“Два доктора”

Он не просто описывал жизнь,

но жаждал переделать её,

чтобы она стала умнее,

человечнее, радостнее.

К. Чуковский. «О Чехове». 1913

Обращение к рассказам А. П. Чехова «Попрыгунья» и «Ионыч» обусловлено следующими причинами. Обе новеллы написаны в 90-е годы XIX века («Попрыгунья» — в 1891 году, «Ионыч» — в 1898-м). В книге «Русская литература XIX века» (из серии «Пособие для школьников и поступающих в вузы» О. Монаховой, М. Стишовой. М.: Олма-Пресс, 1999) об этом периоде в творчестве писателя читаем: “Предметом интереса и художественного осмысления Чехова становится новый пласт жизни, неведомый русской литературе. Он открывает читателю жизнь обыденную, каждодневную, знакомую всем череду рутинных бытовых дел и соображений, проходящую мимо сознания большинства: она служит лишь фоном для действительно решающих, экстраординарных событий и свершений. Но личность творят не эти переломные моменты бытия (в обычной судьбе их не наберётся больше 35...), а та самая каждодневная рутина, жизнь как она есть. И Чехов стремится обратить внимание читателя на дни и часы его маленького существования, осмыслить их, начать жизнь осознанно”. Общим является и то, что писатель рисует в них социальный тип русского интеллигента, привлекающий его пристальное внимание именно в эти годы. Наконец, в том и другом рассказах присутствует близкий ему по первой профессии образ врача. Всё это даёт возможность, как мне кажется, глубже раскрыть тему трагической судьбы человека под влиянием пошлой среды и противостояния ей. В произведениях Чехова 90-х годов эта тема вырастает до философских размышлений о быте и бытии в судьбе человека.

Начиная анализ, обращаю внимание на лаконичность и ёмкость названий чеховских рассказов, подчёркиваю, что они не только конденсируют в себе большой пласт жизни или всю судьбу персонажа, но и содержат его нравственную оценку. Покажем, как строится эта работа по ходу уроков (можно проводить их сдвоенными), обратившись сначала к «Попрыгунье». Попросим учащихся вспомнить фабулу (план, порядок событий) новеллы. Мне представляется, что в старших классах необходимо совершенствовать работу над умением сжато передавать даже большой по объёму текст. Затем размышляем над тем, как отражает заглавие суть того, что происходит с главной героиней, Ольгой Ивановной. Ответ на этот вопрос находим в тексте (8 глава): “Ольга Ивановна вспомнила всю свою жизнь с ним (Дымовым) от начала до конца, со всеми подробностями, и вдруг поняла, что это был в самом деле необыкновенный, редкий и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек. И, вспомнив, как к нему относились её покойный отец и все товарищи-врачи, она поняла, что все они видели в нём будущую знаменитость. Стены, потолок, лампа и ковёр на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: «Прозевала! прозевала!»” Насмешливое “прозевала” в контексте чеховского рассказа по смыслу близко слову “пропрыгала”, а отсюда и однокоренное “попрыгунья”. Сама семантика слова указывает на неумение сосредоточиться на чём-то одном, на неосновательность и легковесность героини.

К тому же слово “попрыгунья” невольно переносится на читательский опыт учащихся, знакомых по школьной программе с басней И. А. Крылова «Стрекоза и Муравей», и ассоциируется со словами: “Попрыгунья Стрекоза лето красное пропела, оглянуться не успела, как зима катит в глаза...”, содержащими прямое осуждение праздности и легкомыслия.

Задумаемся над тем, как Чехов подводит свою героиню к итогу, о котором было сказано выше. Предлагаю с этой целью выполнить следующее задание. Первоначально рассказ был назван писателем «Обыватели», затем он изменил заглавие на «Великий человек». Однако и это название не удовлетворило автора. После чтения корректуры, в которой Чехов внёс в рассказ небольшие изменения, он писал редактору журнала «Север» В. А. Тихонову: “Право, не знаю, как быть с заглавием моего рассказа! «Великий человек» мне совсем не нравится. Надо назвать как-нибудь иначе — это непременно. Назовите так — «Попрыгунья». Итак, значит, «Попрыгунья». Не забудьте переменить. (14 декабря 1891 г.)”.

Понятно, почему писатель отказался от первых двух вариантов заглавий для своего произведения. Они были отвергнуты ввиду их явной тенденциозности. А Чехов, мы знаем, всегда уходил от лобовых, навязываемых читателю решений. Вместе с тем первоначальные названия многое подсказывают читателю.

Заглавие «Обыватели» сосредотачивает наше внимание на быте, среде, которая составляет фон рассказа и формирует представление о жизни Ольги Ивановны. Охарактеризуем окружение героини. В самом ли деле её друзья и добрые знакомые “были не совсем обыкновенные люди”? Или, как подсказывает Чехов, — обыватели?

Уже в первой главе читатель ловит себя на ощущении, что “не совсем обыкновенные” люди, посещающие дом героини, на самом деле не живут настоящей, естественной жизнью, а демонстрируют свои таланты: “Каждый из них был чем-нибудь замечателен и немножко известен, имел уже имя и считался знаменитостью или же хотя и не был ещё знаменит, но зато подавал блестящие надежды. Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из неё вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет двадцати пяти, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей — он поправлял Ольге Ивановне этюды и говорил, что из неё, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы. Ещё кто? Ну, ещё Василий Васильич, барин, помещик, дилетант-иллюстратор и виньетист, сильно чувствовавший старый русский стиль, былину и эпос: на бумаге, на фарфоре и на закопчённых тарелках он производил буквально чудеса”. Самый же перечень гостей, уверяющий хозяйку модной гостиной в потенциальных способностях к пению, живописи и прочему, подаётся с чуть заметной долей иронии: намёк на разбросанность и проистекающую отсюда легковесность героини.

Неслучайно Чехов ненавязчиво предпосылает знакомству с ними звучащие довольно прозаично слова о муже Ольги Ивановны, Осипе Степановиче Дымове: “Служил он в двух больницах: в одной штатным ординатором, а в другой прозектором. Ежедневно от девяти часов утра до полудня он принимал больных и занимался у себя в палате, а после полудня ехал на конке в другую больницу, где вскрывал умерших больных. Частная практика его была ничтожна, рублей на 500 в год”. Так сразу входит в чеховский рассказ противопоставление истинных и ложных ценностей. Истинное всегда сопряжено с будничными заботами, каждодневным трудом. Ложное же предпочитает рядиться в яркие одежды, высокие слова, вычурные представления о красоте. Обратим внимание на обстановку квартиры, которой окружила себя молодая жена Дымова: “Ольга Ивановна в гостиной увешала все стены сплошь своими и чужими этюдами в рамках и без рам, а около рояля и мебели устроила красивую тесноту из китайских зонтов, мольбертов, разноцветных тряпочек, кинжалов, бюстов, фотографий... В столовой она оклеила стены лубочными картинами, повесила лапти и серпы, поставила в угол косу и грабли, и получилась столовая в русском вкусе. В спальне она, чтобы было похоже на пещеру, задрапировала потолок и стены пышным сукном, повесила над кроватями венецианский фонарь, а у дверей поставила фигуру с алебардой. И все находили, что у молодых супругов очень миленький уголок”. Откровенная эклектика говорит о претенциозности и псевдокультуре героини.

Ольга Ивановна и круг, с её точки зрения, неординарных людей представлен в сфере праздничных ужинов, дачных увеселений, путешествий, приятных поездок к портнихе, на выставки, а между ними писанием этюдов. Чехов показывает достаточно убедительно, что окружающие его героиню знаменитости и прежде всего она сама — дилетанты. Вот, например, как Рябовский оценивает её “успехи по живописи”: “Когда она показывала ему свою живопись, он засовывал руки глубоко в Карманы, крепко сжимал губы, сопел и говорил: «Так-с... Это облако у вас кричит: оно освещено не по-вечернему. Передний план как-то сжёван и что-то, понимаете ли, не то... А избушка у вас подавилась чем-то и жалобно пищит... Надо бы этот угол потемнее взять. А в общем-то недурственно... Хвалю».

И чем непонятнее он говорил, тем легче Ольга Ивановна его понимала”. Непонятность языка, на котором говорят герои, здесь, очевидно, является выражением невнятности искусства, которым оба занимаются.

В сущности, чеховская героиня, как и её окружение, далеки от всего настоящего: от настоящего искусства, настоящей любви. Отправившись с Рябовским и художниками в творческое путешествие по Волге, она очень быстро заскучала, “ей хотелось поскорее уйти от этих мужиков, от запаха речной сырости и сбросить с себя это чувство физической нечистоты, которое она испытывала всё время, живя в крестьянских избах и кочуя из села в село”. Очень скоро “тоска по цивилизации, по городскому шуму, известным людям” берёт верх, и Ольга Ивановна бежит в город, демонстрируя откровенное равнодушие и к натуре, и к живописи, и к любовнику, к тому же охладевшему к ней.

Обратим внимание на мастерство Чехова, заключающееся в умении просто и коротко, используя приём повтора, сказать самое существенное о своих персонажах. Так, одними и теми же словами героиня говорит о Дымове, представляя его своим гостям (“...в нём есть что-то сильное, могучее, медвежье...”), и о молодом телеграфисте со станции, некоем Чикильдееве. О чём это свидетельствует? О неумении верно оценивать людей и просто о равнодушии к ним. Никогда Ольга Ивановна и “необыкновенные люди” её круга не станут отягощать себя соображениями в правомерности своих поступков. Приехавший на дачу, голодный, утомлённый работой в городе и дорогой Дымов, со свёртком, “в котором были завёрнуты икра, сыр и белорыбица”, с весёлой беззаботностью будет тут же отправлен назад, чтобы успеть привезти к свадьбе случайного телеграфиста розовое платье, перчатки и цветы для жены. И Дымов, “кротко улыбаясь, пошёл на станцию. А сыр и белорыбиц съели два брюнета и толстый актёр”.

Пройдёт ещё год, и в жизни “попрыгуньи” всё повторится по раз и навсегда заведённому кругу: “Порядок жизни был такой же, как и в прошлом году. По средам бывали вечеринки. Артист читал, художники рисовали, виолончелист играл, певец пел, и неизменно в половине одиннадцатого открывалась дверь, ведущая в столовую, и Дымов, улыбаясь, говорил: «Пожалуйте, господа, закусить»”. Приём повторяющейся ситуации ещё раз подчеркнёт заурядность и обыкновенность происходящего в судьбах этих “необыкновенных людей”.

И тогда на первый план выдвинется персонаж, который оставался в тени, — муж Ольги Ивановны, Осип Степанович Дымов. Незаметно для окружающих и самой героини совершается подвижническая деятельность этого чеховского персонажа, основу которой составляет труд. Так входит в рассказ тема, заявленная Чеховым в другом варианте заглавия, — «Великий человек».

Со всей определённостью смысл этого названия раскрывается читателю в заключительной главе, когда вместе с героиней мы слышим слова доктора Коростелёва: “Кончается... — повторил он тонким голоском и опять всхлипнул. — Умирает, потому что пожертвовал собой... Какая потеря для науки! — сказал он с горечью. — Это, если всех нас сравнить с ним, был великий, необыкновенный человек! Какие дарования! Какие надежды он подавал нам всем! — продолжал Коростелёв, ломая руки. Господи, боже мой, это был такой учёный, какого теперь с огнём не найдёшь. Оська Дымов, Оська Дымов, что ты наделал! Ай-ай, боже мой!

Коростелёв в отчаянии закрыл обеими руками лицо и покачал головой.

— А какая нравственная сила! — продолжал он, всё больше и больше озлобляясь на кого-то. — Добрая, чистая, любящая душа — не человек, а стекло! Служил науке и умер от науки. А работал, как вол, день и ночь, никто его не щадил, и молодой учёный, будущий профессор, должен был искать себе практику и по ночам заниматься переводами, чтобы платить вот за эти подлые тряпки!”

Спросим учащихся: почему и этот заголовок не удовлетворил писателя? Вероятно, своим откровенно назидательным и “учительским” смыслом. Ему важен был момент трагического и неожиданного прозрения героини. Утрата, недостижимость счастья, за которым, оказывается, не надо было гоняться, оно было рядом, — на этой щемящей ноте заканчивается рассказ, заставляя нас вместе с Ольгой Ивановной размышлять над истинной ценностью человека.

Впрочем, великий Лев Толстой в прозрение героини не верил. Врач Толстого, Д. Маковицкий, передаёт его отзыв: “Превосходно, превосходно! Есть юмор сначала, а потом серьёзность... И как чувствуется, что после его смерти она будет такая же”. Может быть, стоит обсудить с ребятами, согласны ли они с мнением великого Толстого, что Ольга Ивановна и после смерти Дымова останется прежней. В любом случае Чехов заставляет нас размышлять об истинной ценности человека, а это, согласитесь, немало.

С Дымовым связано чеховское представление об идеале человека-подвижника. Незадолго до создания рассказа, в 1888 году, он написал некролог, посвященный замечательному русскому путешественнику Пржевальскому, в котором с уместной для произведений данного жанра точностью сказал: “ ...подвижники нужны, как солнце, доставляя самый поэтический и жизнерадостный элемент общества, они возбуждают, утешают и облагораживают. Их личности — это живые документы, указывающие обществу, что кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешёвые диссертации, развратничающих во имя отрицания жизни, лгущих ради куска хлеба, что кроме мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть ещё люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно осознанной цели”.

А теперь обратимся к рассказу А. П. Чехова «Ионыч» и поставим те же задачи.

Сопоставив фабулу и заглавие, посмотрим, как они соотносятся в судьбе главного персонажа — Дмитрия Ионовича Старцева.

В название произведения Чехов вводит отчество героя — Ионыч. Так принято в простонародной среде называть человека, подчёркивая уважительное отношение к возрасту и житейской мудрости. Прочитав же рассказ, мы улавливаем некоторую авторскую иронию. Она возникает из несоответствия, которое обнаруживает чеховский герой начала и конца произведения. Эволюция, которую совершает на наших глазах этот персонаж от Дмитрия Ионовича Старцева до Ионыча, становится знаком духовной деградации человека.

Современный исследователь В. Б. Катаев (В. Б. Катаев. Сложность простоты. Рассказы и пьесы Чехова. Изд. Московского университета, 1998. С. 16–17) считает, что один их главных мотивов рассказа — мотив превращения. “Оно происходит как постепенный переход от неживого, ещё неустоявшегося и не оформленного к заведённому, раз навсегда оформившемуся. Можно сказать, это превращение живого человека в механическую куклу (в XX веке Франц Кафка метафорически покажет подобное в рассказе «Превращение», где человек превращается в насекомое)”.

Зададимся вопросом, как показывает Чехов необратимость изменений, происходящих с героем. Напомним учащимся слова С. Венгерова, который пишет: “Чеховская сжатость органически связана с особенностями его способа изображения. Дело в том, что Чехов никогда не исчерпывает свой сюжет всецело и всесторонне. Будучи реалистом по стремлению давать неприкрашенную правду и имея всегда в запасе огромнейшее количество беллетристических подробностей, Чехов, однако, рисует всегда только контурами и схематично, то есть давая не всего человека, не все положения, а только существенные их очертания...

Чехов почти никогда не даёт целой биографии своих героев; он берёт их в определённый момент их жизни и отделяет двумя-тремя словами от прошлого их, концентрируя всё внимание на настоящем. Он рисует, таким образом, не столько портреты, сколько силуэты. Оттого-то его изображения так отчётливы; он всегда бьёт в точку, никогда не увлекаясь второстепенными подробностями”.

С этой точки зрения рассмотрим судьбу Д. И. Старцева. Писатель действительно выбирает из жизни своего персонажа наиболее существенные в его развитии моменты. Так, в первой главе мы видим молодого, полного жизненной энергии земского врача, поселившегося в Дялиже, в девяти вёрстах от губернского города С. В первый год своей работы он будет искать знакомства с семьёй Туркиных, “на которую указывали, как на самую образованную и талантливую” в городе. Возвращаясь после первого вечера, проведённого у них, “пройдя девять вёрст и потом ложась спать, он не чувствовал ни малейшей усталости, а напротив, ему казалось, что он с удовольствием прошёл бы ещё вёрст двадцать”.

Пройдёт чуть больше года (2 гл.), “и он никак не мог выбрать свободного часа”, но тем не менее, получив письмо от Туркиных, всё же придёт, хотя бы ради Екатерины Ивановны.

Ещё через четыре года “у Старцева была уже большая практика”. Он ездит уже не на паре, а на тройке с бубенчиками. “Он пополнел, раздобрел и неохотно ходил пешком, так как страдал одышкой”. Он бывает в разных домах, но ни с кем не сходится близко.

А ещё через несколько лет это уже “пухлый, красный” человек, у которого “в городе громадная практика, некогда вздохнуть, и есть уже имение и два дома в городе, и он облюбовывает себе ещё третий, повыгоднее, и когда ему в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь дом, назначенный к торгам, то он без церемоний идёт в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимание на неодетых женщин и детей, которые глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все стороны палкой и говорит:

— Это кабинет? Это спальня? А тут что?

И при этом тяжело дышит и вытирает со лба пот”.

Так входит в рассказ тема времени, которое вершит свой невидимый ход, превращая людей в “механические куклы”. В. Б. Катаев пишет: “Время откроет для него механическую заведённость того, что в первый раз показалось живым и естественным. Идёт время, проходит жизнь — а тут всё совершается по раз и навсегда введённой программе. Автор рассказа прибегает к приёму повторения. Туркины в первой главе показывают гостям “свои таланты весело, с сердечной простотой” — и в

5 главе Вера Иосифовна читает гостям свои романы, “по-прежнему охотно, с сердечной простотой”. Не меняет программы поведения (при всех заменах в репертуаре его шуток) Иван Петрович. Ещё более нелеп в повторении своей реплики выросший Пава. “И таланты, и сердечная простота совсем не худшие свойства, которые могут обнаружить люди. Но их запрограммированность, заведённость, бесконечная повторяемость в конце концов вызывают в наблюдателе тоску и раздражение”. Время превратит и Старцева, живого человека, в Ионыча.

Почему время приобретает такую разрушительную силу и власть над человеком? Почему оказывается невозможным для Дмитрия Ионовича Старцева противостоять его движению и сохранить в себе лучшее?

Вероятно, одна из причин заключается в том, что, как и в «Попрыгунье», быт, среда, в которую попадает Старцев, незаметно подчиняют себе человека. С самого начала Чехов показывает, что люди, среди которых оказывается герой, лишены способности ощущать “и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь”. Вот Старцев вместе с гостями слушает, оказавшись у Туркиных, длинный роман, сочинённый хозяйкой дома. “Когда Вера Иосифовна закрыла свою тетрадь, то минут пять молчали и слушали «Лучинушку», которую пел хор, и эта песня передавала то, чего не было в романе и что бывает в жизни”. О разнице между живой, естественной жизнью и механической, ложной, ничего нового не открывающей, Чехов ещё раз напомнит в этом же эпизоде, введя ещё одну деталь: рядом с фразой из романа Веры Иосифовны “Мороз крепчал...” он вставит: “Окна были отворены настежь, слышно было, как на кухне стучали ножами, и доносился запах жареного лука...”

Даже любовь в этом мире не способна ничего изменить. Старцев в 1 главе ещё оказывается способен к настоящему чувству. Но Екатерина Ивановна, привлекающая его молодостью, изяществом и красотой (“С ней он мог говорить о литературе, об искусстве, о чём угодно, мог жаловаться на жизнь, на людей”), мечтает, как чеховская “попрыгунья”, об ином, выдуманном ею мире: “Я хочу быть артисткой, я хочу славы, успехов, свободы, а вы хотите, чтобы я продолжала эту пустую, бесполезную жизнь, которая стала для меня невыносимой”. Тем не менее она пригласит его на свидание, и романтически настроенный герой придёт на кладбище, где Котик, решив подшутить, назначит встречу. Здесь, на кладбище, может быть, в последний раз в жизни Старцев увидит “мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель, где нет жизни, нет и нет, но в каждом тёмном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную. От плит и увядших цветов, вместе с осенним запахом листьев, веет прощением, печалью, покоем”. Екатерина Ивановна на свидание не придёт. “И точно опустился занавес, луна ушла под облака, и всё вдруг потемнело кругом”. А вместе с луной навсегда уйдут из жизни чеховского героя поэзия любви, высоких чувств, способность ощущать красоту мира, уйдёт то, что мы называем тоской по идеалу. И место всего этого займут иные ценности. Общество сытых и самодовольных обывателей очень быстро навяжет ему свои стереотипы жизни и поведения: “Опыт научил его мало-помалу, что пока с обывателем играешь в карты или закусываешь с ним, то это мирный, благодушный и даже неглупый человек, но стоит только заговорить с ним о чём-нибудь несъедобном, например, о политике или науке, как он становится в тупик или заводит такую философию, тупую и злую, что остаётся только рукой махнуть и отойти... И Старцев избегал разговоров, а только закусывал и играл в винт...”

Через четыре года он скажет вернувшейся из странствий Екатерине Ивановне: “Вот вы спрашиваете, как я тут поживаю. Как мы поживаем тут? Да никак. Стареем, полнеем, опускаемся. День да ночь — сутки прочь, жизнь проходит тускло, без впечатлений, без мыслей... Днём нажива, а вечером клуб, общество картёжников, алкоголиков, хрипунов, которых я терпеть не могу. Что хорошего?”

Недюжинность Старцева проявляется в том, что он лучше других видит и замечает запрограммированность и алогизм такой жизни. Но противостоять ей уже не может и он. Время и быт, оказывается, чрезвычайно опасны для человека, если он не способен им противостоять.

Подведём итоги проделанной работы. Ответим сначала на вопросы: быт и бытие, как они взаимодействуют в рассказах Чехова, какое имеют значение в судьбах его персонажей?

Быт незаметно подчиняет себе и Ольгу Ивановну, и Старцева.

В «Ионыче» это находит своё выражение в том, как постепенно на первый план в жизни Дмитрия Ионовича Старцева выходит накопление капитала, за которым исчезает личность. Название «Ионыч» подчёркивает необратимость происходящих с героем перемен. Он лишается имени, из него выхолащивается всё живое и остаётся, как пишет В. Б. Катаев, “не человек, а языческий бог. ...Старцев деградировал. Не удержавшись даже на уровне Туркиных, он в своём превращении скатился ещё ниже, на уровень обывателя «тупого и злого», о презрении к которому говорил прежде. И это — итог его существования. «Вот и всё, что можно сказать про него»”.

Мир, в котором живёт Ольга Ивановна, чем-то сродни той среде, которую Чехов воплотил в обобщённой форме в образе семейства Туркиных, считавшегося самым талантливым в городе С., а на поверку оказавшегося самым заурядным и обычным, заставляющего даже Старцева думать о том, “что если самые талантливые люди во всём городе так бездарны, то каков же должен быть город”. Это мир кукольных страстей, где высокие чувства подменяются суррогатом, а настоящие ценности девальвируются. Этот мир не может породить подлинные шедевры искусства.

Пожалуй, разница в том, что героиню «Попрыгуньи» Чехов оставляет в момент прозрения. И открытый финал рассказа даёт читателю, пусть слабую, надежду на её духовное возрождение. В этом она близка Екатерине Ивановне, с которой процесс обретения истины происходит тоже. “Я такая же пианистка, как мама писательница”, — говорит она Старцеву, вернувшись в родной город.

Так постепенно Чехов подводит нас к очень важной и сегодня мысли о том, что остаться человеком чрезвычайно трудно. Для того чтобы противостоять быту, от него требуются огромные силы души.

Поставим перед учениками и такой вопрос: в анализируемых рассказах двум персонажам писатель даёт одинаковую профессию врача. Чем близки эти герои — Осип Степанович Дымов и Дмитрий Ионович Старцев — при их безусловной непохожести?

Думается, вместе с ними в содержание произведений входит ещё одна тема — тема трагической судьбы человека в мире. В «Ионыче» она обретает переносный, метафорический смысл. А в “Попрыгунье” физическая смерть застаёт Дымова в расцвете сил и таланта. Пошлость, быт, оказывается, не так уж безопасны и безобидны. В одном случае они постепенно превращают вполне хорошего человека в тупого обывателя. В другом герой гибнет потому, что талант — это всегда ответственность перед другими людьми и за других. Ему в высшей степени присущи альтруизм, высокое чувство человеческого достоинства. И отсюда незащищённость перед миром, где бытие подменяется бытом.

В чём же выход? Как человек, если он хочет остаться человеком, может противостоять быту? Поразмышляем вместе с ребятами. Чехов не даёт прямого ответа на этот непростой, но важный для него вопрос. Он сам вышел из среды, подмявшей и сломавшей не одну судьбу, в том числе и судьбу его талантливых братьев, Александра и Николая. Вся прелесть Чехова для меня, например, в том, что он заставляет вместе с персонажами искать эти ответы. А ответы, как мне кажется, присутствуют в самом творчестве. Его герои, такие как Дымов, доктор Астров из «Дяди Вани», Нина Заречная из «Чайки», не изменяют своему призванию, преодолевая все превратности и трудности судьбы. “Я теперь знаю, понимаю, Костя, — скажет Нина Заречная, начиная свой нелёгкий путь к успеху, — что в нашем деле — всё равно, играем мы на сцене или пишем — главное не слава, не блеск, не то, о чём я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своём призвании, то не боюсь жизни”. Они, как три сестры из одноимённой пьесы, умеют отвращаться от пошлости и искать тот высокий смысл, который превращает будни в бытие, наполняя их высоким содержанием. “Мне кажется, — говорит Маша из пьесы «Три сестры», — что человек должен быть верующим или искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста... Жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети родятся, для чего звёзды на небе... Или знать, для чего живёшь, или же всё пустяки, трын-трава”. А если уж говорить совсем общо, то здесь приходит на помощь Э. Кант с его афоризмом: самое главное, о чём должен помнить человек, — это звёздное небо над его головой и нравственный закон в нём.