Лирика М. Ю. Лермонтова

Личность и творческий облик Лермонтова сформировались в эпоху николаевской реакции, наступившей после разгрома декаб­ризма в 1925 году. Это время принесло в творчество поэта проблему сильной личности, ее отношения к обществу, государству, истории, проблему «воли для себя». Таким образом, само время поставило перед Лермонтовым вопросы, характерные для романтического ми­роощущения. Лермонтов продолжал и развивал пушкинские тра­диции, но, как сказал В.Г.Белинский, «это поэт совсем другой эпохи». «Сравните, например, грустные ноты пушкинской поэзии с пе­чалью, проникающею стихи Лермонтова — писал А.И. Герцен, — негодование от полноты сил и безнадежный скептицизм надлом­ленной души». В отличие от Пушкина, Лермонтов в своем творче­стве не проходит очевидную эволюцию от ранних сугубо романтиче­ских произведений, представляющих собой необходимый этап формирования поэта, к полному господству реализма. Оба направ­ления развиваются параллельно в его творчестве.

Основные образы и мотивы лермонтовской поэзии возникают в результате сосредоточенного размышления над определенной груп­пой проблем, которые проецируются на личность лирического героя и вызывают те или иные настроения в нем. С наибольшей силой романтические мотивы и связанные с ними романтические на­строения лирического героя Лермонтова, неудовлетворенного собой и непонятого обществом, выразились в ранней лирике. Поэта часто называют «русским Байроном». Великому английскому романтику Лермонтов посвятил многие свои стихотворения, например «К***» («Не думай, чтоб я был достоин сожаленья…», 1830), «Нет, я не Байрон…» (1832), отмечая не только свое сходство с ним, но и ос­новное отличие — «русскую душу». Другой герой лермонтовской по­эзии, воплощающий в себе идеал романтика, — это Наполеон. С его именем связан большой цикл стихотворений («Наполеон», «Воз­душный корабль», «Последнее новоселье»). С этими двумя роман­тическими личностями многое роднит характер лермонтовского лирического героя, в котором проявляются индивидуализм и отчу­жденность, высшие устремления и трагическое одиночество, жажда деятельности и всеохватывающее отрицание.

В поэзии Лермонтова можно выделить чисто романтические мо­тивы: демонический («Мой демон», 1829; «Мой демон», 1830-1831, поэма «Демон»); мотивы одиночества, разочарования, измены («Утес», «Листок», «И скучно и грустно…», «Я не унижусь пред то­бою…» и др.); тюремный мотив («Пленный рыцарь», «Сосед», «Узник» и др.), мотивы обреченности и смерти («Выхожу один я на дорогу…», «Сон» и др.), свободолюбия и борьбы («Парус», «Мцыри» и др.). Мно­гие из них присутствуют в поэзии Лермонтова от начала до самого конца, другие — постепенно уходят. Но самым устойчивым мотивом, проявляющимся в самых различных вариациях, является мотив тра­гического одиночества — один из центральных мотивов романтиче­ской поэзии. Он воплощает идею всеобщего отрицания и недостижи­мости идеала, разрыва поэта с миром и противостояния избранной личности — романтического героя — и общества.

Этот мотив имеет и биографические основы, поскольку поэту до­велось испытать много утрат, он трудно сходился с людьми и на­стоящих друзей у него почти не было. Он рано лишился матери, а с отцом был разлучен. «Ужасная судьба отца и сына / Жить розно и в разлуке умереть», — написал после смерти отца поэт. Он не нахо­дит понимания нигде: ни в дружбе («Я к одиночеству привык, / Я б не умел ужиться с другом…»), ни в любви («Пусть я кого-нибудь люблю, / Любовь не красит жизнь мою…»), ни в обществе («Никто не дорожит мной на земле, / И сам себе я в тягость, как другим…»).

Тема неразделенной любви у Лермонтова также имеет реальные биографические основы: стихотворение «Нищий» посвящено Екате­рине Сушковой, «Я не унижусь перед тобою…» — Наталье Ивано­вой, многие стихи связаны с Варварой Лопухиной (в замужестве Бахметьевой). К ней обращено одно из самых пронзительных сти­хотворений поздней лирики поэта «Валерик» («Я к вам пишу слу­чайно; право…»), точное и реалистичное по описанию и горестное, щемящее по острому чувству тоски и одиночества без любимой. Воспоминания о ней звучат в стихотворении, ставшем одним из по­следних в его творчестве, — «Нет, не тебя так пылко люблю…».

Иная интерпретации мотива одиночества в творчестве Лермонтова выражается в стихотворениях, связанных образом тюрьмы, темницы: «Сосед», «Соседка», «Узник», «Пленный рыцарь». Многие из этих стихотворений были написаны поэтом, когда он сам находился в тюрьме (за стихотворение «Смерть поэта», а затем за дуэль с Барантом), но здесь главное не тюремные реалии, а чувства заключенного. В «Пленном рыцаре», связанном с эпохой средневе­ковья, описание земной жизни строится на противопоставлении прежней воли и тюрьмы, в которой оказывается рыцарь, ратного железа и тюремного камня. Благодаря этому стихотворению, про­тивопоставление железо — камень переходит в реалистическую со­циальную лирику:

О, как мне хочется смутить веселость их И дерзко бросить им в глаза железный стих, Облитый горечью и злостью. «Как часто пестрою толпою окружен…». 1 января 1840 г.

Этот «железный стих» направлен против иной тюрьмы — лице­мерного, бездушного света, сковывающего и убивающего все естест­венное, живое, человечное. В стихотворении возникает не только мотив одиночества, но и связанный с ним мотив маскарада. Образ маски — один из главных символов лермонтовской поэзии, выра­жающий лживость, двуличие и душевную пустоту окружающих и передающий авторский скепсис, дух отрицания и сомнения. Мас­карад невыносим для лирического героя, так как маски прикрыва­ют не лица, а их отсутствие — бездушие. Потому ему и слышится «дикий шепот», от которого пробегает холодок по телу; отсюда, как из тюрьмы, лирический герой хочет вырваться — в прекрасный, гармоничный мир природы и детства. Но попытка бегства — это лишь мечта, лирический герой стихотворения обречен вернуться в мир масок — в «тюрьму».

Так возникает еще один важнейший мотив лермонтовской по­эзии — критический. Он объединяет мотивы романтические (демо­нический, мотивы отрицания и скепсиса) и реалистические (граж­данские и патриотические).

Критический мотив в романтической поэзии Лермонтова пере­растает во всеобъемлющее сомнение в том, что все мироздание уст­роено правильно. С этим мотивом связан еще один центральный лермонтовский образ — Демон, который в романтической поэзии стал символом отверженности и непокорности гордой титанической личности, противостоящей Богу и людям (стихотворения «Мой Де­мон», 1829, 1831; поэма «Демон», 1838). Лермонтов рисует в произ­ведениях, связанных с демоническим мотивом, не столько образ зла и разрушения, сколько воплощение отрицания, сомнения, скепти­цизма. Это одна из характерных особенностей лермонтовского Де­мона. Она отражает в целом философскую позицию поэта. По его представлениям, мир настолько несовершенен, что доброго отно­шения он не заслуживает. Именно силам зла поэт отводит главную роль в исправлении его пороков.

Вот почему демонический мотив органично входит в стихи Лер­монтова, связанные с темой поэта и поэзии. Он противопоставляет два рода вдохновенья и две музы. Первая — «муза кротких вдохно­вений» — всегда вынуждена уступать место другой, той, что внушает «железный стих». Эта муза и оказывается связана с именем Демона:

И гордый демон не отстанет, Пока живу я, от меня И ум мой озарять он станет Лучом чудесного огня… («Мой демон», 1831)

В стихотворении «Мое грядущее в тумане…» (1835), посвященном теме поэта-пророка, поэт рассказывает о том, как он предает себя

злу, чтобы лучше понять его, изучить на себе и исправить. Это своеобразная жертвенность во благо мира. Таков поэт-пророк и в других стихотворениях, связанных с этой темой в творчестве Лер­монтова. В наполненном гражданским пафосом стихотворений «Поэт» (1836), Лермонтов напоминает о высоком назначении поэта, который своей творческой властью должен объединять людей «во дни торжеств и бед народных», пробуждая в них благородные мыс­ли. Но общество масок, привыкшее «морщины прятать под румя­ны», не приемлет такой миссии поэта. Стихотворение заканчивает­ся призывом: «Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?». Лермонтов верит в силу «из пламя и света рожденного слова», а по­тому пророк остается верен своему предназначению. Эта мысль звучит в его поэтическом завещании — стихотворений «Пророк» (1841). Сравнивая пушкинского «Пророка» с лермонтовским, видно, насколько трагичнее ощущение Лермонтова. Его пророк, читаю­щий «в очах людей … страницы злобы и порока», при всей жестоко­сти толпы, при всем одиночестве не теряет веры в гармонию как основу мира. Радостный разговор со звездами спасает пророка от отчаяния:

Завет предвечного храня, Мне тварь покорна там земная; И звезды слушают меня, Лучами радостно играя.

Но путь к такому взаимопониманию с Небом был не прост для по­эта. Он должен был сначала изжить своего демона, «отделаться сти­хами» от него. Разрушение несовершенного, неправедного мира — такой видит поэт поначалу задачу того, кто, став пророком, впустил в себя силы зла. А для этого нужна сила и мощь титанического отри­цания, его действенность и активность.

Так возникает еще один характерный для поэзии Лермонтова мотив — мотив действия, борьбы: «Мне нужно действовать», — го­ворит поэт в стихотворении «1831-го июня 11 дня». Наиболее че­канную форму этот мотив получает в юношеском стихотворении «Парус», где поэт создает истинно романтическую картину. Здесь море — символ свободы и непокорности, и представлено оно во всей своей красе. Состояние природы созвучно мыслям и переживаниям автора: «А он, мятежный, просит бури, /Как будто в бурях есть по­кой!». Романтический идеал Лермонтова — мятежная, стремящая­ся к свободе личность — отражен в этом стихотворении с удиви­тельной полнотой.

Но такой личности поэт не находит в современном ему обществе, где «и скучно и грустно, и некому руку подать», а потому оно под­вергается беспощадной критике, которая накладывает свой отпеча­ток на стихи, связанные с гражданской и патриотической темой. Критика социальной среды у Лермонтова может быть направлена на какую-то отдельную его часть, например, высший свет — как в стихотворении «Смерть поэта» (1837). По мнению Лермонтова, именно те, «жадною толпой стоящие у трона», виновны в гибели Пушкина. Поэт у Лермонтова — жертва этого общества, его образ соотносится с Христом:

И прежний сняв венок — они венец терновый, Увитый лаврами, надели на него…

У Лермонтова поэт противопоставлен тем, кого он называет по­томками «известной подлостью прославленных отцов», морально низким людям, живущим в мире «завистливом и душном». Он же обладает «сердцем вольным» и «пламенными страстями». Так воз­никает неравный поединок одного против всех. Светская толпа, объединяясь против «гордого» «невольника чести», восставшего «против мнений света», губит «дивного гения», которым должна была бы дорожить и гордиться. А потому лермонтовский приговор этой «толпе» звучит так грозно и зловеще:

Но есть и божий суд, наперсники разврата! Есть грозный суд: он ждет…

И сам Лермонтов не раз осмеливался быть выразителем этого суда, подвергая ему все поколение 1830-х годов. Так в стихотворе­нии «Дума» (1838) он пишет:

Печально я гляжу на наше поколенье: Его грядущее иль пусто, иль темно…

Далее, рисуя обобщенный портрет современников, Лермонтов не отделяет себя от них. Но начало и конец «Думы» — это умозаклю­чение того, кто способен оценить современное общество. И эта оценка беспощадна — только презрение потомков заслуживает по­коление бездействующих, равнодушных, «промотавших» свое ду­шевное богатство людей.

Такие люди не могли удовлетворить высоким требованиям Лер­монтова. Поэт, всегда стремившийся к активной, яркой деятельно­сти, обращается в поисках отвечающих его идеалу натур в далекое прошлое («Песня про … купца Калашникова», 1838). С этим же связан его интерес к событиям, не столь отдаленным.

О поколении участников Отечественной войны 1812 года расска­зывает стихотворение «Бородино» (1837). Оно стало переработкой раннего, романтического «Поле Бородина» (1830). В своем знамени­том стихотворении «Бородино» Лермонтов меняет рассказчика. Вме­сто традиционного для его ранней поэзии лирического героя- романтика, от лица которого ведется рассказ в стихотворении «Поле Бородина», появляется простой русский солдат, из тех, благодаря ко­торым Россия выдержала страшные испытания войны с Наполео­ном. Этот солдат и становится главным героем стихотворения, в нем для Лермонтова воплотилось то, что он хотел видеть, но не находил в своих современниках:

— Да, были люди в наше время, Не то, что нынешнее племя, Богатыри — не вы!

Россия в эпоху 1830-х годов представляется поэту совсем иной: это «немытая Россия, / Страна рабов, страна господ». Но означают ли такие страшные слова, адресованные своей родине, что Лермон­тов ее не любит, что он — не патриот?

Критические мотивы чаще всего связаны с конкретным образом той страны, где поэт не находит места своему идеалу. Но наряду с этим возникает совершенно иной образ. В стихотворении «Как час­то пестрою толпою окружен…» чувство Родины соприкасается с вос­поминаниями из детства:

И вижу я себя ребенком; и кругом Родные все мета: высокий барский дом И сад с разрушенной теплицей.

Это настоящая Родина, Родина сердца, она связана с природой, с народом и вызывает совсем иные настроения, с которыми соотносятся новые мотивы. В ранней лирике Лермонтова сосредоточием его идеа­ла был Кавказ — излюбленный романтический образ юного поэта:

Хотя я судьбой на заре моих дней, О  южные горы, отторгнут от вас, Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз: Как сладкую песню отчизны моей, Люблю я Кавказ. («Кавказ», 1828)

Природа Кавказа, с его снежными вершинами и бурными река­ми, как нельзя лучше соответствовала идеалу свободы романтика.

Пейзажная лирика Лермонтова всегда вбирала в себя все основ­ные мотивы его творчества. Так мотив одиночества отразился в сти­хотворениях «Сосна», «Утес», мотив изгнанничества в стихотворении «Тучи», «Листок», мотив борьбы и свободы в стихотворении «Парус», «Поток». Именно в пейзажной лирике появляется новый мотив, ха­рактерный для позднего Лермонтова, — мотив примирения, согла­сия с миром, который вносит совершенно иные грани в трактовку темы родины. Подобные тенденции возникают уже в стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива…» (1837). Последнее четверо­стишие — своеобразная вариация мотива примирения, с Родиной:

Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, — И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу Бога.

Примирение происходит через созерцание природы, являющей­ся воплощением гармонии, которой так не хватает в мире. В одном из последних стихотворений Лермонтова — «Выхожу один я на до­рогу…» (1841) — соединяются вечность, Вселенная и человеческая личность:

Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит.

Здесь уже нет прежнего чувства трагического одиночества, пре­жде несовместимые, полярные понятия теперь соединяются: одино­чество — и сопричастность вечности природы; страдание — и уте­шение; свобода — и покой; смерть — и полнота жизни. В поздней лирике поэт одновременно познал свою связь с миром и обрел ту духовную свободу, человеческую, а не демоническую, которая неве­дома была герою ранней лирики.

В стихотворениях жанра «молитвы», притягивавшего Лермонто­ва с давних лет, также появляются новые интонации. Возникает чувство освобождения от страдания, сомнения, основа которого вера в «силу благодатную»:

С души как бремя скатится, Сомненье далеко — И верится, и плачется, И так легко, легко…

Молитва о другом, о покое и спасении чужой души освобождает от эгоцентризма, снимает напряжение:

Не за свою молю душу пустынную, За душу странника в свете безродного; Но я вручить хочу деву невинную Теплой заступнице мира холодного. («Молитва» («Я, матерь Божия…»), 1837)

У лирического героя появляется небывалая до селе возможность увидеть и почувствовать близкую, родную душу:

Наедине с тобою, брат, Хотел бы я побыть… («Завещание», 1840)

Стихотворение «Родина» (1841) — предсмертная попытка со­брать все, что дорого Лермонтову в мире и особенно в родной стра­не. Он создает удивительный по своей щемящей проникновенности образ, ставший выражением народной России в русской поэзии — «дрожащие огни печальных деревень». Этот образ, как и образ «че­ты белеющих берез», прочно вошел в сознание русского человека. Такая вновь обретенная родина дарит усталому страннику воз­можность раствориться в мирной деревенской жизни, с ее «пляской с топаньем и свистом» и «говором пьяных мужичков». К этим про­стым, естественным формам, родственным исконным народным ос­новам, приходит поэт в конце своей жизни.

Таков был краткий, но столь яркий путь поэта, стремящегося исчерпать «в себе и мира совершенства» и использовавшего для этого все богатые возможности своего творческого дара.