Нравственное падение Эжена де Растиньяка (о романе «Отец Горио» О. де Бальзака)

Тема «проклятой страсти» к зо­лоту переплетается в романе «Отец Горио» с другой не менее важ­ной темой, которую можно сфор­мулировать как проблему нравственного становле­ния личности. Художественное исследование данной проблемы является главным для всего эпического цикла романов «Человеческой комедии». И первая встреча читателя с одним из центральных героев этого цикла происходит именно в романе «Отец Горио», и именно в момент его нравственного ста­новления.

Эжен де Растиньяк, отпрыск обедневшей дворян­ской семьи, приезжает из французской провинции в столицу с большими и честолюбивыми замыслами. Честный, искренний, нежно привязанный к своей семье юноша сталкивается с жестоким миром собст­венников, с той роскошью и жаждой наслаждений, которые «источает, как заразу», Париж — столица контрастов, «новый Вавилон», «вселенская блудница».

Первая встреча с Парижем вызывает у Рас­тиньяка массу противоречивых чувств. Он, привык­ший к тому, что «семья питается не столько белым хлебом, сколько похлебкой из каштанов, папаша бережет свои штаны, у мамаши — от силы одно платье для зимы и одно для лета, а сестры ходят в чем придется», ошеломлен резким контрастом меж­ду своим убогим существованием и блеском па­рижского света, куда он попадает благодаря род­ственным связям с высокородной виконтессой Босеан.

Аристократические особняки Сен-Жермена мгно­венно завладели воображением юноши, и «демон роскоши уязвил его сердце». Он жаждет счастья, а счастье там, за воротами этих богатых особняков. Там жизнь, там карьера, золото, слава, признание. Он достаточно честолюбив и умен, и у него есть шанс. Вот только одна досадная мелочь: он распо­лагает всего ста тридцатью франками на три месяца жизни. Этого катастрофически мало, чтобы сделать первый шаг к успеху. Нужны деньги, нужны при­личные костюмы, позволяющие посещать аристокра­тические салоны. Но где же их взять?

«Лихорадка наживы» постепенно, но уверенно овладевает душой юного провинциала. И Растиньяк совершает первую, пока еще невинную жестокость. Прекрасно понимая, что посягает на последние гро­ши родителей, он обращается за помощью к ма­тери. Но в то же время он еще не осознает, нас­колько безнравственна его просьба. «Завоевать свет» для него пока еще вопрос чести, а собственные эгоистические устремления оправданы страстным же­ланием осуществить надежды, возложенные на него семьей. «Дело идет о том, — пишет он матери, — пробью ли я себе дорогу или останусь барахтаться в грязи. Я знаю, сколько надежд вы возложили на меня, я хочу осуществить их побыстрее».

Мир, который решил завоевать Эжен де Рас­тиньяк, вызывает у него одновременно и отвра­щение, и восхищение. Честное сердце бедного юно­ши, потрясенное судьбой старика Горио, взывает к отмщению: он готов нанести этому жестокому об­ществу чувствительный удар. Негодование и состра­дание вселяют в него решимость одержать победу над высшим светом, но одновременно он приходит к безнравственному выводу — для достижения этой це­ли все средства хороши. Он пока даже не по­дозревает, что этот путь неизбежно приведет его к утрате благородных чувств, которые незаметно для него самого отступят, растают как дым перед пу­стым и всепоглощающим тщеславием.

Психологически молодой герой Бальзака меняет­ся не сразу. Вначале он покровительствует несча­стному отцу Горио, мечтает о большой любви и вообще переполнен самыми идиллическими чувства­ми. Но «проклятая страсть» к золоту уже испод­воль овладевает всеми его помыслами: его привлека­ет как сама мадемуазель Тайфер, так и возможность получить за нее целое состояние. Отказываясь, во­преки своим честолюбивым планам, от предложения Вотрена подстроить убийство брата мадемуазель Тай­фер, Растиньяк в то же время в самом пред­ложении бывшего каторжника не видит ничего про­тивоестественного человеческой природе. Нет, его еще мучают сомнения, и, желая разрешить их, он обращается к своему приятелю, студенту-медику Бьяшону с вопросом о том, читал ли тот Руссо: «Помнишь то место, где он спрашивает, как бы его читатель поступил, если бы мог, не выезжая из Парижа, одним усилием воли убить в Китае како­го-нибудь старого мандарина и благодаря этому сде­латься богатым?» Бьяшон честно отвечает: «Нет». Но Растиньяк предлагает ему поразмыслить и почти буквально приводит доводы Вотрена, оправдывающие убийство: «У меня две сестры — два ангела красоты и непорочности, и я хочу, чтобы они были счаст­ливы... В жизни бывают такие обстоятельства, ко­гда необходимо вести крупную игру...» Но даже Бьяшон в своих рассуждениях над вопросом друга невольно подтверждает мысль Вотрена о том, что между устремлениями каторжника и «человека выс­шего порядка» практически нет никакой разницы: «Ты ставишь вопрос, который возникает перед каж­дым, кто вступает в жизнь, и этот гордиев узел хо­чешь рассечь мечом. Для этого... надо быть Алек­сандром, в противном случае угодишь на каторгу».

Сознание Растиньяка формируется под воздей­ствием окружающих его людей. И взгляды бывшего каторжника Вотрена, и философствование виконтес­сы Босеан, отражающие дух времени, не являются для него принципиально неприемлемыми. Он сам уже кое-что понял в этой жизни, поэтому поучения виконтессы созвучны его собственным убеждениям и не вызывают у него чувства раздражения: «Чем хладнокровнее вы будете рассчитывать, тем дальше вы пойдете, — советует юноше виконтесса Босеан. — Наносите удары беспощадно, и перед вами будут трепетать. Смотрите на мужчин и женщин, как на почтовых лошадей, гоните, не жалея, пусть мрут на каждой станции...»

В более грубой форме, но столь же откровенно и цинично, как и виконтесса Босеан, указывает Растиньяку на единственно возможный в этом обществе путь к успеху и Вотрен. Для этого необходимо «обольстить женщину, чтобы взобраться на ту или иную другую ступеньку социальной лестницы, по­сеять раздор в семье между детьми,— словом, пойти на все мерзости, которые совершают шито-крыто, но так или иначе в целях личной выгоды или на­слаждения».

Так, постепенно, у Растиньяка исчезают послед­ние иллюзорные представления о человеческих отно­шениях. А печальная судьба отца Горио ставит окончательно точку в его внутреннем споре с Вотреном. Париж, увиденный им с высот кладбища Пер-Лашез, отныне станет и его миром, в котором он должен жить и который он должен завоевать. Он уже знает, что этот мир беспощадно жесток и циничен, что в нем все покупается и продается, что в этом мире побеждает только тот, кто способен переступить через самые святые понятия, и он уже был готов бросить этому миру вызов: «А теперь кто победит, я или ты?»