О пьесе «Старший сын» А. В. Вампилова

Вторая пьеса Вампилова «Старший сын» (1967) в какой-то мере продолжает идеи, заложенные в «Прощании в июне». На­чавшись с безответственного вранья, с почти водевильной си­туации, пьеса обретает подлинный драматизм, разрешаемый только в последней сцене. Вампилов завязывает интригу эксцен­трической выходкой, но все действие в дальнейшем развивается в соответствии с логикой характеров. Оказывается (примени­тельно к вампиловской драматургии очень часто приходится прибегать к слову «оказывается», так как многое развивается вопреки стереотипам), что не все в жизни подчинено простым нравственным правилам, что жизнь неизмеримо сложнее, зако­выристее; необходимо, чтобы нравственный постулат еще оду­хотворялся чувством. Все знают: врать — это плохо, но иногда вранье оказывается гуманнее правды.

Действие динамично развивается, двигаясь от бусыгинского тезиса «У людей толстая кожа и пробить ее не так-то просто. Надо соврать как следует, только тогда тебе поверят и посочув­ствуют» — к убеждению Сарафанова «Все люди братья». Понача­лу кажется, что Бусыгин прав: ведь никто не хотел пустить мо­лодых людей погреться, когда они говорили, что опоздали на последнюю электричку. Но вот Сильва, осененный случайно бро­шенной Бусыгиным фразой, начинает игру. Бусыгин, привык­ший не придавать никакого значения расхожим лозунгам, гово­рит Васеньке: «Человек человеку брат, надеюсь, ты об этом слы­шал». Конечно, как не слышать, если эти слова повторяются постоянно и истерты до такой степени, что смысл исчез, оста­лась одна оболочка. Ерничая, Бусыгин пытается восстановить содержание, реализовать то, что превратилось в метафору: «Брат страждущий, голодный, холодный стоит у порога…» Вот за сло­во «брат», имеющее общее значение, и ухватывается Сильва, придавая ему конкретный смысл родственных отношений. Бу­сыгин включается в игру — обман поневоле. Он рассчитывает немного погреться и уйти. Но пружина уже отпущена, и собы­тия раскручиваются помимо логики.

Бусыгин не ожидал, что взрослый, уже пожилой человек так безоглядно поверит вранью, с такой щедростью и открыто­стью примет его — своего старшего сына. Росший без отца Бусы­гин, может быть, впервые ощутил любовь к себе, материализо­вавшуюся в слово «сынок». Этот момент становится определяю­щим. Володю Бусыгина необъяснимо волнует все, что происхо­дит в семье Сарафановых. Он, так безответственно солгавший, ощущает свою ответственность за Васеньку, который не хочет любить «кого полагается», а влюблен в легкомысленную особу, которая к тому же на десять лет старше его. Бусыгин хочет обе­речь Нину от брака с «положительным во всех отношениях» Кудимовым. Он, чужой человек, пытается сплотить эту стран­ную семью, в которой все ссорятся друг с другом, но в сущно­сти любят друг друга — безумно, как-то вывороченно. Бусыгин не просто «входит в роль» старшего сына, он чувствует себя им. Потому трижды порываясь уйти, прекратить затянувшийся спек­такль, он каждый раз медлит: его не отпускает ответственность за семью. Когда наконец раскрывается, что все — выдумка, вра­нье, и никакой он не сын, это уже не имеет значения. Сам Бу­сыгин повзрослел, переродился, он не сможет отмахнуться от забот о людях, которые приняли его как родного.

Бусыгин — сын Сарафанова не по крови, а по духу. Он гово­рил о толстокожести, а сам оказался не способен на жестокость. Как Сарафанов, он отзывчив и добр и тоже похож на «блажен­ного», взваливая на себя проблемы чужих людей. Бывшая жена Сарафанова называла мужа «блаженным» за открытость, неуме­ние постоять за себя, приспособиться. Но интересно, что не с ней — серьезной, знающей всему цену — остались дети, а с «бла­женным» отцом, ибо он мог дать то, что не купишь и ничем не заменишь — любовь. Сарафанов говорит: «То, что случилось, — все это ничего не меняет… Что бы там ни было, а я считаю тебя своим сыном. Вы мои дети, потому что я люблю вас. …Я вас люблю, а это самое главное». Если вдуматься, какая глубокая христианская мысль: «вы мои дети, потому что я люблю вас», а не «я люблю вас, потому что вы мои дети». В свете этого особой духовностью наполняется название сарафановской оратории «Все люди братья». Любовь открывает ложность посылки Бусыгина о толстокожести людей, утверждает истинность другого тезиса — об их братстве.

Вампилов разрушает стереотипы вроде «лучше горькая прав­да, чем сладкая ложь». Еще М. Горьким в пьесе «На дне» была поставлена проблема правды и лжи, решение которой вовсе не так просто, как долгое время толковалось в школьных учебни­ках. Хрестоматийное отрицание необходимости и гуманности утешительных сказок Луки — не совсем верная и уж, конечно, не единственная трактовка пьесы Горького.

У Вампилова идеальный постулат наполняется реальной жизнью. И оказывается, что иногда пороком бывает и безогляд­ная правда. В доме Сарафановых тоже существует вранье: отец врет детям, что все еще работает в филармонии; дети, зная, что он давно играет в похоронном оркестре, делают вид, что верят отцу, то есть тоже врут. Но ведь ложь здесь ради сохранения душевного спокойствия отца, чтобы он не потерял свое досто­инство. Вот этого и не почувствовал Кудимов — по всем пара­метрам абсолютно положительный человек. Бусыгин дает ему ироническую характеристику, составленную из расхожих пове­денческих норм: «Он большой и добрый. Некрасивый, но обая­тельный. Веселый, внимательный, непринужденный в беседе. Волевой, целеустремленный. Точно знает, что ему в жизни надо. Много на себя не берет, но он хозяин своему слову». Он никогда не опаздывает, знает, что ждет его завтра, всегда говорит толь­ко правду. Он не успокаивается, пока не докажет свою правоту. Все эти качества хороши, но они не одухотворены любовью. Кудимов как хорошо отлаженный механизм, следующий схеме и не способный ни на какие душевные порывы. Он не плохой человек. Просто другой, не вписывающийся в систему вампиловских ценностей, где важнее всего — умение чувствовать дру­гого, любить.

Кудимову близок Сильва. Он тоже почти не врет: ни когда идет в кино с Макарской, ни когда в порыве злости «раскрыва­ет», что Бусыгин вовсе не сын Сарафанова. Сильва не способен любить, может только флиртовать с девушками. Это какой-то опереточный персонаж, выпрыгнувший с легкостью в жизнь. Недаром у него и кличка такая, опереточная. Сильва родственен Кудимову не по внешним поведенческим параметрам, а по глухо­те души, заторможенности чувств.

Пьеса «Старший сын» несла в себе узнаваемые мотивы вре­мени. 1960-е годы с моральным кодексом строителя коммуниз­ма, который должен был заучиваться в школе наизусть, с уже начавшимся раздвоением морали на личную и общественную узнаются и по социальному статусу героев (студент, интелли­гент), и по социальному амплуа (пижон и стиляга), и по драма­тургическому стереотипу (подросток Васенька в духе розовских мальчиков, бунтующих против лжи взрослых). Вампилов уловил существенные тенденции времени, показал характер углубляю­щихся противоречий.

Трудно определить жанр пьесы Вампилова, хотя и называет­ся она комедией. Начинаясь с водевильной интриги, «Старший сын» продолжается как бытовая драма, заканчиваясь как мело­драма или лирическая комедия. Спаянность разных элементов отражает неоднородную природу самой жизни, ее «разножанровость». Интересно, что в пьесе с удивительной точностью со­блюден закон поэтики классицизма о трех единствах в драме — места (дом Сарафановых), времени (одни сутки), действия (раз­витие одной сюжетной линии). Как в классицистической коме­дии герой делает три попытки выхода из им же созданной си­туации. Но каждая проваливается из-за парадоксальной реакции действующих лиц и самого героя. Характерна и еще одна черта, наблюдаемая в комедиях классицизма, — двойственное сущест­вование героев. Герой выступает в двух ипостасях: как нечто мнимое, кем он притворяется (вспомните пьесы Мольера, Бо­марше), и в своей настоящей сущности. В «Старшем сыне» Бу­сыгин тоже мнимый сын. Но в отличие от пьес классицизма, где мнимое в финале распознавалось и высмеивалось как фальшь и лицемерие, у Вампилова мнимость оказывается сущностью, обо­рачивается истинным родством душ и сердечностью. В финале, когда Сарафанов-старший не хочет верить, что Бусыгин не его сын, герой признается: «Откровенно говоря, я и сам уже не верю, что я вам не сын». Так игра, притворство обнаруживают глубинную, сокровенную сущность героев.