Нужно ли отдавать нечитой силе Михаила Булгакова?

Автор статьи: Акимов И.

Сколько лет уже увешивают Булгакова бумажными гирляндами заемного суемудрия, словно это не большой русский писатель, а старательный иллюстратор, бойкий исполнитель, всегда на подхвате - не то у гностиков, не то у Елены Блаватской, не то - о ужас! - оказывается в обслуге самого сатаны (поскольку в "Мастере и Маргарите" он якобы служит ЧЕРНУЮ МЕССУ - не более и не менее!).
Наслушавшись всего этого, иные строгие в догматических правилах люди начинают шарахаться от Булгакова, а то и читать писателю нотации, укоряя его во всяческой скверне, отлучают от Духа и Истины.
А в массовом чтении Булгаков и все его персонажи давно уже воспринимаются в ореоле "дьяволиады".
Подчиняя написанное Булгаковым своим способам восприятия, те и другие, в сущности, обходятся без самого произведения. Сам по себе роман им просто-напросто не нужен. И не прочитан ими сколько-нибудь внимательно.
Вам нужны доказательства!? Пожалуйста.
Вот как, например, массовый читатель отвечает на вопрос-тест: почему Маргарита Николаевна стала ведьмой? Простодушно и не задумываясь отвечает так: потому что она любила Мастера!
Что ж, в современном мире любовь, пропагандируемая глянцевыми журналами и порнофильмами, бесстыдными руководствами "по технике" давно уже стала одной из жертв дьявола рынка, потребления, гнусной жажды урвать, пользоваться... Совсем другое - на этом "фоне" - булгаковская Маргарита; она романтична и бескорыстна (по крайней мере, так все мотивируется).
Но и в этом случае правда о ее любви не то, чтобы не замечена - она тщательно скрывается читательницами от самих себя. В чем же она? Неутоленная жажда материнства, тоска одиночества в пустом, хотя и обеспеченном доме, слепая ненависть к виновному перед ней миру и дух отмщения за все несбывшееся - вот что сокрушительной (и саморазрушительной) энергией вырывается из души героини, превращая ее в ведьму. И это называется любовью?
Сама-то несчастная русская женщина Маргарита Николаевна понимает, в чем причина ее бедствий. Прекрасно понимает. И отвечает, в сущности, многим своим восторженным слепоты поклонницам: "... была на свете одна тетя. И у нее не было детей, и счастья тоже не было. И вот она сперва долго плакала, а потом стала злая..." Вот и вся любовь!
Но сознается в этом вслух она лишь один-единственный раз - успокаивая "мальчика лет четырех", который был напуган учиненным ею разгромом дома ДРАМЛИТА.
Как вам нравится такой ответ? И как все это просто и знакомотАж
Есть еще один беспроигрышный путь критики Булгакова.
Скажем, такой: обличитель Булгакова кладет рядом Священное Писание и "Мастера и Маргариту". И, идя от буквы к букве, "уличает" писателя в еретических искажениях.
Критику и в голову не приходит, что роман - не приложение к другим текстам, пусть и самым великим, не выполнение "социального заказа", популярное разъяснение директив, "спущенных сверху", как говорилось в недавние времена. Большая литература есть свободное и глубокое открытие мира, сотворчество художника и Бога.
В противном случае нужно категорически "закрыть" всю литературу, ибо КНИГА уже есть! Этого, к счастью, не делается, но соблазн все привести к одному знаменателю не дает покою. Что ж, и это - не ново. Скажем, лет шестьдесят назад, после выхода в свет знаменитого труда "История ВКП/б/. Краткий курс" в одном общеобязательном документе было прямиком и без затей сказано: отныне "кладется конец произволу и неразберихе в изложении истории партии, обилию разных точек зрения и произволу иных толкований важнейших вопросов..." Следуя этому знаменитому примеру, нужно запретить не только светский, но и любой иной взгляд. А про художественную литературу и говорить нечего: тут не только с Булгаковым, но и с Пушкиным, Достоевским, Гоголем, Толстым тоже нужно покончить...
Но слава Богу, в одном великом и едином мире, во всеобъемлющем духовном пространстве существуют рядом со Священным Писанием и "Божественная комедия" Данте, и "Дон-Кихот" Сервантеса, и "Гамлет" Шекспира, и "Капитанская дочка" Пушкина, и "Война и мир" Толстого, и "Братья Карамазовы" Достоевского с совершенно неканонической "Легендой о Великом инквизиторе". И - "Мастер и Маргарита" М.Булгакова...
Речь же идет всего-навсего о том, чтобы непредвзято прочитать то, что написано Михаилом Булгаковым. Написано русским писателем о русской жизни. О нас самих. Это, оказывается, как раз труднее всего.
В первую очередь это относится к незамеченному "массовым" читателем главному булгаковскому герою - Иешуа Га-Ноцри.
Тут серьезные вопросы следуют уже совсем с другой стороны (а может, и ответы найдем оттуда же?!). И вы, читатель, тоже можете спросить: при чем же тут русская жизнь?
А вот - посмотрим! Наберитесь терпения и последите за ходом мысли.
В одном из выступлений историка и филолога С.Аверинцева имя булгаковского героя оказалось включенным в некий ряд знаменитых истолкований Иисуса. Он упомянут рядом с Христом Достоевского ("Легенда о Великом инквизиторе"), рядом с "чарующим пророком" Эрнеста Ренана, "невротиком и декадентом" Ницше, " женственным призраком" последних лет Александра Блока". В этом же ряду нетрадиционных обликов Христа встает и - я цитирую ученого - "безвольный герой "Мастера и Маргариты", который настолько "добр", что уже не различает добра и зла" ("Искусство кино", 1994, N4, ст.4).
Оставлю пока в стороне эпитеты: "безвольный" и т.д. - это отдельный разговор.
Но как Иешуа вообще попал в этот ряд? Мне кажется, это как раз понять можно.
Начиная со второй половины XIX века, особенно же на грани двух веков, русская жизнь распадалась: не было уже ни прежней патриархальной цельности, ни связывавшего всех сословного "структурирования". Из сложного и противоречивого, но все же единого организма мы, бывшие строители и хозяева великого национального ДОМА, превращались в "разбегающийся муравейник".
Колоссального размаха невиданные потрясения одно за другим! - разрушали еще недавно живые сцепления социума, религии, культуры, семьи. И наш общий исторический ДОМ стал распадаться.
Можно ли не заметить, что этот сюжет - главный во всем творчестве Булгакова. Тут без ошибки можно назвать все его сочинения. "Мастер и Маргарита" - больше всех. Не один Иван Бездомный, но - все у Булгакова бездомны. Все - ищут, суетятся, копошатся, устраиваются; мстят "захватчикам; и приспосабливаются; потеряв свою - зарятся на чужую "жилплощадь". Отчаиваются и надеются. И почти никто не находит действительно новый ДОМ, если не считать "дом скорби" или дом "покоя", через которые после своего "полуподвала" проходит мастер...
И не только бездомные они все, но и бессемейные. И - бездетные... Согласитесь, что для Михаила Афанасьевича Булгакова, родившегося и выросшего в большой, дружной, многодетной семье, отец и мать которого - тоже из многодетных семей провинциальных священников, - это отнюдь не случайное обстоятельство. Я с полной решимостью скажу: у Булгакова ДОМ - это один из главных критериев мира и благополучия русской жизни, ее ценностей и высших смыслов. Так что если кто и прислушивался к словам Маргариты Николаевны с особенным вниманием и пониманием, то это, конечно же, был автор романа.
Впрочем, к этому мы еще вернемся.
А пока замечу, что вся культура "серебряного века" в России была и предчувствием, и результатом, и попыткой преодолеть этот гибельный распад, спасти национальный ДОМ. Острая отзывчивость философов и художников рубежа веков' "декадентов", как их называли сторонники уходивших в прошлое и, увы, бессильных канонов была тревожным ответом на происходящее.
В этом-то смысле булгаковский Иешуа и может быть поставлен в тот ряд, который обозначен выше.
Но откуда взялись так не идущие к булгаковскому герою определения: "безвольный", "не различает "добра" и "зла" (или, как на той же международной встрече сказано в выступлении О.Седаковой: "ничему не противящийся гуманизм", "убогий Иешуа Булгакова"...)?
Для непредвзятого читателя (если такой вообще возможен), внимательно и непосредственно воспринимающего то, что происходит в "древних" главах, Иешуа отнюдь не "убог" (если не иметь в виду его внешность: "... одет был в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта - ссадина с запекшейся кровью"). Внешность эта, конечно же, ничего общего не имеет с оперной импозантностью Воланда.
Но при сколько-нибудь адекватном восприятии личности Иешуа, он отнюдь не "убог" и "не безволен". Напротив, каждый его жест, каждое слово, все его существование в романе отличаются поразительной внутренней свободой, духовной силой, интеллектуальной независимостью.
Иешуа всегда в состоянии духовного порыва "навстречу". Самое первое движение его в романе выражает эту главную черту: "Добрый человек, поверь мне, - слегка подавшись навстречу (В.А.), начал связанный._" (пусть связаны у него руки; внутренне он свободнее всех).
Таков первый духовный жест Иешуа. И в нем его огромная сила, непреоборимая воля вбирания мира в себя.
В ситуации, когда ему грозит - из-за доноса Иуды - верная гибель, и он это, конечно, понимает, Иешуа не принимает "спасительные" правила игры, предлагаемые ему Пилатом. А и нужно-то всего-навсего сказать, что он ничего не говорил такого, что было в доносе. Нужно солгать - по ясному намеку Пилата. И тогда ему гарантированы жизнь и свобода! Как на это отвечает Иешуа? "Лжи во спасение" он не колеблясь противопоставляет истину, хотя это сделало неизбежной его мучительную и позорную казнь.
Короче, во всем поведении Иешуа выражена огромная нравственная воля. Подлинное духовное бесстрашие. Рядом с ним просто некого поставить в романе. Да и во всем творчестве Булгакова.
Об этом свидетельствуют и последние слова Иешуа, переданные Афранием и так поразившие нравственным укором могущественного, но струсившего прокуратора: "в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость". Словом, ни в безволии, ни в любом другом проявлении духовной трусости Иешуа абсолютно нельзя заподозрить.
Ну, а как обстоит дело с другими персонажей особенно в "московских" главах?
Как мы помним, в начале романа литераторы Берлиоз и Бездомный убеждают друг друга в том, что никакого Иисуса не было и что вообще все боги - выдуманы. Нужно ли доказывать, что это был "атеизм со страха" (особенно у редактора Берлиоза)? И вот, в тот самый момент, когда Иван Бездомный "на все сто" соглашался с Берлиозом, появляется Воланд и спрашивает: если Бога нет, то кто же управляет жизнью человеческой? Иван Бездомный "сердито" (потому что подсознательно не уверен в своих словах) ответил: "Сам человек и управляет".
Так вот: никто в "московских" главах ничем не "управляет". Тем более - собою. Ни один человек, начиная с Берлиоза и Бездомного. Все они - жертвы страха, лжи, трусости, глупости, невежества, стяжательства, похоти, корысти, жадности, ненависти, одиночества, тоски... И от всего этого готовы броситься в объятия хоть самого дьявола (что и делают на каждом шагу...).
Единственный, кто в романе действительно "управляет жизнью", "подвешивает ее", то есть принимает на себя всю полноту ответственности за истинность каждого своего слова и движения, - это, как сказано, Иешуа. Добавлю, что к истине и добру он "пришел своим умом".
Так что он лишь кажется "убогим" и "безвольным".
Поэтому встает второй главный вопрос: кому же он таким кажется, с какой точки зрения?
В выступлении С.Аверинцева есть ход мысли, помогающий понять этот "сдвиг" критериев, и понять его именно в контексте булгаковского романа и всей нашей проблемы.
Вот что говорил ученый: "Не только официальная доктрина Православной Русской Церкви, но - в особенности - народные верования, как о них свидетельствует фольклорная поэзия (...) выдвигают в личности Христа черты силы и могущества. Образ Богородицы - вот что в народных русских песнях несет в себе всепрощение, нежность и кроткое молчание; но образ Сына почти неизменно суров..."
Не тут ли мы находим ответ? Все становится понятнее с точки зрения социальной психологии. Хотя Иешуа совершенно стоек в оценках и суждениях, его стойкость и является наглядной демонстрацией силы, не превращается в наказание, кару; в ней всегда преобладает живой сострадающий интерес к другому человеку, стремление понять его; это всегда движение навстречу. Тут скорее уж "кротость" и "нежность", чем "суровость", "сила" и "могущество".
Однако "народные верований" массового читателя подсознательно ждут, от Иешуа именно этого. Современное "массовое" сознание - ведь это и есть "фольклор" внутри нас. И вероятно живет в нем образ Христа "в силе", "могуществе" и "неизменно суровым", принесши с собой "не мир, но меч", порицание и наказание.
"Фольклорному сознанию" подавай доказательства - грубые и зримые - физической, эмоциональной, особенно же - мистической, сверхъестественной силы и могущества. Ничего подобного нет у Иешуа. Даже голова у Пилата перестает болеть без всякой мистики и чудес.
Зато "нечистая сила" в "московских" главах демонстрирует множество достижений в борьбе с грешниками: "толкнуть" Берлиоза под трамвай, "закинуть" Степу Лиходеева в Ялту, оторвать голову у бестолкового Жоржа Бенгальского, заставить пустой костюм накладывать резолюции...
И - наоборот - расправиться с врагами мастера, устроить погром в квартире Латунского, наградить цитатно-романтическим "покоем" несчастливых, но симпатичных героев романа... Она все может!
Увы, булгаковский роман ни в чем не потакает "фольклорному сознанию". Он всем своим смыслом ему противостоит. Разочаровавшись в Иешуа, "массовый читатель" все ожидаемое зато находит в Воланде. И сила, и могущество, и - где надо - суровость. Тут наше "фольклорное сознание" вполне удовлетворено. А Иешуа в наших глазах во всем уступает Воланду: с этой точки зрения он "безволен" и "убог".
Современное "фольклорное сознание" слепо. Им не понятно самое главное в Иешуа. Им не понятно самое главное в Воланде. Один - живой и целый. Естественно. Другой - весь лоскутный и цитатный, искусственный и составной. Все бесы, вообще, - ряженые. Они существуют за чужой счет, это вампиры, подпитываемые чужой энергетикой. Понятно, что покидая Москву, они проходят через "разоблачения" вплоть до полного растворения в первозданном хаосе вселенной (см. "настоящее обличье" Воланда). Кинувшись в "провал" небытия, они превращаются в ничто:
"И, наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье. Маргарита не могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, возможно, что это лунные цепочки и самый конь - только глыба мрака, и грива этого коня - туча, а шпоры всадника - белые пятна звезд". Поразительный портрет сатаны. Вот они - составляющие подлинного Воланда, его "настоящее обличье: "лунные цепочки", "глыбы мрака", "белые пятна звезд'!. Пустота и чернота Вселенной. беспредельный космический Хаос. Сатана в "настоящем обличье" и есть образ и воплощение мировых стихий, "беспредела", существующего до вмешательства Бога в судьбы мироздания.* (*В.М.Акимов здесь явно выходит за рамки православной традиции. С точки зрения Православия, его фраза "до вмешательства Бога в судьбы мироздания" лишена смысла, поскольку мироздание и сотворено самим Богом (Примечание редакции))
И вообще - разве не разоблачителен весь его, Воланда, нарочито эффектный облик, "карнавальный" и "маскарадный": рост, бас, разные глаза, золотой портсигар с бриллиантовым треугольником, трость с головой пуделя и весь прочий театральный реквизит, вся эта бутафория, сознательно, разумеется, пущенная в ход Булгаковым, превосходно понимающим беззащитность "массового" человека перед дешевыми балаганными эффектами, всякими фейерверками - и фабульными, и словесными?...
Чего стоит, например, с этой точки зрения Великий бал сатаны!
Какие залы, какие бассейны с шампанским до краев, какие оркестры, какие кавалеры и негры, бегающие с простынями! "Шик, блеск и иммер элегант!" - как иронизировал некогда Михаил Зощенко. И все это за тем, чтобы быть сметенными одной авторской оплеухой, одной мимоходной репликой: шум стоял "КАК В БАНЕ"! А начинается все это, как и кончается, - смрадом тления "почти разложившихся трупов": "тление на глазах Маргариты охватило зал, над ним потек запах склепа". Все это - призрачная, ложная, подмененная, мнимая "жизнь", сроки которой - только до третьих петухов; она исчезает, возвращаясь восвояси - в небытие.
Откровенно говоря, вызывает чувство наибольшей горечи это неразличение многими читателями (да и многими пишущими о романе) добра и зла, Бога и дьявола.
И горечь эта потому особенно глубока, что ведь не об одной литературе идет речь, не о романе только, пусть и превосходном. Речь - о нас самих, о нашей способности видеть истину и ложь, добро и зло. И отстаивать их в себе и вокруг.
Тут - одна из главных проблем, вековых и новых, от которых зависит наша судьба.
И ведь в самом деле: научимся управлять собою - выживем и победим. Не научимся - погибнем. Еще в те, ранние булгаковские годы, почти семьдесят лет назад это обстоятельство было осознано писателем как ключевое. Или откроем дорогу в грядущую Россию, или так и останемся во власти дьявола.
Словом, от "архаического", "фольклорного сознания", естественного, а порою спасительного в условиях устойчивого национального ДОМА-Муравейника, то есть от сознания "внеличного", "коллективного", русскому человеку нужно переходить к сознанию личному. После всего пережитого нами в XX веке - не ясно разве, что сила человеческая не в традиционном "мече", не в умении побеждать "врага", казнить одних и дарить милостями других. "Злых людей нет на свете", - со страниц булгаковского романа говорит нам Иешуа Га-Ноцри. Есть только "МЫ" -люди несчастливые, покалеченные, подчинившие себя злой воле, заблуждающиеся, запуганные, замкнувшиеся от Бога, от мира и от самих себя...
Вот где наша главная проблема в XX веке. Говоря совсем напрямую: из мира "фольклорного сознания", защищавшего нас в течение веков, мы попали в иную действительность, где фольклорное сознание - гибельно!
Если же оно находит свой идеал, своего защитника и исполнителя в Воланде, то распавшийся на бесчисленные одинокие маргинальные осколки "народ-богоносец" может стать опасным... "дьяволоносцем". Собственно, тогда и сам народ исчезает, превращаясь в население, в "толпу", утратившую Бога в душе своей и подчинившуюся дьяволу.
В романе Булгаков не раз подставляет каждому персонажу зеркало, в котором он видит себя "дьяволизированного". Наступает горький "момент истины": человек узнает о себе ну, хотя бы то, что слышит Степа Лиходеев: "...вообще они в последнее время жутко свинячут".. И все вообще встречи персонажей с нечистой силой" - это встречи с самими собой "на уровне подсознания. Но какое это искушение - все свалить на "бесов"!
Как жаль, что немногие услышали романе тихий, но твердый и ясный голос Иешуа: "Правду говорить легко и приятно". И пусть за эту правду ему нужно будет заплатить страданиями и гибелью, - у самой этой правды - "смерти нет"!
Почему же так немногие смогли противостоять искушениям? Почему такой соблазнительной оказалась свобода Маргариты - "свобода от всего"? И почему так и не понятно, что за отказ от истины нужно расплачиваться душой; что "покоем", то есть угасшей памятью, духовной смертью заплатил мастер за капитуляцию перед ложью и насилием, за страх, за невыполнение долга художника перед миром. Долга русского художника перед русской судьбой и русской историей.
...Кстати, мастера почему-то всегда пишут с большой буквы. А ведь в романе он всегда пишется со строчной. У Булгакова он лишен права на заглавную букву. Он - отступник; он трижды отказался от открывшейся ему истины, от своего романа. Попав в "дом скорби", он убеждает Ивана Бездомного: "Не надо задаваться большими планами, дорогой сосед, право! (...) Я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик..."
...А ведь стоит проявить подлинную душевную твердость, доброту, независимость, - и "нечистая сила" капитулирует перед таким человеком. Вот "бесы" устроили - по желанию толпы - вакханалию соблазнов в Варьете ("денежные бумажки" и т.п.). По агрессивному желанию толпы лишился головы незадачливый и трусоватый Жорж Бенгальский. Но стоило прозвучать в этом озверении, в этом буйстве низа человеческому голосу: "РАДИ БОГА, не мучьте его!", - как Воланд тут же послушно исполняет веление человеческого сердца. А вспомним эпизод с Фридой: как только Маргарита проявила душевную стойкость - и тут же покорилась ей нечисты. "Бесы" живут нашими страхами. Там, где заявляет о себе высшее в человеке, - там отступает нечистая сила. Поистине прав Иван Беэдомный:"Сам человек и управляет!" Но - при одном условии: если человек этот собирает в себе и излучает СВЕТ БОЖИЙ!
...Не дает мне покою один эпизод, ближе к финалу романа, многими, возможно, и не замеченный. Трое черных коней храпели у сарая, вздрагивали, взрывали фонтанами землю. Маргарита вскочила первая, за нею Азазелло, последним "мастер". Старая кухарка, проходившая мимо и пораженная видом этих дьявольских всадников, "простонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло грозно закричал с седла: Отрежу руку! - Он свистнул, и кони, ломая ветви лип, взвились и вонзились в низкую черную тучу".
А что, если бы старушка все же перекрестила бы их? Если бы у нее хватило духу не испугаться всей этой чертовщины? Если бы свет в душе ее взял бы верх над страхами? Ведь исчезло бы это бесовское наваждение! Расточились бы бесы - яко тьма перед лицом света...
Михаил Булгаков своим великим романом встает рядом с человеком, сумевшим победить страх в своей душе, удержаться перед любыми соблазнами "дьяволиады".
Правда, для этого роман нужно, по крайней мере, уметь прочитать.