Библейские мотивы в прозе Ф. М. Достоевского

По выражению Л. Толстого, «Достоевский, бесспорно, один из самых замечательных, но вместе с тем один из самых трудных представителей не только русской, но и всемирной литературы. И не только самый трудный, но еще и мучительный».

По собственному признанию Достоевского, мучили его Бог и идея. Именно эти понятия стали основополагающими во всем его творчестве. В понятие «идеи» писатель вкла­дывал смысл семени из библейской притчи о сеятеле, кото­рую мы находим в Евангелии от Матфея: «вот вышел сея­тель сеять; и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые… иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать».

Семя, брошенное в землю, должно положить начало Божьего сада на земле. Обратной стороной идеи является «тайна» — такая идея, в которую человек верит и по кото­рой живет. Личность для Достоевского — это воплощен­ная «божественная» идея.

Несмотря на это, писатель терзался сомнениями. Реаль­ная жизнь преподносила загадки, которые никак не вкла­дывались в представление о Божьем саде. Террорист Шатов из «Бесов» признается: «Я … буду веровать в Бога», что означает — «пока не верую», хотя «бесы веруют и трепе­щут». Многогрешный Дмитрий Карамазов перед каторгой говорит Алеше: «О да, мы будем в цепях, и не будет воли, но тогда, в великом горе нашем, мы вновь воскреснем в радость, без которой человеку жить невозможно, а Богу быть, ибо Бог дает радость, это его привилегия великая… Да здравствует Бог и его радость! Люблю его!».

Глубокая вера в Бога дарует спокойствие за судьбу мира и свою личную жизнь, как о том говорит библейский Пса­лом: «Господь, твердыня моя и прибежище мое, избавитель мой, Бог мой — скала моя; На Него я уповаю».

Но кто отрицает существование Бога, тому «все позво­лено». Ложное «право имеет» Раскольников, Дмитрий Ка­рамазов тревожится: «Меня Бог мучит… А что как Его нет?.. Тогда если Его нет, то человек шеф Земли, мирозда­ния. Великолепно! Только как он будет добродетелен без Бога-то?».

Ответ на этот вопрос дадут большевики: «Все для блага человека, все во имя человека». Но прежде горьковский Сатин заявит: «Существует только Человек», который «зву­чит гордо», «остальное — деяние рук его».

Для Достоевского все было куда как сложнее. «Тут дья­вол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей», — говорит Митя Карамазов об ужасной отцеубийственной борьбе в русской дворянской семье Карамазовых. Провинциальный городок, в котором она живет, как все названия, имена и фамилии персонажей у Достоевского, имеет символическое название — Скотопригоньевск. Только дьявол, нагоняю­щий страсти, имеет скотскую природу. Да и сама семья Карамазовых — это не что иное, как модель российского общества: Иван — свихнувшаяся интеллигенция, Митя — белое офицерство, Алеша — духовно слабая культура, их отец Федор Павлович — беспутная российская власть, а Смердяков — грядущий большевик и разрушитель Рос­сии, погубитель святых отеческих заветов.

Во время разговора в трактире Иван говорит Алеше: «У нас с тобой еще бог знает сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!» Что сказано, то ска­зано. Но вот насчет бессмертия Иван Карамазов заблуж­дается. Вождь большевиков Ленин определил конкретный срок для русской интеллигенции и культуры —- до 1922 года.

Крест Ивана (российской интеллигенции) — в его при­знании своей вины в убийстве отца-государства. Свой суд истории и у русского офицерства — Мити, который про­сит Алешу: «…перекрести меня … на завтрашний крест». Кажется, только Алешу (русскую культуру) минует «крест». Алешин простодушный порыв ко «всем и вся», его послушание «в миру» означает рабскую покорность русской культуры.

Старец Зосима толкует «ад» как «муку духовную» и «не­возможность больше любить», а «рай» — как «подвиг бра­толюбивого общения» и даруемую им духовную гармонию. Именно эти слова американский писатель Сэллинджер сде­лал эпиграфом своего творчества, отрекшись не только от мира, но и от веры. «Ад муки духовной» для каждого свой и дан в наказание за то, что каждый из братьев «Бога убил», выражаясь словами обесчещенной девочки из «Бесов».

Ум Ивана в «Легенде о Великом инквизиторе» выбирает «ад», но сердце его тянется к Христу, преодолевшему Голгофу и познавшему конечное воссоединение с Богом-Отцом. Вторгаясь в художественное повествование, «Леген­да» звучит как пророчество: «Очистите пути пред Госпо­дом, да минует вас десница гнева Его!»