Сергей Есенин в стихах и в жизни

В 1919 году поэт Сергей Есенин пишет удивительно образное, чуткое стихотворение:

Душа грустит о небесах,

Она не здешних нив жилица.

Люблю, когда на деревах

Огонь зеленый шевелится.

То сучья золотых стволов,

Как свечи, теплятся пред тайной,

И расцветают звезды слов

На их листве первоначальной.

Понятен мне земли глагол,

Но не стряхну я муку эту,

Как отразивший в водах дол

Вдруг в небе ставшую комету.

Так кони не стряхнут хвостами

В хребты их пьющую луну...

О, если б прорасти глазами,

Как эти листья, в глубину.

Есенин, как никто другой из русских поэтов, выразил изначальную раздвоенность человеческой души - порыв в небо и непреодолимое притяжение к земле. Причем выразил раздвоенность именно русской души, вечно пребывающей меж двух бездн.

Писатель Борис Зубакин, знавший Сергея Есенина, вспоминал в письме к Горькому: "Шло от него прохладное и высокое веяние гения. Лукавый, человечно-расчетливый, двоедушный - вдруг преображался, и все видели, что ему смешны все расчеты земные - и слова и - "люди", и он сам себе - каким он был только что с ними. Он становился в такие минуты очень прост и величав - и как-то отсутствующ. Улыбался все рассеянней и нежней - как-то поверх всего, - но всем. Он не был "падшим ангелом", он был просто ангелом - земным".

Секрет притяжения личности и поэзии Есенина - по сей день загадка для отечественных и зарубежных исследователей. "Есенинский миф" начал рождаться еще при жизни поэта, чему он и сам много поспособствовал. Если футурист Маяковский "делал стихи", то имажинист Есенин "делал" свою биографию. "Это странная и уникальная черта Есенина: легко входить в роль, подставленную литературой, и тяжело расплачиваться за нее в жизни. Сначала - роль "херувима", "пастушка", "Леля", природного дитяти, взысканного мистической "почвенной" праведностью; пять лет спустя - "хулигана". Окрестив себя хулиганом, принимается хулиганить в реальности и, как с иронией отмечает его соперник по литературному хулиганству Маяковский, "шумит в участке". Еще пять лет спустя, в середине 20-х гг., смиряется с мыслью о близкой смерти и - кончает жизнь в петле", - так пишет Лев Аннинский. "Пусть вся жизнь моя за песню продана", - так объяснил парадокс своей судьбы сам поэт. "Есенинский миф" - это своеобразный диалог стихов и жизни:

Засосал меня песенный плен.

Осужден я на каторге чувств

Вертеть жернова поэм.

Есенин был фактически запрещен в начале 1930-х гг., когда приоритет был отдан Маяковскому. Он не скоро вернулся в мир из полуподпольного существования (за чтение есенинских стихов можно было угодить в лагерь). Возвращение Есенина можно было сравнить с сильнейшим потрясением, когда страна, только-только пережившая инфернальную эпоху Сталина, снова узнала его гениальные стихи.

Отголоски "есенинского мифа" дошли и до наших дней в виде разнообразных сувениров (вплоть до сумок) с изображением задумчивого поэта на фоне русских березок. Страшно. Иначе как мещанством души и пошлостью это не назовешь.

"В голубой струе моей судьбы / Накипи холодной бьется пена", - как-то обронил Есенин в одном из стихотворений. "Литературная личность" поэта была столь велика, что заслонила собой умного, глубокого и как-то "по-детски" не защищенного человека. Творимый Есениным миф имел глубоко русские, национальные корни. Его судьба целиком связана с судьбой России. "Россия кричала в нем, кричала им и через него" (Е. Винокуров). Так же, как и Пушкин, Есенин был "живым средоточием русского духа, его истории, его путей, его проблем, его здоровых сил и больных узлов" (видный русский философ И. Ильин о Пушкине).

Радуясь, свирепствуя и мучась,

Хорошо живется на Руси.



В 1905 г. именитый поэт Александр Блок ожидал, что "должен появиться поэт, который принесет в поэзию русскую природу со всеми ее далями и красками, не символическими и не мистическими, а изумительными в своей красоте".

9 марта 1915 г. после встречи с молодым Сергеем Есениным он пишет: "Стихи свежие, чистые, голосистые, многословные".

Вскоре Есенин приобрел славу в петербургских литературных кругом. Однако он всегда осознавал, что для "питерских салонных литераторов с университетской закваской" он интересен как своего рода энтографическая редкость, поэт-самоучка "из низов" отголосок "оперной", сусальной Руси. В 1925 г. в стихотворении "Мой путь" Сергей Есенин вспомнит:

Россия...

Царщина...

Тоска...

И снисходительность дворянства.

Ну что ж!

Так принимай, Москва,

Отчаянное хулиганство.

Посмотрим -

Кто кого возьмет!

И вот в стихах моих

Забила

В салонный вылощенный

Сброд

Мочой рязанская кобыла.

Веками углублявшаяся пропасть между Русью крестьянской и ее верхним, интеллигентским слоем была, наверное, одной из ключевых причин революции, не пощадившей ни дворянина Блока, ни крестьянина Есенина. В рецензии на цикл стихов Есенина "Москва кабацкая" Илья Эренбург писал: "Только в годы революции мог родиться поэт - Есенин. В ее пламени немеют обыватели и фениксом дивных словес восстают испепеленные поэты. ...Когда же вы поймете, церемонные весталки российской словесности, что самогонкой разгула, раздора, любви и горя захлебнулся Есенин? Что "хулиган" не "апаш" (так называл себя Маяковский в ранних стихах) из костюмерной на ваших былых bal-masque (маскарадах), а огненное лицо, глядящее из калужских или рязанских рощиц? Страшное лицо, страшные книги. Об этом оскале говорил в трепете Горький, и о нем писал в предсмертном письме А. Блок: "Гугнивая, чумазая и страшная Россия слопала меня, как чушка своего поросенка". Но "любовь все покрывает", и такие слова находит Есенин для этой "гугнивой", что, страшась, тянешься к ней, ненавидя - любишь. И здесь мы подходим к преображению поэта. Кончается быт, даты, деревня, даже Россия - остается только жертвенная любовь и Глагол".