«Двое в декабре» Казакова в кратком содержании / Школьная литература

Он долго ждал её на вокзале. Был морозный солнечный день, и ему нравилось обилие лыжников, скрип
свежего снега и предстоящие им два дня: сначала электричка, а потом двадцать километров по
лесам и полям на лыжах к поселку, в котором у него маленькая дачка, а после ночевки они еще
покатаются и домой возвращаться будут уже вечером. Она немного опаздывала, но это была чуть ли не
единственная её слабость. Когда он наконец увидел её, запыхавшуюся, в красной шапочке, с
выбившимися прядками волос, то подумал, как она красива, и как хорошо одета, и что опаздывает она,
наверное, потому, что хочет быть всегда красивой. В вагоне электрички было шумно, тесно от рюкзаков
и лыж. Он вышел покурить в тамбур. Думал о том, как странно устроен человек. Вот он юрист, и ему уже
тридцать лет, а ничего особенного он не совершил, как мечтал в юности, и у него много причин
грустить, а он не грустит ему хорошо.

Они сошли чуть не последними на далекой станции. Снег звонко скрипел под их шагами. «Какая зима! сказала она, щурясь. Давно такой не было». Лес был пронизан дымными косыми лучами. Снег пеленой
то и дело повисал между стволами, и ели, освобожденные от груза, раскачивали лапами. Они шли с увала
на увал и видели иногда сверху деревни с крышами. Они шли, взбираясь на заснеженные холмы и
скатываясь, отдыхая на поваленных деревьях, улыбаясь друг другу. Иногда он брал её сзади за шею,
притягивал и целовал холодные обветренные губы. Говорить почти не хотелось, только «Посмотри!»
или «Послушай!». Но временами он замечал, что она грустна и рассеянна. И когда, наконец, пришли они в
его дощатый домик, и начал он таскать дрова и затапливать чугунную немецкую печку, она, не
раздеваясь, легла на кровать и закрыла глаза. «Устала?» спросил он. «Страшно устала. Давай спать. Она встала, потянулась, не глядя на него. Я сегодня одна лягу. Можно вот здесь, у печки? Ты не
сердись», торопливо сказала она и опустила глаза. «Что это ты?» удивился он и сразу вспомнил
весь её сегодняшний грустно-отчужденный вид. Сердце у него больно застучало. Он вдруг понял, что
совсем её не знает как она там учится в своем университете, с кем знакома, о чем говорит. Он
перешел на другую кровать, сел, закурил, потом потушил лампу и лег. Ему стало горько, потому что он
понял: она от него уходит. Через минуту он услышал, что она плачет.

Отчего вдруг ей стало сегодня так тяжело и несчастливо? Она не знала. Она чувствовала только, что
пора первой любви прошла, а теперь наступает что-то новое и прежняя жизнь ей не интересна. Ей
недоело быть никем перед его родителями, его друзьями и своими подругами, она хотела стать женой и
матерью, а он не видит этого и вполне счастлив так. Но и смертельно жалко было первого, тревожного и
горячего, полного новизны, времени их любви. Потом она стала засыпать, а когда ночью проснулась, то
увидела его, сидевшего на корточках возле печки. Лицо у него было грустное, и ей стало жалко его.

Утром они молча завтракали, пили чай. Но потом повеселели, взяли лыжи и пошли кататься. А когда
стало темнеть, собрались, заперли дачу и пошли на станцию на лыжах. К Москве они подъезжали
вечером. В темноте показались горящие ряды окон, и он подумал, что им пора расставаться, и вдруг
вообразил её своей женой. Что ж, первая молодость прошла, уже тридцать, и когда знаешь, что вот она
рядом с тобой, и она хороша, и все такое, а ты можешь её всегда оставить, чтобы быть с другой, потому
что ты свободен, в этом чувстве, собственно, нет никакой отрады. Когда они вышли на вокзальную
площадь, им стало как-то буднично, покойно, легко, и простились они, как всегда прощались, с
торопливой улыбкой. Он не провожал её.