«Будь здоров, школяр» Окуджавы в кратком содержании / Школьная литература

Моздокская степь. Идет война с фашистской Германией. Я — боец, минометчик. Я москвич,
мне восемнадцать лет, второй день на передовой, месяц в армии, и я несу командиру полка
«очень ответственный пакет». Где этот командир — неизвестно. А за невыполнение
задания — расстрел. Кто-то силой втягивает меня в окоп. Объясняют, что ещё сто метров,
и я нарвался бы на немцев. Меня ведут к командиру полка. Тот читает донесение
и просит передать моему командиру, чтобы таких донесений больше не посылал. Я мечтаю
о том, как приду обратно, доложу, напьюсь горячего чая, посплю — теперь я имею право.
В нашей батарее Сашка Золотарев, Коля Гринченко, Шонгин, Гургенидзе, командир взвода —
младший лейтенант Карпов. Коля Гринченко, что бы он ни говорил, всегда «очаровательно
улыбается». Шонгин — «старый солдат». Он служил во всех армиях во время всех
войн, но ни разу не выстрелил, ни разу не был ранен. Гургенидзе — маленький
грузин, на носу у него всегда висит капелька.

Вчера приходила Нина, «красивая связистка», она замужем. «А ты совсем ещё малявка,
да?» — спросила она. Придет Нина сегодня или нет?

Вот она идет, рядом с ней незнакомая связистка. Вдруг вдалеке разрыв. Кто-то кричит:
«Ложись!» Я вижу, как Нина медленно поднимается с грязного снега, а та, другая, лежит
неподвижно. Это первая наша мина.

Я потерял ложку. Есть нечем. Ем кашу щепочкой. Мы идем в наступление. «Что у тебя
с ладонями?» — спрашивает старшина. Ладони мои в крови. «Это от минных
ящиков», — говорит Шонгин.

Сашка Золотарев делает на палочке зарубки в память о погибших. На палочке уже
не осталось места.

Я прихожу в штаб полка. «А у тебя глаза хорошие», — говорит Нина. От этих
слов у меня за спиной вырастают крылья. «Я завтра приду к тебе, ты мне
нравишься», — говорю я. «Я многим нравлюсь, здесь ведь кроме меня никого
и нет», — отвечает она. Мы меняем позиции. Едем на машине. Идет снег пополам
с дождем. Ночь. Мы останавливаемся и стучимся в какую-то хату. Хозяйка впускает нас. Все
укладываются спать. «Лезь ко мне», — говорит с печки тихий голос.
«А ты кто?» — спрашиваю я. «Мария Андреевна». Ей шестнадцать лет. «Иди
поближе», — говорит она. «Пусти», — говорю я. «Ну и вались на свою
лавку, раз тебе с людьми тесно». На следующий день ранит Гургенидзе.
«Попадалься», — грустно улыбается он. Его отправляют в госпиталь.

Сашка Золотарев узнает, что неподалеку стоят машины с крупой, а водители спят.
«Неплохо бы нам по котелку отсыпать», — говорит Сашка и уходит к машинам.
На другой день комбат ругает Сашку за воровство. Я говорю, что Сашка всем раздал, а сам
думаю, где он был, этот комбат, когда мы под совхозом № 3 первый бой принимали.
В училище по режиму питался. Я вспоминаю, как на последнем комсомольском собрании,
когда мальчики один за другим клялись погибнуть за Родину, Женя, которую я любил тогда,
сказала: «Мне жаль вас, мальчики. Войне нужны молчаливые, хмурые солдаты. Не надо шуметь».
— «А ты?» — крикнул кто-то. «Я тоже пойду. Только не буду кричать
и распинаться».

Мы — Карпов, старшина, Сашка Золотарев и я — отправляемся на базу армии
за минометами. Мы едем в полуторке. По дороге нам встречается девушка в погонах
старшины. Её зовут Маша. Она просит подвезти её в тыл. Мы останавливаемся на ночлег
в деревне. Хозяйка нашего дома очень похожа на мою маму. Она кормит нас пирогом из наших
сухарей, наливает спирту, чтоб мы согрелись. Мы ложимся спать. С утра садимся в машину.

Мы возвращаемся в штаб дивизии. Я встречаю Нину. «В гости приехал?» —
спрашивает она. «Тебя искал», — отвечаю я. «Ах ты мой дорогой... Вот дружок
настоящий. Не забыл, значит?» — говорит она. Мы обедаем с Ниной в штабной
столовой. Говорим о том, что было до войны, что вот посреди войны у нас свидание, что
я буду ждать её писем. Мы выходим из столовой. Я касаюсь её плеча. Она ласково
отводит мою руку. «Не надо, — говорит она, — так лучше». Она целует меня в лоб
и бежит в начавшуюся метель.

Мы получаем американский бронетранспортер. Мы едем на нем и везем бочку вина —
на всю батарею. Мы решаем попробовать вина. Оно льется в котелки по шлангу для бензина
и пахнет бензином. Выпив, Сашка Золотарев начинает плакать и вспоминать свою Клаву. Машина
идет вперед. Навстречу нам бежит фигура. Это солдат. Он говорит, что «ребят пулями побило»,
семерых. В живых осталось двое. Мы помогаем им хоронить убитых.

Идет бой. Внезапно меня ударяет в бок, но я жив, только во рту земля. Это не меня
убили, убили Шонгина. Сашка приносит связку немецких алюминиевых ложек, но я почему-то
не могу ими есть.

«„Рама“ балуется», — говорит Коля. Я чувствую боль в ноге, левое бедро
в крови. Меня ранило! Как же так — не боя, ничего. Меня увозят в медсанбат. Сестра
просит у меня документы. Я достаю их из кармана. Вслед за ними выпадает ложка.
На ней выцарапано «Шонгин». И когда я успел её подобрать? Вот и память
о Шонгине. В барак вносят новых раненых. Один из них злой, из минометной. Он говорит,
что все наши убиты: и Коля, и Сашка, и комбат. Он остался один. «Врешь
ты все», — кричу я. «Врет он», — говорит кто-то.
«Ты не слушай, — говорит сестра. — Он ведь не в себе». — «Наши
вперед идут», — говорю я. Мне хочется плакать и не от горя. Плачь. У тебя
неопасная рана, школяр. Ты ещё поживешь.