Это было в сорок первом году. Темная и суровая Москва, спасая нас, детей, от войны, погрузила в поезда и отправила в Сибирь. Мы ехали медленно, задыхаясь от недостатка кислорода и страдал от голода. В Челябинске нас высадили и повели на вокзал. Была ночь.

— Здесь есть пища, — сказал Николай Петрович, сутулый, желтый от болезни человек.

Вокзал хлестанул по глазам ярким светом. Но скоро мы увидели и другое. Многотысячная толпа беженцев осаждала единственный ресторан. Там Шевелилось что-то черное, и ухало, и кричало. Ближе к нам, прямо на рельсах, стояли, сидели, лежали люди. Здесь начиналась очередь.

Мы стояли и смотрели на окна. Там было тепло, там раздавали людям горячую, дымящуюся жизнь, наполняя ею тарелки. Потом встал наш Николай Петрович на ящик и что-то закричал. И нам было видно, как он нервно вздергивает острые плечи. И голос у него слабый, голос чахоточного человека. Кто из этих голодающих, сутками простаивающих беженцев сможет его услышать?..

А люди вдруг зашевелились. Они подались назад, и маленькая трещинка расколола черную толпу. А потом мы увидели еще: какие-то люди взялись за руки и образовали коридор. Человеческий коридор...

Я потом побродил немало, но всегда мне казалось, что я не перестаю шагать этим человеческим коридором. А тогда — мы шли через него, качающийся, живой, трудный. И мы не видели лиц, просто стена больших и верных людей. И яркий свет «дали. Свет, где нам было очень тепло, где и нам отвалили по целой порции жизни, горячей жизни, наполнив ею до краев дымящиеся тарелки.

(А. Приставкин)

ЧЕМ ОКОНЧИЛСЯ СКУЧНЫЙ ВЕЧЕР

Вечером Никита начал рассматривать картинки в «Ниве» -. Интересного было мало. Никита зевнул, закрыл журнал и, подпершись, стал слушать. Наверху, на чердаке, посвистывало, подвывало протяжно. Вот затянуло басом - «ууууууууууу», — тянет, хмурится, надув губы. Потом завитком перешло на тонкий, жалобный голос и засвистело в одну ноздрю, мучится до того уж тонко, как ниточка. И снова спустилось в бас и надуло губы.

Над круглым столом горит лампа под белым фарфоровым абажуром. Кто-то тяжело прошел за стеной по коридору, должно быть, истопник. Под лампой нежно зазвенели хрусталики.

Истопник за стеной застучал железной дверцей, и слышно было, как он мешал угли в печи. В комнате пахло теплой штукатуркой, вымытыми полами; Было скучновато, но уютно. А тот, на чердаке, старался, насвистывал: «юу-юу-юу-юу-ю». 

Никите представилось, как на, холодном темном чердаке нанесло снегу в слуховое оконце. Между огромных потолочных балок, засиженных голубями, валяются старые, продранные, с оголенными пружинами стулья, кресла и обломки диванов. На одном таком креслице, у печной трубы, сидит «Ветер» : мохнатый, весь в пыли, в паутине. Сидит смирно и, подперев щеки, воет: «Скуууучно». Ночь долгая, на чердаке холодно, а он сидит один-одинешенек и воет.

Никита слез со стула и сел около матушки. Она, ласково улыбнувшись, привлекла Никиту и поцеловала в голову:

— Не пора ли тебе спать, мальчик?
— Нет, еще полчасика, пожалуйста.

Никита прислонился головой к матушкиному плечу. В глубине комнаты, скрипнув дверью, появился кот Васька. Хвост кверху, весь вид кроткий, добродетельный. Разинув розовый рот, он чуть слышно мяукнул. Васька, подойдя к матушке, глядел на нее зелеными, с узкой щелью, притворными глазами и мяукнул громче. Никите показалось, что Васька что-то знает, о чем-то пришел сказать.

Ветер на чердаке завыл отчаянно. И в это время за окнами раздался негромкий крик, скрип снега, говор голосов. Матушка быстро поднялась со стула.

— Боже мой! — проговорила матушка взволнованно. — Неужели это Анна Аполлосовна?.. В такой буран...

Через несколько минут Никита, стоя в коридоре, увидел как тяжело отворилась обитая войлоком дверь, влетел клуб морозного пара и появилась высокая и полная женщина в двух шубах и в платке, вся запорошенная снегом. Она держала за руку мальчика в сером пальто с блестящими пуговицами и в башлыке. За ними, стуча морозными валенками, вошел ямщик, с ледяной бородой, с желтыми сосульками вместо усов, с белыми мохнатыми ресницами. На руках у него лежала девочка в белой, мехом наверх, козьей шубке. Склонив голову на плечо ямщика, она лежала с закрытыми глазами, личико у нее было нежное и лукавое.

Войдя, высокая женщина громко воскликнула:

— Александра Леонтьевна, принимай гостей!

Это была матушкина приятельница, Анна Аполлосовна Бабкина, с детьми Виктором и Лилей.

(По А. Толстому) 

ЧЕМОДАН ДРАГОЦЕННОСТЕЙ

Редкий человек в детстве чего-нибудь не собирал, не коллекционировал. Один — старинные монеты... большие медные пятаки екатерининских времен, звонкие серебряные полтинники, крохотные копейки...

Другой — наклейки от спичечных коробков. Тщательно отмачивал их, разглаживал теплым утюгом через газету и хранил где-нибудь в коробке из-под торта. Третий — перышки. Каждое из них имело свое название: «лягушка», «восьмерка», «геркулес»...

И каждый гордился своей коллекцией. Придя из школы, доставал свой клад и с замирающим сердцем показывал его своему другу. При этом нередко рассказывал увлекательную историю, как та или иная монета или перышко достались ему. Ну, а я в детстве собирал камешки. Они хранились у меня в мешочке. Прятал я свои драгоценности на чердаке, в старом бабкином валенке, боялся — вдруг кто-нибудь из родных нечаянно выбросит. И каких только камней у меня не было! Фиолетовый аметист я нашел в карьере под Подольском, прозрачный кварц подобрал на берегу Камы. Кусочек уральского малахита я с великим трудом выменял за саблю у соседа по дому Женьки Шалимова.

Как сейчас, помню, однажды летом отец позвал меня к себе в комнату, заговорщически подмигнул и сказал:

— Завтра я лечу в Ялту. Деньков через десять вернусь и постараюсь тебе угодить. Ведь я как-никак знаю, зачем ты то и дело на чердак лазаешь.

Тогда я не придал словам отца большого значения и потому не очень обрадовался. Незаметно пролетело время. Отец приехал на день раньше срока, расцеловал в дверях мать и поманил меня пальцем:

— А ну-ка, зажмурь глаза, сынок! Сейчас я тебя удивлю!

Я на секунду ослеп, а отец щелкнул замком чемодана — и передо мной очутилась целая гора замечательных камешков. Они были разноцветные и сверкали, как самые большие драгоценности в мире. Я был вне себя от радости. Прыгал и скакал так, что тряслась люстра под потолком. Скоро пойду в школу, и все ребята в нашем классе умрут от зависти, когда узнают о моих сокровищах.

Каждый день я перебирал и раскладывал на столе свои драгоценности. Теперь их было так много, что папа даже пожертвовал мне свой чемодан. Но странно, эти красавцы с берегов Черного моря недолго радовали меня. Они так и остались чужими.

А как-то утром отец подошел к моей кровати и спросил:

— Где же твоя коллекция?
— Не знаю... — невнятно промычал я и перевернулся на другой бок.
— Быстро же она тебе наскучила! — отец виновато покачал головой. — Ты стал миллионером! Шутка ли?! Целый чемодан драгоценностей!

(По А. Баркову)

ЧЕМУ МОЛОДЫЕ БОЯРЕ ЗА ГРАНИЦЕЙ УЧИЛИСЬ

Приказал царь Петр собрать пятьдесят самых знатных боярских сынков и послать за границу учиться. Поднялся в боярских домах крик, плач. Словно и не проводы, а горе в доме. Расходилась боярыня Буйносова, кричит:

— Не пущу единственного сына бог знает куда, в иноземщину. Не отдам!
— Цыц! — закричал Буйносов на жену. — Это же царский приказ! В Сибирь захотела, на виселицу?

И в доме боярина Курносова крику не меньше. Через год молодые бояре вернулись. Вызвали их к царю определять на государеву службу.

— Ну, рассказывай, Буйносов, сын боярский, — потребовал Петр, — как тебе жилось за границей.
— Хорошо, государь, жилось, — отвечает Буйносов. — Народ они ласковый, дружный, не то что наши мужики.
— Ну, а чему научился?
— Многому, государь. Вместо «батюшка» — «фатер» говорить научился, вместо «матушка» — «муттер».
— Ну, а еще чему? — допытывался Петр.
— Кланяться еще, государь, научился и двойным и тройным поклоном, , в заморские игры играть умею.
— Да, — сказал Петр, — многому тебя научили. Ну, а как тебе за границей понравилось?
— Уж как понравилось, государь! Хочу в Посольский приказ: уж больно мне любо за границей жить.
— Ну, а ты что скажешь? — спросил Петр молодого Курносова.
— Да что сказать, государь... Спрашивай.
— Ладно, — говорит Петр. — А скажи мне, Курносов, сын боярский, что такое есть фортификация?
— Фортификация, государь, — отвечает Курносов, — есть военная наука, имеющая целью прикрыть войска от противника. Фортификацию надобно знать каждому военному начальнику, как свои пять пальцев.
— Дельно, — говорит Петр. — Дельно. А что такое есть лоция?
— Лоция, государь, — отвечает Курносов,— есть описание моря или реки с указанием на нем отмелей и глубин, ветров и течений, всего того, что помехой на пути корабля может стать. Лоция, государь, первейшее, что надобно знать, берясь за дела мореходные.
— Дельно, дельно, — опять говорит Петр. — А еще чему научился?
— Да ко всему делу, государь, присматривался, — отвечает Курносов, — и как корабли строить, и как там рудное дело поставлено, и чем от болезней лечат. Ничего, спасибо голландцам и немцам. Народ они знающий, хороший народ. Только, думаю, государь, не пристало нам свое, российское, хаять. Не хуже у нас страна, и люди у нас не хуже, и добра не меньше.
— Молодец! — сказал Петр. — Оправдал, утешил.

И Петр поцеловал молодого Курносова.

— А ты, — сказал Петр, обращаясь к Буйносову, — видно, как дураком был, так и остался. За границу захотел! Россия тебе не дорога. Пошел прочь с моих глаз!

Так и остался молодой Буйносов в безвестности. А Курносов в скором времени стал видным человеком в государстве.

(По С. Алексееву) 

ЧЕХОВСКИЙ САД

Ялтинская дача Чехова стояла почти за городом, глубоко под белой и пыльной аутской дорогой. Она была, пожалуй, самым оригинальным зданием в Ялте. Дача была вся белая, чистая, легкая, красиво несимметричная, построенная вне какого-нибудь определенного архитектурного стиля, с вышкой в виде башни, с неожиданными выступами. Внизу стеклянная веранда, вверху открытая терраса. То широкие, то узкие окна разбросаны без видимого порядка. Однако во всем строении чувствовалась чья-то внимательная и оригинальная мысль, чей-то своеобразный вкус. Дача стояла в углу сада, ее окружал цветник. Со стороны, противоположной шоссе, к саду примыкало отделенное низкой стенкой старое, заброшенное, кладбище, всегда зеленое, тихое и безлюдное.

Цветничок был маленький, далеко не пышный, а фруктовый сад еще очень молодой. Росли в нем груши и яблони-дички, абрикосы, персики, миндаль. В последние годы сад уже начал приносить кое-какие плоды, доставляя Антону Павловичу много забот и трогательного, какого-то детского удовольствия. Когда наступало время сбора миндальных орехов, то их снимали и в чеховском саду. Лежали они обыкновенно маленькой горкой в гостиной на подоконнике, и, кажется, ни у кого не хватало жестокости брать их, хотя их и предлагали.

Антон Павлович не любил и немного сердился, когда ему говорили, что его дача слишком мало защищена от пыли, летящей со стороны шоссе, что сад плохо снабжен водой. Чехов не любил Крым, но он с особенной, ревнивой любовью относился к своему саду. Многие видели, как он иногда по утрам, сидя на корточках, заботливо обмазывал серой стволы роз или выдергивал сорные травы из клумб. А какое бывало торжество, когда среди летней засухи наконец шел дождь, наполнявший водою запасные глиняные цистерны!

Но не чувство собственника сказывалось в этой хлопотливой любви, а другое, более мощное и мудрое сознание. Как часто говорил он, глядя на свой сад прищуренными глазами:

— Послушайте, при мне здесь посажено каждое дерево, и, конечно, мне это дорого. Но и не это важно. Ведь здесь же до меня был пустырь и нелепые овраги, все в камнях и в чертополохе. А я вот пришел и сделал из этой дичи культурное, красивое место.
— Знаете ли? — прибавлял он вдруг с серьезным лицом, тоном глубокой веры. — Знаете ли, через триста — четыреста лет вея земля обратится в цветущий сад. И жизнь будет тогда необыкновенно легка и удобна.

Эта мысль о красоте грядущей жизни, так ласково, печально и прекрасно отозвавшаяся во всех его последних произведениях, была и в жизни одной из самых его задущевных, наиболее лелеемых мыслей. Как часто, должно быть, думал он о будущем счастье человечества, когда по утрам, один, молчаливо подрезывал свои розы, еще влажные от росы, или внимательно осматривал раненный ветром молодой побег. И сколько было в этой мысли кроткого, мудрого и покорного самозабвения!

(По А. Куприну) 

ШТЫК

Однажды Суворов гостил у своего приятеля в Новгородской губернии. Вечерами друзья сидели дома, вспоминали старых товарищей, бои и походы. А днем Суворов отправлялся побродить по лесу, посмотреть на округу. Здесь в лесу, у старого дуба, он и встретил мальчика Саньку Выдрина.

— Ты, дяденька, солдат? — обратился Санька к Суворову.
— Солдат, — ответил фельдмаршал.
— Откуда идешь?
— С войны.
— Расскажи про Суворова. Фельдмаршал сощурил глаза, хитро глянул на мальчика:
— Про какого это еще про Суворова?
— Не знаешь? Ну, про того, что с турками воевал. Что Измаил брал. Про фельдмаршала.
— Нет, — говорит Суворов, — не знаю.
— Какой же ты солдат, — усмехнулся Санька, — раз не знаешь Суворова!

Схватил мальчик палку, закричал по-суворовски:

— Ура! За мной! Чудо-богатыри, вперед!

Бегает Санька вокруг фельдмаршала, все норовит пырнуть Суворова палкой в живот. «Вот так мальчишка!» — подивился Суворов. А самому приятно, что имя его и дела даже детям известны. Наконец Санька успокоился, сунул палку за пояс, проговорил:

— Дяденька, подари штык.
— Зачем тебе штык?
— В войну играть. Неприятеля бить.
— Помилуй бог! — воскликнул Суворов. — Так ведь нет у меня штыка.
— А ты принеси, — не унимается Санька.

И так пристал, что пришлось Суворову пообещать штык. Прибежал на следующий день Санька в лес к старому дубу, прождал до самого вечера, да только «солдат» больше не появлялся. «Обманщик! — подумал Санька. — Никудышный, видно, солдат».

А через несколько дней к Санькиной избе подскакал всадник, вызвал мальчика, передал сверток.

— От фельдмаршала Суворова, — проговорил.

Разинулся от неожиданности Сань-кии рот, да так и остался. Стоит мальчик, смотрит на сверток, не верит ни глазам своим, ни ушам. Да разве может такое быть, чтобы сам фельдмаршал к Саньке прислал посыльного! Сбежались к выдринской избе мужики и бабы, слетелись мальчишки, прискакал на одной ноге инвалид Качкин.

— Разворачивай! Разворачивай! — кричат мужики.

Развернул Санька дрожащими руками сверток — штык.

— Суворовский, непобедимый! — закричал Качкин.
— Господи, штык, настоящий! — перекрестились бабы.
— Покажи, покажи! — потянулись мальчишки.

К этому времени Санька пришел в себя. И рот закрылся. Руки дрожать перестали. Догадался. Рассказал он про встречу в лесу отцу, матери, и ребятам, и Качкину, и всем мужикам и бабам.

Несколько лет во всех подробностях рассказывал Санька про встречу с Суворовым. А штык?

Больше всего на свете Санька берег суворовский штык. Спать без штыка не ложился, чехол ему сшил, чистил, носил за собой как драгоценную ношу. А когда Санька вырос и стал солдатом, он вместе со штыком ушел на войну и по-суворовски бил неприятеля.

(По С. Алексееву) 

ШУТНИК

На краю деревни, возле заброшенного пруда стоял наш небольшой рубленый дом под тесовой крышей. Издали он походил на сказочный лесной терем. Внутри стены обшиты корой, а окна увешаны клетками. В них жили разные птицы: чечетки, щеглы, синицы... И чиж тоже был. Веселый, нарядный! Грудка желтая, на голове — черная шапка, а под клювом — маленькая копейка. За доброту и сердечность я полюбил его и назвал Степкой. С годами чиж сделался ручным. Вылетал из окна в сад, прыгал по веткам, звонко, призывно чирикал, забияк-воробьев подзадоривал. По окончании птичьей прогулки я проводил пальцем по железным прутьям клетки. Услышав сигнал, чиж знал, что его ждет лакомство, и возвращался в сврй дом.

По утрам Степка не раз опускался мне на плечо, прыгал на руку и слегка теребил клювом рукав — требовал угощения. Прохладный чай он пил с ложечки, а кедровые орехи брал прямо с ладони.

Чиж очень привязался ко мне. Завидит в дверях и приветствует смешной и радостной песенкой, а в конце ее непременно выговаривал что-то вроде: «Хочешь кофе или ча-ай?!»

Мой брат сядет, бывало, за пианино и наигрывает: «Чижик-пыжик, где ты был? » Музыкальный Степка разом преображался, хорохорился, вдохновенно подпевал... И мы решили, что песенка эта как нельзя лучше соответствует его характеру.

Порой Степка забавлял меня тем, что трещал чечеткой, щелкал щеглом, тенькал синицей... Он подсмеивался, шутил над птицами. Но они не сердились на него. Ведь с доброй шуткой веселее живется!

(По А. Баркову) 

ЩИ

У бабы-вдовы умер ее единственный, двадцатилетний сын, первый на селе работник. Барыня, помещица того самого села, узнав о горе бабы, пошла навестить ее в самый день похорон. Она застала ее дома. Стоя посреди избы, перед столом, она, не спеша, ровным движеньем правой руки (левая висела плетью) черпала пустые щи со дна закоптелого горшка и глотала ложку за ложкой.

Лицо бабы осунулось и потемнело; глаза покраснели и опухли... но она держалась истово и прямо, как в церкви.

«Господи! — подумала барыня. — Она может есть в такую минуту... Какие, однако, у них у всех грубые чувства!»

И вспомнила тут барыня, как, потеряв несколько лет тому назад девятимесячную дочь, она с горя отказалась нанять прекрасную дачу под Петербургом и прожила целое лето в городе! А баба продолжала хлебать щи. Барыня не вытерпела наконец.

— Татьяна! — промолвила она. — Помилуй! Я удивляюсь! Неужели ты своего сына не любила? Как у тебя не пропал аппетит? Как можешь ты есть эти щи!
— Вася мой помер, — тихо проговорила баба, и наболевшие слезы снова побежали по ее впалым щекам. — Значит, и мой пришел конец: с живой с меня сняли голову. А щам не пропадать же: ведь они посоленные.

Барыня только плечами пожала — и пошла вон. Ей-то соль доставалась дешево.

(И. Тургенев) 

ЯГОДА С ЖЕЛЕЗОМ

Первой ягодой появляется весной земляника. Почти все считают земляникой только лесную ягоду, а землянику садовую называют клубникой. Между тем земляника и клубника — два разных растения. У клубники плоды мелкие, удлиненные, зеленоватые в тени, темно-фиолетовые на солнце, обладающие сильным ароматом. У земляники садовой плоды крупные, разной формы, бело-красного цвета. Даже листья у них разные: у клубники светло-зеленые, матовые, морщинистые; у земляники - темно-зеленые, гладкие, блестящие.

Долгое время люди довольствовались дикой лесной земляникой, и лишь с вырубкой лесов и удалением их от городов появилась потребность в ее разведении. Раньше всех, в XIV веке, стали возделывать землянику во Франции, спустя 100 лет — в Англии, затем через 200 лет — в Дании. В России земляника впервые была посажена в саду царя Алексея Михайловича в Измайлове под Москвой. Петр Первый прислал землянику в Петербург из Азова.

До XVI века в садах и огородах культивировали мелкую лесную землянику. Крупноплодные сорта земляники, неправильно называемые клубникой, произошли от скрещивания чилийской и виргинской земляники. Французский офицер Фрезье, путешествуя по Южной Америке, увидел в Чили землянику со светло-розовыми вкусными, сладкими и необычайной величины плодами. Он привёз в 1712 г. во Францию пять экземпляров чилийской земляники. Но эта земляника во Франции не давала плодов, так как все пять растений имели только женские цветки. Скрещивание чилийской земляники с привезенной из Америки виргинской земляникой, обладающей хотя и мелкими, но очень морозоустойчивыми и ароматичными плодами, положило начало культурным сортам.

Земляника — одна из наиболее полезных ягод. Она занимает первое место по содержанию железа, которого в ней в четыре раза больше, чем в яблоках, винограде, ананасе. А железо входит в состав крови человека. Кроме солей железа, в плодах земляники содержится фосфор, белки, сахар, жирное масло и большое количество витаминов. Все полезные вещества, находящиеся в землянике, легко усваиваются организмом.

(По Н. Верзилину)