Развитие Японии в 50е – 90е годы

и состоящие из представителей нескольких поколений, стали понемногу уступать место нуклеарным. Возросшее строительство многоквартирных Омов изменило характер соседских связей. Резко выросла мобильность населения. Даже само владение автомобилем создает совершенно новую, более анонимную среду обитания. Скажем в 70-х годах лишь один из пяти японцев владел автомобилем, а в начале 90-х – уже каждый второй. Автомобиль лишает своего владельца возможности совершать традиционные поклоны, приветствия. Он позволяет делать закупки не в ближайшей лавке с её патриархальными нравами, а ездить в большие супермаркеты. Эти и многие другие мелочи понемногу убивают дух патернализма и патриархальности.

Тем не менее во многих районах Японии ещё сохраняется традиция, требующая от вновь приехавшего человека навестить (обычно с подарком) соседей справа, слева и напротив.

Для японских служащих, несмотря на жесткую регламентацию всех сторон общественной жизни, характерно согласие безболезненно выходить за пределы непосредственных обязанностей, когда того требуют интересы группы. Контекстуализм предполагает: взаимозависимость, возможность положиться друг на друга, межличностные отношения не как средство достижения цели, а как саму цель.

В этом смысле индивидуальное «я» как бы растворяется в коллективе. Можно напомнить, что в общебуддистской трактовке личности отрицается реальность индивидуального «я». Не менее интересно и лингвистическое отражение индивидуализма. По мнению некоторых специалистов (например, Ацуко Икэды), слово «ватакуси» («я» в том же смысле, как и в европейских языках) стало достаточно широко употребляться в японском языке лишь в период модернизации страны и проникновения идей индивидуализма. Более широко используется слово «дзибун», означающее буквально «моя часть», «моя доля». То есть личность стремится идентифицировать себя лишь как принадлежность окружающей среды, некоего пространства, частью, долей которого она себя считает.

Если западные общественные системы строятся на основе линейной суммы составляющих их индивидуумов, обладающих достаточно выраженной субъективностью, то в японских общественных системах мы уже не находим такого рода форм организации. Японские социальные системы можно определить как автономно распределенные иерархические системы. Наиболее приближенное представление о том, как они работают дает сравнение с морской звездой. Это иглокожее виртуозно использует на первый взгляд хаотические движения щупалец в необходимый момент начинает подчиняться общему ритму. Одно из щупалец, то, которое оптимально расположено в данный момент в пространстве, берет на себя роль лидера. Стоит подчеркнуть, что речь не идет о каком-либо более сильном щупальце: в различных ситуациях различные щупальца принимают на себя эту роль. В то же время нижний слой двигательной иерархии – ворсинки, расположенные на нижней поверхности щупалец, не прекращают свои мерцательные движения. Координация движения происходит за счет обмена информацией, которая передается при улавливании направления колебательных движений.

Некоторое напряжение фантазии даст возможность представить себе, что аналогичные процессы происходят в японских организациях, скажем, ассоциациях или политических партиях. В этом типе организаций подчас нет стратифицированных ролевых структур, нет однозначно определенного центра принятия решения. Это своего рода сетевые социальные системы, которые распространились в японском обществе в виде «политических кругов», «предпринимательских кругов» и которым свойственны некоторые общие параметры и механизмы принятия бюрократических решений.

Японское общество издавна разработало и отшлифовало метод принятия решений, несколько отличающийся от западных. Если посмотреть на японский процесс принятия решений с западной точки зрения, то первое, что обратит на себя внимание – это приемлемый уровень эффективности при отсутствии ясно выраженного, однозначного звена, принимающего решения. Причем это наблюдается как на уровне предприятия, общественной организации, так и всего общества.

К примеру, несколько автономных групп начинают разрабатывать решение. Потом, как и «морская звезда», одно из подразделений (то, которое оптимально подготовлено для разработки именно данной проблемы) берет инициативу на себя и становится ведущим в этой системе. Координация автономных действий различных команд достигается с помощью обмена информацией. Подчас важную роль играют не постановления и информационные записки, а молчаливое понимание. Непременным условием действенности указанной схемы является уважительное отношение к достигнутому пониманию.

Такой метод принятия решений называется «нэмаваси» (закулисное маневрирование). В буквальном переводе это слово означает «увязывание корней», то есть согласование деталей до принятия решения. Своеобразным аналогом можно считать процесс «согласования» в структурах бывшей КПСС. Один из широко распространенных механизмов заключается в следующем: как правило, в ходе дискуссий готовится проект решения, который служит основой для достижения соглашения. Какие-либо замечания подготовительного комитета или умолчания во время подготовительной стадии служат символическими сигналами, указывающими на продвижение к консенсусу или на невозможность его достигнуть.

Эффективный обмен информацией возможен лишь в том случае, если между членами группы сложились доверительные отношения. Поэтому доверительность является одним из основных условий существования группы. Для тех, кто ведет переговоры с японскими партнерами следует иметь ввиду, что взаимное доверие и прежде всего эмоционально-партисипативные отношения «один на один» играют совершенно особую роль.

В японской философии позднего средневековья мы находим удивительно сходные мотивы с этикой адептов протестантской трудовой этики. Например, Байган Исида (1685-1774) стал одним из ведущих создателей «практической этики» («сингаку»), морального учения, в центре которого поставлены бережливость, самоценность труда и т.п. Сюда же стоит приплюсовать такие традиционные японские ценности, как обостренное восприятие лояльности, верности обязательствам, принципы чести, которые были выпестованы японским обществом со времен раннего средневековья и стали неотъемлемыми чертами японского этоса.

Следует также отметить, что сами японцы склонны если не мистифицировать, то во всяком случае излишне акцентировать роль доверительных отношений (как и некоторых других социокультурных факторов). Например, видный специалист по проблемам России Сигэки Хакамада, анализируя причины финансового политического кризиса в России начавшегося в середине августа 1998г., видит их исключительно в чрезвычайно низком уровне доверия в российском обществе и в том, что Россия «на месте социализма построила неправовое, варварское общество с уродливыми моральными принципами». Это мнение весьма характерно и отражает представления японцев о справедливом социальном устройстве.

Японское общество составляют сетевые структуры, тесно сопряженные с помощью информационных связей, в которых значительную роль играют стереотипизированные нормы. В японском социуме индивидуумы и группы связаны между собой с помощью множества эмоциональных нитей.

Японский коммуникативный стиль подчеркнуто диалогичен и бежит от монологов. То есть суть общения заключается не в самоутверждении собственного «я», а в стремлении достичь согласия, гармонии с собеседником.

Согласно канонам японской социальной психологии, собеседник не противостоит говорящему, а как бы включается в его субъективное пространство. Вместо того, чтобы смотреть на ситуацию отстраненно, японцы способны вставать на точку зрения другого и рассматривать себя как бы извне. Японцы сами пытаются с сочувствием отнестись к позиции партнера по переговорам вместо того, чтобы рационально настаивать на своем. В этом смысле им чужды дискуссии и дебаты в западном понимании.

Японцы ставят цель достичь эмоционального резонанса, избегают прямого нажима, подчас стесняются смутить оппонента, поставить его в неловкую ситуацию, застать врасплох. Например в ходе множество раундов японо-американских торговых переговоров японская сторона неоднократно пыталась подробно разъяснить трудности, встающие перед страной, рассчитывая на понимание и сочувствие американцев. Ещё раз подчеркнём, что умении занять на переговорах сочувствия, сопереживания представляет собой важную особенность японской коммуникативной манеры.

Следующей важной особенностью коммуникации являются невербальные формы, своего рода мета-информация, молчаливое понимание. Непрямое возражение, а фигура умолчания, уход в сторону от предмета обсуждения часто представляют собой симптомы несогласия. Естественно, иностранцам трудно понимать этот уровень коммуникации. Чтобы овладеть всеми нюансами этого мета-языка нужно прожить в стране длительное время.

По мнению японских социологов, вышеизложенные принципы могли бы стать универсальными и лечь в основу коммуникации будущего бесконфликтного глобального общества. Это мнение, несомненно, очень спорно.

К недостаткам японских коммуникативных систем относится то, что правила, бытующие в одном круге инсайдеров, подчас чужды и непонятны членам других сетевых структур.

Не стоит, конечно же, и впадать в грех преувеличения национальных особенностей японской культуры: общий вектор развития социума, похоже направлен в сторону вестернизации, но каким бы сильным ни был прессинг вестернизации, японские традиционные ценности не исчезнут, а окажутся органически встроенными в национальную психологию.

Любую попытку понять японцев следует начинать с того, что означает для них «знать своё место». Их упование на порядок и иерархию и вера западного человека в свободу и равенство полярно противоположны, и нам трудно отдать должное иерархии как одному из возможных социальных механизмов. Иерархический принцип – фундаментальная составляющая всех японских представлений об отношении человека к человеку и человека к государству. Японцы всегда подходили к международным отношениям с позиции своего понимания иерархии – точно так же, как они всегда рассматривали в этом свете свои внутренние проблемы. Их международные документы неизменно подчёркивают значение, которое они придают иерархии. Япония, несмотря на всю её недавнюю вестернизацию, остается обществом аристократических принципов. Каждое приветствие, каждый контакт в обязательном порядке отражает характер и степень социальной дистанции между людьми. Всякий раз, когда один человек говорит другому какую-нибудь фразу употребляемую повседневно, он произносит разные слова, в зависимости от того, к кому он обращается: к равному, к низшему или высшему. Для каждого случая предусмотрены особые грамматические формы и даже особые лексические единицы. Иными словами у японцев имеется так называемый «язык учтивости», употребление которого сопровождается надлежащими поклонами и другими учтивыми жестами. Всё это поведение регулируется детальнейшими правилами и условностями; нужно не просто знать, кому кланяться, но и как кому кланяться. Поклон, вполне уместный по отношению к одному человеку, другим может быть воспринят как оскорбление, если этот другой состоит с кланяющимся в иных отношениях. А разнообразие поклонов огромно: от поклона на коленях, с руками на полу прямо перед собой и со лбом, опущенным на руки, до легкого поклона головы и плеч. Надо усвоить, какой ситуации отвечает каждый из возможных способов выражения вежливости, и усвоить это надо рано. Бывает, казалось бы, такие отношения, при которых особых церемоний не требуется. Например, отношения внутри семьи. Дома, в семейном кругу, казалось бы где, как ни здесь человек может расслабиться и отбросить этикетные фамильярности. В Японии как раз в кругу семьи устанавливаются и тщательно соблюдаются правила учтивости. Пока мать носит младенца привязанным к спине, она кланяет его головку своей рукой, а когда он встанет на ножки, то прежде всего его научат демонстрировать почтение отцу или старшему брату. Жена кланяется мужу, ребёнок отцу, младшие братья кланяются старшим, сестра кланяется всем своим братьям независимо от возраста. Это не пустые жесты. Это означает, что тот, кто кланяется, признает право другого принимать решения в тех случаях, где он, возможно, предпочел бы сделать выбор сам, а тот, кому кланяются, со своей стороны признает за собой ответственность, вытекающую из его положения. Иерархия, опирающаяся на пол, поколение и первородство, составляет неотъемлемую часть семейной жизни.

Японская семья, как и древнегреческая или древнеримская, была религиозным объединением в самом строгом смысле слова; религиозным объединением остается она и по сей день. В основе её организации лежат требования культа предков. Древняя японская семья именовалась «удзи» - некоторые считают, что это слово первоначально означало то же самое, что современный термин «ути», то есть «дом» или «внутреннее пространство». Японская семья это как правило большая группа людей. Поскольку браки здесь ранние, такая семья, даже если речь идет об одном доме, может состоять из прадедушки и прабабушки, дедушек и бабушек, родителей и детей – сыновей и дочерей нескольких поколений; однако она обычно выходит далеко за переделы одного дома. В древние времена она могла составлять всё население целой деревни или небольшого города; в Японии до сих пор встречаются общины, все члены которых носят одну и ту же фамилию. Такая группа могла состоять из 60 и более лиц, живущих под одной крышей; соответственно строились и дома, расширяясь по мере необходимости. Со временем святилище, где обитает дух предка, преобразовалось в нынешний синтоистский храм, а сам дух превратился в местное охранительное божество, современно наименование которого, удзигами, есть всего лишь сокращенная форма древнего титула удзи-на-ками, т.е. «рода бог». Теоретически власть главы дома, как и прежде, является верховной. Главе семьи должны подчиняться все. Далее, лица женского пола подчиняются мужчинам – в частности, жены мужьям, а младшие члены семьи подчиняются старшим. Дети обязаны не только слушаться родителей и деда с бабкой, но и соблюдать отношения подчинения между собой – младший брат подчиняется старшему, младшая сестра - старшей. Правила подчинения реализуются мягко и принимаются с готовностью, но охватывают даже мелочи: например, за столом старшему сыну подают еду первым, следующему по старшинству – вторым, и так далее – исключение делается только для маленького ребенка, который не обязан ждать. Этот обычай породил забавное выражение, которым в шутку обозначают второго сына – хиямэси-сан, «братец Стылый Рис». Второму сыну приходится ждать, пока обслужат и маленьких и больших, поэтому рис доходит до него не всегда таким горячим, как хотелось бы... По закону в семье может быть только один глава. Это либо дед, либо отец, либо старший сын; чаще всего главой бывает именно старший сын, поскольку по обычаю китайского происхождения, старики обычно уступают ему главенство, как только он оказывается в состоянии взять на себя ответственность за дела. Судя по всему, обряды бракосочетания развились в Японии в основном по китайскому образцу. По сей день девушка, пришедшая в дом в качестве невестки, рассматривается всего лишь как приемный ребенок: брак означает удочерение. Аналогичным образом и по тем же причинам молодой человек, принятый в семью в качестве мужа одной из дочерей, имеет всего лишь статус приемного сына. Посредством ритуала бракосочетания невеста приобщается к семейному культу семьи жениха. Её принимают в семью не только живущие, но и умершие, отныне она должна почитать предков своего мужа как своих собственных. С культом свой родной семьи она теперь не имеет ничего общего, и это расторжение «религиозных» уз подчеркивается похоронными ритуалами, которые отправляются её родными после её отбытия в новую семью – торжественным подметанием комнат и зажиганием погребального костра перед воротами дома. Вопрос о браке, этой важнейшей обязанности по отношению к родителям, не мог оставаться на усмотрение самих молодых людей. Этот вопрос надлежало решать родителям, а не детям. Речь шла не о сердечной склонности, а о деле: думать иначе было не благочестиво. Привязанность могла возникнуть и полагалось, чтобы она возникла, на основе брачного отношения. Но любая привязанность, способная поставить под угрозу сплоченность семьи, подлежала осуждению. Поэтому мужа и жену могли развести, если они испытывали друг к другу слишком сильные чувства и имели чересчур сильное влияние друг на друга. В случае развода, женщина теряла все права на своих детей: они принадлежали семье мужа. В любом случае её обязанности как жены были более обременительные, чем у наемной служанки. Только в старости она могла рассчитывать приобрести некоторую власть, но даже в старости она находилась под покровительством. «Нет у женщины своего дома ни в оном из Трех Миров» - гласит старая Японская пословица. Чем выше был ранг семьи в которую женщина входила благодаря замужеству, тем тяжелее было её положение. Для женщины аристократического сословия не существовало никакой свободы: она даже не могла выйти за ворота собственного дома иначе как в каго (паланкине) или под эскортом; а её жизнь как жены чаще всего омрачалась присутствием в доме наложниц. Такова была патриархальная семья в старой Японии. Но Японский народ весел и дружелюбен; и уже много столетий назад он открыл множество способов сглаживать трудности жизни и умерять неумолимость обычая и закона. Разумеется, старые семейные порядки имели свои преимущества, во многом возмещавшие индивиду неудобства его подчиненного состояния. Это было общество взаимной помощи; его возможности помочь были не меньше, чем возможности принудить. Каждый член его мог чем-то помочь другому в случае нужды, и каждый мог рассчитывать на поддержку всех. Вобщем, так обстоит дело в семье и теперь. В хорошо поставленном семейном укладе, где все совершается по старинным правилам учтивости и любезности, где не произносится ни единого резкого слова, где младшие смотрят на старших с любящим почтением, где пожилые, которым годы не позволяют более трудится в полную силу, посвящают себя заботе о малолетних и оказывают неоценимые услуги в деле обучения и воспитания, - в таком укладе осуществлен идеал японской семьи. Повседневный быт такого дома – где каждый прилагает старание, чтобы сделать жизнь как можно более радостной для всех, где объединяющие узы есть на деле узы любви и благодарности – являет собой религию в лучшем и чистейшем смысле, и дом этот – место святое.

Раз уж японский этнический кодекс требует столь беззаветного исполнения долга и столь безграничного самоотречения, то он, казалось бы, должен был бы заклеймить всякое личное желание как зло, подлежащее искоренению. Именно такова классическая буддийская доктрина, и потому вдвойне удивительно, что японский кодекс поведения так терпим к удовольствиям, доставляемым нам пятью чувствами. Несмотря на то что Япония является одной из великих буддийских наций, её этика в этой сфере резко контрастирует с учением Гаутаямы Будды и священных книг буддизма. Японцы не осуждают получение удовольствия. Они не пуритане. Они считают, что физические наслаждения – это хорошо, что их надо культивировать. К наслаждениям стремятся, их ценят. Тем не менее их следует держать на своем месте. Они не должны мешать серьезным вещам. Такой кодекс постоянно вносит в жизнь крайнее напряжение. Японцы затрудняют себе жизнь тем, что культивируют физические наслаждения и тут же вводят кодекс, по которому именно Тим-то наслаждениям и нельзя предаваться, раз уж зашла речь о делах серьёзных. Они культивируют плотские удовольствия как изящные искусства, а потом, вдоволь насытившись ими, приносят их в жертву долгу. Одно из малых плотских удовольствий в Японии – горячая ванна. Для самого неимущего крестьянина, для самого презренного слуги ежевечернее погружение в предельно разогретую воду – такая же непременная часть повседневного обихода, как для богатого аристократа. Ежедневная ванна ценится здесь из опрятности, так же как и у других народов, но к этому японцы добавляют ещё и тонкое искусство пассивного наслаждения, которому трудную найти аналога в банных обычаях остального мира. Насколько горячая ванна ценится как наслаждение, настолько же обливание ледяной водой всегда считалось наилучшим способом «закаливания». Современные начальные школе не отапливаются, и это принципиально, ибо так детей подготавливают к будущим трудностям. Ведь до сих пор в японских домах, как правило нет центрального отопления, а локальное отопление с помощью керосиновых печей и электронагревателей стоит дорого и сводится к минимуму из экономии. На западных наблюдателей обычно производят большое впечатление постоянные насморки, для предотвращения которых не делается решительно ничего. Ещё одно излюбленное наслаждение – сон. Это одно из самых совершенных японских искусств. Японцы спят полностью расслабившись в любом положении и в таких обстоятельствах, в которых мы о сне и подумать бы не могли. Но они спят вовсе не для того, чтобы запастись энергией на завтрашний день. Они просто любят спать, и если ничто не мешает, то с удовольствием предаются этому занятию. С такой же безоглядностью они полностью отказываются от сна, если в этом есть необходимость. Студент, готовясь к экзамену, занимается день и ночь, даже не допуская мысли, что чем лучше он выспится, тем вернее сдаст. В армии сон безоговорочно приносится в жертву дисциплине. Еда, подобно теплу и сну, рассматривается как источник удовольствия, которому охотно предаются, и как средство укрепления духа. На досуге японцы не жалеют времени на трапезы с многократной сменой блюд, когда каждое блюдо с ложечку, но зато смакуешь не только вкус, но и вид. Однако в остальном упор делается на дисциплину. По мнению японцев, «есть необходимо для поддержания жизни, поэтому следует есть как можно быстрее». По японским понятиям, насильственное лишение пищи – отличнейший тест на «закаленность». Если ты переносишь голод стойко, то твои силы растут благодаря торжеству духа, а вовсе не падают от нехватки калорий и витаминов. Японцы не разделяют западных представлений о взаимно-однозначном соответствии между телесной пищей и телесной силой. Поэтому неудивительно, что во время войны токийское радио говорило о голодании людям в бомбоубежищах, что физические упражнения дадут им силу и бодрость. Романтическая любовь – еще одно человеческое чувство, которое культивируют в Японии. Любовь у них в почёта, как бы ни шла она в разрез с их формами брака и семейными обязательствами. В их беллетристике любви полно, причём, как во французской литератур, обычно в виде адюльтера. Двойные самоубийства влюбленных – любимая тема чтения и разговоров. Созданная в X веке «Повесть о Гэндзи» - едва ли не самая изысканная книга о романтической любви, которая когда-либо и где-либо была написана. Любовь составляет главную тему их современных романов. В понимании западного человека любовь и брак, в идеале, есть одно и то же; у японцев такого идеала нет. «Быть влюбленным» - наш самый почётный резон для вступления в брак. Японцы так не считают. В выборе супруги молодой человек должен положится на отца, подчиниться ему и жениться в слепую. «Истинной целью брака в нашей стране, - говорится в одном современном японском журнале, - является продолжение рода. Всякая иная цель лишь извращает его подлинное значение». Это, однако, не означает, что мужчина остается добродетельным лишь до тех пор, пока ограничивает себя рамками такой жизни. Если он в состоянии себе это позволить, он может завести любовницу. Японцы видят главную задачу жизни в выполнении своего долга. Они полностью принимают тот факт, что исполнение всех обязательств и отслеживание всех обязательств сопряжено с принесением в жертву личных желаний и радостей. Они то и дело отказываются от удовольствий, но вовсе не считают такой отказ злом. Он требует силы воли, а сила воли в Японии – самая почитаемая добродетель.

Всё это хорошо объясняет, почему в Японских романах и пьесах так редко бывает «счастливый конец». Японский массовый зритель обливается слезами, видя, как герой встречает свой трагический конец и как прелестная героиня гибнет под колесом фортуны. Такие сюжеты – кульминация вечернего развлечения. Именно ради них ходят в театр. Даже их современные фильмы строятся на теме страданий главных героев. Они влюблены, но отказываются от любимых. Они поженились и счастливы, но кто-то из них кончает жизнь самоубийством во имя исполнения долга. Жена, отдающая все свои силы на благо карьеры мужа и побуждающая его развивать свой незаурядный талант, скрывается в дебрях большого города накануне его успеха, чтобы освободить его для его новой жизни, и без единой жалобы умирает от нищеты в день его великого триумфа. Хэппи-энд не нужен. Рыдать от жалости, сострадая самоотверженным герою и героине, - это да. Их страдание не кара Господняя. Оно показывает, что они выполнили свой долг, чего это им не стоило, и что – ни одиночество, ни болезнь, ни смерть не заставило их сойти с истинного пути.

Жестами пользуются все, но в разных странах жесты разные – и даже если жесты похожи, то смысл у них может быть неодинаковый. В Японии богатый жестовый словарь, но иностранцу разобраться в нём нелегко, и по неведению он может многое понять неправильно. Вот, например, почти всеобщий жест: сложенные в кольцо большой и указательный пальцы. В США это означает «о’кей», поскольку круг считается «совершенным», однако во Франции значение этого жеста противоположное – «пустое место», потому, что круг – это еще и ноль. В Японии же он обозначает деньги, поскольку монеты круглые. Приехавшие в Японию американец и француз поймут японский жест неправильно, и хорошо, если последствия недоразумения будут забавными. Японские жесты и мимика часто интерпретируются неверно. Взять хотя бы пресловутую японскую улыбку. На Западе давно привыкли считать, что улыбка означает радость, веселье. Человек западной цивилизации спонтанно улыбается, когда ему хорошо. Но в Японии – это не только естественное выражение эмоций. Это еще и форма этикета. Японских детей по прежнему учат улыбаться во исполнение социальной обязанности. Улыбка в Японии стала по меньшей мере полусознательным, если не бессознательным жестом и наблюдается даже тогда, когда улыбающийся человек думает, что за ним не наблюдают. Например, он хочет успеть на поезд метро. Уже почти успел, но дверь закрывается. Какова будет его реакция? Почти наверняка улыбка. Эта улыбка не означает радости. Какая уж тут радость, если дверь закрылась перед самым носом. Но она означает, что к неприятности отнеслись без ропота и с бодростью. Самых юных лет японцев учат воздерживаться от выражения эмоций, которое могло бы нарушить столь непрочную порой социальную гармонию. В Японии такое специальное жестовое употребление улыбки нередко доходит до крайностей. По сей день приходится видеть, как улыбаются люди, потерявшие близких. Не следует понимать это так, будто мертвых не оплакивают. Улыбающийся как бы говорит: да, утрата моя велика, но есть более важные общие заботы, и я не хочу огорчать кого-либо, выставляя напоказ своё горе.

4. Внешняя политика и отношения с современной Россией.

Подписание Соглашения о поощрении и защите капиталовложений. 13 ноября 1998 года в ходе официального визита Премьер-министра Японии г-на Обути было подписано Соглашение о поощрении и защите капиталовложений. В настоящее время в обеих странах идет процесс ратификации для скорейшего вступления Соглашения в силу. В Японии 2 июня 1999г завершены процедуры, необходимые в соответствии с внутренним законодательством.

Японо-российская инвестиционная компания. В ноябре 1998 года в ходе официального визита в Россию Премьер-министра Японии г-на Обути была разработана развернутая концепция организационной структуры компании, схемы принятия решений по инвестиционной деятельности и предоставления денежных средств.

Интеллектуальное и техническое содействие для развития внутренних инвестиций в России. В связи с Бюджетом развития Российской Федерации в Министерство экономики Российской Федерации сроком на один год был командирован