Трагедия Евгения Базарова (о романе «Отцы и дети» И. С. Тургенева)

Базаров во многом отличен от братьев Кирсановых. Тургенева не могли не привлекать внутренняя независимость героя, по­следовательность, стойкость в отстаивании своих убеждений. Но многое в нем все же писателя или прямо отталкивало, или внушало серьезные опасе­ния. В этом проявляется не либеральная ограни­ченность Тургенева, а его прозорливость.

Мысль о том, что Базаров — трагическое лицо, не один раз встречается в письмах Тургенева. Но, как известно, величие трагического героя не исключает наличия у него и трагической вины. Трагизм База­рова — в бесплодности его желания подавить в себе человеческие стремления, противопоставить свой ра­зум стихийным и властным законам жизни, неудер­жимой силе чувств и страстей. Не обманывает ли себя Евгений Базаров? Не заблуждается ли он на свой собственный счет?

Базаров — дитя своего времени, тех самых 60-х гг., когда происходила столь острая ломка всей русской жизни. Ломались и люди. То ли они становились жертвами сложившихся обстоятельств, то ли сами себя ломали. Одни стремились стать вровень с новыми настроениями, а другие пытались обогнать свое время. Идея рационализма, немедленной поль­зы, полного разрыва со всем предшествующим опы­том, даже со старой культурой, вообще носилась в воздухе. Но теоретические воззрения героя не вы­держивают проверки жизнью.

Базаров привлек внимание Тургенева как не­заурядная личность, человек яркий, талантливый, обладающий большими возможностями, но не реали­зовавший их.

Среди прототипов Базарова, указанных самим пи­сателем, первое место занимает Добролюбов. Тур­генев по поводу его смерти написал: «Я пожалел о смерти Добролюбова, хотя и не разделял его воз­зрений: человек был даровитый — молодой... Жаль погибшей, напрасно потраченной силы!»

Подумайте, нельзя ли применить эти слова к Базарову? Ведь автор романа не сомневался в та­лантливости, даровитости своего героя, не отрицал его силы — жаль только, что сила эта потрачена была напрасно. По мысли писателя, Базаров был обречен, потому что в гордыне своей вообразил, что может противостоять законам самой жизни, что с помощью естественно-научных знаний может объяс­нить любое явление действительности.

Повторим слова: Базаров не случайное явление, он не выдуман автором. Напротив, есть в нем нечто, напоминающее (по словам самого же Тур­генева) предводителя народного восстания Пугачева. Не случайно на первых же страницах романа вос­произведена впечатляющая картина всеобщего неуст­ройства: имение Павла Кирсанова на грани разо­рения, да и мужицкие деревеньки выглядят весьма и весьма неказисто. Вот на таком фоне и по­является Евгений Базаров как некое воплощение тех неизбежных и, возможно, катастрофических пе­ремен, на пороге которых стоит Россия.

Новое произведение Тургенева вполне можно было воспринимать как роман-предвидение, как преду­преждение об опасности тех тенденций, которые заключены в безграничности базаровского отрица­ния. А Базаров в своем отрицании идет до конца, не боясь самых крайних выводов. Искусство? Праздная забава. Любовь? Физическое влечение. Природа? Ма­стерская — и не больше. И вообще, «порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта».

Но исследователи уже обратили внимание на од­ну очень важную особенность взглядов и поведения Базарова. Вселяет подозрение некая преувеличен­ность, сознательная заостренность многих его сужде­ний. Не бравирует ли он, не пытается ли за под­черкнутой резкостью, чуть ли не грубостью, спря­тать от собеседников (да и не от себя ли самого?) то, что он все-таки ощущает в глубине души — власть, силу и могущество искусства, природы, любви?

Оказывается, что духовные порывы, жизнь серд­ца отменить невозможно, как бы ни пытался База­ров сузить, ограничить, исказить свой внутренний мир. Есть у него и глубокие душевные движения, только он сознательно их прячет, точно боится кого-то или самого себя. При прощании с другом он говорит: «Есть, Аркадий, есть у меня другие слова, только я их не выскажу, потому что это романтизм,— это значит: рассыропиться».

Достоевский далеко не все принимал в твор­честве Тургенева, но его оценка Базарова была признана самим автором романа «Отцы и дети» наиболее убедительной. Беря под защиту Тургенева от нападок критики, Достоевский в очерках «Зим­ние заметки о летних впечатлениях» писал: «Ну и досталось же ему за Базарова, беспокойного и тос­кующего Базарова (признак великого сердца), не­смотря на весь его нигилизм».

Итак, беспокойный и тоскующий Базаров, обна­руживающий признаки великого сердца. Это очень отличается от стандартного восприятия тургеневского героя!

Особенно важны в этом отношении последние сцены романа, восхитившие впоследствии Чехова, — болезнь и смерть Базарова. Он писал в 1893 г. одному из своих знакомых: «Боже мой! Что за роскошь «Отцы и дети»! Просто хоть караул кричи. Болезнь Базарова сделана так сильно, что я ослабел и было такое чувство, как будто я заразился от него. А конец Базарова? ...Это черт знает как сделано. Просто гениально».

Перед лицом смерти слабыми оказались споры, поддерживавшие некогда базаровскую самоуверен­ность. Медицина и естественные науки обнаружили свое бессилие — отступили, оставив Базарова на­едине с самим собою. И тут, справедливо пишет Ю. В. Лебедев, пришли к герою на помощь силы, «которые он когда-то отрицал, но которые таились в глубине его души. Именно их герой мобилизует на борьбу со смертью, и они восстанавливают цель­ность и стойкость его духа в последнем испыта­нии.

Умирающий Базаров прост и человечен, отпала надобность скрывать свой «романтизм», и вот душа героя освобождается...»

Знаменательно совпадение образа угасающей лам­пады у идеалиста Рудина и сурового рационалиста Базарова. В разговоре с Лежневым Рудин говорит о себе устало и печально: «...все кончено, и масла в лампаде нет, и сама лампада разбита, и вот-вот сейчас докурится фитиль... Смерть, брат, должна примирить, наконец...» И Базаров перед смертью сказал Анне Сергеевне Одинцовой: «Дуньте на уми­рающую лампаду, и пусть она погаснет...»

Казалось бы, произошло нечто неслыханное: «лиш­ний человек» Рудин оказывается предшественником Базарова хотя бы в одном отношении — в воспри­ятии смерти, в осознании вечных законов бытия...