Поэтический мир Иосифа Бродского

Если что-нибудь петь, то перемену ветра...

И. Бродский

Иосиф Бродский пятым из русских писателей удосто­ился Нобелевской премии, причем стал одним из самых молодых лауреатов в области литературы. Этому само­бытному поэту, создавшему свой собственный, максималь­но свободный от традиций и авторитетов поэтический мир, как и многим другим талантливым писателям, была уго­тована нелегкая судьба отверженности, непонимания сво­ей Родиной. Подвергавшийся травле и осужденный на пя­тилетнюю ссылку, поэт в 1972 году был вынужден эмигри­ровать в США, где стал почетным профессором ряда уни­верситетов.

Простимся. До встреч в могиле. Близится наше время. Ну, что ж?

 

Мы не победили. Мы умрем на арене. Тем лучше. Не облысеем от женщин, от перепоя.

Быстро миновав в ранней юности период подражания другим поэтам, И. Бродский никогда не был простым орудием рифмованной конъюнктуры, способным менять свое мировоззрение и поэтическое видение в связи с переменами моды и политических ветров. Он очень рано начал создавать свой собственный поэтический мир, со­вершенно не вписывающийся в прокрустово ложе соцре­ализма.

Я памятник воздвиг себе иной!

 

К постыдному столетию — спиной. К любви своей потерянной — лицом. И грудь — велосипедным колесом. А ягодицы — к морю полуправд.

Тематический диапазон стихотворений Бродского на­чала 60-х годов необыкновенно разнообразен, и многие из них стали городским фольклором, перекладывались на музыку, исполнялись под гитару, потому что были легко воспринимаемы на слух («Ни страны, ни погоста...», «Плы­вет в тоске необъяснимой...»). Но Бродский никогда не останавливался на достигнутом, он постоянно стремился к самосовершенствованию, к движению вперед.

Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы.

 

Увечны они, горбаты. Голодны, полуодеты. Глаза их полны заката. Сердца их полны рассвета.

Занимаясь талантливыми переводами, очень много чи­тая, Бродский все же принадлежал к поколению поэтов, искусственно оторванных от русской поэтической тради­ции, и в то же время явившихся ее продолжателями. Брод­ский никогда не говорил о главном прямо, он искал новые возможности подхода к тексту и читателю. Не называя переживаемые эмоции, поэт помогает нам разобраться в них самим строем речи, приподнятостью лексики и рече­вых оборотов.

Мы снова проживаем у залива, и проплывают облака над нами, и современный тарахтит Везувий, и оседает пыль по переулкам, и стекла переулков дребезжат. Когда-нибудь и нас засыплет пепел.

Поэтический мир ранних стихов поэта, которым были свойственны движение и борьба, эмоциональность и раз­думчивость, меняется к концу 60-х годов, потому что ме­няется картина мира в сознании Бродского. Ощущение трагизма бытия служит причиной появления в стихотво­рении поэта мотивов одиночества, темноты, тупика. И это новое миропонимание потребовало от поэта иных средств его отображения. Так в произведениях Бродского появля­ются длинные и сложные синтаксические конструкции, выходящие за границы строк и строф, объемные тексты, за которыми, по словам В. С. Баевского, чувствуется «дыха­ние поэтических легких огромного объема». Ломая штам­пы и привычные сочетания, Бродский создает свой непов­торимый, легко узнаваемый язык.

...и при слове «грядущее» из русского языка выбегают мыши и всей оравой отгрызают от лакомого куска памяти, что твой сыр, дырявой.

Интересно понимание Бродским назначения поэта: «То, что мы называем голосом Музы, на самом деле — диктат языка... Писатель — орудие языка». И именно способ­ность почувствовать подобные языковые течения, потреб­ность говорить, даже не слыша ответного отклика, стрем­ление положить свой ряд кирпичиков в строительство этой Вавилонской башни слов, которая никогда не будет дост­роена, позволили поэту сохранить свою самостоятельность и самобытность, даже будучи оторванным от огромных читательских масс родной страны.

Эти слова мне диктовали не любовь и не Муза, но потерявший скорость звука пытливый, бесцветный голос; я отвечал, лежа лицом к стене.

 

«Как ты жил в эти годы?» — «как буква «г» в «ого».

Ранняя смерть поэта не смогла прервать долгий путь его произведений к сердцам тех соотечественников, кото­рые, так же как и Бродский, не хотели мириться с ограни­чениями и несвободой и верили в то, что «всегда остается возможность выйти из дому на улицу».