально. Все это, быть может, грубо, аляповато, топорно, но тем ее менее несомненно - иносказательно.

...Вообще, недоразумение относительно глумления над народом, как кажется, происходит оттого, что рецензент мой не отличает народа исторического, т. е. действующего на поприще истории, от народа как воплотителя идеи демократизма. Первый оценивается и приобретает сочувствие по мере дел своих. Если он производит Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть речи; если он выказывает стремление выйти из состояния бессознательности, тогда сочувствие к нему является вполне законным, но мера этого сочувствия все-таки обусловливается мерою усилий, делаемых народом на пути к сознательности. Что же касается до «народа» в смысле второго определения, то этому народу нельзя не сочувствовать уже по тому одному, что в нем заключается начало и конец всякой индивидуальной деятельности. О каком же «народе» идет речь в «Истории одного города»?

Обличив меня в глумлении над народом, г. рецензент объясняет и причину этого глумления. Эта причина - недостаток «юмора». Юмор же рецензент определяет следующим образом: он, «не жертвуя малым великому, великое низводит до малого, а малое возвышает до великого»; следовательно, главные элементы этого явления суть: великодушие, доброта и сострадание. Если это определение верно, то мне действительно остается признать себя виноватым. Но я положительно утверждаю, что оно неверно и что искусство точно так же, как и наука, оценивает жизненные явления единственно по их внутренней стоимости, без всякого участия великодушия или сострадания.

...Я нахожу упомянутое выше определение юмора неправильным и бессодержательным, - я вижу в нем глумление. По моему мнению, разделение жизненных явлений на великие и малые, низведение великих до малых, возвышение малых до великих - вот истинное глумление над жизнью, несмотря на то, что картина, по наружности, выходит очень трогательная. Тут идет речь уже не о временно-великих или временно-малых, но о консолидировании сих величин навсегда, ибо иначе не будет «юмора».

1871 г. (Из письма в редакцию «Вестника Европы» )

Литература... есть воплощение человеческой мысли, воплощение вечное и непреходящее! Литература есть нечто такое, что, проходя через века и тысячелетия, заносит на скрижали свои и великие деяния, и безобразия, и подвиги самоотверженности, и гнусные подстрекательства трусости и легкомыслия. И все, однажды занесенное ею, не пропадает, но передается от потомков к потомкам, вызывая благословения на головы одних и глумления на головы других.

1875 г. (Из статьи «Недоконченные беседы» )

П. В. Анненков

Н. Щедрин известен в литературе нашей как писатель-беллетрист, посвятивший себя, преимущественно объяснению явлений и вопросов общественного быта. <...> Г. Щедрин не знает таких случаев в жизни, которые важны были бы одним своим нравственным или художественным значением. Он вполне свободен от сочувствия к эгоистическим радостям, - надеждам и страданиям человека, самовольно прорастающим иногда в среде важных стремлений и вопросов эпохи, без явного отношения к ней, как прорастают кустарники и деревья на каменных сводах старых построек, не спросясь никого. Все это дает деятельности г. Щедрина какой-то суровый характер, несмотря на откровенный его юмор и на замечательную способность его к политической карикатуре и к «шаржам» вообще. ...Один том собраний сочинений, следовавший за его «Губернскими очерками» - «Сатиры в прозе», - недавно вышедший и о котором мы намерены сказать здесь несколько слов, заключает в себе результат наблюдений автора над обществом, беспощадный и во многих случаях очень меткий анализ тайных побуждений, которые управляют мыслями, чувствами, поступками и жизнью обитателей Глупова - этого нового географического пункта, открытого г. Щедриным и отличающегося от других таких же пунктов тем, что настоящих его границ никто указать не может. ...Освободившись от тяжести и стеснения обыкновенного рассказа, г. Щедрин свободно предался анализу, оценке и олицетворению тех элементов общества, которые он нашел в нем, когда новый моральный принцип, под видом крестьянской, административной и общественной реформы, насильно вторгся в средину его, спасая его и обнаруживая все тайны его болезни. Картина, представленная г. Щедриным, есть, в своем роде, мастерская вещь и, как домашняя история общества, может быть противопоставлена газетной или официальной жизни нравственного положения образованных классов в знаменитую эпоху перелома, -хотя вопрос - которая из этих историй вернее - остается вполне нетронутым. Трудно и перечислить все подробности щедринского понимания факта. Злоба потревоженных глуповцев, умеряемая только их страхом и привычкой повиновения; панический ужас, побеждаемый, в свою очередь, тайною надеждой на возвращение прежних времен; лицемерие, старающееся спасти остатки погибающих

порядков яростным заявлением своей готовности на их преследование; грубость, своекорыстие и насилие, чувствующие, как убегает почва из-под ног их, и взывающие к новому принципу и к новой силе, в одно и то же время с плачем и скрежетом зубов, с мольбой о спасении и с проклятиями - тут все есть, даже и первые зачатки глуповского возрождения в форме молодых администраторов, пропитанных журнальными статейками и отыскавшихв своем чтении поводы кичиться перед людьми и презирать целиком провинцию... Публика наша еще и не видала такого прямого, простого и ясного способа относиться к современности, но эта цельность воззрения всего более послужила г. Щедрину. Он отсюда получил свой особенный тон речи, необычайную изобретательность в приискании самого живописного слова для своей мысли и, вообще, характеристический стиль, чего нет ни у одного из его подражателей... Одна страница размышлений, указаний и выводов г. Щедрина... сильнее действует на нервы человека, умеющего понимать слова, чем все их кропотливые и даже талантливые разыскания. Это оттого, что факты, как бы страшны они ни были и как бы ни были ловко сгруппированы, еще не составляют всего на свете; страшнее и важнее их мысль, порождающая факты, а мыслью-то человека и занимается г. Щедрин с особенною любовью и с особенным искусством. Впрочем, и это не оградило бы его от соперников и не упрочило бы вполне его торжество над ними.

Можно подражать ему и даже превзойти его в мастерстве добиваться от лиц и событий самых неожиданных признаний. Но есть в нашем авторе сторона, под которую уже нет никакой возможности подделаться. Мы говорим о силе, искренности и достоинстве его воодушевления, которое слышится в каждой его строке. Г. Щедрин всегда принимается за свою работу, как фанатик этой самой работы. ...Мы уже говорили об его тоне, манере и едком юморе, но этого мало: настроение подсказало ему все те эпитеты, прозвища, определения, которые возлагаются автором, словно позорные клейма, на образы, им выводимые, на порядок мыслей, им разбираемый.

1863 г. (Из статьи «Русская беллетристика и г. Щедрин» )

И. С. Тургенев

Несмотря на эксцентричность этой книги, переходящую местами даже в карикатурность, ее не только будут с удовольствием читать любители юмора... но несомненно примет во внимание и будущий изобразитель тех сдвигов, которые изменили за последние сто лет лицо русского общества. Ее автор, пишущий обыкновенно под псевдонимом Щедрина, но в действительности носящий имя Салтыкова (к слову сказать, потомок древнего рода московских бояр Салтыковых), будучи заподозрен, подобно многим другим писателям, в распространении либеральных идей, получил свою долю преследований и ссылки при императоре Николае I; позднее он приобрел большую известность серией очерков, изданных лет пятнадцать назад под названием «Сцены провинциальной жизни» («Губернские очерки»), где с неукротимой силою бичевал многочисленные злоупотребления, царившие тогда под именем власти и правосудия.

Сатирическая манера Салтыкова до некоторой степени сходна с манерой Ювенала (римский поэт-сатирик. - Е. Л.). Его смех горек и презрителен, его насмешка нередко оскорбительна. Но, как мы уже сказали, его свирепость часто проявляется в форме карикатуры. Карикатура бывает двух родов: одна преувеличивает истину, как бы посредством увеличительного стекла, но никогда не изменяет всецело ее природы; другая более или менее сознательно отклоняется от естественной правды и соразмерности. Салтыков допускает только первый род, который один только и приемлем. Это - естественное следствие его характера, скрывающего доброту и чувствительность под суровой внешностью. В то же время он очень тонок в своем восприятии вещей и проявляет способность к интуиции и провидению. Он много читал, а сверх всего много видел. Действительно, он знает свою родную страну лучше, чем кто-либо из современников. «История одного города» - в сущности представляет «обой род сатирической истории русского общества за вторую половину прошлого и начало нынешнего века в форме забавного описания города Глупова и начальников, последовательно правивших им с 1762 по 1826 г. Целиком ее невозможно перевести, и западноевропейская публика, я думаю, не поняла бы и не оценила бы ее. В ней слишком силен «местный колорит» и язык слишком часто сбивается на жаргон. Часто также автор дает полную свободу своему воображению и доходит до совершенных нелепостей.

...В Салтыкове есть что-то Свифтовское; этот серьезный и наводящий ужас комизм, этот реализм, трезвый в своей ясности среди самой дикой игры воображения, и сверх всего этот непоколебимый здравый смысл, я готов сказать даже - эта сдержанность, - сохраняемые, несмотря на стремительность и преувеличения формы. Я видел, как слушатели смеялись до судорог при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то почти страшное в этом смехе, потому что публика, смеясь, в то же самое время чувствовала, как бич хлестал ее самое. Повторяю, «Историю одного города» нельзя перевести полностью, но я думаю, что можно выбрать несколько типов городничих, которые проходят в ней пред взором читателя, и что и этой выборки будет достаточно, чтобы дать понятие иностранцам об интересе, какой возбудила в России эта странная и замечательная книга, представляющая в форме, по необходимости аллегорической, к несчастию, слишком верную картину русской истории. В особенности я хотел бы обратить внимание на очерк о городничем Угрюм-Бурчееве, в лице которого все узнали злобный и отталкивающий облик Аракчеева, всесильного любимца Александра I в последние годы его царствования.

(Из статьи «История одного города», изданная М. Е. Салтыковым» )

Г. 3. Елисеев

Русская публика знает Михаила Евграфовича Салтыкова как талантливого сатирика, который мог писать только черным по белому, то есть имел способность бегло схватить различные неприглядные явления русской жизни и передать их в поэтических образах. Но она не знает того, что он был вместе с тем человек замечательно смелой и сильной мысли, что, когда было нужно по обстоятельствам написать для журнала какую-нибудь экстренную публицистическую статью или рецензию на вышедшую в свет книгу, он брался и за это, и все подобные статьи, которых немало наберется в «Современнике» и «Отечественных записках» и которые до сих пор остаются неизвестны публике... Вообще, Михаил Евграфович по своему темпераменту и призванию был журналист в лучшем смысле этого слова, и трудно сказать, что в нем преобладало: поэтическая ли способность, или строгая логическая мысль; по-видимому, все это в нем было уравновешено. Никто так внимательно и зорко не следил за всеми движениями и явлениями русской и иностранной жизни, начиная от великих до самых малых, никто так не был чуток к новым, едва только нарождающимся переменам и веяниям в общественной жизни, никто не умел так быстро схватить суть этих нарождающихся перемен и веяний и их охарактеризовать часто одним рельефным образом и словом, как он.

(Из неоконченных воспоминаний о М. Е. Салтыкове)

В. Кирпотин

Форма сказки сыздавна привлекала Щедрина. Первые сказки его были написаны в 1869 году («Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Пропала совесть», «Дикий помещик »)... Ряд сказок введен Салтыковым-Щедриным в &laquo;Современную идиллию»... Однако подавляющее большинство щедринских сказок было написано за период с 1884 по 1886 год.

...Фантастика сказок реалистична по своему духу, как вообще реалистичен подлинный фольклор. Фантастика народной сказки... способ раскрытия реального содержания жизни. Салтыков-Щедрин часто прибегал к подобного рода реалистической фантастике, служившей ему способом выражения типического содержания действительности. Стоит только напомнить «Органчик» или градоначальника с фаршированной головой из «Истории одного города», чтобы сделать понятным реальное значение фантастического элемента в сатире Щедрина. В фантазии народных сказок Щедрин чувствовал нечто родственное с собственными художественными приемами. Народные сказки полны юмора, они обличают и поучают, они нередко являются настоящими народными сатирами, проникнутыми здравым смыслом и сочувствием к простому человеку, к социальным низам, из которых они и вышли. Сатирический элемент жанра делал его особенно удобным для реализации замыслов Щедрина.

...«Сказки» в своеобразной сжатой и экономной форме повторяют тематику почти всего прошлого творчества сатирика. В этом отношении они, нисколько не теряя художественной и идейной самостоятельности, являются как бы конспектом всего написанного Щедриным.

(Из статьи «Сказки» Салтыкова-Щедрина» )

Вопросы и задания

1. Какова тематика сказок М. Е. Салтыкова-Щедрина? Какие идеалы проповедует в них автор?
2. Что общего у сказок Салтыкова-Щедрина и народных? В чем разница между ними?
3. Почему в сказках Салтыков-Щедрин прибегает к иносказанию?
4. Какие особенности сатиры Салтыкова-Щедрина проявились в его сказках?
5. Чему и кого хотел научить писатель сказкой «Дикий помещик»? Каков ее смысл? Какие художественные приемы использует автор?
6. Разные ли враги у карася и ерша из сказки Салтыкова-Щедрина «Карась-идеалист»? Что такое щука в символике щедринской сказки? В чем основа конфликта карася и ерша? О чем мечтают и какую жизненную позицию защищают карась и ерш? Всегда ли ерш был таким? Лучше ли теперешняя позиция ерша? На чем держится власть щуки в рыбьем царстве? Печальный конец карася-идеалиста - случайность или закономерность? Вспомните стихотворение Н. А. Некрасова «Поэт и гражданин». В чем перекликаются позиции щедринских героев и героев Некрасова? В чем вы видите гротеск в этой сказке?
7. Чем интересны диалоги генералов из «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил» и как они их характеризуют? Чем отличается щедринский смех, направленный против генералов, от смеха, направленного против мужика? Как автор относится к героям? Какую роль играют гиперболы, гротеск?
8. К какому жанру можно отнести «Историю одного города»? Какова композиция произведения? Какое место в произведении занимает «Опись градоначальникам»?
9. Как сатирик рисует взаимоотношения народа и его правителей?
10. Докажите, что гротеск - главный прием, с помощью которого раскрывается образ Брудастого.
11. Укажите сатирические приемы, с помощью которых изображены глуповцы, когда они ждут нового градоначальника, когда они впервые встречаются с ним, когда они в смятении. Что в их поведении вызывает негодование?
12. Какова авторская позиция в главе «Органчик»? Приведите примеры.
13. Какие черты правителей заострены в облике Органчика?
14. Какой след в истории города Глупова оставили Двоекуров, Фердыщенко, Грустилов, Бру-дастый, Угрюм-Бурчеев?
15. Зачем Бородавкину нужно было вести войны «за просвещение»? Был ли смысл в них? Как вели себя глуповцы в период войн? Почему они безмолвствовали?
16. Что олицетворяет собой Прыщ? Каких взглядов придерживался этот градоначальник и как относились глуповцы к поведению градоначальника и порядкам, установленным в городе?
17. Как раскрывается образ Угрюм-Бурчеева (портрет, бред Бурчеева, реализация бреда, авторские характеристики)? Что сатирического в этих приемах? Как совершается переход от слога летописца к авторскому? Как выражается в языке произведения авторская позиция?
18. Каков смысл финала «Истории одного города» и какова его роль?
19. Когда при изображении градоначальников автор прибегает к юмору, иронии, а когда рисует их в саркастической манере?
20. Приведите примеры художественных приемов, которые использовал автор в «Истории одного города».
21. В чем смысл сопоставления народа и его правителей?
22. Назовите главную проблему сатиры «История одного города».
23. Каковы характерные особенности глуповцев и как они проявляются в истории глуповского свободомыслия?
24. Пользуется ли писатель при изображении народа теми сатирическими приемами, к которым прибегал для характеристики градоначальников?
25. Как вы понимаете эпизод обуздания реки Угрюм-Бурчеевым?
26. Докажите примерами из текста необоснованность обвинений писателя критиками, которые заподозрили его в глумлении над народом.
27. Какие традиции Н. В. Гоголя развил в своем творчестве М. Е. Салтыков-Щедрин? В чем он проявил себя как новатор?
28. Назовите произведения русской литературы, в которых продолжены традиции М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Темы сочинений по творчеству М. Е. Салтыкова-Щедрина

1. Идейный смысл и художественное своеобразие сатирических сказок М. Е. Салтыкова-Щедрина.
2. Особенности жанра сказки у М. Е. Салтыкова-Щедрина.
3. Народ и господа в сказках М. Е. Салтыкова-Щедрина.
4. «Сказки» М. Е. Салтыкова-Щедрина как образец социально-политической сатиры.
5. Идейно-тематическое содержание «Сказок» М. Е. Салтыкова-Щедрина.
6. Положительные идеалы М. Е. Салтыкова-Щедрина в его сказках.
7. Способы выражения авторской позиции в романе М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города».
8. Роль гротеска в раскрытии образов градоначальников в романе М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города».
9. Источники художественного своеобразия «Истории одного города».
10. Сатирическое изображение градоначальников в «Истории одного города».
11. Жанровые особенности романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города».
12. Размышления о судьбе России, ее прошлом, настоящем и будущем (по роману М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города»).
13. «История одного города» - опыт антиутопии в русской литературе.
14. Острое сатирическое слово М. Е. Салтыкова-Щедрина.
15. Смысл финала романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города».
16. Н. В. Гоголь и М. Е. Салтыков-Щедрин. Традиции и новаторство.

Развернутые планы сочинений

Н. В. Гоголь и М. Е. Салтыков-Щедрин. Традиции и новаторство

1. Художественный талант М. Е. Салтыкова-Щедрина и взгляды его на искусство формировались под непосредственным воздействием Н. В. Гоголя и его школы. Гоголь - зачинатель демократического века в развитии русской литературы, а для М. Е. Салтыкова-Щедрина он «родоначальник... нового, реального направления русской литературы», к которому «волею-неволею примыкают все позднейшие писатели».

Салтыков-Щедрин и Гоголь понимали общественно-воспитательную роль искусства, видели силу художественного слова в правдивом изображении действительности, считали, что жизненная правда произведений способна оказать благотворное влияние на общество.

Салтыкова-Щедрина считали преемником Гоголя. Но автор «Истории одного города» создал новый тип политической сатиры, усвоив художественный опыт Гоголя.

2. Объектом сатирического творчества Салтыкова-Щедрина была не Россия Гоголя. «Последнее время, - писал Салтыков-Щедрин в 1868 году, - создало великое множество типов совершенно новых, существования которых гоголевская сатира и не подозревала. Сверх того, гоголевская сатира сильна была исключительно на почве личной и психологической; ныне же арена сатиры настолько расширилась, что психологический анализ отошел на второй план, вперед же выступили сила вещей и разнообразнейшие отношения к ней человеческой личности». Предмет сатиры времен М. Е. Салтыкова-Щедрина - не &laquo;психологический» тип, а та или другая «язва», «моровое поветрие». Сатира преемника Гоголя острее, беспощаднее, емче.

3. В. Г. Белинский считал Гоголя главой новой реалистической школы. Критик полагал, что «совершенная истина жизни в повестях Гоголя тесно соединяется с простотой смысла. Он не льстит жизни, но не клевещет на нее; он рад выставить наружу все, что есть в ней прекрасного, человеческого, и в то же время не скрывает нимало и ее безобразия». Едкая сатира на существующую действительность нашла отражение в произведениях Гоголя, таких, как «Миргород», «Ревизор», «Нос», «Мертвые души». Пошлость и тунеядство помещиков, подлость и ничтожество обывателей обличает в названных произведениях писатель. «Кто же как не автор должен сказать святую правду!» - был уверен Гоголь.

Тема разоблачения чиновничества проходит через все творчество великого писателя, а в поэме «Мертвые души» она переплетается с темой крепостничества. Показывая пороки своих героев как результат влияния окружающей среды, Гоголь еще не ставил остро вопрос о личной ответственности конкретных носителей зла.

Салтыков-Щедрин не только раскрывал зависимость своих сатирических персонажей от общественных условий жизни, но и не снимал с них ответственности за совершенные ими преступления. Герои писателя, разлагаясь при феодально-крепостническом строе, поражали своей подлостью и уродством.

4. Формы художественной типизации у обоих писателей очень близки, но не тождественны. Гоголь умело сочетал общее и индивидуальное. Он - «гений детализации». А. С. Пушкин восхищался этим умением: «Еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает из глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем». Образы Манилова, Собакевича, Коробочки, Плюшкина, Хлестакова и других персонажей с «говорящими» фамилиями Гоголь создавал, тщательно продумывая каждую деталь, каждый элемент характеристики героев, обращая внимание на их речь, поведение, внутренний мир.

Салтыков-Щедрин, изображая типический характер, идет по пути большего, чем Гоголь, сатирического преувеличения и заострения образа. Сатирически выявляя ту или иную деталь, используя прием гротеска, Салтыков-Щедрин глубоко проникал в суть социально-исторического явления.

5. Судьба России, ее прошлое, настоящее и будущее - все это волновало обоих писателей. В первом томе «Мертвых душ» Гоголь раскрыл тему прошлого родины. Будущее являлось загадкой: «Русь, куда же ты несешься? Дай ответ. Не дает ответа». За страшным миром помещичьей и чиновничьей России писатель чувствовал душу русского народа, которую выразил в образе быстро* летящей вперед тройки, воплощающей в себе силы России: «Не так ли и ты, Русь, что бойкая, необгонимая тройка, несешься?» Миру «мертвых душ» в поэме противопоставлен лирический образ народной России.

Салтыков-Щедрин обратился в своем романе к истории Отечества, намереваясь изобразить начало конца деспотичной, бесчеловечной, антинародной власти. Он не мог остановиться на разоблачении явлений действительности, он проникал глубоко в сущность явления и человека. Иначе «невозможен правдивый суд над ними». Россия Салтыкова-Щедрина неразрывно связана с образом народа, его идеалами, устремлениями, трудолюбивостью, талантливостью, но и долготерпением. Сочувствие страданиям народа и осуждение его безропотности - такова авторская позиция.

6. Близость и различие писателей проявляются в особенностях их юмора. Смех Гоголя внушает мысль, что угнетатели народа не обладают силой и не имеют моральных прав на власть. Салтыков-Щедрин решал другую историческую задачу: сокрушал господствующий класс, раскрывал его полную политическую несостоятельность. Смех писателя-демократа утрачивает черты гоголевской грусти, он более яростный, не знает пощады к врагу, проникнут сарказмом, презрением к своим персонажам. Горький заметил: «Это не смех Гоголя, а нечто гораздо более оглушительно-правдивое, более глубокое и могучее...»

7. Для творческого метода Салтыкова-Щедрина характерно «воскрешение» гоголевских героев. Но автор «Истории одного города» не ограничивается только раскрытием особенностей их характера. Писатель открыл безграничные возможности типизации явлений действительности. «Для того, чтоб сатира была действительно сатирою и достигала своей цели, надобно, во-первых, чтоб она давала почувствовать читателю тот идеал, из которого отправляется творец ее, и во-вторых, чтоб она вполне ясно сознавала тот предмет, против которого направлено ее жало», - писал Салтыков-Щедрин.

Творческое наследие Н. В. Гоголя сыграло важную роль в судьбе русской литературы, а М. Е. Салтыков-Щедрин теоретически истолковал и практически развил гоголевские традиции в своих произведениях.

Народ и господа в сказках М. Е. Салтыкова-Щедрина

1.М. Е. Салтыков-Щедрин- «сатиры смелый властелин». Продолжатель традиций Фонвизина и Гоголя. Щедрин- вершина русской сатиры. Жанровое многообразие произведений Щедрина: романы, повести, очерки, рассказы, пьесы, сказки. Раннее знакомство с особенностями провинциальной бюрократической жизни. Прозрение Щедрина-обличителя. Индивидуальность писателя в создании сказок. Возможности жанра сказки в раскрытии истинного смысла произведения.

2. Политическое звучание сказок. Раскрытие темы эксплуатации, обличение дворян и чиновников, живущих народным трудом. Переосмысление сказочных образов и сюжетов. Отсутствие в сказках Щедрина счастливых концовок. Резкий социальный контраст - отличительная черта сказок писателя-демократа.

3. «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил». Изображение двух бывших чиновников, попавших на необитаемый остров. Паразитизм генералов, не принесших никакой пользы государству, неспособность заботиться о себе, обеспечивать себя всем необходимым, несмотря на обилие плодов, рыбы, дичи. В появлении мужика - спасение генералов от неминуемой гибели. Критика автором безропотного поведения мужика, исполняющего их прихоти, готового свить для себя веревку.

4. «Дикий помещик». Желание героя сказки избавиться от мужика, от запаха мякины. Превращение культурного человека в дикое животное, питающееся мухоморами. Беспомощность, неприспособленность, никчемность помещика. Уверенность автора в силе народа, трудом которого живут помещики.

5. «Премудрый пескарь». Высмеивание обывателей, боящихся за свою жизнь, скрывающихся от трудностей разноликой жизни. Реальные поступки, решительные дела как способ достижения счастливого будущего.

6. Народ талантлив, сообразителен, силен, обладает огромной жаждой знаний, трудолюбив, но терпелив, забит и темен. Плоды труда народа присваиваются генералами, помещиками, купцами, буржуазией. Призыв автора к народу задуматься над своей судьбой.

7. Творческая манера писателя - эзоповская, т. е. иносказательная. Подтекст. Переплетение реального и фантастического. Гипербола и гротеск как излюбленные приемы Щедрина. Связь сказок Щедрина с народным творчеством. Отражение ненависти писателя к тем, кто живет за счет народа, огромная вера в силу простых людей. Духовность человека и его нравственное очищение приобретают особое звучание в сказках Щедрина.

Краткая библиография

Бушмин А. С. Салтыков-Щедрин. Искусство сатиры. - М., 1976.
Книга известного литературоведа и критика рассказывает об эстетических воззрениях и своеобразии реализма великого русского писателя. Основное внимание уделено характеристике Щедрина как непревзойденного художника слова в области социально-политической сатиры.

Бушмин А. С. Художественный мир Салтыкова-Щедрина. - Л., 1987.
В книге определяются своеобразие реализма сатирика, природа жанров, повествовательная манера, выясняется роль художественной гиперболы, реалистической фантастики, эзоповского иносказания в системе эстетических воззрений и художественного творчества писателя.

М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. - М., 1975.
В книге собраны основные мемуарные и дневниковые источники, относящиеся к Салтыкову-Щедрину. В них освещены живая фигура писателя, многие стороны его личности и характера, литературной и общественной биографии.

М. Е. Салтыков-Щедрин в русской критике. - М., 1959.
В книге приведены статьи русских критиков, писателей, общественных деятелей о М. Е. Салтыкове-Щедрине.

Турков А. М. Ваш суровый друг: Повесть о М. Е. Салтыкове-Щедрине. - М., 1988.
Биография русского писателя-сатирика дается на фоне истории России, острой литературной борьбы.