Русский коммунизм и его отражение в литературе

У М. Горького в «Несвоевременных мыслях» есть эпизод разговора с кондуктором трамвая о социалистах, которые борются за равенство всех народов, на что кондуктор про­износит: «Плевать нам на социалистов, социализм — гос­подская выдумка, а мы рабочие-большевики…». Похожие мысли высказывают и герои в романе Б. Пильняка «Голый год»: «Нет никакого интернацьенала, а есть народная рус­ская революция, бунт — и больше ничего. По образу Сте­пана Тимофеевича. — “А Карла Марксов?” — спрашива­ют. — Немец, говорю, а стало быть, дурак. — “А Ленин?” — Ленин, говорю, из мужиков, большевик, а вы, должно, коммунисты…».

Все это очень напоминает знаменитую фразу Сталина: «Мы, большевики, — люди особого склада. Мы сделаны из особого материала».

Почему мне вспомнились все эти слова и сцены? Пото­му что, на мой взгляд, то, что происходило в нашей стра­не на протяжении всего XX века, ни социализмом, ни тем более коммунизмом назвать нельзя. Наверное, правы классики: это был чистейшей воды большевизм, который ровным счетом не имел ничего общего с коммунистичес­кой идеей.

Объяснению того, что большевизм не имел ничего об­щего с коммунизмом, посвящены многие страницы романа писателя-эмигранта Н. Нарокова «Мнимые величины». Ге­роиня этого произведения Евлалия Григорьевна размыш­ляет о «важном партийце» Семенове. А «важные партийцы» в ее представлении «все могут», потому что у них нет никакого внутреннего запрета: «Они срывают кресты с церквей, отнимают хлеб у голодного и убивают каждого, кого им надо убить». Каков бы ни был преступник и какое бы преступление он не совершил, он всегда осознает, что он преступник. А вот «у большевика сознания преступнос­ти нет. Нет у него даже противоположного: сознания пра­ва на преступление».

Миролюбов, один из героев того же произведения, вос­клицает: «Право, путь от амебы до человека проще и коро­че, чем путь от человека до большевика!»

Тем самым как бы утверждается мысль, что большевик — это не просто человек особого склада. Это даже не столько человек, сколько представитель особого биологи­ческого вида. Потому что путь от человека до этого ново­го существа длиннее, чем от амебы до человека.

Эту идею с полным правом можно назвать центральной во всем романе Н. Нарокова. Например, у героя романа по фамилии Любкин в первые послереволюционные годы, от одного слова «коммунизм» захватывало дух, глаза зажи­гались и кулаки сжимались сами собой. Но со временем этот самый коммунизм перестал его интересовать. Более того, со временем он стал думать о нем с презрением: «Это все одна тёория!» Его восхищала лишь практика боль­шевизма, которая позволяла ему не смущаться перед мил­лионами жертв голода 1932 года на Украине и в Молдавии и тысячами репрессированных бывших товарищей. Поэто­му в одной из сцен, когда идет обсуждение характеристи­ки секретаря райпарткома, он говорит: «Парень-то он, может быть, и неплохой, но он какой-то не такой!» И с неожиданным пренебрежением уточняет: «Коммунист!» А когда ему говорят, что нам такой и нужен, Любкин возражает: «Вот! а не большевик».

Глубокое различие между коммунизмом и большевиз­мом, их враждебность друг к другу формулирует Кораблев — жертва репрессивной машины, которую возглавля­ет настоящий большевик и чекист Любкин. Он говорит о том, что есть порода обыкновенного человека, который создал Будду и Христа, Гомера и Пушкина, Аттилу и Ивана Грозного. Это — человек духа. Но кроме него есть человек иной породы — без духа. Он существовал всегда, но только в настоящее время «осознал себя, организовал­ся и стал говорить свое «хочу»… Все думают, будто боль­шевизм — это коммунизм и Советская власть. Нет, боль­шевизм — совсем другое: это «хочу» человека другой по­роды». Кораблев говорит, что при всем своем негативном отношении мог бы примириться и с коммунизмом, и с Со­ветской властью. Но он ни за что и никогда не примирит­ся с большевизмом, потому что в нем «есть какая-то нич­тожная капля духа».

А своему сокамернику Зворыкину он объясняет, что коммунизм и большевизм враждебны друг другу. Он при­водит пример с тифом и голодом: тиф не голод, но во время голода он может сильнее развиться. Так и здесь: «Коммунизм — голод, большевизм — тиф. А кончится тем, что большевизм без остатка слопает ваш коммунизм».

Но самым примечательным является такой диалог меж­ду Зворыкиным и Кораблевым:

—   А что ему нужно, вашему человеку другой породы, если ему не нужен коммунизм?

—   Ему нужно только одно — власть.

—   Власть? Для чего власть?

—   Власть для власти.

На самом деле нет никаких сомнений, что мечта о ком­мунизме — это недостижимая утопия. Но то, что эта идея нигде не прижилась, кроме России, имело свои веские обоснования в характере русского народа-бунтаря, в уче­нии о русском религиозном мессианизме и идее Л. Тол­стого о великой дружной крестьянской общине.