Материалы к изучению романа М. А. Шолохова «Поднятая целина»

И звестно, что научность подхода к изучению литературы в полной школе — одно из условий успешного литературного развития учеников. Возрастные возможности выпускников школы таковы, что допускают включение в программы не только сложных художественных текстов, но и результатов научных исследований, тем более когда выявляются противоречивые суждения. В большой мере такая противоречивость свойственна оценке романа М. А. Шолохова «Поднятая целина». По-настоящему постичь художественную глубину романа, реалистически отразившего этап коллективизации в нашей стране — историю человеческого духа в годы одной из перестроек, можно лишь при обращении к современным литературно-критическим работам. Именно их авторы побуждают современного ученика к чтению романа — внимательному, заинтересованному, непредвзятому, к чтению и перечитыванию, как то и положено, когда произведение становится предметом школьного изучения. Словесники Донского края включают роман в программу, опираясь на публикации последнего времени.

Прежде всего отметим, что в 2001 году в Екатеринбурге вышла первая научная публикация текста романа «Поднятая целина». Осуществлена она известным исследователем-шолоховедом Ю. А. Дворяшиным, который взял на себя составление, подготовку текста, вариантов, примечаний и объяснил свои позиции в заключительной статье «О тексте “Поднятой целины”». Автор справедливо видит цель своего многолетнего труда в том, “чтобы адекватно судить о художественном воплощении замысла Шолохова”.

В 2003 году под редакцией Ю. А. Дворяшина появилась книга «Описание событий в романах и других произведениях М. А. Шолохова в школьном изучении», в которой его статья также посвящена роману «Поднятая целина».

Учителю литературы, безусловно, известны противоречивые оценки романа в “диалогах недели” между В. Кожиновым и Б. Сарновым (Литературная газета. 1989. № 10–13); в очерке Е. Евтушенко «Фехтование с навозной кучей» (Литературная газета. 1991. № 3) и возражениях ему (Литературная Россия. 1991. № 7); в статьях В. Панкова «Куда упадут камни, или Новые прочтения советской классики» (Литературная Россия. 1988. 12 февраля), А. Хавчина «Книга на все времена» (Дон. 1989. № 3), И. Коноваловой «Михаил Шолохов как зеркало русской коллективизации» (Огонёк. 1990. № 25), в книге В. Литвинова «Вокруг Шолохова» (М., 1991) и в других публикациях.

На наш взгляд, самый весомый вклад в современный анализ романа внесён коллективом авторов, принявших участие в Шолоховских чтениях 1992 года. Ростовским государственным университетом в 1995 году изданы материалы этих чтений: «“Поднятая целина” М. А. Шолохова в современном исследовании» под редакцией доктора филологических наук профессора Н. И. Глушкова. Участники сборника — исследователи Северо-Кавказского региона, Курска, Киева, Казани, Кустаная, Москвы, Санкт-Петербурга и других городов. Материалы сборника с успехом используются на уроках литературы в 11-м классе (в дальнейшем ссылки даются на этот сборник, страницы указаны в квадратных скобках).

Основное направление анализа «Поднятой целины» — раскрытие конфликта, исследование композиции, характеров и их прототипов, стиля, уяснение пафоса романа. В отличие от традиционных представлений об основном конфликте (Давыдов — Половцев, столкновение хуторских коммунистов во главе с Давыдовым и враждебных им по действиям Половцева и Островнова), в настоящее время высказываются иные точки зрения. В. А. Беглов в статье «Авторское мироощущение и эпоха» пишет о сложности изображения “наших” и “врагов”. Если раньше параллели проводились с целью их противопоставления, В. А. Беглов обращает внимание на совпадения в изображении идеологической непримиримости (инакомыслие не допускается), методов насилия с обеих сторон (Нагульнов избивает Банника, Тит Бородин набрасывается на Давыдова), в изображении природы, одинаково спокойной и равнодушной в отношении ко всему на свете. Автор приходит к выводу: обе “правды” инородны для казачьего мира. Поэтому главный конфликт выходит с социального уровня на духовный. “Рискнём предположить: Яков Лукич Островнов, а не Давыдов и Половцев, занимает центральное место в романе”, — пишет Беглов [30], подчёркивая, что “в его судьбе в наибольшей мере выразилась трагедия казачества”, с ним в первую очередь связана идея раскулачивания — расказачивания — раскрестьянивания, что привело героя к духовной драме. В деревне главный человек — хозяин. Ни Давыдов, ни Нагульнов, ни Размётнов не хозяева. Яков Лукич Островнов (чаще всего Шолохов называет этого героя по имени-отчеству, ему посвящено почти столько же глав в романе, как и Давыдову) — “человек особенный, талант” (И. Коновалова), настоящий хозяин. Как и весь народ, он против перемен, которые навязывались казакам силой. Основной конфликт романа по-своему видит Л. М. Чучвага: “Столкновение устоявшихся законов жизни с пагубностью нового мировоззрения” [119]. С этой точки зрения автор считает центром повествования фигуру Сталина, который формирует и утверждает идеи нового сознания. При этом, полагает Л. М. Чучвага, М. А. Шолохов развенчивает линию партии, иначе говоря — линию Сталина. С одной стороны, установка на ликвидацию кулачества как класса. Кое-как, убеждением и насилием, удалось вовлечь людей в колхоз. И вдруг — появление статьи «Головокружение от успехов»: перечёркивается прежде сказанное, отменяется достигнутое, приписывается враждебность тем, кто следовал линии партии. Типичное интриганство, которое разоблачает M. Шолохов. Но ведь не замечали же! Фактически отрицательно решается вопрос о необходимости партийного руководства сельским хозяйством. Уродливые приказы (обобществить скот и птицу, отобрать всё зерно) порождают уродливые выступления против них. Отметим тонкий анализ исследователем этого места романа: “бабий бунт” описан подробно, глубоко раскрыта бессмысленность стихии, нарисованы яркие портреты, а примирение — на полстранички, чем нарушена жизненная и художественная правда. Реакцией на статью Сталина в закодированном виде считает И. Т. Крук слова Половцева: “…эта статья — гнусный обман, манёвр” [198].

Композиционное построение романа связывается в новых исследованиях с его жанровым своеобразием. А. А. Дырдин («“Поднятая целина” М. Шолохова и “Впрок” А. Платонова: Два взгляда на эпоху коллективизации») считает «Поднятую целину» хроникой: в романе даны конкретные временные координаты, размеры посевных площадей, чередуются массовые сцены с картинами природы, разрабатывается экстенсивный (растянутый) сюжет. Шолохов часто сообщает факты без комментариев. Автор статьи отмечает зависимость романа Шолохова и хроники Платонова от стиля политических документов, газетно-журнальной публицистики, ссылается на одного из зарубежных переводчиков, причислившего роман к “литературе факта” [44]. Однако И. Т. Крук считает авторскую хронику событий одним из приёмов изображения, наряду с другим — проникновением в психологию героев. На примере Майданникова и Островнова это утверждение звучит обоснованно.

Реалистическая сущность романа подчёркнута в статье А. И. Хватова «Мастерство на пределе художественных возможностей литературы»: “Не репортаж о событиях, порождённых «переломом», а действительность во всей её безбрежности, человек в множественности людских лиц и судеб составили художественное содержание «Поднятой целины»” [144]. Эту точку зрения исповедует большинство авторов цитируемого сборника.

В школьном анализе эпических произведений внимание к героям и их прототипам бывает повышенным. При изучении «Поднятой целины» — тем более, поскольку изменившиеся жизненные ценности нашего общества заставляют вчитываться в роман заново.

К тому же, по утверждению Н. И. Глушкова (статья «Инакомыслие М. А. Шолохова-коммуниста в реализме “Поднятой целины”»), “партия и коммунисты в изображении М. Шолохова возвеличены интерпретаторами больше, чем шолоховской прозой”, герои идеализированы критикой, а не автором [7].

В сборнике «“Поднятая целина” М. А. Шолохова в современном исследовании» рассмотрению характеров коммунистов посвящены многие статьи. Естественно, преобладает в них критическая направленность. Н. И. Глушков отмечает у Нагульнова его фанатизм, безграмотность, неадекватность реакции на окружающее, самосуд как метод руководства. В поведении Размётнова, наиболее мягкого по характеру, способ воздействия на людей — то же насилие: “Мы им рога посвернём! Все будут в колхозе”. Жёстко, но справедливо утверждение Г. А. Фролова («Мотивы гибели в романе»): “Размётнов — тип сельского, хуторского лодыря, душа которого равнодушна к земле, руки не любят работы” [37].

Главные перегибы совершает Давыдов: поспешное раскулачивание, тотальное обобществление имущества казаков, насильственная коллективизация. По мнению Г. А. Фролова, коммунисты как носители нового порядка — чужие на донской земле. Все они не имеют семьи, детей, у них нет продолжения. Случайно ли это? И ещё на одну деталь обращает внимание исследователь: “Хотя время косовицы давно прошло, Шолохов ничего не говорит об урожае” [40]. А. И. Хватов называет Размётнова, Давыдова, Нагульнова людьми со стороны, поскольку перемены не заденут их непосредственно, они останутся проводниками не столько идеи коллективизации, “сколько директивы, идущей сверху” [141], “предстоящее дело им не по плечу” [143].

В современных исследованиях более глубоко и обоснованно выявляется авторская позиция Шолохова по отношению к героям романа. Так, показательно совпадение проявлений нравственно-психологической и духовной сути у Нагульнова и Половцева. Как утверждает О. Г. Кунгурова в статье «Насилие в системе нравственных координат романа», герои очень близки внешне (при гневе бледнеют, “волчьего склада лысый лоб” у Половцева сопоставляется с “хищным вырезом ноздрей” у Нагульнова, оба эпилептики, художник обоих сравнивает с коршуном) и внутренне: фанатики, насильники (сцена убийства Хопрова и избиение Банника), немыслимы вне борьбы. Автор приходит к убедительному выводу: “Итак, образная параллель «Половцев — Нагульнов» позволяет выявить главный гуманистический смысл романа, который заключается в авторском неприятии насилия, жестокости, в какие бы социальные одежды они ни рядились” [64–65].

Во всех произведениях о коллективизации, написанных в 70–80-е годы, коллективизаторы нарисованы лишь отрицательно: Карякин (С. Залыгин. «На Иртыше»), Сапронов (В. Белов. «Кануны»), Возвышаев (Б. Можаев. «Мужики и бабы»). Герои М. А. Шолохова много сложнее, а возможности передать сущность характеров в 30-е годы были весьма ограниченными. Следует только удивляться, как М. Шолохову удалось сказать правду о времени и его людях. Литературоведческие изыскания обогащают школьную практику доказательствами, которые не под силу добыть учителю. Имеются в виду материалы, дающие представление о прототипах романа «Поднятая целина». Этой проблеме в сборнике посвящена статья К. А. Каргина. Н. И. Глушков приводит любопытную биографическую справку из партархива Ростовской области о Плоткине Або Ароновиче — одном из общепризнанных прототипов коммуниста Давыдова [9–11]. Этот жизненный документ свидетельствует, кроме всего прочего, о давлении системы на личность: в 1932 году двадцатипятитысячник Плоткин имел партвзыскание “за слабую борьбу с саботажем”, а уже в 1936-м был исключён из партии и предан суду “за издевательство над колхозниками, избиение и грубое обращение”. Справедливость вывода исследователя о реализме Шолохова вне сомнений. Но писатель вынужден был считаться с требованиями времени. Эти-то наслоения и счищаются сегодня с текста романа.

Впрочем, “имеющий уши да слышит”: в романе есть сцена голосования за раскулачивание. При имени Фрола Дамаскова воздержался Тимофей Борщёв, видевший от соседа много доброго и не побоявшийся об этом сказать. Однако его позиция порядочного человека была воспринята как измена общему делу, “человека сломали, склонили к предательству”. “Шолохов, — утверждает Н. Д. Котовчихина, — одним из первых показал, как формировались люди-«винтики», как выкристаллизовывалось предательство под давлением обстоятельств, как отмирали нравственные устои”. Приведя слова секретаря райкома, обращённые к Давыдову (“Ты первый ухитрился выбросить из своего хутора кулаков, поставив нас в страшно затруднительное положение с их выселением”), Котовчихина в статье «Трагические коллизии» говорит об избирательности гуманизма этого руководителя: “Герой — ущербный” [164].

Много нового в современной критике найдёт учитель в оценке образа деда Щукаря. Безобидные на первый взгляд шутки старика, по мнению А. Панкова (Литературная Россия. 1988. 12 февраля), раскрывают подтекст романа: “Встрянет Щукарь на собрании в спор, «вякнет» что-нибудь по-дурацки пародийное — и прольётся новый свет на завихрения коллективизаторов. Заболеет животом, объевшись свежего мяса, — и сразу станет понятно, что такое инстинкт собственности. Сказанёт про палочку-трудодень — и родится думка о подлинной цене и полновесности трудодня”. Снимая ореол вечно неунывающего бодрячка, поднимающего настроение окружающих, критики называют Щукаря болтуном, разгильдяем, тунеядцем (А. Панков), скоморохом (В. Беглов). Место в социальной иерархии — сельский пролетарий — люмпен (Н. Глушков) — определяет эволюцию психологии, раскрытой М. Шолоховым: “Он стал важен с виду и даже менее разговорчив”. Уже не в шутку — всерьёз Щукарь собирается “поступить в партию”, ведь “все партейные на должностях”.

Как замечает Н. Глушков, Щукарь — в генеалогии с литературными героями Панургом, Тартареном, Хлестаковым, превосходя их по социальному значению. Авторское отношение к Щукарю, по мнению исследователя, проявилось в том, что это “самый деэстетизированный персонаж в творчестве Шолохова. Никто не изображён столь непривлекательным, ни один из врагов” [18]. Объясняется это особенностями подцензурного реализма Шолохова: “…Образом Щукаря автор осмеял претензию пролетариев на гегемонию в советском обществе. Рядом с этим активистом «социалистического переустройства» сельского хозяйства виднее несуразность бесправного положения Бородина, Островнова и других «кулаков», лучших хозяев на земле-кормилице” [там же]. В то же время Щукарь — фигура драматическая. Из “чудика”, в котором интересно выражение раскованности народного сознания, с изменением образа жизни и мыслей казачьего мира он превращается в обычного смертного.

Вторая книга романа даёт образы-типы Демида Молчуна, Ивана Аржанова, Устина Рыкалина. В. Н. Хабин («Противоречивость содержания и художественная неравноценность компонентов романа») считает, что во второй книге есть и впечатляющие монологи, и очерково-репортажная злободневность 50-х годов, когда дописывался роман, “и почти везде, увы, проступает остов схемы: тезис, иллюстрация, выводы” [157].

Мастерству Шолохова-художника всегда уделялось в школе достаточно внимания, особенно при целостном изучении романа, когда за главой глава прочитывались страницы о природе, сочные диалоги крестьян, раздумья Кондрата Майданникова, мечты Островнова. Методические подходы к изучению художественных достоинств романа хорошо разработаны в книге Е. Н. Ильина.

Какова же эмоциональная направленность, пафос, идейная суть романа? По мнению литературоведов, «Поднятая целина» осветила драматизм 30-х годов правдиво и многосторонне. “Она запечатлела коллективизацию в горькой реальности и светлых надеждах, с врагами и энтузиастами, с покорными хлеборобами и активными тунеядцами” [17]. Утверждая, что коллективизация изображена как процесс трагический, исследователи видят трагедию в деформации народной морали: “Она переросла пределы личных судеб и превратилась в трагедию России” [167].

Однако Шолохов в отличие от тех приверженцев социалистического реализма, которые считали конкретно-историческое выше вечного, создавал нравственные абсолюты как “сверхисторичные” образы. Именно в пополнении арсенала этих образов проявляется суть нравственного и художественного прогресса литературы, справедливо написал Е. Н. Кобзарь в статье «“Поднятая целина» в социокультурном контексте эпохи» [132].

Смысл шолоховского романа — в поддержке коллективизации при категорическом неприятии методов её осуществления. Гуманизм художника, проявленный во всей структуре романа (в теме детства, описаниях красоты донского края, многогранном изображении классовых врагов советской власти, в общем стиле), определяет основной его пафос и делает произведение неотъемлемой частью нашей духовной жизни и истории литературы советского периода.

Учитывая современные требования к литературному развитию школьников, методисты предлагают учитывать два уровня: базовый и филологический. Базовый уровень включает прежде всего развитие воссоздающего воображения ученика, способность к сопереживанию, что достигается с помощью словесного рисования по заданиям:

Как представляешь себе внешний облик героя по немногочисленным авторским деталям (например, Кондрата Майданникова, Якова Лукича Островнова, Лушки)? Какой “видишь” донскую степь зимой, весной, летом? В какой психологической обстановке проходят диалоги Островнова с Давыдовым, с Половцевым?

Способность к сопереживанию развивают изложения по тексту с заданием, например, выявить авторскую позицию по сценам раскулачивания, “бабьего бунта”, гибели Тимофея Дамаскова, а также перевоплощения в одного из действующих лиц (посмотреть на событие глазами героя). К базовому уровню литературного развития относится требование начитанности, что включает в себя знакомство с содержанием программного произведения, читательскую память, позволяющую пересказывать сюжет, цитировать текст, ссылаться на детали. Проверку начитанности можно провести с помощью следующих заданий: назвать другие произведения М. Шолохова; воссоздать запомнившийся эпизод; отметить самые выразительные детали в изображении Щукаря, Лятьевского, Вари Харламовой; выучить и прочитать наизусть выбранный отрывок из романа.

Самостоятельность читательских суждений и оценок, свобода высказывания и читательская культура также являются требованиями базового уровня литературного развития выпускника средней школы. Добиться этих показателей можно, предлагая учащимся высказать свое мнение, отношение, оценку изображенного или описать предмет, ситуацию, человека, используя художественные приемы Шолохова.

Наконец, выпускник средней школы должен уметь истолковать произведение по ограниченному текстовому материалу, увидеть смысловое значение отрывка, эпизода, главы, их пафос и соотнести это с целым. «Поднятая целина» даёт для этой работы интереснейший материал.

К учащимся специальных, гуманитарно ориентированных учебных заведений предъявляются требования филологического уровня. В дополнение к общим показателям они должны проявить чувство художественной формы произведения, осмыслив особенности языка автора и героев, особенности описаний природы, внешности, интерьера. При сопоставительном анализе (например, с «Канунами» В. Белова) ученик должен учитывать своеобразие художественной формы каждого произведения. К этому ведёт лингвопоэтический анализ, получивший в последние годы широкое распространение. Через внимание к слову, ритмике, через экспрессию фразы, стиль — к эмоциональной и идейной направленности произведения, через его истолкование и интерпретацию — к выявлению авторской позиции — таков современный путь литературоведческого анализа, безусловно, влияющего на методику школьного. Результатом этого обогащения может быть более высокий уровень литературного развития выпускников школы, если изучается классика, к которой принадлежит творчество М. А. Шолохова.

Литература

Шолохов М. А. Поднятая целина: Роман (бессмертное произведение): В 2 кн. / Сост., подгот. текста, варианты, прим., статья Ю. А. Дворяшина. Екатеринбург: ИД «Сократ», 2001. Описание событий в романах и других произведениях М. А. Шолохова в школьном изучении: Книга для учителя / Под ред. Ю. А. Дворяшина. Сургут: РИО СурГПИ, 2003. «Поднятая целина»: Современное исследование. Шолоховские чтения. Ростов н/Д.: Изд-во Рост. ун-та, 1995. Шолохов М. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1985–1986. Ильин Е. Н. Роман (бессмертное произведение) М. А. Шолохова «Поднятая целина»: Из опыта работы. Кн. для учителя. М., 1985. Шолоховские чтения-97. Проблемы изучения творчества М. А. Шолохова. Ростов н/Д., 1997. Изучение творчества М. А. Шолохова в высшей и общеобразовательной школе. Материалы шолоховских чтений-2002. Ростов н/Д., 2003.