ДВЕНАДЦАТЬ
Поэма (1918)
Действие происходит в революционном Петрограде
зимой 1917/18 г. Первая из двенадцати глав поэмы описывает холодные, заснеженные
улицы города, терзаемого войнами и революциями. Люди пробираются по скользким
дорожкам, рассматривая лозунги, кляня большевиков. На стихийных митингах
кто-то — «должно быть, писатель — вития» — говорит о проданной России.
Среди прохожих — «невеселый товарищ поп», буржуй, барыня в каракуле, запуганные
старухи. Доносятся обрывочные крики с каких-то соседних собраний. Темнеет,
ветер усиливается. Состояние самого поэта или кого-то из прохожих описывается
как «злоба», «грустная злоба», «черная злоба, святая злоба».
Вторая глава: по ночному городу идет отряд
из двенадцати человек. Холод сопровождается ощущением полной свободы; люди
готовы на все, чтобы защитить мир новый от старого — «пальнем-ка пулей
в Святую Русь — в кондовую, в избяную, в толстозадую». По дороге бойцы
обсуждают своего приятеля — Ваньку, сошедшегося с «богатой» девкой Катькой,
ругают его «буржуем»: вместо того чтобы защищать революцию, Ванька проводит
время в кабаках.
Глава третья — лихая песня, исполняемая,
очевидно, отрядом из двенадцати. Песня о том, как после войны, в рваных
пальтишках и с австрийскими ружьями, «ребята» служат в Красной гвардии.
Последний куплет песни — обещание мирового пожара, в котором сгинут все
«буржуи». Благословение на пожар испрашивается, однако, у Бога. Четвертая
глава описывает того самого Ваньку: с Катькой на лихаче они несутся по
Петрограду. Красивый солдат обнимает свою подругу, что-то говорит ей; та,
довольная, весело смеется.
Следующая глава — слова Ваньки, обращенные
к Катьке. Он напоминает ей ее прошлое — проститутки, перешедшей от офицеров
и юнкеров к солдатам. Разгульная жизнь Катьки отразилась на ее красивом
теле — шрамами и царапинами от ножевых ударов покинутых любовников. В довольно
грубых выражениях («Аль не вспомнила, холера?») солдат напоминает гулящей
барышне об убийстве какого-то офицера, к которому та явно имела отношение.
Теперь солдат требует своего— «попляши!», «поблуди!», «спать с собою положи!»,
«согреши!». Шестая глава: лихач, везущий любовников, сталкивается с отрядом
двенадцати. Вооруженные люди нападают на сани, стреляют по сидящим там,
грозя Ваньке расправой за присвоение «чужой девочки». Лихач извозчик, однако,
вывозит Ваньку из-под выстрелов; Катька с простреленной головой остается
лежать на снегу.
Отряд из двенадцати человек идет дальше
«революцьонным шагом», столь же бодро, как перед стычкой с извозчиком.
Лишь убийца — Петруха — грустит по Катьке, бывшей когда-то его любовницей.
Товарищи осуждают его — «не такое нынче время, чтобы нянчиться с тобой».
Петруха, действительно повеселевший, готов идти дальше. Настроение в отряде
самое боевое: «Запирайте етажи, нынче будут грабежи. Отмыкайте погреба
— гуляет нынче голытьба!»
Восьмая глава — путаные мысли Петрухи,
сильно печалящегося о застреленной подруге; он молится за упокоение души
ее; тоску свою он собирается разогнать новыми убийствами — «ты лети, буржуй,
воробышком! Выпью кровушку за зазнобушку, за чернобровушку...».
Глава девятая — романс, посвященный гибели
старого мира. Вместо городового на перекрестке стоит мерзнущий буржуй,
за ним — очень хорошо сочетающийся с этой сгорбленной фигурой — паршивый
пес.
Двенадцать идут дальше — сквозь вьюжную
ночь. Петька поминает Господа, удивляясь силе пурги. Товарищи пеняют ему
за бессознательность, напоминают, что он уже замаран Катьки-нОй кровью,
— это значит, что от Бога помощи не будет.
Так, «без имени святого», двенадцать человек
под красным флагом твердо идут дальше, готовые в любой момент ответить
врагу на удар. Их шествие становится вечным — «и вьюга пылит им в очи дни
и ночи напролет...». Глава двенадцатая, последняя. За отрядом увязывается
шелудивый пес — старый мир. Бойцы грозят ему штыками, пытаясь отогнать
от себя. Впереди, во тьме, они видят кого-то; пытаясь разобраться, люди
начинают стрелять. Фигура тем не менее не исчезает, она упрямо идет впереди.
«Так идут державным шагом — позади — голодный пес, впереди — с кровавым
флагом <...> Исус Христос».
Мир героев
Название поэмы воспроизводит ключевой новозаветный
мотив (двенадцать апостолов Христа). Число главных героев, красногвардейцев,
предопределило композицию произведения (двенадцать глав). Согласно блоковской
помете на рукописи («И был с разбойником. Жило двенадцать разбойников»),
число это восходит также к поэме «Кому на Руси жить хорошо» Н. А. Некрасова,
где рассказывается притча о Кудеяре — раскаявшемся атамане двенадцати разбойников.
Появление в поэме коллективного, собирательного образа Двенадцати (персонифицирован,
особо показан лишь Петруха, мельком упомянут лишь еще один большевик: «Андрюха,
помогай!») красногвардейцев закономерно: Блок хотел изобразить коллективное,
по выражению Л. Толстого, «роевое» сознание и коллективную волю, пришедшие
на смену индивидуальному началу. Блок исходил из того, что именно русская
интеллигенция способна понять и принять революцию. В ответе на анкету «Может
ли интеллигенция работать с большевиками?» Блок писал 14 января 1918г.:
«Интеллигенция всегда была революционна. Декреты большевиков — это символы
интеллигенции». В этом отношении Блок противопоставлял интеллигенцию буржуазии:
«У буржуа — почва под ногами определенная, как у свиньи — навоз: семья,
капитал, служебное положение, орден, чин, Бог на иконе, царь на троне.
Вытащи это — и все полетит вверх тормашками».
Такая позиция предопределила сатирическое
изображение буржуазии и «уходящего мира» в первой главе поэмы. Сначала
появляется «старушка», которая «убивается— плачет» и при виде плаката «Вся
власть Учредительному собранию!» «никак не поймет, что значит, / На что
такой плакат, / Такой огромный лоскут? / Сколько бы вышло портянок для
ребят, / А всякий— раздет, разут...». Это обывательский взгляд постороннего
свидетеля событий. Следом появляется «Буржуй на перекрестке», который «В
воротник упрятал нос». Поразительное совпадение с этим сатирическим образом
находим у М. Цветаевой, вовсе не приветствовавшей революцию, в очерке того
же 1918 г. «Октябрь в вагоне»: «Так это у меня и осталось, первое видение
буржуазии в России: уши, прячущиеся в шапках, души, прячущиеся в шубах
<...>, видение шкуры».
Затем появляется «Писатель— вития»: «Длинные
волосы / И говорит вполголоса: / — Предатели! / — Погибла Россия!» Четвертый
герой— «нынче невеселый, Товарищ Поп». Пятая — «Барыня в каракуле», тоже
изображается в сатирическом ключе: «Поскользнулась /И — бац — растянулась!»
Затем — проститутки, после них— «Бродяга», который неприкаянно сутулится.
Можно допустить, что «бродяга» идентифицируется с «человеком» из Пролога
к поэме: «Черный вечер. / Белый снег. / Ветер, ветер! / На ногах не стоит
человек». Итак, если к семи обозначенным героям добавить пять проституток,
получится еще одно символическое число. Двенадцати персонажам-теням из
«старого» мира противопоставлены во второй главе поэмы двенадцать красноармейцев.
Из их диалога во второй главе читатели узнают о Ваньке, который «сам теперь
богат. Был Ванька наш, а стал солдат!», «сукин сын, буржуй», и о гуляющей
с ним Катьке: «А Ванька с Катькой — в кабаке. — У ей керенки есть в
чулке!» Портрет Катьки нарисован особенно подробно: «Запрокинулась лицом,/
Зубки блещут жемчугом. Ах ты, Катя, моя Катя, / Толсто-морденькая. У тебя на шее, Катя, / Шрам не зажил от ножа. / У тебя под грудью, Катя,
/ Та царапина свежа!» В пятой главе звучит «голос» Петрухи. Это он, Петруха,
убил офицера, с которым прежде «блудила» Катька: «Гетры серые носила, /
Шоколад Миньон жрала, /С юнкерьем гулять ходила — /С солдатьем теперь пошла?
/ Эх, эх, согреши! / Будет легче Для души!»
Как видно из письма иллюстратору «Двенадцати»
Ю. П. Анненкову, Блока заботил облик Катьки. Он подчеркивал: «Катька —
здоровая, толстомордая, страстная, курносая русская девка; свежая, простая,
добрая — здорово ругается, проливает слезы над романами, отчаянно целуется
<...>. «Толстомордость» очень важна (здоровая и чистая даже до детскости)».
Шестая глава рисует погоню красногвардейцев за Ванькой и Катькой: «А Катька
где? — Мертва, мертва! / Простреленная голова!» Петруха — «бедный убийца»,
у которого «не видать совсем лица» и руки в крови, оплакивает свою и Катькину
загубленную душу: «— Ой, товарищи родные, / Эту девку я любил. Ночки
черные, хмельные/ С этой девкой проводил...» Но другие красногвардейцы
одергивают его, «стервеца», и все вместе они идут на разбой.
В статье «Интеллигенция и революция» Блок
называл народ недавно проснувшимся «Иванушкой-дурачком»: «Что ж вы думали?
Что революция — идиллия? <...> Что народ — паинька? Что сотни жуликов,
провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются
ухватить то, что плохо лежит? И, наконец, что так бескровно и так безболезненно
и разрешится вековая распря между «черной» и «белой костью»? Так прорисовывается
подтекст «любовного треугольника» поэмы.
В финале поэмы во вьюге, в метели «идут
без имени святого...» («Ко всему готовы, / Ничего не жаль...») двенадцать
красногвардейцев. Позади них плетется «голодный пес», олицетворяющий «старый
мир», а впереди— Христос: «...с кровавым флагом, / И за вьюгой невидим,
/ И от пули невредим, / Нежной поступью над-вьюжной, / Снежной россыпью
жемчужной, / В белом венчике из роз — / Впереди — Иеус Христос».
Блок сам удивлялся: почему Христос? Но
ничего с собой не мог поделать: он видел Христа. Дневниковая запись: «Разве
я «восхвалял»? Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели
на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа». Но я иногда сам глубоко ненавижу
этот женственный образ». Ключ к поэме — идея многозвучия, вобравшего в
себя самые разные «голоса» эпохи — от песни до языка плаката.
Впрочем, вскоре Блок разочаровывается в
революции и по-другому начинает смотреть на свою поэму. В «Записке о «Двенадцати»
он выделил отрезок времени «с начала 1918 г., приблизительно до конца Октябрьской
революции (3—7 месяцев)». Передавая ощущение чары (цветаевское слово) того
времени, поэт писал: «...в январе 1918 года я последний раз отдался стихии
не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914 года». Хотя теперь,
в апреле 1920 года, он «не мог... бы написать того, что написал тогда»,
отречься от «Двенадцати» невозможно, ибо поэма была написана «в согласии
со стихией...».
Тем не менее в предсмертном бреду Блок
требовал от Л. Д. Менделеевой обещания сжечь все до единого экземпляры
поэмы «Двенадцать». |