Чем может быть интересна современному читателю книга Гоголя?

В самом начале 1847 года вышла в свет книга Н. В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». Неожиданная для тех, кто не знал об усилении религиозных настроений писателя, она породила множество толков и слухов. Читатели (как частные лица, так и литераторы) в большей их части не приняли книгу, что болезненно поразило автора. В современном литературоведении и ход работы Гоголя над «Выбранными местами», и рецепция их в более поздней литературе достаточно глубоко осмыслены, и ни у кого нет сомнений, что книга представляет собою чрезвычайно важный момент в творческом и духовном развитии писателя.

Но в чём заключается универсализм её содержания, способный вызвать к ней интерес не только у филологов, но и у гораздо более широкого читателя? Прежде всего напрашивается ответ, порождённый новизной содержания книги и уже сформулированный мыслителями первых десятилетий XX века: Гоголь совершал (а можно сказать, намечал, опробовал) поворот культуры от эстетики к религии. Но всё-таки не менее важно и другое. Круг вопросов, охваченных в книге, достаточно широк. И как бы ни тяготел Гоголь к проповедничеству (и даже, по мнению некоторых исследователей, к апостольству), он не пренебрегал “делом жизни”. Именно она — предмет его дум, “страхов и ужасов”, надежд.

Ещё только знакомясь с оглавлением гоголевской книги, мы обращаем внимание на то, что ряд глав-писем в ней посвящён вопросам, далёким от литературы. Лица, которые занимают автора, вынесены в заглавие, точнее, их занятия, должности: «Что такое губернаторша», «Русский помещик», «Занимающему важное место». Те “места”, которые “занимает” человек, буквально притягивают к себе Гоголя, чуть ли не интригуют, будь это действительно какое-либо “важное” место или самое неприметное, как, скажем, “место” жены в семье («Чем может быть жена для мужа в простом домашнем быту, при нынешнем порядке вещей в России»). В главах, посвящённых «Мёртвым душам», процессу работы над поэмой, Гоголь, определяя свою авторскую позицию, и здесь на первый план выносит не творчество в его непредсказуемости и свободе, а “дело” (“Дело моё — Душа и прочное Дело жизни”)