Баллады В. А. Жуковского

Особое место в наследии Жуковского-переводчика занимают баллады. Баллада — небольшое сюжетное стихотворение, по­строенное на фантастическом, фольклорном, легендарно­историческом материале. Большинство баллад Жуковского — это переводы и переложения зарубежных поэтов, главным образом, немецких — Шиллера, Гете, Бюргера. Но, как говорил сам Жуков­ский, «переводчик в прозе раб, переводчик в стихах — соперник». Гоголь отмечал, что на переводах Жуковского так отпечаталась душа поэта, ее «внутреннее стремление, так зажгло и одушевило их своей живостью, что сами немцы, выучившись по-русски, призна­ются, что перед ним оригиналы кажутся копиями, а переводы его кажутся истинными оригиналами». Не только оригинальные бал­лады Жуковского, но и переводные стали достоянием русской куль­туры. В его лучших балладах, таких как «Ивиковы журавли», «Эо­лова арфа», «Лесной царь», «Перчатка», «Кубок», читателю открывается совершенно новый мир — мир европейского и русского средневековья, художественно переосмысленного поэтом.

Балладам Жуковского присущ высокий нравственный пафос, в них действуют великодушные герои и злодеи-преступники, а доб­родетельные жертвы и силы зла резко противопоставлены друг другу. Справедливость торжествует, преступник несет заслужен­ную кару. Баллады Жуковского раскрывают темы столкновения человека с судьбой («Людмила»), Любви и Смерти («Эолова арфа»), Добра и Зла («Лесной царь»). Их проблематика связана с вопроса­ми нравственного выбора, ответственности и возмездия. Они ут­верждают величие Человеческой личности, ее духовное богатство.

В основе первой баллады Жуковского «Людмила» (1808), яв­ляющейся вольным переводом баллады немецкого поэта Г.А. Бюр­гера «Ленора», лежит средневековая легенда о видении невесте жениха, убитого в сражении. Трагическая концовка баллады (ги­бель Людмилы) отчетливо выражает идею обреченности человека, бессильного в борьбе с роком («Смертных ропот безрассуден»).

Иначе развивается тот же сюжет в другой балладе Жуковского — «Светлане» (1813), ставшей первой национально-русской балладой. Она насыщена подлинным национальным колоритом и впервые представляет в образе Светланы психологически достоверный об­раз русской девушки. Как и Людмила, Светлана ждет возвращения своего жениха и гадает в Крещенский сочельник, издавна считав­шийся на Руси временем чудес. Жуковский точно воспроизводит атмосферу праздника. Баллада полна примет быта: гадание на башмачке, «подблюдные» песни, гадание со свечой и зеркалом. Здесь тесно соседствуют веселая стихия праздничных гуляний и мрачная тональность кошмарного сна. А потому односторонность мистицизма преодолевается, «страшная» баллада оборачивается сказкой, где торжествует свет, добро, жизнь над мраком и смертью. Героиня не ропщет на судьбу, как Людмила, она верит в Провиде­нье, и страшное происшествие (встреча с мертвым женихом) оказы­вается сном, а потом происходит настоящее чудо: жених Светланы возвращается целым и невредимым:

Лучший друг нам в жизни сей — Вера в Провиденье. Благ Зиждителя закон: Здесь несчастье — лживый сон; Счастье — пробужденье.

Впоследствии мотив сна и гадания из баллады Жуковского ор­ганично войдет в роман Пушкина «Евгений Онегин», где создан образ национальной русской героини Татьяны Лариной. Пушкин всегда подчеркивал особое значение Жуковского для всей после­дующей русской литературы: «Жуковский имеет решительной влияние на дух нашей словесности». Белинский назвал поэтиче­скую деятельность Жуковского «подвигом» и отметил: «Его роман­тическая муза … дала русской поэзии душу и сердце … он дал воз­можность содержания для русской поэзии … без Жуковского мы не имели бы Пушкина».