Революция и гражданская война в русской прозе 1920-х годов

Основная тема творчества писателей 1920-х годов — револю­ция и гражданская война. Она составляла главный нерв произве­дений и писателей русского зарубежья, и тех, кто творил в Со­ветской России. Как писал в романе «Сивцев Вражек» писатель- эмигрант Б. Осоргин, были две правды: «Правда тех, кто считал и родину, и революцию поруганными новым деспотизмом и насилием, — и правда тех, кто иначе понимал родину, …кто видел поругание не в похабном мире с немцами, а в обмане народных надежд». Идеологически существовали две линии в изо­бражении гражданской войны. Одни писатели восприняли Ок­тябрьскую революцию как незаконный переворот, а граждан­скую войну — как «кровавую, братоубийственную». Особенно ярко ненависть к советской власти и всему, ею творимому, про­явилась в «Окаянных днях» И. Бунина, в романах «Ледяной по­ход» Р. Гуля, «Солнце мертвых» И. Шмелева.

Рожденная личным горем (расстрел большевиками сына Сер­гея) книга «Солнце мертвых» — это страшная мозаика револю­ции. Шмелев показывает революционных деятелей как слепую силу. Эти «краснозвездные «обновители жизни» способны толь­ко убивать. С позиций христианской нравственности они не имеют никакого оправдания. Жертвы духовно выше их. Их страдания, боль их душ показаны Шмелевым как страдания всего русского народа, не отравленного идеологией. В романе, состоящем из отдельных рассказов, лейтмотивом проходит образ мертвого солн­ца — трагического символа поруганной, умирающей под вла­стью большевиков Родины.

С общегуманистических позиций изображена гражданская война в романе М. Булгакова «Белая гвардия», в романе А. Тол­стого «Сестры».

В романе «Белая гвардия» окружающему хаосу, непостоянству, разорению противопоставляется упорное стремление сохранить свой Дом с «кремовыми шторами», с изразцовой печкой, теп­лом семейного очага. Внешние приметы прошлого не имеют материальной ценности, это символы прежней устойчивой и нерушимой жизни.

Семья Турбиных — военных и интеллигентов — до конца готова защищать свой Дом; в широком плане — Город, Россию, Родину. Это люди чести и долга, настоящие патриоты. Булгаков показыва­ет события 1918 г., когда Киев переходил из рук в руки, как события апокалиптические, трагические. Библейское пророчество «и сделалась кровь» вспоминается, когда возникают картины диких зверств петлюровцев, сцены расправы «пана куренного» со своей беззащитной жертвой. В этом стоящем на краю пропасти мире единственное, что может удержать от падения, — любовь к Дому, России.

Булгаков изобразил своих героев-белогвардейцев с гумани­стической позиции. Он сочувствует и сострадает честным и чис­тым людям, ввергнутым в хаос гражданской войны. С болью он показывает, что гибнут самые достойные, цвет нации. И это в контексте всего романа расценивается как гибель всей России, прошлого, истории.

В противовес общегуманистическим и критическим по отно­шению к революции произведениям в 1920-е годы появляются произведения, воспевавшие революцию и считавшие граждан­скую войну необходимым и неизбежным шагом советской вла­сти. Эти произведения были разными по принципам изображе­ния человека и истории, по своим стилевым особенностям. В од­них из них создавался обобщенно-поэтический образ народа, объ­ятого стихией революции. В них действовала революционная мас­са, «множества», «красная лава». Таковы «Падение Даира» А. Ма- лышкина, «Партизанские повести» Вс. Иванова, «Голый год» Б. Пиль­няка.

В «Голом годе» Пильняк показывает революцию как стихию, развязывающую пещерное, низменное в человеке. Это бунт ази­атского начала, разрушающий европейское. Дикий разгром, зве­риные инстинкты, цинизм сталкиваются с высокими идеалами «лучших людей» — большевиков. Большевики у Пильняка не индивидуализированы, психологически не обрисованы. Он фиксирует только внешние приметы, в результате в литературу вошли «кожаные куртки», ставшие образом-символом больше­виков.

Другие писатели, апологетически относившиеся к револю­ции, стремились к психологическому постижению революци­онного народа. В «Железном потоке» А. Серафимович показал, как из разношерстной, необузданной, дикой толпы в процессе перехода рождается спаянный единой целью поток. Толпа вы­двигает, выталкивает из себя вожака, который только жесто­костью, силой воли, диктатом может сделать из нее единый — железный — поток. И когда Кожух приводит этот «железный по­ток» к намеченной цели, тогда люди с удивлением вдруг заме­чают, что у Кожуха «голубые глаза».

В романах Д. Фурманова «Чапаев» и А. Фадеева «Разгром» ка­ждый персонаж уже психологически очерчен. По словам Фадее­ва, он ставил задачу показать, что «в гражданской войне проис­ходит отбор человеческого материала, все враждебное сметается революцией, все неспособное к настоящей революционной борь­бе… отсеивается. …Эта переделка происходит успешно потому, что революцией руководят… коммунисты…» Задачи вполне оп­ределяются требованиями социалистического реализма. Идею переделки в ходе революции «человеческого материала» олице­творяет в романе Морозко, а идею отбора и «отсеивания» — Мечик. В однотипных жизненных ситуациях идет сравнение ге­роев, выявление их нравственно-психологического потенциала. Согласно соцреалистической трактовке, Морозко во многих ситуациях оказывается выше Мечика, т. е. «пролетарский гума­низм» (допускавший убийство раненого товарища, потому что он мешал продвижению отряда) выше общечеловеческих поня­тий. В финале Морозко совершает подвиг самопожертвования, спасая отряд, Мечик же уходит. Противопоставление героев но­сит в романе не психологический, а социальный характер.

Фадеев показал недостатки Морозки («баламутство», при­вычку подозревать других в низости, самому отлынивать от дела, способность лгать, красть) как поверхностные, обусловленные обстоятельствами жизни. Под влиянием участия в революции это должно исчезнуть.

Иначе рисуется Мечик. Интеллигентный юноша, романтиче­ски воспринявший революцию, но не принявший ее грязь, кровь, пошлость, однозначно отрицательно оценивается Фадеевым. Пи­сатель показывает, что под благопристойной внешностью таится душа предателя и эгоиста. Фадеев упростил идею «интеллигенция и революция», просто выбросив из нее интеллигента.

Достижением Фадеева было изображение коммуниста Левин­сона — человека неказистого с виду, со слабостями, но сильно­го духом, разумно умеющего управлять собой и другими.

«Нераздельность и неслиянность с революцией» — такова позиция И. Бабеля в «Конармии». Увидев в революции не только силу и романтику, но и кровь и слезы, Бабель изобразил дейст­вительность трагически. Не отрицая революцию, Бабель пока­зывает ее натуралистически, со всеми «будничными злодеяния­ми». Он видит в ней возвышенное и низкое, героическое и по­шлое, доброе и жестокое. Писатель убежден, что революция — состояние экстремальное, а потому должна иметь конец как вся­кая сверхординарная ситуация. Но поступки, которые дозволе­ны в экстремальной ситуации, становятся обыденностью. Вот это-то и страшно, это и составляет трагизм «Конармии».

Революция и гражданская война изображались по-разному: как стихия, метель, вихрь («Голодный год» Пильняка), как ко­нец культуры и истории («Окаянные дни» Бунина, «Солнце мертвых» Шмелева), как начало нового мира («Разгром» Фадее­ва, «Железный поток» Серафимовича). Писатели, принимавшие революцию, наполняли свои произведения героико-романтическим пафосом. Те же, кто видел в революции разнузданную стихию, изображали ее как апокалипсис, действительность пред­ставала в трагической тональности.