«Жизнь Человека» Андреева в кратком содержании / Школьная литература
На протяжении всего действия на сцене находятся Некто в сером и второй безымянный
персонаж, молчаливо стоящий в дальнем углу. В прологе Некто в сером обращается
к публике с объяснением того, что ей будет представлено. Это — жизнь Человека, вся,
от рождения до смертного часа, подобная свече, которую он, свидетель жизни, будет держать
в руке. На глазах у него и у зрителей Человек пройдет все ступени бытия, от низу
до верху — и от верху к низу. Ограниченный зрением, Человек никогда не будет
видеть следующей ступени; ограниченный слухом, Человек не услышит голоса судьбы; ограниченный
знанием, не угадает, что ему несет следующая минута. Счастливый юноша. Гордый муж и отец.
Слабый старик. Свеча, снедаемая огнем. Вереница картин, где в разном обличье — все тот
же Человек.
…Прислушиваясь к крикам роженицы, на сцене ведут разговор хихикающие
старухи. Как одиноко кричит человек, замечает одна из старух: все говорят —
и их не слышно, а кричит один — и кажется, будто все другие молча слушают.
А как странно кричит человек, усмехается вторая старуха: когда тебе самой больно,
ты не замечаешь, как странен твой крик. А как смешны дети! Как беспомощны! Как трудно они
рождаются — животные рожают легче… И легче умирают… И легче
живут…
Старух — много, но они как будто хором произносят монолог.
Речь
их прерывает Некто в сером, возвещая: Человек родился. Отец Человека проходит через сцену
с доктором, признаваясь в том, как он мучился в эти часы явления сына на свет, как
жалел жену, как ненавидит он младенца, принесшего ей страдания, как казнит себя
за ее муки… И как он благодарен Богу, услышавшему его молитву, осуществившему его
мечту о сыне!
На сцене — родственники. Их реплики — словно продолжение
бормотания старух. Они с самым серьезным видом обсуждают проблемы выбора имени для Человека,
его кормления и воспитания, его здоровья, а затем
к вопросам куда более прозаическим: можно ли здесь курить и чем лучше выводить жирные
пятна с платья.
…Человек вырос. У него есть любимая жена и любимая профессия
(он — архитектор), но у него нет денег. Соседи судачат на сцене о том, как это
странно: эти двое — молоды и красивы, здоровы и счастливы, на них приятно смотреть,
но их невыносимо жаль: они всегда голодны. Отчего так? За что и во имя
чего?
Человек и его Жена смущенно рассказывают друг другу о зависти к сытым
и богатым людям, которых они встречают на улице.
«Нарядные дамы проходят мимо
меня, — говорит Жена Человека, — я смотрю на их шляпки, слышу шуршанье
их шелковых юбок и не радуюсь этому, а говорю себе: «У меня нет такой шляпки!
У меня нет такой шелковой юбки!» «А когда я прохожу по улице и вижу то, что нам
не принадлежит, — отвечает ей Человек, — то чувствую, как у меня отрастают
клыки. Если меня
клыки».
Человек клянется Жене: они выкарабкаются из нищеты.
«Вообрази, что наш
дом — роскошный дворец! Вообрази, что ты — царица бала! Вообрази, что играет
изумительный оркестр — для нас и наших гостей!»
И Жена Человека с легкостью все
это воображает.
…И вот сбылось! Он богат, у него нет отбоя от заказчиков, его Жена
купается в роскоши. В их дворце — чудный бал, играет волшебный оркестр —
то ли человекообразные музыкальные инструменты, то ли похожие на инструменты люди.
Кружатся пары молодых людей, восхищенно беседуя: какая честь для них быть на балу
у Человека.
Входит Человек — он заметно постарел. За богатство он заплатил
годами своей жизни. Постарела и его Жена. С ними торжественным шествием через анфиладу
блистающих комнат идут многочисленные друзья с белыми розами в петлицах и, числом
не меньшим, враги Человека — с желтыми розами. Молодые пары, прервав танец, следуют
за всеми на сказочный пир.
…Он снова обнищал. Прошла мода на его творения. Друзья
и враги помогли ему растратить накопленное состояние. Теперь по дворцу бегают лишь крысы,
гостей здесь давно не было. Дом обветшал, его никто не покупает. Умирает сын Человека. Человек
и его Жена встают на колени и обращаются с молитвой к Тому, кто недвижно замер
в дальнем углу: она — со смиренной материнской мольбой, он — с требованием
справедливости. Это не сыновняя жалоба, но разговор мужчины с мужчиной, отца с Отцом,
старика со стариком.
«Разве покорных льстецов надо любить больше, чем смелых и гордых
людей?» — спрашивает Человек. И ни слова не слышит в ответ. Сын Человека
умирает — значит, не услышана его молитва! Человек возглашает проклятья тому, кто
наблюдает за ним из угла сцены.
«Проклинаю все, данное Тобою! Проклинаю день,
в который я родился, и день, в который я умру! Проклинаю себя — глаза, слух, язык,
сердце — и все это бросаю в Твое жестокое лицо! И своим проклятьем — побеждаю
Тебя!..»
…Пьяницы и старухи в кабаке удивляются: вон за столиком сидит Человек,
пьет мало, а сидит много! Что бы это значило? Пьяный бред перемежается репликами, рожденными,
похоже, в угасающем сознании Человека, — отголосками прошлого, эхом всей его
жизни.
Являются музыканты — и те, и не те, что играли
во дворце Человека. Трудно понять: они это или не они, как трудно вспомнить минувшую жизнь
и все, чего Человек лишился, — сына, жены, друзей, дома, богатства, славы, самой
жизни…
Старухи кружатся вокруг столика, за которым сидит, понурив голову, Человек.
Их пляска пародирует чудесный танец юных дам на стародавнем балу у Человека.
Перед
лицом смерти он встает во весь рост, запрокинув прекрасную седую голову, и резко, громко,
отчаянно выкрикивает — вопрошая то ли небо, то ли пьяниц, то ли зрителей,
то ли Некоего в сером:
«Где мой оруженосец? Где мой меч? Где мой щит?»
Некто
в сером смотрит на огарок свечи — она
и погаснет. «Я обезоружен!» — восклицает Человек, и тьма обступает его.